Текст книги "Ребята с Голубиной пади"

Сергей Жемайтис
Ребята с Голубиной пади

ДЕДУШКИНЫ ИМЕНИНЫ

Вечером с Амурского залива подул холодный, порывистый ветер. Словно дворник-невидимка, он мел пыль и песок по улицам Голубиной пади.

Левка Остряков, подняв воротник бушлата, медленно расхаживал взад и вперед по дорожке у обрыва. Здесь кончалась Голубиная падь. Внизу, по склонам сопок, к тускло блестевшей бухте серыми ступенями кварталов спускался город.

В городе зажглись огни. В порту на мачтах военных кораблей часто-часто, словно вперегонки, замигали сигнальные лампочки. По Светланской улице прополз трамвай, похожий на огненного дракона.

Когда слышались шаги, Левка останавливался, стараясь получше рассмотреть прохожего. По крутой тропе поднимались из города рабочие с заводов, матросы и портовые грузчики. Преодолев подъем, они останавливались, чтобы отдышаться; некоторые закуривали, долго чиркая гаснущими на ветру спичками, и уходили, упрямо подавшись навстречу ветру.

Медленно тянулось время. Прошло уже полчаса с тех пор, как последний грузчик поднялся из города в Голубиную падь. А Левка, плотно запахнув бушлат, все так же продолжал ходить вдоль обрыва.

Когда Левка оставался один, он всегда о чем-нибудь мечтал: то он старался представить себя участником событий, прочитанных в книгах, то придумывал самые захватывающие приключения. Сейчас Левка вообразил, что несет вахту на мостике корабля, который борется с ураганом.

Корабль терпел серьезную аварию, и теперь вся его команда, кроме Левки, который, конечно, был капитаном, подводила пластырь, стараясь закрыть пробоину.

Чтобы подбодрить свою команду, Левка запел матросскую песенку:

 
Разве это буря, братцы?
Это просто легкий бриз…
 

Пластырь наложен. Корабль снова рассекает волны. Но Левка терпеть не может спокойного плавания. Он начинает придумывать новые несчастья: корабль теряет управление, на нем возникает пожар, наконец выходят из строя машины. Но стихии бессильны остановить стремительный бег корабля! Он теперь идет под парусами, сооруженными из брезентов, снятых с трюмов.

Но тут на тропе снова послышались чьи-то шаги, и Левка оставил свой «корабль».

«Совсем не знает дороги!» – определил Левка, наблюдая, как внизу вспыхивает желтоватое пламя спичек и освещает то кусочек тропинки, то пыльные кустики полыни.

Наконец над обрывом показался приземистый моряк.

– Ну гора!.. – сказал он низким басом и, помолчав немного, спросил: – Куда же теперь курс держать? Ни компаса, ни звезд нет, ни живой души.

– Есть живая душа, – сказал Левка и, подойдя почти вплотную к моряку, спросил: – Вас Андреем звать?

– А, компас появился! Угадал, брат, Андреем… А ты, наверное, Остряков?

– Да.

– Постой, звать-то как?

– Лев.

– Ну пошли, Лев, а то я, кажется, здорово опоздаю на именины к твоему дедушке. Все гости уж, наверное, собрались?

– Дедушкины гости – народ точный… Следуйте за мной.

– Ого, ты, я вижу, парень строгий, весь в отца. Он мне про тебя рассказывал. В гимназии учишься?

– В гимназии.

– Трудно?

– Учиться-то не трудно…

– А что трудно?

– Да есть у нас такие…

– Буржуйские сынки? Скауты, наверное?

– Да нет, скауты – это что… С ними разговор у нас короткий. Мы скаутов не боимся.

– Кто же тогда?

– Да Жирбеш. Учитель один, по географии…

Налетел такой яростный ветер, он так завыл и засвистел вокруг, с такой злобой бросил в лицо песок, что Левка повернулся спиной к ветру и замер, втянув голову в плечи.

– География, брат, штука трудная. Сам знаю, – заметил моряк, когда шквал промчался. – Там этих одних рек и хребтов столько, что черт ногу сломит.

– Да нет, я все это знаю. Ночью разбудите, расскажу. География – мой самый любимый урок.

– Пошто же тогда он тройки ставит? Что-то мудреное несешь. Учитель – это святой человек. Не каждый им быть может.

