Текст книги "Нить неизбежности"

Глава 7

22 сентября, 19 ч. 00 мин., 120 морских миль западнее о. Сето-Мегеро.

– А почему бы прямо сейчас не попробовать? Каких-то двести вёрст, и мы на месте. – Мал-Туробой, штурман бывшего бомбовоза, мирно летящего над океаном в сторону сиарских берегов, многозначительно побарабанил пальцами по приборной доске, нетерпеливо поглядывая на Люта-Шаркуна, первого пилота.

– Ну нет, – отозвался пилот, глядя на одинокое лёгкое облако, висящее прямо по курсу. – Ты думаешь, Кудесник не соображает, как лучше? Сказано – не раньше третьего рейса, значит – не раньше. А то раздолбают нас, как ту каракатицу, и толку не будет никакого. Пусть привыкнут сперва, что мы тут летаем. Глянь-ка. – На приборной доске замигала жёлтая лампочка, сообщая, что самолёт угодил в поле действия радара, и он нажал на соседнюю кнопку, посылая в эфир набор сигналов, содержащих в себе номер воздушного судна в международном реестре, цель полёта и код воздушного коридора. – Вот так.

Над фонарём кабины промчались, идя на обгон, два истребителя с белыми звёздами на крыльях и тут же отвалили в сторону, давая тем самым понять, что не имеют никаких претензий к борту 124/714, выполняющему коммерческий рейс Соборная Гавань – Лос-Гальмаро.

– Вот так, Мал-Туробой. А говоришь – попробуем… – Лют почувствовал полное удовлетворение от того, что оказался прав, и начал тихонько насвистывать старинный мотив «Смело в огонь пойдём за веру предков».

– А по-моему, всё дело в том, что брат наш Сер-Белорыб никак страховку на эти гробы с крыльями не оформит, а даром жертвовать во славу Рода не желает. – Штурман, поняв, что в этом споре он потерпел полное поражение, как бы невзначай посмотрел на часы и отправился будить Лесю-Тополицу, второго пилота, которая уже проспала положенные ей четыре тысячи вёрст. Место для отдыха было оборудовано в хвосте бывшего бомбовоза, в кабине стрелка, которую хозяин вообще планировал удалить вместе с четырёхствольным пулемётом на турели, но ещё прежний экипаж воспротивился этому, желая сохранить для себя хотя бы минимум удобств. Узкий коридор, по которому можно было двигаться только согнувшись в три погибели, на всём протяжении освещали всего три тусклых лампочки, и когда впереди мелькнула какая-то тень, Мал-Туробой в первое мгновение решил, что это Леся, пробудившись самостоятельно, направляется в пилотскую кабину. Но тень растаяла, а потом, уже значительно ближе, возник человеческий силуэт, затмевающий лампочку, висящую посредине стального коридора. Это была явно не Леся. На узкие плечи незнакомца падали длинные нечёсаные волосы, а сам он был необычайно тощ, чего никак нельзя было сказать о втором пилоте. Присмотревшись, штурман разглядел бледное лицо в редкой бороде, волосатую грудь, украшенную массивной цепью… Он зажмурился, не желая верить собственному зрению, а когда вновь распахнул глаза, тот же тип, став совершенно плоским, уже протискивался между ним и стенкой. Смотреть на это сил никаких не было, и Мал, упав на четвереньки, бросился в сторону хвоста, желая, во-первых, оказаться подальше от безбилетного призрака, а во-вторых, ощутив внезапное беспокойство за судьбу второго пилота.

Леся дрыхла как ни в чём не бывало, свернувшись калачиком в раскинутом кресле. Она прижимала к груди оберег с изображением Живы и мирно посапывала, не ведая о наличии посторонних на борту.

– Эй! – он легонько толкнул её в бок и добавил почему-то шёпотом: – Вставай, что ли. Кто тут был у тебя?

Она не успела толком проснуться, как самолёт клюнул носом и начал терять высоту.

– Охренел он там, что ли?! – немедленно среагировала Леся и, отпихнув в сторону оцепеневшего штурмана, бросилась в сторону пилотской кабины.

