Текст книги "Киборг-национализм, или Украинский национализм в эпоху постнационализма"

КПУ в тот период позиционирует себя как защитника прав русскоязычного меньшинства и выступает за предоставление русскому языку статуса второго государственного. На сессиях Верховной Рады Симоненко выступал преимущественно на русском языке.

Фактически КПУ продолжила риторику исключения дискурса национализма по критериям традиционного советского дискурса интернационализма, большая роль в разработке которого в свое время принадлежала не только Ленину, но и Сталину. Во многом благодаря критике «сепаратистских национализмов» в пользу интернационализма в период до и во время Октябрьской революции 1917 года в России Сталин сумел занять после Ленина пост главы советского государства.

В то же время в результате политик исключения политических требований национализма, дискурс которого в период краха СССР ассоциируется, как уже было сказано, с дискурсом демократии, дискурс украинской коммунистической партии также не смог стать гегемонным, так как выражал партикулярные требования одной группы населения Украины – а именно рабочего класса и крестьянства бывшего СССР, бессознательное которого было прочно сформировано советским эгалитарным политическим воображаемым и не могло выполнить функцию политической гетерогенности по отношению к другим группам населения Украины, активно стремящимся не в старое время (превратившийся после первого, авангардного десятилетия после революции 1917 года в номенклатурный СССР), а в новое – в западную демократию, ассоциирующуюся не с принципами капиталистической конкуренции и эксплуатации, а с принципами утопической универсальной свободы по сравнению со старой советской несвободой тоталитарного режима.

3. Микстура дискурсов национализма и коммунизма: логика неопределенности и эффект неразрешимости (гегемонные политики Леонида Кравчука и Леонида Кучмы)

Классическим примером эффективного использования пустого означающего в украинском постсоветском политическом дискурсе является изменчивая и идеологически гибкая позиция присвоения национальной повестки частью прежней украинской советской партийной номенклатуры. В Украине этот процесс начал осуществляться под предводительством Леонида Кравчука, бывшего заведующего идеологическим отделом ЦК КПУ и члена Политбюро КПУ, ставшего в 1991 г. первым президентом независимой Украины. Став в 1990 году председателем Верховной рады УССР, которая, несмотря на значительное представительство так называемой национальной демократической оппозиции, была подконтрольна коммунистам, Кравчук изначально выступал за расширение суверенитета украинской республики (политическое, экономическое и культурное), не ставя вопроса о выходе из состава СССР. Однако по мере роста и усиления дискурса национализма как одного из ведущих дискурсов гегемонной борьбы накануне краха СССР риторика Кравчука становилась все ближе к так называемым националистическим демократическим требованиям и все более отдалялась от дискурса «ортодоксальных» коммунистов. С получением прав на осуществление в Украине так называемых «демократических преобразований» в рамках СССР (после отделения Балтийских республик и Грузии, ослабления положения консерваторов в Москве и др.) Кравчук очень быстро начинает кооптировать язык и национальную символику Руха. В результате именно дискурс Кравчука занимает гегемонную позицию в борьбе конкурирующих политических дискурсов этого периода, образуя парадоксальную микстуру двух влиятельных эгалитарных дискурсов: с одной стороны, эгалитарного дискурса коммунизма (осудив неэгалитарный, то есть превратившийся в «номенклатурный» коммунизм как тоталитарный дискурс, к которому он с молодости принадлежал); с другой стороны, – эгалитарного «включающего» национализма как демократического проекта так называемого гражданского, а не этнического национализма.

В августе 1991 года после неудавшейся попытки ГКЧП в Москве дискурс соединения национализма и коммунизма, реализуемый Кравчуком, фактически сыграл роль, аналогичную дискурсам «народных фронтов» в странах Балтии, кавказских республиках, Молдове, «Солидарности» в Польше, не только «дополняя», но и фактически «замещая» дискурс ортодоксального коммунизма дискурсом национализма. В результате возник дискурс, который можно назвать дискурсом «национальных коммунистов», основанном на микстуре дискурсов номенклатурного коммунизма и национализма.