– О! Вы его не знаете. Он говорит, что на пятерку географию знает только господь бог. «Я, – говорит, – знаю на „четыре“. А вы, гимназисты, в самом лучшем случае можете вызубрить лишь на тройку». Но это он говорит только для виду, а сам тому, кто побогаче, и четверки и пятерки ставит. А мне он говорит, что каждый сверчок должен знать свой шесток и что не место мужикам в гимназии. «И пока я в гимназии, – Левка повысил голос, подражая учителю, – хоть расшибись, а не видать тебе балла выше трех».

– Барин, видно, с норовом. А ты не обращай внимания, учись знай. Придет время, когда мы и в гимназии порядок наведем. – Моряк положил руку на плечо мальчика. – Я, брат, тоже учусь.

Левка недоверчиво поднял голову:

– В школе?

– Нет, на эсминце. У нас кружок по расширению кругозора, самообразования значит, и вообще политической ситуации. Нам, брат, нельзя не учиться: чтобы строить новый мир, надо много знать. Ох, как много!

– Это конечно, – сказал Левка, уверенный в том, что моряк знает больше всех учителей гимназии и если учится, то каким-то недосягаемым, высоким наукам.

Левка остановился у низкого забора и, звякнув щеколдой, открыл калитку.

– Здесь мы живем, проходите.

В небольшой столовой Остряковых было так много гостей, что за обеденным столом всем не хватало места. Многие сидели у стен или стояли, держась за спинки стульев.

Левка, пропустив моряка вперед, прошмыгнул за ним и пробрался к фикусу у окна.

– Прошу извинения, товарищи. Задержался у железнодорожников, – сказал моряк, здороваясь со всеми за руку.

Гости встали, задвигали стульями, комната наполнилась гулом сдержанных голосов.

Левка знал почти всех присутствующих. Это были матросы с плавучего крана, где Левкин отец работал механиком. Возле дедушки, самого высокого и могучего человека в этой комнате, стоял, покручивая усы, его друг Максим Петрович. Незнакомых было двое: пожилой рабочий с темным, словно натертым порохом, лицом да парень в черной косоворотке. Пожимая руку рабочему с темным лицом, моряк представился:

– Андрей Богатырев. – И спросил: – Ну, как у вас на Сучане, товарищ?

– Меня Макаром Шулейкой кличут. Что касается дела, то как нельзя лучше. Советы утвердили. Вот вам теперь пришли помогать.

– Левка! – позвал дедушка. – Где ты?

– Здесь…

– Смотри за горизонтом!

– Есть смотреть! – Левка нахмурился и нехотя направился в кухню, где хлопотала у стола мать.

– Выпей хоть стакан молока, – сказала она.

– Ничего не надо, мама, потом… – Левка снял с вешалки бушлат и прислушался к голосу отца.

– …Товарищи, доклад о текущем моменте сделает товарищ Богатырев.

Моряк откашлялся и заговорил глухим взволнованным голосом:

– Только месяц прошел с тех пор, как питерцы взяли Зимний дворец и свергли буржуазное Временное правительство, а наша большевистская правда везде берет верх. По всей России поднимается трудовой люд. Во многих городах уже установлена советская власть. Пришла пора и нам в своем городе провозгласить Советы. Но, товарищи, нельзя ожидать, что на это буржуи согласятся добровольно, без борьбы! Читали, что они пишут в газетах? Грозят нам огнем и кровью. Говорят, что ни Англия, ни Америка не допустят, чтобы погибла Россия!

За стеной раздались возмущенные голоса. Среди них выделялся голос шахтера Шулейки.

– Россия – это народ. А народ без таких помощников обойдется. Спасители!

В это время на улице звякнула щеколда, и Левка мигом выскочил на крыльцо.

– Кто там? – спросил он.

– Это я, – донесся от ворот знакомый голос.

Левка узнал своего товарища – Колю Воробьева.

– К нам нельзя, – сказал Левка и увлек Колю назад к воротам.

– Что, опять сходка?

– Нет, сегодня дедушкины именины…

– Знаем мы эти именины!.. На «вахту», что ли, идешь?

Левка промолчал.

– Возьми меня подвахтенным.

– Какая «вахта»! Просто пройтись вышел. Пошли, если хочешь, постоим за воротами.