– Там… – попытался предупредить её Мал, но она была уже далеко. У него лишь мелькнула мысль, что если дальше так пойдёт, предупреждать скоро будет некого и незачем.

Он осторожно двинулся вперёд, но машина успела сначала выровняться, а потом, задрав нос, пошла вверх. Сила земного тяготения вновь оттащила его в хвостовую кабину, и прошло почти полминуты, пока снова появилась возможность последовать за Лесей. Теперь ему мерещилось, что в промежутках между чахлыми осветительными приборами затаилось нечто, и оно вот-вот бросится на него, желая оставить борт 124/714 без штурмана, а Потаённую Вервь – без верного сына Дажа и Живы.

Дверь в пилотскую кабину была приоткрыта, и оттуда доносилась какая-то непонятная речь. Двое, мужчина и женщина, несли какую-то тарабарщину, причём женщиной, похоже, была-таки Леся-Тополица, и её торопливая речь вдруг прервалась сдержанным смехом.

Мал, прежде чем войти, на всякий случай прихватил огнетушитель, висевший на внешней стороне дверцы, но, вооружившись, он не ощутил, что у него прибавилось уверенности в себе.

Призрак, тощий, небритый и патлатый юнец, нагло сидел в штурманском кресле, перекинув ноги через подлокотник. На нём были просторные штаны, сшитые из множества разноцветных лоскутов, чёрная рубаха с широким воротом и расклешёнными рукавами.

– Эй, вы это по-каковски?! – похоже, не в первый раз спросил Лют-Шаркун, поглядывая то на странного гостя, то на приборную доску, то на фотографию Кудесника, закреплённую над альтиметром. – Да отвечай же ты, проклятая баба.

– Ты бы помолчал лучше, – огрызнулась Леся и как ни в чём не бывало обратилась к призраку с очередным набором квакающе-мяукающих звуков.

– Йес! – отозвался тот, широко улыбнувшись тонкогубым ртом. Он достал из нагрудного кармана щетинную кисть в два пальца шириной, выскочил из кресла и начал наносить широкие мазки прямо на переборку, отделяющую кабину от грузового отсека. Кисть в его руке странным образом сама наполнялась краской нужного оттенка.

Через несколько секунд вытирание кисти о стенку вылилось в неряшливо набросанный пейзаж, где над двумя вывернутыми наизнанку лиловыми горами горизонтальной восьмёркой висела лента Мёбиуса.

– Погуляем? – предложил он Лесе, демонстративно игнорируя прочих членов экипажа, и, не дожидаясь ответа, взял её за руку.

Она могла бы поклясться, что в тот миг не сделала ни шагу, но лиловые горы вдруг сделались ближе и приобрели объём. Под ногами скрипел крупный фиолетовый песок, и небесная восьмёрка дёрнулась в тщетной попытке разорвать аллегорию бесконечности.

– Ну и как тебе? – поинтересовался пришелец, чуть сильнее сжав её ладонь.

Ей вдруг стало страшно. Леся оглянулась назад и увидела, что к ней обращены совершенно плоские лица штурмана и первого пилота, они как будто размазались по стеклу и были искажены то ли ужасом, то ли безмерным удивлением.

– Ты, вообще, кто? – спросила она, стараясь овладеть собой. – Что это здесь за фигня? А?

– Патрик Бру, единственный и неповторимый мастер дезаэкспрессионизма, – с готовностью представился парнишка, улыбнувшись ещё шире. Казалось, её смятение доставляет ему несказанное удовольствие. – Любое истинное произведение искусства являет собой вселенную, единственную и неповторимую. И благодаря тому, что я проживаю не абы где, а на благословенном острове Сето-Мегеро, мне дана возможность слить воедино свою жизнь и своё искусство. Плоскость полотна для меня перестала быть непреодолимой гранью. Слава Тлаа!

– Кому-кому? – переспросила Леся, мысленно обращаясь к Роду и поочерёдно к другим богам.