Кравчук и его союзники умело использовали гетерогенные политические артикуляции нового соединения дискурсов коммунизма и национализма во время президентской кампании и референдума о независимости 1 декабря 1991 года. Декларируя поддержку – идее национальной независимости, они в то же время убедительно и показательно дистанцировались и выступили против «откровенно националистических» кандидатов, – например, таких как лидер Руха Вячеслав Черновол. «Ортодоксальные» коммунисты в этот период находились в состоянии шока и дезориентации, вызванном решением Верховной рады 30 августа 1991 распустить и запретить КПУ, и не выдвинули «левую» альтернативу кандидатуре Кравчука. «Национальные коммунисты», используя гетерогенные политические артикуляции нового соединения популистских дискурсов коммунизма и национализма, имели возможность апеллировать к политическому воображаемому «советизированного» русскоязычного населения индустриальных районов юга и востока Украины и одновременно успешно подчеркивали значимость национальных интересов для преобразования Украины в богатую и процветающую страну.[146]146
  См. D ’Anieri Paul, Kravchuk Robert, Kuzio Taras. Politics and Society in Ukraine, pp. 28-30.


[Закрыть]

В ходе борьбы за гегемонию Кравчук, избранный президентом большинством в 61.6 % голосов (его ближайший конкурент Черновол получил 23.3 %), продолжил дрейф к идеологии национализма. Должности министра культуры (И. Дзюба) и вице-премьер-министра по гуманитарным вопросам (М. Жулинский) были предоставлены националистам. Был объявлен курс на украинизацию в образовании, культуре и общественной политике – так же, как и стратегическая необходимость возрождения украинской национальной литературы и историографии. Другими словами, мы можем сказать, что в пик самого тяжелого экономического кризиса, вызванного крахом советской командно-административной экономики, украинское правительство под руководством Кравчука пыталось контролировать социо-политическую ситуацию посредством «создания новой системы ценностей с целью восполнения духовной пустоты»,[147]147
  Kuzio I Ukraine: State and Nation Building, p. 127.


[Закрыть] используя национализм (дополненный теперь даже тропом «российской угрозы» вновь обретенной – как в СССР после революции 17-го года – украинской независимости) как «конструктивную силу».[148]148
  Wilson A. Ukrainian Nationalism in the 1990s, p. 110-111.


[Закрыть]

В 1994 г. Кравчук в условиях катастрофической экономической ситуации в стране был вынужден пойти на досрочные президентские выборы, в которых он лидировал в первом туре, однако в итоге с небольшим отрывом (45,06 % против 52,15 %) проиграл другому представителю советской номенклатуры, бывшему директору «Южмаша» (наиболее крупного ракетостроительного завода в СССР), а затем премьер-министру независимой Украины (1992-1993) Леониду Кучме. В период выборов Украина переживала острую поляризацию на запад и центр против востока и юга и соответствующее разделение электората, маркированного по национальному критерию. В контексте нового победившего гегемонного дискурса «национального коммунизма» Кравчук, располагая провальным экономическим балансом, представлял как свое главное достижение построение украинской нации-государства (уровень падения валового национального продукта достиг 9.9 % в 1992, 14.2% в 1993 и рекордных 22.9 % в 1994) и получил поддержку почти всех националистических партий, что в то же время сместило его политическую риторику в сторону от универсалистски ориентированных требований модернизации социо-экономического строя украинского гражданского и инклюзивного «нового национализма» к политическим артикуляциям партикулярной группы представителей дискурса этнического национализма. Кучма, с другой стороны, внутри того же самого победившего гегемонного дискурса сделал ставку не только на дискурс национализма, но и одновременно выдвинул гетерогенные политические требования, учитывая также и «российскую карту», что оказалось близко населению не только западных, но и восточных регионов новой Украины. Его программа обещала предоставление русскому языку статуса второго государственного, а также развитие «стратегического» партнерства с Россией, объединяя тем самым левые и центристские политические партии и организации.[149]149
  Ibid., р. 142-145.