– Пройтись… Знаем мы это «пройтись»! Никогда от тебя ничего не добьешься. Я ведь знаю, какие это именины.

– А раз знаешь – помалкивай, – оборвал Левка.

Над сопками показалась большая красная луна. От домов и заборов легли резкие тени. Мальчики перешли Дорогу и остановились в тени забора. Отсюда была видна вся узкая улица и склон сопки позади дома.

– Народу-то, наверное, у вас сегодня много? – поинтересовался Коля.

Левка сделал вид, что не слышит, и спросил:

– Ты зачем приходил?

– Задачи трудные попались: про трех купцов и про бассейны.

– Что ж Наташе не дал решить?

– Давал уж…

– Ну и что?

– Решила, да объяснить не может. А у нас, если не объяснишь, как решил, поставят двойку.

– Ну-ка, расскажи условия.

– Точно не помню, они у меня здесь на бумажке записаны.

– Давай мне свою бумажку, я потом посмотрю, а утром перед школой зайду к тебе.

– Тоже придумывают задачи про купцов. Не люблю я их… – ворчал Коля, передавая бумажку.

– Про купцов скоро задачи отменят, а про бассейны останутся, – уверенно сказал Левка.

– Ну? – оживился было Коля, но, подумав, разочарованно сказал: – Так тебе и отменят…

– Вот увидишь – отменят. Дедушка говорит, что у нас больше не будет ни помещиков, ни купцов, ни городовых.

– А кто же будет?

– Революция будет, народ всем управлять станет.

Левка заговорил быстро и горячо:

– Ведь уже везде советская власть: в Петрограде, в Москве, в других городах и даже на Сучане. Скоро и в нашем городе Советы установят.

– Ну, уж и установят, – усомнился Коля.

– Эх, послушал бы ты наших! – с сожалением сказал Левка.

– Кого это?

– Знающих людей, большевиков, вот кого! Перед ними никакая сила не устоит!

– Что же они – богатыри?

– Посильней всяких богатырей… – И Левка начал рассказывать все, что слышал о большевиках от отца и дедушки.

– Это конечно, – неопределенно произнес Коля, – только у буржуев сила тоже немалая. Знаешь, что вчера на митинге, возле пожарной команды, один говорил, с бородкой?

– Нет, не знаю.

– То-то что не знаешь!.. Он говорил, что мировая буржуазия имеет все: и пушки и танки, а сам показывает на бухту, где стоит американский крейсер. Видите, говорит, какая у них сила? Нас задавят, если мы не согласимся на компромисс.

– А что это такое компромисс?

– Не знаю. И на митинге никто не знал, все друг друга спрашивали.

– Это, наверное, измена, – сказал Левка. – Тоже слушаешь всяких с бородкой. – И Он, путая слышанное с вымыслом, стал опять рассказывать о том, что творится на земле и что будет на ней в недалеком будущем. – Вот увидишь, что скоро и в школе все по-новому будет. Ведь теперь не царское время! – убежденно закончил Левка.

Мальчики долго стояли молча, прислушиваясь к вою ветра. Наконец Коля сказал с надеждой в голосе:

– Что ж, раз царю по шапке дали, то, может, и взаправду задачи про купцов отменят.

УРОК ГЕОГРАФИИ

Дежурный заглянул из коридора в класс и что-то крикнул. Но в классе стоял такой шум, что никто не услышал его возгласа. У доски копошилась «куча мала». У раскрытой печки преспокойно курили.

– Жирбеш на подходе! – громко крикнул дежурный.

Застучали крышки парт: ученики занимали свои места. Лишь у дальнего окна осталась одинокая фигура Левки Острякова. Положив локти на подоконник, он читал «Всадника без головы».

Жираф бешеный, или сокращенно Жирбеш, было прозвище учителя географии. Высокий, с маленькой головой на длинной шее, он влетел в класс и остановился.

Левка, не замечая Жирбеша, перевернул страницу и невозмутимо продолжал чтение.

В классе раздались смешки.

Учитель взошел на кафедру. Брезгливо передернув плечами, он глухо сказал:

– Прошу садиться, господа!

Левка обернулся.

– А вы продолжайте свое занятие! – зловеще произнес Жирбеш.

– Извините, Петр Андреевич, я не заметил, как вы вошли.

– Сделайте выговор своему камердинеру. Он должен был предупредить вас.