Фиолетовый песок в сотне аршин впереди внезапно вздыбился, и сквозь него протиснулись макушки кумиров. Они росли на глазах – все семеро, и аллегория бесконечности завязалась в узел Линча. Вывернутые наизнанку горы наполнились раскалённой лавой, и порыв горячего ветра вышвырнул их обратно в пилотскую кабину. Некоторое время Леся ошарашенно смотрела на пейзаж, сохранивший все изменения, свидетельницей которых она только что была, только краска покрылась густой паутинкой трещин, как будто потрескалась от жара раскалившейся переборки.

Художник как ни в чём не бывало снова сидел в штурманском кресле, только от подошв его кед пахло палёной резиной.

– Шёл бы ты отсюда, маляр хренов! – в сердцах рявкнула на него Леся на родном языке. – Вали, откуда пришёл.

– Бай! – отозвался «заяц», помахал ручкой и растворился в воздухе.

– И что там было? – спросил Лют-Шаркун, когда запах палёной резины рассеялся.

– Что видели, то и было. – Ей вовсе не хотелось сейчас отвечать ни на какие вопросы, но было совершенно ясно, что братья по Верви от неё не отстанут, пока не узнают всё.

– Ну и как там? – принял на себя эстафету дознания Мал-Туробой.

– Мерзопакостно.

– Ну, – нетерпеливо потребовал штурман более полного ответа на свой вопрос.

– Не нукай! Не запряг, – парировала Леся, падая в освободившееся кресло. – Общались мы по-эверийски. Сам он родом из Бонди-Хома. Сейчас живёт здесь, на острове. Художник. Я ему понравилась. Любит пухленьких. Хочет писать мой портрет. Правда, говорит, мне его лучше не видеть. У него такая живопись, что головы от задницы не отличишь. Да вон – сами посмотрите. – Она ткнула пальцем в сторону картины, которая продолжала украшать переборку.

– А ты откуда по-ихнему можешь? – поинтересовался штурман, продолжая держать огнетушитель в боевой готовности.

– Учила – вот и знаю, – резко ответила Леся. – Это вы всю жизнь на кукурузниках летали, а я шесть лет на международных пассажирских рейсах отработала, пока начальство не чухнуло, что я в Верви состою.

– Он-то, хмырь этот, откуда взялся? И делся куда? – спросил Лют, подозрительно косясь на штурмана.

– А может, не такой уж он хмырь… Его, между прочим, Патриком зовут. Я спрашивала, а он говорит, что прилетел на волне собственного воображения, а как – сам не знает, да и наплевать ему на это.

– Волна воображения, значит… – задумчиво произнёс Лют-Шаркун. – Если когда-нибудь на остров попадём, будет ему на орехи, все его патлы вшивые повыдергаю.

– Ну нет. Только попробуй. – Леся гневно погрозила ему кулаком. – Забыл, что Кудесник сказал? Никакого насилия. Тлаа, говорят, ласку любит. Уж чего-чего, а этого добра у меня найдётся. А ты, психопат, положь огнетушитель, откуда взял, а то я тебя так приласкаю, что никакой доктор лечить не возьмётся! – рявкнула она на штурмана, который тут же послушно отправился разоружаться.

Сигнал радиомаяка возвестил о том, что борт 124/714 уже летит над территориальными водами Республики Сиар.

22 сентября, 22 ч. 18 мин., Славнинский уезд, г. Репище.

На сей раз посланник был в серой кепке, потёртом костюме с чужого плеча, украшенном двумя рядами орденских планок, и жёлтой рубахе сомнительной свежести. Он сидел на лавочке у входа в сельскую гостиницу, весьма успешно изображая из себя военного пенсионера. Ипат собирался пройти мимо, размахивая пустой авоськой, но дедок, едва они поравнялись, ухватил его за рукав и едва слышно прошептал:

– Да благословит Всевышний твоё одиночество, брат. – Со стороны всё это выглядело так, будто ветеран, стеснённый в средствах, просит у прохожего на опохмелку. – Тока тс-с-с-с…

– Господь на небе, а я на земле. – Пароль с прошлого раза не изменился, и это не шло на пользу дела – следовало придумать что-нибудь более будничное. Впрочем, отзыв произносить не было никакой необходимости, раз уж посланник знает его в лицо, но порядок есть порядок.

– Ну, как твой подопечный? – поинтересовался посланник, стряхивая с колен хлебные крошки.