[Закрыть]

Предвыборная борьба между Кравчуком и Кучмой в рамках нового гегемонного дискурса микстуры коммунизма и национализма с новыми политиками включения в дискурс «нового национализма», закончившаяся поражением Кравчука, который играл роль кандидата от объединенных националистических сил, зафиксировала эксклюзивность «нового национализма», который характеризуется не только тем, что выражает политические требования партикулярной группы населения Украины, но предполагает интенсивные внутренние политики исключения. Например, риторика лидера Руха В.Черновола в этот период все больше смещалась от национальнодемократического национализма к правому. В частности, он использовал аргументы о моральной ответственности тех национальных лидеров и активистов, которые в обмен на должности в правительстве, предлагаемые прежними членами советской номенклатуры, теперь оказались во власти, но лишились способности отстаивать интересы нации. Так, в речи «О жертвенном национализме и национализме карьеристском», посвященный 55-ой годовщине казни гестаповцами украинской поэтессы и активистки ОУН Олены Телиги, Черновол проводит резкое различие между националистами, способными на действия самопожертвования ради своей нации, и теми, чей национализм мотивирован сугубо карьерными соображениями. [150]150
  Чорновіл В’ячеслав. Про націоналізм жертовний і націоналізм кар’єрний // Пульс української незалежності. Київ: Либідь, 2000, с. 303-304.


[Закрыть]

Однако поражение Кравчука в контексте микстуры дискурса коммунизма и национализма указывало лишь на трансформацию данного дискурса (в качестве ответа на ряд потрясений и дислокаций) по направлению к новой, более «включающей» его стадии, более способной к выполнению компенсаторной функции по воссозданию нестабильного социального единства разных групп населения – стадии, получившей позже название «кучмизма».

Дискурс микстуры коммунизма и национализма в период президентства Кучмы становится более гетерогенным, по сравнению с дискурсом Кравчука, что и было впоследствии названо им «политикой многовекторности». С одной стороны, он основывается на конструкции украинского национального воображаемого, сформулированного идеологами РУХа в конце 1980-х и акцентирующего специфику традиционных украинских национальных ценностей и практик – в частности, особое трудолюбие украинцев, которые традиционно упорно трудятся ради процветания своих семей и домашних хозяйств. Эти черты ассоциируются с духом экономической свободы, подрывавшей идеологические основы ортодоксального коммунистического режима. Голодомор 1932-33гг. по версии Кучмы являлся реакцией тоталитарного государства на угрозу, которую украинцы репрезентировали самим способом ведения национальной хозяйственной деятельности. Поэтому, по мнению Кучмы, геноцид целой нации, особенно слоя независимых крестьян указывает на важность задачи создания сильного украинского государства, которое будет способно защитить традиционный украинский образ жизни и природные устремления украинцев к свободе, труду и материальному благосостоянию, то есть приверженность частнособственническим традициям. В своей книге Про самое главное (1999)

Кучма формулирует особенности украинской нации следующим образом:

Украинец так тщательно и усердно занят своим хозяйством не только из-за любви к порядку, но также по совершенно понятной причине укрепления благосостояния. И, очевидно, эта особенность украинского характера – ориентация на накопление – является одной из наших национальных ценностей. Здесь нет ничего постыдного, хотя именно это пытались искоренить в нас в советский период. Мы умеем работать, умеем зарабатывать деньги и умеем распоряжаться заработанным таким образом, чтобы это служило для укрепления образа жизни, который является основой нашей жизни и создает благополучие для наших детей. И эта национальная ценность действительно нуждается в защите нашего собственного национального государства, так как много раз в нашей истории чужие руки пытались забрать и забирали у нас то, что мы сохраняли на завтрашний день для нового поколения.[151]151
  Кучма Леонід. Про найголовніше. Київ: УСПП, 1999, с. 25-26.


[Закрыть]

В то же время Кучма утверждает, что радикальные украинские националисты и национальные демократы не могут решить важную задачу построения сильного украинского государства. Поэтому «подлинные» националистические политические силы, стремящиеся защитить украинский народ, – это, по его словам, не демагогические, но политически не эффективные этноцентрические националисты Руха и ультранационалистических партий и движений, а те, которые отдают предпочтение объединению всех граждан независимо от их этничности под единой национальной задачей. В терминах дискурса микстуры национализма и коммунизма он различает два типа национализма: 1) национализм, являющийся шовинистическим, демагогическим, неэффективным («плохой» национализм, по ироническому замечанию Я. Ставракакиса и Н. Хрисолораса),[152]152
  Ставракакис Яннис, Хрисолорас Никое. (Я не могу не получить) своё наслаждение: лакановская теория и анализ национализма // Гендерные исследования, №18, 2008, с. 259.