В классе снова засмеялись.

– Почему же все заметили мой приход и только вы явили исключение?

Левка стоял, покусывая губы.

– Видите, господа? Его светлость Остряков не изволит с нами разговаривать. Может, удостоите промолвить хоть слово? – Жирбеш насмешливо поклонился.

Левка молчал, зная, что любой его ответ вызовет новые насмешки, а он не хотел смешить Жирбеша и скаутов, которые со злорадством наблюдали за ним.

Каждый день Левка приходил в свой класс, как во вражеский лагерь: здесь все ученики, кроме него, состояли в скаутской организации. Долгое время скауты старались и Левку переманить на свою сторону, но тот всегда, как только заходил об этом разговор, отвечал презрительной насмешкой. Наконец скауты прекратили свои попытки завербовать Острякова, и между ними установилась постоянная глухая вражда. Эта вражда прорывалась вот так, как сегодня, или же во время частых битв между скаутами и подростками с рабочих окраин, когда Левка неизменно выступал впереди отряда ребят с Голубиной пади.

С минуту в классе стояла напряженная тишина. Жирбеш хрустел своими длинными пальцами и выжидающе смотрел на Левку. Вдруг Жирбеш побагровел:

– Ты не желаешь со мной разговаривать?

– Я не знаю, что мне говорить. Я все объяснил и теперь не знаю…

– Не знаю! Ты, из милости принятый в общество благородных людей, должен держаться тише воды, ниже травы! А ты словно владетельный принц!

– Принц!

– Вшивый принц! – раздались голоса.

– Тише, друзья, – Жирбеш поднял и опустил руку. – Давайте говорить спокойно. Давайте напомним нашему сокласснику, что мы не потерпим его большевистских выходок. Напомним ему, что, по-видимому, влияние порядочного общества не пошло ему впрок и он следует по преступной дороге своего ничтожного отца, который подстрекает тупую массу грузчиков к неповиновению и бунту. Восстает против священных основ собственности, порядка, против самого господа бога!..

Левка побледнел:

– Мой отец не ничтожный человек. Он лучший механик в порту.

– Что? Возражать мне?! Молчать! На место!

Левка закрыл книгу и сел за парту.

Жирбеш долго не мог успокоиться, он быстро ходил по классу, время от времени выкрикивая отрывистые фразы:

– Забылись!.. Палка им нужна, кнут, а не гимназия…

Наконец он остановился у кафедры и медленно опустил палец на раскрытый журнал.

Класс замер.

Жирбеш вызывал к доске «по жребию». Горе было тому гимназисту, на чью фамилию в припадке гнева опускался его костлявый палец с желтым ногтем: доставалось даже любимцам учителя.

– Остряков!

Левка встал и пошел к доске.

– Я бессилен против судьбы. Видимо, Немезида карает меня за грехи, вынуждая выслушивать ваши ответы. Но делать нечего. Расскажите нам… – Жирбеш нахмурился, придумывая, какой бы каверзный вопрос задать Острякову.

Взяв указку, Левка подошел к карте. Остряков ненавидел Жирбеша, но география была его самым любимым предметом.

Левка ждал.

Но Жирбеш, видимо, забыл о нем. Склонив голову набок, он прислушивался. С улицы, медленно нарастая, шел гул, словно с моря на город хлынули волны и, глухо урча, мчались по улицам. Гимназисты приподнялись на партах.

Наконец взгляд учителя остановился на окне. Оно было неплотно прикрыто.

– Почему не закрыто окно?

– Не закрывается, Петр Андреевич, – вскочил дежурный.

– Стоять весь урок! – приказал Жирбеш дежурному, а сам пошел к окну и стал изо всех сил давить на раму.

Окно не прикрывалось. Тогда он открыл его и с такой силой захлопнул, что на пол посыпались осколки стекол. И сразу за этим тревожным звоном в класс ворвались «Марсельеза» и торжественные голоса медных труб. Свежий ноябрьский ветер начал листать страницы журнала и загнул угол карты.

Несколько учеников подбежали к окну. Левка, все еще держа указку в руке, тоже выглянул из окна.

Внизу, заполнив всю улицу, плыли красные полотнища, желтели трубы оркестра, мелькали кепки, шапки, платки.

В знаменосцах, шедших за оркестром, Левка узнал отца и дедушку.