– Спит. Умаялся…

– До утра не проснётся?

– Да вроде не собирался. Я бы и сам не прочь…

– Успеешь ещё. Иди за мной, только на пятки не сильно наступай.

Посланник поднялся и двинулся шаркающей походкой в сторону остановки, где под парами уже стоял бело-голубой автобус. Он согнал какого-то юнца с сидячего места, сделал попытку предъявить кондуктору красное удостоверение, но тот отмахнулся от него, давая понять, что и так всё видит. Ипат пристроился на задней площадке, стараясь прикинуть по цене билета в сорок четыре деньги, как далеко придётся ехать. Долгого путешествия не хотелось – и так пришлось почти сутки провести в переполненной электричке, которая лениво ползла от станции Доля, останавливаясь возле каждого столба.

Автобус двинулся в сторону уездного центра, но проезд до самого города Славного стоил бы по меньшей мере гривны полторы, а значит, «пос. Вес. Ситец», как было написано на табличке под ветровым стеклом автобуса, располагался где-то на трети полуторачасового пути. Только бы Онисим в самом деле не проснулся посреди ночи. Хотя это вряд ли. Ещё после той, самой первой, встречи с отцом-настоятелем сон его пришёл в норму, и за время совместного пребывания в монастырском лазарете никакие ночные кошмары не заставляли его пробуждаться. И вообще, непонятно, почему вдруг такая спешка – вроде бы все инструкции получены заранее, и следующая встреча с посланником планировалась только в Соборной Гавани. Значит, что-то изменилось? Может быть, они передумали отправлять Онисима к чёрту на рога неведомо чего ради? Временами Ипат с трудом удерживал себя от того, чтобы рассказать своему спутнику всё, что знал сам, в том числе и об Ордене. С каждым днём всё острее становилось ощущение, что во всём происходящем есть что-то неправильное, что-то гадкое. Но «…воля Ордена для него должна быть превыше родственных связей, превыше всех прочих привязанностей, превыше жалости и страха…» – так, кажется, в уставе сказано. Превыше жалости и страха… Да нет никакого страха и никакой жалости – просто противно. Впрочем, его предупреждали, когда ещё было не поздно отказаться от посвящения в Послушники Ордена, что порой придётся преодолевать собственную брезгливость.

Ему вспомнилась ночь на лысом пригорке возле каменной конуры. Тогда он рассказал Онисиму о «живом дольмене», чуть ли не дословно повторяя то, что должен был сказать согласно инструкции, не веря ни единому своему слову. Но та ночь пронзила и его сознание видением, которого он чуть ли не всю предыдущую жизнь и ждал, и боялся. Нет, там не было никаких встреч с прошлым, никаких грёз о будущем – ничего такого, что могло бы поднять из глубин памяти горькие воспоминания или несбывшиеся надежды. Там была дорога, мощёная булыжниками, которые, стоило сделать шаг вперёд, осыпались за спиной в невидимую пропасть, на которую ни в коем случае нельзя было оглядываться, но до слуха доносился грохот камнепада, и хотелось мчаться вперёд всё быстрее и быстрее. Стоило остановиться, и камнепад прекращался, но окружающий мир начинал сразу же сереть, наполняться запахом плесени, терять ясность очертаний, растворяться в первородном хаосе.

– Так уж ты устроен, парень. – Оказалось, что рядом, старательно кутаясь в чёрный арестантский ватник, идёт Вук Калин, тот самый каторжник, что когда-то научил его двигать предметы силою мысли. – Остановишься – и тебе кранты. Ты иди себе. Можешь даже бегом. Устать всё равно не успеешь – такие, как ты, долго не живут, поверь моему опыту.

Ипат, послушно следуя совету, побежал тогда со всех ног туда, где в невообразимой высоте сверкала остроконечная снежная вершина, и голос каторжника утонул в грохоте обвала, оставшегося за спиной. Он бежал, но вершина не становилась ближе. Он бежал, пока первый рассветный луч не коснулся его лица и не заставил пробудиться.