[Закрыть] и 2) другой национализм, который стремится к государственному строительству и консолидации («хороший» национализм в терминах Ставракакиса и Хрисолораса). По мнению Кучмы, только второй тип национализма, с которым Кучма искренне ассоциирует и себя, в состоянии обеспечить идеологическое основание не только для освобождения страны от прежней тоталитарной советской власти, но также и для учреждения сильной государственной структуры, способной защищать страну от внешней угрозы. Аргументация Кучмы предполагает, что правительство «национальных коммунистов», фокусирующее «государственность», а не исключительно измерение политического, способно в большей степени репрезентировать и продвигать политики украинского национализма, чем украинские национал-демократы, акцентирующие фактор этничности:

Мы всех должны понимать: существуют два измерения, два типа национализма – один, отживший, шовинистический и новый – государствостроительный. Первый (национал-шовинистский, дискриминационный национализм, утверждающий значимость и требование превосходства одного этноса, стремление к политической изоляции нации от своих ближайших соседей) исчерпал себя и неприемлем в проекте строительства нашей страны… Однако, существует другой национализм, который представляет собой концентрированное выражение интересов страны, разделяемых каждым её гражданином, независимо от его этнического происхождения. И подобный национализм был, например, идеологической основой строительства наиболее сильных государств из бывших колоний, например, Индии и Индонезии. Их рецепты не могут быть буквально применены к нашей ситуации. Мы слишком разные, я повторюсь, мы – европейцы. Однако, в некотором смысле, даже наиболее перспективные политические силы могут считаться националистами. Но уточним, какого рода националистами они являются? Существуют националисты страны Украина, и не только украинской этничности, то есть политики, которые понимают необходимость единства всего общества ради решения вопросов, актуальных для страны в целом (и, таким образом, для каждого его гражданина).[153]153
  Кучма Л. Про найголовніше, с. 143-144.


[Закрыть]

Таким образом, выдвигаемые Кучмой как «национальным коммунистом» аргументы с его концентрацией на политиках государственности оказываются способны гораздо эффективнее, по его мнению, представлять и продвигать политику украинского национализма, чем украинские националисты, озабоченные прежде всего вопросом этнической принадлежности.[154]154
  Там же.


[Закрыть] Идеология «национального коммунизма», которая сочетает одновременно максимально «включающие» националистическую и коммунистическую логики, устанавливает свои политические границы, дистанцируясь от традиционных националистов, но также одновременно проблематизирует монополию левых партий (прежде всего КПУ Симоненко), стремящихся на уровне политических артикуляций репрезентировать подчиненные и малообеспеченные социальные слои, являющиеся традиционным электоратом КПУ. Кучма, ориентированный на защиту «украинского способа жизни» («национальная задача», которую «сами националисты не способны решить») в то же время подчеркивает необходимость принятия «левого» подхода в поиске социального единства различных народных групп. Он пишет:

Но мы не должны воевать со всеми левыми и, тем более, с так называемым «левым электоратом». Так как это – не электорат, это – живые люди, чьи ожидания и надежды понятны и справедливы. Они испытали сильнейший шок, связанный с разрушением повседневных связей жизни и упадком их образа жизни. Поэтому не случайно, что люди, голосующие за Коммунистическую партию по партийным спискам, очень часто одновременно отдают свои голоса за не-коммунистического мажоритарного кандидата, например, за уважаемого предпринимателя, который не выкрикивает лозунги, но уже сделал что-либо важное для округа. И не от хорошей жизни, не ради хорошей жизни и не только из-за ностальгии по молодым годам они голосуют за КПУ: именно так они выражают свое неудовольствие современной жизнью, свой протест – однако, надежды на улучшение они связывают с другим кандидатом в депутаты. Мы не должны повторять ошибки коммунистов и заменять реальные ценности людей абстрактными идеалами антикоммунизма. … Мы приветствуем любое левое движение, которое на самом деле встанет на защиту нашего способа жизни и, следовательно, примет участие в государственном строительстве.[155]155
  Там же.