– Ура-а! – закричал Левка и тотчас почувствовал боль в плече и уловил противный запах пота и каких-то духов. Так пахло от племянника Жирбеша Игоря Корецкого – скаутского заправилы.

Корецкий и еще несколько скаутов оттащили Левку от окна.

– Прекрасно! Великолепно! Волчонок почуял приближение стаи! – Жирбеш желчно засмеялся и сказал Левке: – Можете идти к вашим. Туда! – Жирбеш вытянул руку к окну и вдруг пронзительно закричал: – Вон! Чтобы духу твоего здесь не было!

Левка стал поспешно укладывать книги в ранец. Подняв глаза, он заметил трусливую растерянность на лицах своих недругов.

«Испугались! Испугались! Теперь будет все по-другому!» – подумал он.

Левка вышел из класса и побежал по гулким коридорам гимназии.

– Ты куда, Орешек? – встретил Левку в раздевалке сторож.

Старик любил Левку. За независимый характер и частые стычки со скаутами он прозвал его Орешком.

– Скорей шинель, Иван Андреевич!

– Никак выгнали?

– Жирбеш…

– Пустяк все это, Орешек. Слышишь, как город заговорил? Шутка ли, рабочая власть утверждается. Запомни сегодняшний день. Орешек!

– Запомню!

– Ну беги, догоняй наших!

– До свидания, Иван Андреевич!

«ВСЯ ВЛАСТЬ СОВЕТАМ!»

По улицам шли рабочие из портовых мастерских, матросы, грузчики. Поперек колонн на ветру упруго выгибались красные полотнища с надписями: «Вся власть Советам!», «Мир хижинам, война дворцам!»

Перегоняя демонстрантов, бежали ребята. На Китайской улице Левка встретил своего друга Колю Воробьева.

– Левка! Я думал, тебя не пустят. Ваша гимназия буржуйская! А наше ремесленное училище все здесь!

Левку окружили мальчики в рваных телогрейках, в матросских бушлатах с рукавами чуть не до земли.

– Пошли! – нетерпеливо рвался вперед Коля.

– Вот что, ребята. Идемте не кучкой, а по-настоящему, по-рабочему, как все, – предложил Левка.

– Строем?

– Да. Стройся по четверо. За мной!

Левка повел свой отряд между ротой солдат и колонной грузчиков.

– Гимназист, а молодец! – сказал кто-то из солдат. – Наш, видно, парень.

– Конечно, наш! С Голубинки! – ответил Коля.

Солдат, что похвалил Левку, прокашлялся и запел:

Смело, товарищи, в ногу, Духом окрепнем в борьбе…

Песню дружно подхватили солдаты, за ними грузчики, и она поплыла над колоннами демонстрантов.

Звонкие голоса мальчиков вплелись в густые, торжественные звуки боевой революционной песни.

Колонна демонстрантов вышла на Светланскую улицу и влилась в бесконечный поток людей. Шли рабочие из портовых мастерских, железнодорожники, матросы с военных и торговых кораблей. Знамена, флаги, красные полотнища, мерно покачиваясь, двигались к вокзальной площади.

Когда колонна, к которой примкнули ребята, вступила на площадь, там уже шел митинг. Было тесно и ничего не видно, кроме серых солдатских спин да неба.

– Попали, нечего сказать, – недовольно пробурчал Коля.

На него зашикали.

– Пошли наверх! – прошептал Левка.

В один миг вся ватага растаяла в толпе. Левка с Колей тоже протиснулись к решетчатой ограде, за которой поднимались стволы тополей. Но ограду, ворота и ветви деревьев уже густо обсыпали зрители.

– Иди сюда, здесь есть места, – поманил Левку Коля к одному из деревьев и, подняв голову, крикнул: – Эй, братва, потеснись немножко! Нам ведь тоже послушать охота!

– Ты лезь, а буржуй пусть и не суется: так дам, что век будет помнить,

– донесся сверху простуженный мальчишеский голос.

– Да это свой. Что, не узнал?

– Свой?

– Да это Левка с Голубинки!

– Остряков?

– А кто же!

– Тогда пусть лезет, места хватит.

На дереве оказались мальчишки с Семеновской улицы. Они дружили с ребятами Голубиной пади, были их верными союзниками во всех походах и в битвах со скаутами.

