Текст книги "Пустая клетка"

Глава XI
Нераскрытое преступление

Проснулся Илгизар на рассвете. Нежно-розовая заря еще только начинала заливать светлеющее небо. Был тот самый час, когда над землей царствует тишина. Ни ночных цикад, ни птичьих криков. Только редкие отрывки чьего-то далекого-далекого разговора изредка долетали в холодной тишине от домиков у реки. Злат уже сидел на кошме, не спеша жуя лепешку.

– Ну что, брат Илгизар. Звезда, до которой ты должен был успеть позавтракать, уже погасла, а до последней еще ох как далеко. Но, думаю, ты еще долго не проголодаешься после вчерашнего кебаба. Поэтому давай сделаем то, для чего я тебя сюда притащил. Сходим к великим усыпальницам. Кто знает, когда еще сюда забросит судьба. – Он ловким движением отправил в рот последние крошки и вскочил. – Хайме решил ехать с нами.

Пока он собирается, мы с тобой успеем сходить к мазарам.

Вдвоем они прошли через небольшую калитку в высокой стене возле мощных дубовых ворот и очутились на пустынном и безмолвном кладбище. Невысокие надгробия и простые могильные камни, покрытые золотистыми лишайниками, угрюмо выглядывали из горьких степных трав. Однообразие нарушали редкие деревья, невысокие кирпичные склепы, а в самом центре кладбища, подавляя все вокруг, высилось несколько величественных зданий.

– Здесь упокоились великие ханы, – понизил голос Злат.

Его приглушенные слова все равно прозвучали в этой мертвой предрассветной тишине как возглас, отдаваясь эхом. Только розовеющие верхушки деревьев и крыши мавзолеев не вязались с мыслями о бренности и смерти. Разгорался новый день, с ним шли повседневные заботы, вступала в свои права жизнь. Даже в этом царстве мертвых.

– Вот здесь славный великий Тохта. Любимец богов – он умер совсем молодым. Это был великий хан. Но не осталось после него ни сыновей, ни внуков. Долго ли простоит этот великолепный мавзолей? Пойдет одно-два поколения, уйдут те, кто его знал и помнил, и забудут того, перед кем трепетал весь Улус Джучи.

Чтобы как-то поддержать разговор и философское настроение, Илгизар прочел стих:

– Из всех, кто ушел, не оставив следа, // вернется ли кто для рассказа сюда?

Прочел по-персидски, но на этот раз наиб не стал прикидываться невеждой. Он задумчиво откликнулся:

– Ас-Самарканди. Только сейчас больше к месту другой его стих: не каждый, кто ищет, находит; не каждый, кто уходит, возвращается.

Яркие изразцы на стенах уже кое-где отвалились, стены покрылись разноцветным лишайником. Но перед мавзолеем цвели прекрасные розы, сверкавшие хрустальными капельками росы.

– Это работа Хайме, – указал на цветы Злат. – Он садовничает здесь.

Наиб обошел мавзолей и остановился у мраморного надгробия без надписи. Оно все утопало в цветах, а по бокам безмолвными стражниками застыли два золотистых можжевельника. Илгизар никогда не видел таких.

Остановившись перед камнем, Злат перекрестился.

– Вот, брат Илгизар. Здесь лежит Намун. Присядем.

Рядом была вкопана небольшая скамеечка. Злат примостился на нее и вытащил кусок вчерашнего окорока.

– Он любил мясо диких кабанов. Говорят, что съедено на поминальном пиру, попадет на стол усопшего в заоблачных кущах. Ты постись, а я поем.

Хорошо было сидеть и молчать в этом тихом уединенном месте, которое быстро заливали лучи восходящего солнца. Пахли цветы.

– Батый тоже здесь похоронен?

– Нет. Говорят, могилу его не знает никто. Он умер где-то в ваших краях. Здесь первым был похоронен его сын Улагчи. Он стал ханом еще ребенком, и за него правила мать. Потом здесь похоронили Берке. Вон его мавзолей. Там лежит Менгу-Тимур. Мавзолей ему приказал возвести уже Узбек – его внук. Теперь времена меняются. Хан все больше склоняется к мусульманским порядкам, к чему это приведет – одному Богу известно.