Посланник начал проталкиваться к выходу, когда впереди показался дорожный указатель «Весёлый Ситец – 6 вёрст». Ипат едва успел протиснуться вслед за ним в раскрывшуюся дверь.

Значит, следовать, только на пятки сильно не наступать… Значит, делать вид, будто он не с ним. А перед кем, спрашивается, разыгрывать спектакль с переодеванием, если все зрители предпочли оставшиеся шесть вёрст проделать на автобусе, а не пешком.

Дедок как ни в чём не бывало спустился с обочины шоссе и двинулся по тропинке, ведущей к неухоженному хутору, освещённому парой тусклых фонарей. Что ж, конспирация есть конспирация, и если надо таиться даже от сусликов, проживающих на этом чахлом поле, то можно, конечно, сделать вид, что идёшь по грибы, благо авоська, изначально предназначенная для двух бутылок кефира и белого батона по 22 деньги, была пуста. Ипат пошёл за посланником, старательно соблюдая дистанцию в пару дюжин аршин.

Со стороны хутор действительно казался заброшенным. Даже тропа, ведущая к нему, была слегка заросшей, а калитка в створке почерневших от времени ворот болталась на одной петле. Посланник остановился, едва оказавшись во дворе, и бывший монах и впрямь едва не наступил ему на пятку.

– Всё. Дальше мне по чину не положено, а ты иди в дом – там тебя ждут, – сообщил дедок и присел на лавку возле колодца. – А я пока здесь посижу.

Ипату, Послушнику Ордена, вдруг показалось, что сейчас, едва он войдёт в просторные сени, случится что-то важное. Впрочем, важен вообще каждый шаг, если учесть, что обратного пути не существует, и булыжники мостовой, только что служившие надёжной опорой, с грохотом обрушиваются в пропасть, стоит только оторвать от них ступню. Каждый следующий шаг необратим, как время, как судьба. Задумавшись, он не заметил едва выступающего приступка и чуть не потерял равновесие, шагнув в полумрак сколоченной из горбыля прихожей. Дверь за его спиной сама собой захлопнулась, но он удержался от того, чтобы оглянуться. Теперь вообще невозможно было что-либо разглядеть, и двигаться дальше предстояло исключительно на ощупь. Как сказал давеча посланник, его здесь ждут. Выходит, что не ждут, а, скорее, поджидают. Такой нетрадиционный приём мог означать только одно – предстоит очередное испытание, тест на верность неизвестно кому или неведомо чему.

– Ты готов? – спросил голос из темноты, предварительно кашлянув, чтобы привлечь внимание.

– Всегда готов, – отозвался Послушник, понимая, что терять ему нечего, уже давно, с тех самых пор, как сам выразил желание вступить в Орден. – А к чему?

– Неплохо, неплохо… – теперь голос звучал сзади, и Ипат почувствовал, как его висков коснулись чьи-то осторожные пальцы. – Так и следует истинному Послушнику – сначала выражать готовность, а потом уже выяснять, к чему именно.

Впереди мелькнул едва различимый отблеск, как будто тонкий лучик света отразился от крохотной алмазной грани.

– Расслабься, – теперь тот же голос донёсся сверху. – Неужели ты думаешь, что в чертоге Ордена тебя может подстерегать какая-то опасность? Можешь не отвечать. Просто пойми простую вещь – существуют таинства, которые теряют немалую часть своей силы и своего значения, если они ожидаемы. Что для тебя важно? Прежде всего то, чтобы в твоей жизни был заключён некий смысл, который даже для тебя самого был бы более значим, чем эта самая жизнь. Так?

Впереди мелькнули ещё две холодные белые искорки, мешая глазам привыкнуть к темноте.

– Любая достижимая цель слишком ничтожна, чтобы стать смыслом жизни, любая недостижимая – слишком призрачна, чтобы иметь значение. Можно искать всю жизнь, а можно однажды удовлетвориться тем, что имеешь – и то и другое требует мужества и осторожности. Выбора нет лишь у тех, кому всё равно, на что будут растрачены отпущенные им годы, кому интересна не столько сама жизнь, сколько её внешние атрибуты – богатство, власть, восторги толпы, плотские утехи.