Левка с Колей взобрались на толстый сук. Отсюда им открылась вся площадь, словно вымощенная кепками, бескозырками, солдатскими шапками. Трибуна, затянутая красным кумачом, поднималась возле самого вокзала.

На трибуне стояли люди, и кто-то из них говорил. Но обрывки горячих слов едва долетали до края площади. Зато совсем рядом была другая трибуна: груда желтых ящиков. На ней стоял матрос в распахнутом бушлате, он рубил воздух рукой с зажатой в ней бескозыркой и кричал:

– Да здравствует советская власть! Да здравствует товарищ Ленин! Ура, братва!

«Ура» подхватили так «дружно, что стая голубей над площадью круто взмыла в небо.

Затем выступал седой инженер, за ним высокий грузчик. После каждого выступления многоголосое «ура» снова прокатывалось над площадью.

Но вот, поблескивая очками, на ящики взобрался маленький человек в сером пальто и котелке.

Коля Дернул Левку за рукав:

– Это тот самый, с бородкой, что буржуев защищал.

– Долой меньшевиков! Долой предателей рабочего класса! – закричали возле ограды.

– До-ло-ой! – надрывались на деревьях мальчишки. Но человек с бородкой не уходил. Он продолжал что-то кричать, хотя его слабый голос заглушали крики и свист.

Около дальней трибуны вспыхнули на солнце медные трубы оркестра, и над площадью полились торжественные звуки «Интернационала». Словно по команде, все обнажили головы.

– Ну, теперь крышка буржуям! – убежденно произнес мальчик с Семеновской улицы.

– Откуда ты это узнал?

– Откуда? А оттуда: раз эту песню запели всем народом, то теперь паразитам крышка!

– А что это за песня? Я никогда ее не слыхал, – сказал Коля.

– То-то что не слыхал!.. Я давеча в листовке ее прочитал, называется она… погоди… ох, и трудное название, никак сразу не запомнить.

– «Интернационал», – выручил Левка.

Оркестр замолк. С минуту на площади стояла тишина. Ребята услышали, как солдат, стоявший на трибуне, сказал: «Митинг закрыт». Пронесся приглушенный шум, будто порыв ветра тронул листву.

Шум усиливался. Площадь гудела: это был протест против закрытия митинга. Людям казалось, что не сказано еще всего того, что надо было сегодня сказать. На тумбу, залепленную яркими афишами, влез матрос. На ящиках тоже появилось два оратора, один из ораторов взгромоздился на забор. Все они что-то горячо говорили жадно слушавшим людям.

– Ого! – сказал Коля. – Я вижу, настоящий митинг только начинается! Ишь, как моряк жарит!

О чем только не говорили! Один рассказывал о своих обидах, накопленных годами. Другой строил самые фантастические планы о переустройстве мира. Третий призывал к осторожности. Четвертый убеждал смело и решительно брать власть в свои руки и строить государство рабочих и крестьян.

– Прямо голова кругом идет! – сказал Коля, когда они с Левкой выбрались с площади.

Левка усмехнулся:

– Ветром, наверное, продуло.

– Ты все смеешься. А ведь на самом деле что получается? Слушаешь одного оратора и думаешь, что он настоящую правду режет. А подойдешь к другому – все наоборот получается. Оказывается, вроде первый все врал. Третьего послушаешь, и будто он по-настоящему говорит. Как тут разобраться?

Левка на минуту задумался, а потом ответил:

– Надо, чтобы у каждого человека была такая своя твердая правда, чтобы ее ничем в сторону нельзя было сбить. Пусть хоть миллион ораторов выступает!

Коля состроил насмешливую гримасу:

– Ты говоришь так, вроде знаешь такую правду…

– А что думаешь, не знаю?

– Слыхали мы такие сказки!

– Нет, не сказки!

– Не сказки? Ну-ка, тогда давай выкладывай свою правду!

– Правда моя такая, – начал Левка и запнулся. Он подумал и уже решительно без запинки продолжал: – Чтобы все было народное; чтобы не было господ; чтобы геройски сражаться с врагами…

На лице Коли появилось разочарование:

– Это мы уже слыхали… Об этом только что какой-то большевик говорил.

– Вот это и есть настоящая правда.

– Ну уж и твоя правда… – начал было Коля, да осекся под грозным Левкиным взглядом.