[Закрыть]

Риторика Кучмы направлена против политик и практик исключения на основе простой дихотомии «друг-враг» или «мы-они», в следовании которой он обвиняет своих политических конкурентов. Реализуя политики так называемой «мультивекторности», Кучма ориентирован на практики установления политических границ не в терминах абсолютизации деления внутреннее-внешнее, но комплексным способом посредством демаркации границ «внутреннего» и «внешнего», вводя таким образом в дискурсивную микстуру национализма и коммунизма элемент неопределенности как конститутивную характеристику любого популистского дискурса.

Приоритет политического над социальным, или почему дискурсу украинских «национальных коммунистов» удалось сформировать наиболее эффективную политическую «цепочку эквивалентностей»

Действительно ли новое политическое воображаемое, соединяющее дискурсы национализма и коммунизма, реартикулировавшее социальные дислокации 90-ых – начала 2000-х явилось отражением реальных социально-экономических условий в Украине в этот период? С точки зрения теории дискурс-анализа, отрицательный ответ на этот вопрос, апеллирующий к социально-экономическим реалиям периода транзиции, очевиден. Очевидно, что за новой националистической риторикой равенства скрываются новые социально-экономические барьеры и исключения в Украине – социально-экономические различия между городским и сельским населением, положением государственных служащих и частных предпринимателей, представителей власти и неофициальной экономики, бедными и богатыми, женщинами и мужчинами, трудоспособными и инвалидами. В обществе, где новое перераспределение прав собственности и власти происходит на фоне использования эгалитарной риторики «национальных коммунистов», в котором тех, кто маркирован в новом капиталистическом националистическом дискурсе как «бедный», не допускают не только к этому перераспределению, но также и к процессу перераспределения в сфере культуры и языка, так называемая «подлинная демократия» оказывается новым популистским мифом национализма и полезным изобретением для новой легитимации власти.

С другой стороны, радикальная трансформация политического воображаемого в Украине в 90-ые, сделавшая возможным учреждение легитимного основания власти с помощью эгалитарного пустого означающего «нации» (а не «класса», как в СССР), является, как отмечает Рената Салецл, не только отличительной характеристикой посткоммунистических наций, но и указывает на радикальную трансформацию структуры власти.[156]156
  Salecl R. The Spoils of Freedom: Psychoanalysis and Feminism After the Fall of Socialism, p. 20-23.


[Закрыть] Если в советский период власть функционировала на уровне политических и государственных учреждений под руководством Партии и Политбюро, то теперь она становится рассеянной и распространенной среди множества властных структур, ни одна из которых не находится в позиции абсолютной суверенности. В условиях посткоммунизма невозможно идентифицировать единственную и суверенную инстанцию власти, например, президента, суверенитет которого ограничивается деятельностью национального парламента, множеством противоречивых требований политических партий и постсоветских национальных олигархов.

В новом гегемонном дискурсе демократии как национализма или дискурсе «национальных коммунистов» возникает новая конструкция национальной политической субъективности. Как отмечает Салецл, если советский субъект был фундаментально расщепленным, проявляясь как видимый на уровне сознания и как невидимый на уровне, который она называет «уровнем наслаждения», то постсоветский субъект достигает, наконец, возможности трансформации невидимого наслаждения в видимые проявления (включая все ранее запрещенные желания, потребности и инстинкты).[157]157
  Ibid.


[Закрыть] Причина этой трансформации заключается в том, что в обществе более нет инстанции, контролирующей «запрещенное». В результате постсоветский субъект утрачивает традиционную двойственность: желание и невидимое переводятся в область видимого, и мы наблюдаем, как советский субъект изменяется, разрушается и уничтожается. Он перестает быть ориентированным на приоритет рационального, стремящимся скрыть от власти свою невидимую «темную» сторону: вместо этого он становится, как утверждает Жижек, субъектом наслаждения, что является типом субъективации, запрещенным в условиях советского режима.[158]158
  Zizek Slavoj. Enjoy Your Nation as Yourself! // Zizek Slavoj. Tarrying with the Negative: Kant, Hegel, and the Critic of Ideology p. 207-210.


[Закрыть] Можно сказать, что переход от тоталитаризма к новым национальным режимам связан с новым типом политической субъективации – субъективацией не через сознание, а через наслаждение. В результате на уровне дискурса постсоветских средств массовой информации, литературы, искусства и т.д. новая политическая субъективация несомненно приносит новую по сравнению с советской стратегией политической артикуляции, артикуляцию сексуальности и даже, например, запрещенной раннее порнографии и т.д.