Теперь блики, игравшие на фоне чёрной стены, сложились в шар, который медленно вращался, наполняясь сдержанным тёплым сиянием.

– Ни одному человеку, даже прожившему долгую жизнь, полную славных свершений, даже на смертном одре не кажется, что он достиг всего, что хотел, или даже всего, что мог, – голос уже заполнил всё окружающее пространство, заполнил или просто заменил его собой. – Послушник, проходя через Первое Омовение, не отрешается от человеческих слабостей и мирских соблазнов, но они сами отрешаются от него. – Шар приближался, медленно и плавно играя искрящимися гранями. – Послушник, проходя через Первое Омовение, не обретает духовной силы, но духовная сила обретает его. – Теперь он был внутри шара, и его грани стали подобны небесам. – Послушник, проходя через Первое Омовение, не становится ближе к Господу в сердце своём, но сам Господь приближается к нему.

Полоса бледного заката была едва различима над заревом пожарища. Языки пламени венчали высокую башню полуразрушенного замка, и сквозь пролом в стене продиралась колонна железноголовых. Где-то внутри обрушилось перекрытие, и вверх, к низким облакам, взвился густой сноп раскалённых искр.

– Поздно, – горестно прошептал всадник в простом сером камзоле, держащий на поводу мула, гружённого доспехами и связкой мечей. – Мы опоздали, сир.

– Подай «Блистающего в сумерках», – сказал Ипат, слезая с коня, и оруженосец, наклонившись, вытянул из связки короткий, слегка изогнутый меч в ножнах из чёрной кожи, без украшений.

В пылу атаки воины обычно принимают за своего всякого, кто движется в том же направлении, что и они. Значит, ещё не всё потеряно. В конце концов, не было задачи спасать ни замок Ханн, ни самого герцога Люса ван Ханне. Ордену нужно лишь, чтобы осталась в добром здравии Мирра ван Ханне, юная дочь престарелого герцога. И ещё нельзя допустить, чтобы железноголовым досталось священное таро, сокровище, которое уже пятьсот лет передаётся по наследству в роду Ханне. Таро, которое дороже самого замка и всех ленных земель герцога, дороже всех прочих ценностей, что награбили за столетия несколько поколений благородных предков. Империя и так слишком сильна – если ромеям достанется ещё и таро, они сомнут железной пятой весь остальной мир, а потом начнут загнивать, почив на лаврах самодовольства и ложного величия. Тогда история остановится, и человечество вернётся в звериное состояние, от которого оно, впрочем, не так уж далеко и ушло.

Ипат… Нет, теперь его имя Лаэр дю Грассо, Посланник Ордена Святого Причастия, и он не имеет права на смерть.

Если слиться с колонной идущих на приступ, кричать «Слава цезарю Консту!» или «Смерть варварам!», то никто не сможет заметить, что на его голове нет посеребрённого шлема с коротким гребнем, а на бронзовом нагруднике не выбита эмблема легиона и номер когорты. Толпе, если ею движет единый порыв, нетрудно внушить всё что угодно, особенно то, чего она хочет. В рядах атакующих могут быть только свои – это знает каждый легионер Империи. Смерть варварам!

Впереди уже показалась площадь перед дворцом герцога, перегороженная несколькими рядами щитоносцев, а из-за их спин вырывается стая пылающих стрел. В первых рядах атакующих происходит короткое замешательство – многие падают, пронзённые тяжёлыми стальными наконечниками, и живые начинают спотыкаться о павших. Но железную змею, ползущую по узкой улице, уже не остановить, теперь уже хвост командует головой, подпирая её сзади. Гора тел поднимается выше передней шеренги щитоносцев, и легионеры, взбираясь на неё, обрушиваются сверху на врага, который уже начинает терять стойкость. Длинное тяжёлое копьё бесполезно в ближнем бою, и схватка превращается в резню. Слава цезарю Консту!

Последним защитникам замка не позволили сдаться в плен – да и кто бы простил их за ту гору трупов, что пришлось навалить перед железной стеной тяжёлых щитов, ощетинившихся сотнями копий. Смерть варварам!