Злат снова замолчал. Над цветком порхала бабочка.

– Отгадай загадку. Разноцветная капля, вся переливается, а тень отбрасывает?

Он смотрел на бабочку, и понять, какой ответ, было легко.

– Видишь, какие траурные каемки на крылышках? Говорят, что бабочки – души умерших людей. Помнишь вчерашний нож? – Илгизар кивнул. – Старая история, парень, очень старая. Двадцать лет прошло с лишком, а вот как сейчас перед глазами стоит этот день. Девятое августа 1312 года. Четвертое раби 712, если по-мусульмански. Даже помню, что среда.

Я тогда вот такой же, как ты, был. Молодой и умный. Стихи любил. У меня ведь отец священник, я сызмальства был при учении и при книгах. Греческий язык учил. Церковная служба меня никогда не манила, так отец посылал меня учиться греческому. Не хочешь, говорил, кадилом махать, трудись пером.

Ну, а у нас, православных, все архиереи греки. Только мне в архиерейские дьяки не хотелось. Пошел я к одному битакчи, уйгуру, который учил квадратному письму. Это письмо придумано было по приказу самого верховного хана Хубилая мудрецом Падма-ламой. Как раз было время, когда потомки Чингизхана снова собрались под одно знамя, чтобы восстановить его великую державу. Главным стал верховный хан в китайском городе Ханбалыке. Наш Тохта у него стал ваном третьей степени. С тремя перьями на шапке. Получил в Китае два уезда в улус. Восстановили почтовую связь до самого Ханбалыка. Помирились с персидским ханом. Пошли караваны по степи, поплыли корабли по морю. Вот тогда и вырос Сарай Богохранимый как на дрожжах. За несколько лет встал огромный город на пустом месте. Кстати, битакчи, который меня учил, жил на той самой Черной улице, где водовозов схватили.

Этот битакчи и помог мне устроиться на ханскую службу. Хан Тохта как раз собрался на Русь. Дела там шли плохо, князья передрались-переругались. Их уже и митрополит мирил с епископами, и ханский посланец ездил с отрядом – все без толку. Слухи шли все тревожней и тревожней. Главной кубышкой с деньгами на Руси был и остается Господин Великий Новгород. Слыхал, поди, про такой гордый город? – Илгизар опять кивнул. – Наложил этот Господин лапу на весь дорогой товар с севера: меха, рыбий клык. Булгарский воск тоже в большом ходу за морем. И за серебро торговал, и за сукно. С него и шел, почитай, весь царский выход с Руси – восемь тыщ сумов. А тут за всеми этими смутами стали тамошние людишки и подумывать, а надо ли оно нам, такое счастье? Где мы, а где тот хан? А ханские борзые кобели, что держат Владимирский ярлык, уже давно между собой перегрызлись. Тем временем как раз под боком новые ветры подули. Перебрался к новгородским границам целый рыцарский орден. Они до этого Иерусалим пытались у мусульман отвоевать, а после того, как тамошние султаны им по шеям наклали, помыкались-помыкались, да и перебрались к Янтарному морю. Орден этот был немецкий, а тут Германия как раз под боком. Голодных рыцарей, которым кроме как воевать и заняться нечем, как блох на собаке. Папа их благословил. Заместо сарацин назначили православных. Запахло большой войной с этим самым Тевтонским орденом. Зачастили в Новгород и другие вояки – из тех, что пером и словом воюют. Не с пустыми руками. Стали петь: зачем вам такие деньжищи хану отваливать, когда признайте папу – и все Христово войско будет за вас?

Митрополитом в то время был Петр. С Волыни родом. Он всякие эти папские козни с младых ногтей чуял. Дал знать в Сарай. Вот тогда и решил Тохта сам поехать на Русь и посмотреть, откуда ноги растут. Много наших сарайских тогда с ним отправились, во главе с самим епископом Измаилом. Он на ту пору уже двадцать лет здешней епархией правил. С ханскими поручениями и на Русь, и в Царьград ездил.

Меня взяли в писцы к самому хану. Я же знал и русский, и греческий, и квадратное письмо. Место отвели на царском корабле. Там только самые близкие хану люди плыли.