– Я тебе, Николай, прямо скажу: если ты скажешь еще хоть слово, лучше уходи от меня! Понял?

Коля взял Левку за руку:

– С тобой нельзя про политику говорить. Ты какой-то чумовой делаешься! Ну чего ты на меня взъелся? Что я, против рабочего класса? Что я, перед скаутами драла давал? Да я хоть сейчас пойду против всех мировых буржуев!

– Ладно уж, ладно, – смягчился Левка. – То ты говоришь по-настоящему, а то как кисель делаешься.

– Это я-то кисель? Да у меня мускулы потверже твоих! – вспыхнул Коля.

Навстречу мальчикам, цокая копытами и громыхая колесами по булыжной мостовой, двигалась артиллерийская батарея. Левка и Коля залюбовались выхоленными конями, бравыми солдатами и офицерами с красными лентами на шапках. И ссора была забыта.

– Ура, наши! – закричал Левка.

– Вот бы прокатиться… – вслух подумал Коля и исчез в толпе.

Вскоре Левка увидал его на зарядном ящике последнего орудия. Коля, сияя, сидел рядом с бородатым солдатом. Отыскав глазами в толпе Левку, он крикнул:

– Подожди! Я сейчас… Только прокачусь маленько!

Но оставить так быстро зарядный ящик оказалось выше его сил. Держась за железные поручни, Коля, подбоченясь, с нескрываемым превосходством поглядывал на ребят, стоявших в толпе и бросавших на него завистливые взгляды.

Коля доехал до казарм и, уже как свой человек, стал помогать артиллеристам распрягать лошадей.

Левка, так и не дождавшись друга, пошел бродить по улицам. Никогда еще он не видел родной город таким взбудораженным и многолюдным. Левка никогда не думал, что в городе живет столько людей. Они тесной толпой заполнили Светланскую и Китайскую улицы и все подходили и подходили из боковых улиц и переулков. Левке казалось, что теперь для всех этих людей не хватит места в домах и они так и будут вечно ходить по улицам.

Левка всегда куда-нибудь спешил и поэтому никогда не обращал внимания на дома, и вот теперь, двигаясь посредине дороги, он впервые заметил, как красивы и разнообразны здания, что у каждого из них, как и у людей, свое лицо, и дома показались ему живыми и тоже принимавшими участие в людском торжестве.

Весь город сегодня радовался и ликовал. И даже зимнее солнце горело сегодня совсем по-весеннему.

Людской поток принес Левку в порт, покружил его на причалах возле кораблей, между складов и снова вынес на Светланскую, где возле универсального магазина «Кунста и Альбертса» шел митинг. Здесь улица круто поднималась в гору, к магазину вела гранитная лестница, ставшая трибуной, на ней теснились ораторы, ожидая своей очереди.

Сквозь толпу, отчаянно звеня, пробирался трамвай. Он шел черепашьим шагом, поминутно останавливаясь. На «колбасе» стоял оратор и держал речь. За трамваем двигалась толпа. Оратор чем-то не понравился слушателям, и его стащили на дорогу. Левка немедленно воспользовался свободным местом и устроился на «колбасе». Он доехал до Гнилого угла, а потом поехал к вокзалу. Левка жадно слушал ораторов, разговоры на улицах, в трамваях и всем сердцем понимал, что наиболее сильно и убедительно звучат слова большевистской правды.

Когда на другой день утром Левка подошел к гимназии, первое, что он увидел, был бюллетень газеты «Красное знамя», приклеенный на кирпичной стене школы. Кто-то, видно, пытался сорвать его, но он был так хорошо приклеен, что удалось сорвать только уголки. Левка уже читал бюллетень дома, но все же остановился и еще раз пробежал глазами сообщение о переходе власти в городе к Советам.

Слушая рассказы дедушки о захвате рабочими власти в Петрограде и в Москве, Левка ожидал сражений и во Владивостоке и втайне мечтал принять в них участие, а получилось все так просто и легко, без одного выстрела.

Возле гимназии Левку остановил сторож Иван Андреевич:

– Ну-ка, Орешек, расскажи, как там что получилось? Садись-ка вот сюда, в сторонку. Ты, наверное, везде побывал – и на вокзале и в порту.

Левка уселся рядом со сторожем на выщербленную ступеньку гимназического крыльца, не обращая внимания на косые взгляды проходивших мимо гимназистов.