Из окон полуподвала начинает сочиться тяжёлый сизый дым, который стелется по земле, накрывая тела павших. Значит, юная герцогиня жива, ведь только ей послушно древнее таро… Несколько резких команд, и железная змея начинает двигаться назад. Никто не помогает отползти раненым – их всё равно не спасти, никто не забирает убитых – ещё будет время воздать им последние почести.

Он, Лаэр дю Грассо, Посланник Ордена, теперь единственный живой человек, оставшийся на площади. Магия таро – всего лишь иллюзия, но для тех, кто задохнулся в сизом дыму на подступах ко дворцу герцога, иллюзия собственной смерти уже стала реальностью. Центурионы знают, что скоро, очень скоро эта магия рассеется, что магия пьёт силы из тех, кто ею пользуется, и скоро, очень скоро легионеры беспрепятственно пересекут площадь. Когда последние из семейства герцогов Ван Ханне будут убиты, их земли станут частью Империи. Слава цезарю Консту!

Теперь надо положиться на чутьё и стараться не думать ни о чём, выбирая путь по длинным тёмным запутанным коридорам пустого дворца. Только так можно найти ту самую комнату, где юная герцогиня творит своё колдовство. Путь преграждают два стражника, вооружённых секирами, значит, он, Лаэр дю Грассо, на верном пути. Этими людьми придётся пожертвовать, поскольку нет времени объяснять, что он пришёл спасать их наивную госпожу. Упрямого осла легче убить, чем втолковать ему здравую мысль. Впрочем, если бы было время, он бы попытался… Два росчерка стали в полумраке, и теперь остаётся только перешагнуть через трупы, а потом ударом плеча высадить дверь, из-под которой сочится слабый мерцающий серебряный свет.

– Остановись или я превращу тебя в жабу! – В глазах юной герцогини ничего, кроме бессильной ярости. По всему видно, что она едва держится на ногах, сжимая обеими руками серебряный жезл, покрытый причудливой вязью древних магических рун.

Магия таро – магия иллюзий, а против рыцарей Ордена иллюзии бессильны. Какая там жаба! Девчонка, похоже, до сих пор не сообразила, кто перед нею. Надо просто рассмеяться ей в лицо, и это будет красноречивее любого ответа.

– Не подходи! – Она отпрянула назад, но бежать некуда. А хоть бы и было…

– Если хочешь смерти, оставайся здесь. – Он ухватился за жезл и потянул его на себя. – А это я заберу с собой, ведь ты же не хочешь сделать подарок цезарю…

– Ты из этих… – Её пальцы продолжали судорожно цепляться за таро. – Уйди или я…

– Или ты умрёшь. Только сначала с тобой позабавится пара имперских когорт. – Разговор слишком затягивается, и, похоже, убедить её хоть в чём-то не легче, чем тех стражников, которых уже нет.

Рывок, и таро у него в руках, а юная герцогиня выходит из оцепенения. Но единственное, что она сейчас может, – это медленно повалиться на роскошный ковёр с изображением Большой Охоты. Остаётся только подставить плечо, подхватить почти бесчувственное тело и попытаться выбраться отсюда, пока волна разъярённых легионеров не хлынула во внутренние покои.

Теперь главное, чтобы ни один из ромеев, видевших его здесь, во дворце, не остался в живых. Там, на улицах, где битва наверняка уже плавно перетекла в пьяную потасовку между своими, герой, несущий на плече какую-то девку из благородных, – вполне понятное зрелище, не способное ни у кого вызвать подозрений – разве что зависть. Впрочем, юная герцогиня – не главное. Если даже не удастся доставить её живой в ближайший Чертог, большого ущерба Ордену не будет. Главное – таро, древнее сокровище галлов, которое веками копило в себе неведомые силы и веками их тратило…

23 сентября, 1 ч. 18 мин., 6 вёрст от пос. Весёлый Ситец.

Очнувшись, Ипат почувствовал, что лежит навзничь на голом полу посреди комнаты, освещённой несколькими керосиновыми лампами, а в проёме между двумя зашторенными окнами стоит человек в серой монашеской хламиде, подпоясанный вервью с тремя серебряными кистями – знак полномочного легата Магистра Ордена.