Года за четыре до этого из Улуса Джучи изгнали всех генуэзцев. В ту пору Тохта опять поссорился с персидским ханом, а те с ним дела вели. Скупали без разрешения рабов. Да еще на спорных землях на Кавказе крепостей настроили. Ту же Матрегу, откуда наш Бонифаций. Это как раз у устья Кубани. До летних кочевий хана за полдня можно доехать. Получились вроде как разбойничьи гнезда, которые никому не подчинялись. Генуэзский консул в Крыму сразу от них открестился. Это, сказал, крепости черкесские, а наши там только торгуют. Только вскоре узнали, что в этих крепостях полно монахов и проповедников и епископ от папы прислан. А черкесские и зикхские князья один за одним в папскую веру крестятся.

В общем, до кавказских крепостей Тохта не добрался, но генуэзцев из Крыма вышиб. И в Сарае все их имущество конфисковал. В том числе и корабли. Вот на самой большой галере Тохта и отправился на Русь. Называлась она «Святой Фома». Плыть решили до Нижнего Новгорода. С ним, конечно, целый караван отправился. Визирь, эмиры, стража, войско берегом шло. Епископ Измаил на отдельном корабле плыл.

На «Святом Фоме» и познакомился я с этим самым Дымуком. Бонифацием бишь. Он был помощником капитана. Служил еще генуэзцам, потом с командой и кораблем угодил в ханскую службу. Видишь, как опять клубочек сплетается?

Так вот про клубочек. Ханской охраной ведал Намун. – Злат указал на могилу. – Он считался сотником, но и на пиру, и на охоте был к хану самым близким. Только не сидел, как вельможи, а стоял рядом. Верил ему хан. Мы уже пропыли Бельджамен и шли на Укек, как вдруг утром нашли убитого Намуна. В горле у него торчал тот самый нож, что ты видел у Хайме. Приметная штука. Не спутаешь. Хозяина и искать не нужно. Такой нож имелся у моего товарища по каюте Туртаса. Он из ваших краев, мохшинский. При голубях состоял. Голубиная почта – дело важное и тайное. Голуби всегда при хане. А Туртас был вообще по птичкам дока. Что по ловчим, что по почтовым, что по певчим. До этого соколиной охотой ведал, потом к голубям приставили. Хороший парень.

Так вот – той же ночью он исчез. Как в воду канул. Хотя куда еще можно кануть с корабля? Дали срочно знать на все заставы – без толку. А после захода солнца умер хан Тохта. Свалился после обеда. Рвало. Жар сильный. Лекари ничего понять не могли, но похоже было, что хана отравили. Намун ведь, помимо всего прочего, ханскую еду перед застольем пробовал, поэтому после его убийства осторожный Тохта велел из своего котла сразу нескольким человекам поесть. И никому ничего, даже не занедужили. Поэтому, кто мог хана отравить и как – непонятно.

Так и закончилась эта поездка. Вместо Нижнего Новгорода попал хан Тохта вот сюда.

– А как нож оказался у Хайме?

– Я передал. Хайме с Намуном друзьями были. Это долгая история. Сразу после смерти хана такое началось – не приведи Господь. Была смута почти полгода. Одни встали за Узбека, другие говорили – давайте другого царевича Чингизова рода выберем. Намуновская родня была против Узбека – кого побили, кто сбежал. Самого его здесь Хайме и хоронил. Потом надгробие сделал. Тогда мы с ним и познакомились. Я как раз тело привез с галеры и рассказал, как дело было. А дело вышло непростым. На Намуне была надета кожаная рубаха, которую ножом не проткнуть. Удар пришелся в крошечную щелку – едва лезвие пролезло. Уж больно метко били. Мне это показалось странным, и не зря. Когда осмотрел рану, увидел, что нож уже потом воткнули. А вот убили Намуна как раз самым подходящим оружием. Трехгранным узким стилетом. Такие специально делают, чтобы сквозь зазоры в доспехах бить. Франки его называют «мизерикорд».