– Так-так, – повторял старик, слушая подробный рассказ о вчерашних событиях.

А когда Левка, вздохнув, сказал, что больно легко все получилось, он покачал головой и возразил:

– Легко, говоришь? Ой, нет. Орешек, не легко этот день дался народу! Ведь сколько живут люди, такого дня еще не было. А сколько нашего брата полегло за этот день! Легкости тут, братец, мало, и как еще дело обернется

– неизвестно. Я вот тоже вчера митинговать ходил. И надо тебе сказать, что из всех этих разговоров видно, что господа не хотят добром дело решать. Будет еще драка, Орешек, ох, будет!.. И на мою и на твою долю хватит… Ну, ступай, ступай, скоро звонить буду.

Когда Левка вошел в гимназию, его поразила необычная тишина. Гимназисты тихо ходили парами или шептались, стоя группами возле окон. Когда мимо проходил Левка, они умолкали и провожали его недоброжелательными или любопытными взглядами.

В классе тоже было сравнительно тихо. Несколько скаутов, среди которых был и Корецкий, обступили кафедру. Левка увидел, что гимназисты подкладывают под площадку, на которой стояла кафедра учителя, пробки от пугача.

– Подкладывай под углы. Так, осторожней!.. – распоряжался Корецкий.

«Ведь первый урок Жирбеша», – подумал Левка, ничего не понимая, так как свои «шутки» скауты проделывали обычно над безобидным учителем каллиграфии. Жирбеша они боялись.

К Левке подошел Корецкий и сказал заискивающе:

– Как тебе нравится наш фугас?

– Разве сейчас каллиграфия? – спросил Левка, хмуря брови: он решил спасти учителя от этой злой шутки.

– Да нет, Жирбеш будет трепаться.

– Жирбеш?

– Ну конечно! Ты что, с луны упал?

– Он же твой дядя!

– Конечно, мой, а не твой, но этого требует справедливость. Мы решили, и все!

– За что?

– Хотя это не твое дело, но на этот раз скажу: он всех обозвал «поросячьим отродьем».

Левка засмеялся:

– Хоть раз правду сказал!

– Но ты не очень! Только попробуй нафискаль, голову оторвем и концы в воду.

– Фискалить я не буду, а фугас вы уберете.

– Ха-ха! Слышали, ребята? А почему, скажите, пожалуйста? Хочешь подлизаться?

– Потому, что это подлость! Ведь он учитель!

– Слыхали, как заговорил? – усмехнулся Корецкий. – Но это ненадолго. Скоро вам всем будет крышка.

– Когда еще будет, а вам уже крышка! – Левка шагнул к кафедре и прыгнул на площадку. По углам рванули пробки, класс наполнился вонючим дымом.

– Что он вмешивается, дай ему! – крикнул кто-то.

– Уж если вы раньше меня боялись тронуть, то теперь и вовсе не посмеете! Отошло ваше время, вот что! Убирайте пробки. Ну!..

Скауты посмотрели на Корецкого.

– Жирбеш! – крикнул дежурный, входя в класс.

Учитель географии пришел без журнала. Он, сморщившись, потянул носом, прошелся по классу, глядя в пол. Затем подошел к первым партам и сказал:

– Господа, по некоторым обстоятельствам, о которых вы, наверное, догадываетесь, я не могу оставаться в гимназии и временно оставляю ее. Надеюсь, господа, что, вернувшись, я встречу вас такими же благородными и честными молодыми людьми, защитниками порядка, установленного самим господом богом…

Жирбеш проговорил до самого звонка.

Вторым и последним уроком в этот день был латинский язык.

А после уроков Левка и Коля Воробьев без устали носились по городу: слушали ораторов на митингах, ходили в казармы к красногвардейцам. Левка подмечал перемены во всем. Теперь на улицах очень редко попадались мальчишки в скаутских костюмах. На Светланской в пестрой праздничной толпе было много рабочих и матросов. Все носили на груди огромные красные банты, называли друг друга еще непривычным, но уже дорогим словом «товарищ». Прежнее «господин» теперь звучало как брань. Это слово слышалось только в кварталах, где жили богачи, да возле ресторанов и кафе. Наблюдая жизнь города, Левка с Колей подмечали, что назревают какие-то большие события.