– С Первым Омовением тебя, брат… – со сдержанной торжественностью произнёс легат, сделал пару шаркающих шагов и наклонился, чтобы помочь Ипату подняться.

– Что? Уже? – Он не сразу сообразил, куда его занесло и что это за люди составляют ему компанию.

– Поздравляю тебя, брат, с посвящением в рыцари Первого Омовения, – повторил тот самый голос, который завёл его в недра искрящегося шара.

– Как?

– А ты думал, что просто преклонишь колено, тебя шлёпнут мечом по плечу – и всё? – буднично сказал легат, и свет одной из ламп упал на его массивный бритый подбородок, оставив остальную часть лица в тени от капюшона. – Ты пока не осознал, какую мощь обрёл твой дух и какая вера влилась в твоё сердце.

Ипат заметил, что его рука сжимает какой-то предмет, от которого по всему телу растекается приятная бодрящая прохлада. Присмотревшись, он обнаружил в своей руке жезл, тот самый – который таро. Значит…

– Значит, отныне и навсегда, пока бьётся твоё сердце, славный рыцарь Ордена Лаэр дю Грассо, прославленный многими подвигами, навсегда пребудет с тобой. Таро помнит множество великих событий и славных подвигов. Оно открылось перед тобой, и это означает, что ты по праву удостоился Омовения. Оно подарило тебе Омовение подвигом, и ты сделал всё, как надлежало.

– Но это же…

– Ересь, ты хочешь сказать. Галльская магия, оружие язычников, воплощённая скверна… – Легат едва заметно усмехнулся. – Ересь – прежде всего не замечать очевидного, закрывать глаза на опасность, отгораживаться канонами от реальности и отрицать знание. Ересь – испытывать какие-либо сомнения, когда речь идёт о Служении. Иди и сделай то, что должен. Если останешься жив, тебя ждёт Второе Омовение. Ты помнишь?

– Да, Высокий Брат… – Ипат вдруг почувствовал, что сердце его наполняется спокойной радостью. – Да, Высокий Брат. Я сделаю. Всё.

– Кто бы сомневался. – Легат протянул руку к жезлу. – Иди. Только таро не забудь вернуть. Вот так. Иди. Обратный автобус – через полчаса.

Ипат вышел во двор, мельком глянул на Посланника, который так и продолжал сидеть на лавочке, кивнул ему, получив в ответ глубокий поклон, и двинулся назад по узкой заросшей тропинке в сторону шоссе.

– Эй, погоди! – Возглас Посланника за спиной казался лишним, но Ипат заставил себя оглянуться. – Вот возьми. Это теперь твоё. – Посланник протягивал ему короткий, слегка изогнутый меч в ножнах из чёрной кожи, без украшений. «Блистающий в сумерках», клинок из арсенала славного рыцаря Лаэра дю Грассо.

Ипат кивнул ещё раз, забирая меч, совершенно не думая о том, как он с такой штукой покажется на людях. Сомнения, угнездившиеся в его душе, остались при нём, но отныне они не доставляли ему никаких неудобств.

ПАПКА № 7

Документ 1

«Что есть магия? Почему заклинания и древние рунные знаки несут в себе силу, которая не замечает Законов, данных Творцом? Как в мир просочились знания, способные дать людям нечеловеческое могущество? Эти вопросы столетиями ставят в тупик самые пытливые умы, пробуждая в неокрепших душах великие соблазны.

Может быть, Враг искушает нас? Может быть, Господь испытывает нашу веру? Нет ответа.

Можно рассуждать лишь о причинах и следствиях, но невозможно осмыслить суть явлений, которые не от мира сего.

Дион из Архосса предполагал, что существует бессчётное множество миров, поскольку Промысел Творца не имеет предела, и каждому из них Господь дал свои законы. Порой миры соприкасаются и снова расходятся, но ничто не проходит бесследно. Обыденность одного мира становится магией другого, и силы, не поддающиеся объяснению, обретают новых хозяев. Так ли это – нам не дано знать наверняка. Возможно, это была просто попытка дать объяснение необъяснимому, но не исключено, что древнему ахайскому философу было открыто нечто неведомое нам».