Только некому было все это расследовать, как и загадочную смерть хана. Хотя слухи про нее ходили разные. Уж слишком многим была выгодна эта смерть. Вспомнили, что перед этим Тохта ездил на корабль епископа Измаила, и тот угощал хана. А как вернулись на свой корабль, Намуна и убили. Я потом интересовался у наших, которые на архиерейском корабле были, как Тохта с епископом общался? Говорят, с глазу на глаз. Только Намун присутствовал. Темная история. Знаю, что потом митрополит Петр своего человека присылал концы в воде высматривать. Да не русского, а грека из Царьграда. Хитрого, как змея. Тот, видно, что-то разнюхал. Сняли Измаила с кафедры и оставили доживать здесь в монастыре. Так и поросла быльем эта история.

Пока не воткнули вчера в ворота обители нож. Один в один, как у Туртаса.

Глава XII
Что могут рассказать деньги

– Давно ты не навещал старого Касриэля! – Меняла, казалось, был искренне рад гостям. Едва завидев Злата и его спутника, он выбежал им навстречу из-за длинного стола, за которым восседал в глубине своей лавки. – Неужели снова кто-то в Богохранимом Сарае взялся выдавать свинец и олово за серебро?

– Думаю, если бы такое случилось, почтенный Касриэль знал бы это раньше меня, – засмеялся наиб.

Они с Илгизаром свернули к Красной пристани, едва только миновали первую заставу на въезде в город. Хайме слез с повозки и, повесив на плечо свой потрепанный плетеный короб, пошел дальше пешком.

– Пройдусь по сарайским улицам. Соскучился уже по городской суете.

Было видно, что по шуму большого города Хайме действительно скучал. Может, вспоминал кипучую жизнь и сутолоку иных городов, где прошла его молодость? Городов, с которыми навеки разлучила его жизнь. Всю дорогу до Сарая он молчал, погруженный в свои мысли. Вот и сейчас воспоминания и думы словно немного придавили его, заставили даже немного ссутулиться.

А городская суета кипела вокруг. Спутники расстались как раз у Красной пристани – южных речных ворот Богохранимого Сарая. Места, куда приходили корабли с Бакинского моря.

Так уж повелось, что центральная пристань прилегала к главному базару, с ней соседствовали самые богатые кварталы и районы, где жила знать. Оттуда шла переправа на левый берег реки, поэтому к причалам нескончаемым потоком шли большие плоскодонные лодки, на которых удобно недалеко перевозить тяжелые грузы. На их широких деревянных настилах теснились повозки с лошадьми, бочки, горы мешков. Даже целую отару овец было проще перевезти по воде, чем гнать по многолюдным сарайским улицам. На центральную пристань везли все то, что наполняло внутренности бесчисленных лавок и прилавки ближних базаров, чем жили кухни и дворы прилегающих усадеб. Прямо у ее причалов утром и вечером появлялся рыбный рынок, куда рыбаки привозили свежий улов. Центральная пристань связывала Сарай с ближайшими окрестностями, с окраинами, огородами, стадами, складами. Она была частью города, частью большого базара, куда приходили купить, провести время, подзаработать, узнать новости.

Совсем иное дело – северная и южная пристани. Это были городские ворота. Здесь почти не было лавок – все больше конторы, склады. Сюда не забредали случайные покупатели с тощим кошельком и базарные носильщики с их непременными корзинами. Это был мир серьезных деловых людей. Покупки здесь совершались в стороне от посторонних глаз, в тиши контор. Расплачивались не под звон монет, а под глухой стук тяжелых мешочков с деньгами или под шелест бумаг. Носильщиков заменяли крепкие грузчики-амбалы, легко ворочающие батманные мешки, и возчики на повозках, запряженных быками. Здесь все было солидно, несуетливо и тяжеловесно. Даже зеваки, толкающиеся у причалов, были скорее всего чьими-то нанятыми соглядатаями, что-то вынюхивающими и высматривающими.

Монголы обычно называли всё северное Черным, а южное – Красным. Но за северной пристанью закрепилось название Булгарская. Так уж повелось, что верховодили и заправляли там булгарские купцы. На эту пристань приходили корабли с верховьев великой реки. Русские, булгарские, буртасов, мордвы. Часто случалось видеть не только купцов, но и князей со свитою, послов с дарами. На эту пристань везли мед, подобный янтарю, и сам янтарь, драгоценные меха, слитки серебра. Зерно, лес, ловчих птиц. Сюда поступали самые сильные рабы и самые красивые рабыни – с волосами цвета пшеницы и глазами как васильки. Корабли здесь были попроще – небольшие плоскодонные. Некоторые из них и делались только на одно плавание. Они не возвращались назад, а разбирались на дрова, которые в Сарае очень ценились.

Южная Красная пристань была совсем другое дело. Сюда шли морские корабли. Плоскодонные поменьше – из Сарайчика. Чем тащиться караваном вокруг пустыни, удобнее спуститься по Яику и дойти вдоль берега до устья Итиля, а там уже и Сарай недалеко. За море, в Дербент, Баку и дальше, ходили уже большие корабли. Для таких и причал нужен особый, возле которого приличная глубина. Иной такой корабль привозил в своих трюмах больше, чем целый караван верблюдов. Здесь заправляли персы, армяне, арабы, было много турок и черкесов. Трудно назвать товар, который нельзя было найти среди грузов Красной пристани. Сюда доставляли изюм, сушеный урюк и свежие лимоны, сладкое вино из Шемахи и молодой чихирь из Дербента, расписную посуду, стекло, сахар. Ученые седобородые мужи в больших чалмах везли бесценные рукописи и ларчики со снадобьями, быстроглазые евреи прятали от нескромных глаз шкатулки с самоцветами и рассыпным жемчугом, а важные арабы в белоснежных одеяниях предлагали благовония из Счастливой Аравии. А еще изобиловали здесь перец и гвоздика, корица и имбирь, шафран, кардамон, от ароматов которых кружилась голова даже у видавших виды грузчиков. И, конечно, над всем этим царил драгоценный шелк, переливающиеся всеми цветами ткани и тюки с нитью, которой еще предстояло превратиться в парчу и бархат.

Крепкие лодки с деревянными настилами переправят все это на правый берег или на Булгарскую пристань. Молчаливые амбалы сгрузят в береговые склады, возчики развезут по базарам. Что-то уплывет далеко на север, что-то уйдет с караваном к генуэзским портам. Взамен за море уйдут рабы, зерно, меха и многое другое.

Большой доход получает от всего этого ханская казна. Еще больше людей имеют свой кусок хлеба. Грузчики, возчики, сторожа, лодочники, посредники-миянчи, мелочные торговцы. Да что там грузчики! Кем бы, спрашивается, был сам грозный тамгачи, который собирает пошлину с привезенных товаров и ставит ханскую печать, дающую право продажи? Или весовщик, бдительно отмеряющий царскую долю с идущего на базары? Что бы делал всесильный побережник, определяющий, кому куда швартоваться, и взимающий плату с каждого корабля? Сейчас это большие люди, которых для доклада вызывают в Диван к самому визирю.

Не будь Красной и Булгарской пристаней, торговали бы они деревянными ложками где-нибудь в Булгаре и их пищей было бы пустое просо.

Вот в таком благословенном месте и поставил свою меняльную лавку почтенный Касриэль бен Хаим. Как и многие сарайские евреи, бежал он в Улус Джучи много лет назад, когда в царстве персидских ильханов начались гонения за веру.

О том, как его занесло из сказочного Багдада на далекий север, Касриэль рассказывал часто. Ибо стопы свои он поначалу направил в сторону Сирии. Никогда не покидавший города юноша, к тому же унесший ноги в одном халате и с горсткой дирхемов в кармане, очень скоро обессилел от голода и уже решил, что его земной путь бесславно окончен. Голодный и измученный, сидел Касриэль у реки и ждал переправы. Выбор был невелик – купить себе еды или заплатить за перевоз. В это время к берегу подъехал старик-монгол с несколькими сыновьями. Он был очень стар и едва держался в седле. Монголы тоже расположились на берегу и решили перекусить. Неожиданно старик велел одному сыну угостить и сидевшего неподалеку Касриэля, да еще посетовал, что никто уже не соблюдает Великую Ясу, которая запрещает есть, не угостив того, кто находится рядом. «Я прожил всю жизнь под властью монголов, а впервые слышу об этом законе», – с удивлением сказал Касриэль, поблагодарив. Старик ответил, что теперь уже слишком многие забыли заветы отцов. Ханы клонят головы к христианам, мусульманам, среди их советников евреи и буддисты. Говорят, на севере среди вольных степей еще живут по Великой Ясе. Эти слова запали в сердце юноши. Добравшись до родственников и немного отдохнув, он нанялся к купцу, который ехал в Трапезунд, а уже оттуда перебрался в Улус Джучи.

Здесь Касриэлю очень пригодились науки, постигнутые за годы учения в Багдаде, особенно увлечение алхимией и математикой. Сначала он работал на других, потом открыл свое дело и весьма преуспел. Теперь он не сидел со скамейкой на базаре в меняльном ряду. Его контора размещалась в самом водовороте денежных рек Богохранимого Сарая: у Красной пристани. Здесь, за надежной дубовой дверью, уже не столько звенели монеты, сколько шуршали бумаги. Даже сам тамгачи нередко покидал свою резиденцию и заходил сюда, чтобы вдали от посторонних глаз приложить печать к какому-нибудь договору на многие сотни сумов. Как и положено хорошему финансисту, Касриэль много знал и мало болтал.

Со Златом они познакомились при обстоятельствах довольно драматичных. Один купец, обменявший крупную сумму денег, заявил в суд, будто меняла всучил ему фальшивые монеты. Кади встал на сторону купца, и Касриэлю грозило наказание за подделку. При этом ему дали понять, что обвинение в подделке с него могут снять и свести все к простой ошибке неопытного менялы, не отличившего свинец и олово от серебра. В общем, возмещаешь ущерб, платишь штраф, и дело прекращается. Тогда и вспомнил еврей слова старого монгола и пошел в Диван-яргу, жаловаться на сговор кади и раввина. Встревать в спор, который они посчитали хозяйственным, яргучи не стали, а вот о появившихся фальшивых деньгах дали знать визирю. По следу был пущен битакчи из почтовой службы, в ведомстве которой находились всякие секретные дела. Это и был Злат. Скоро фальшивомонетчик и его сообщники предстали перед судом, где и указали, через кого сбывали деньги. Был в этой шайке и купец, обвинявший Касриэля.

С тех пор меняла раздобрел, поседел, но не утратил философского отношения к жизни. Он усадил гостей за стол, застеленный сукном, на котором красовались изящные весы с набором гирек и абак – счетная доска с черными и белыми костями. Нагнулся под лавку – и на столе очутился кувшинчик и поднос с лепешками и сыром.

– Сейчас пошлю человека за рыбой. Я ведь знаю, у вас, православных, сейчас пост. – Он покосился на Илгизара. – Юноша, как я понял, из медресе? Но может, он сделает себе послабление ради любимой пищи пророка Мухаммеда.

На столе возле подноса появились финики.

– Я к тебе по делу, Касриэль. А потому ненадолго. Так что выпьем мы с тобой в другой раз.

– Зачем ты хочешь обидеть старого еврея и лишить его сна? Если русский отказывается с тобой выпить, значит…

– Значит, его действительно приперло. И ему нужна твоя помощь. Ты слышал об убийстве некоего Санчо из Монпелье?

За время этого разговора Касриэль невозмутимо занимался своим делом. Разлил вино в стеклянные стаканы, ножом с рукоятью из кости порезал сыр и положил его на лепешки. Взяв в одну руку стакан, а в другую лепешку с сыром, он протянул все это наибу.

– Я знаю и то, что перед смертью он успел оскорбить чувства верующих мусульман, приставал к замужней женщине и кощунствовал со свиной ногой. Об этом весь Сарай гудит. Но, раз ты пришел ко мне в то самое время, когда тебе очень нужно быть во многих других местах, значит, хочешь знать мое мнение по этому поводу. Поговаривают ведь еще, что он унес всю наличность торгового дома Гизольфи. Там были приметные монеты, и теперь менялам предписывается следить, не принесет ли их кто на обмен? Хотя вряд ли ты пришел ко мне с таким пустяком.

– Дело в том, что Бонифаций утверждает, будто послал его с письмом к тебе. После чего он и исчез.

– Вместе с письмом и деньгами. Он сказал, что было в письме?

– Просьба приготовить некую сумму денег, нужную ему для отъезда.

– Разумная мера. Чтобы приготовить нужное количество чужой монеты, нужно время.

Злат разочарованно вздохнул.

– Я так и думал.

– Только не разбивай мое сердце и не говори, что ты зря ко мне заехал! Не заставляй меня и дальше стоять с этим стаканом и сыром в руках! Выпей, мой друг, и знай, что, если я не смогу тебе помочь, значит, я уже мертв! Ты ведь даже не сказал мне, какие монеты были украдены у этого хитрозадого Бонифация. Садись. И ты, юноша, тоже. Ты же знаешь, старый Касриэль любит говорить долго, но старый Касриэль не любит говорить попусту.

Злат рассмеялся и выпил. Протянул меняле листок бумаги, написанный Бонифацием, и стал не спеша закусывать сыром. Сам еврей сунул за щеку финик и погрузился в чтение. Потом, сняв с головы шапочку, с удовлетворением откинулся назад.

– Деньги ведь тоже могут рассказывать. Например, из чьего кармана их достали. Это сундучок весьма непростой. Золото. Его удобно везти далеко и помногу. Чье это золото? Видишь, большая часть суммы во флоринах и магрибских динарах. Хорошее золото. Особенно магрибские динары. В каждом почти драхма чистейшего золота. Это золото доставляют из самого сердца Африки караванами. Говорят, там оно вообще ничего не стоит и его меняют на соль. А торговлю с магрибскими портами, куда везут это золото, держат в руках каталонцы. У них сейчас много правителей: в Арагоне, на Майорке, на Сицилии, даже в Греции. Что за дела каталонцы затеяли в наших краях с домом Гизольфи, остается только догадываться. В этом могут помочь флорины. Их чеканят чаще из папского золота. Раз эти флорины добрались до наших мест, значит, они плыли сюда напрямую оттуда, где их чеканили. Вот такая получается лепешка с сыром – каталонское золото в одном мешке с папским.

Меняла налил еще вина и пододвинул еще сыра.

– Этот парень служил дому Барди. Известная контора. Из Флоренции. Банкиры. Банкиры не простые, трутся возле самого папы в Авиньоне. Ведают деньгами церкви. Дают их в рост под проценты. Перевозят. Так что наш Санчо кому-то привез деньги. Не просто деньги. Можно ведь было просто выписать бумагу и по ней здесь получить всю сумму за вычетом некоторых комиссионных, а не тащить сундук с золотом за тридевять земель. Ведь то, что эти монеты приплыли издалека, не подлежит никакому сомнению. Был бы промежуточный пункт, неизбежно большую их часть бы поменяли на ромейские иперперы. Да и то, что здесь они пропали, выглядит более чем странно. Этот лис Бонифаций не похож на человека, которого так легко обокрасть

– Вот и я про то же.

– Эти истории с пропавшими деньгами и свиной ногой как-то связаны. Думаю, деньги сюда доставили не для того, чтобы они мирно спали в сундуке Бонифация, и они уже попали к адресату.

– Но ведь воспользоваться ими нельзя.

– Так может думать только человек, ничего не понимающий в меняльном деле. Монеты можно легко увезти подальше отсюда, использовать в качестве залога, переплавить. Золото есть золото. Можно даже тратить его прямо здесь, только понемногу. И флорины, и динары у нас хоть нечасто, но попадаются. Если я узнаю что-нибудь о крупной операции с золотом, обязательно дам тебе знать.

– Ты знался с этим Санчо. Какое впечатление он на тебя производил?

– Внешность обманчива. Но если старый Касриэль хоть чуть разбирается в людях – это был не деловой человек. Молод, легкомыслен. Довольно учен, быстро считал, знал еврейский язык. Я спросил его, где он выучился, он сказал: «На Майорке». Я, говорит, был школяром и изучал древние языки. Когда я поинтересовался, почему же он оставил учение, мне ведь тоже пришлось некогда бросить учение не по своей воле, он ответил: «Из-за баб».

– Стало быть, запросто мог пристать к женщине на улице. Знаешь, а ведь ту самую свиную ногу тоже привезли издалека. Как и золото.