Благодаря каким механизмам становится возможным это новое политическое воображаемое национального наслаждения и соответствующей ему цепи эквивалентностей? Как показывает анализ идеологии национализма Я. Ставракакиса и Н. Хрисолораса, этот тип цепочки эквивалентностей возможен только через приписывание исключаемой другости в процессе формирования биполярной типологии «мы» и «они».[159]159
  Ставракакис Яннис, Хрисолорас Никое. (Я не могу не получить) своё наслаждение: лакановская теория и анализ национализма, с. 248.


[Закрыть] Относительно специфического постсоветского националистического дискурса как дискурса «национальных коммунистов» Салецл, применяя логику популизма и гегемонии Лаклау к постсоветским условиям, отмечает, что на уровне идеологии, кажется, что нет ничего общего между 1) коммунистами (представляющими прежнюю партийную номенклатуру, «сменившую цвета» на демократические) и 2) националистами (представленными в Украине в 90-ые, например, правыми националистическими партиями УНА-УНСО и др.). Коммунисты заявляют, что являются интернационалистами, которые осуждают любые типы национализма, тогда как националисты обычно являются антикоммунистами. Однако, как уточняет Салецл, на уровне фантазии, легко обнаружить связь между ними: оба дискурса базируются на основе «скрытого обещания».[160]160
  Ibid.


[Закрыть] Салецл использует понятие «скрытого обещания», основываясь на концепции различия между предположением и «скрытым обещанием» О. Дюкро, когда «скрытое обещание» всегда относится к фантазии и возникает как ответ на вопрос, который адресат с необходимостью задает себе: «Почему она или он говорит это?».[161]161
  SaleclR. The Spoils of Freedom: Psychoanalysis and Feminism After the Fall of Socialism, p. 34-35.


[Закрыть] Не случайно первый президент постсоветской Украины Кравчук в беседе с профессором из Кембриджа (на тот момент времени) Майклом Игнатьевым, отвечая на вопрос «как коммунисты становятся националистами?», фактически объединил коммунистов и националистов на основе авторитарного «скрытого обещания» «управлять хорошо» (в терминологии В. Путина позже появится для этого специальный термин – «управляемая демократия»).[162]162
  См. например: Brown A. From Democratization to “Guided Democracy”// Journal of Democracy. Volume 12, Number 4, October 2001, pp. 35-41.


[Закрыть] Согласно Кравчуку, единственными людьми, которые «оказались под рукой» в условиях новых стратегий национального воображаемого во время создания новых руководящих политических, экономических и т.д. учреждений, были 3,5 миллиона членов КПУ, потому что только они «умели управлять». «Мы воспитаем новых людей («национальную политическую субъективность». – И.Ж., С.Ж.), - отвечал Кравчук, – но их надо подготовить и обучить. И, к тому же, – заметил Кравчук, – что плохого в коммунистах? Многие из них настроены даже более демократично чем так называемая демократическая оппозиция». [163]163
  Ignatieff M. Blood and Belonging: Journeys into the New Nationalism. New York: Farrar, Straus and Giroux, 1993, p. 114.


[Закрыть]

Главная отличительная особенность нового дискурса демократии как национализма в Украине в этот период – наличие «скрытого обещания» исключения национального другого на уровне политического воображаемого (фантазии). Согласно Салецл, националистический тип политического дискурса эксплуатирует логику «скрытого обещания» двумя способами – с одной стороны, он применяет идеальные националистические модели популистской идентификации; с другой стороны, скрытую, но эффективную модель политического воображаемого, которое должно удовлетворить популистскую/националистическую экономию наслаждения. Механизм функционирования националистического политического дискурса, считает Салецл, всегда использует некоторый идеал для возможной идентификации субъектов. Чаще всего эти образы связаны с «героическим прошлым нации» и строятся через дихотомию героизма/жертвы и т.д. Именно эти модели использовались гегемонными дискурсами постсоветской Украины – 1) дискурсом героизма/жертвы правых националистов-диссидентов и 2) традиционным героически-жертвенным дискурсом советской версии ортодоксального коммунизма (где коммунисты традиционно жертвовали своими жизнями ради коммунистической Партии). В то же самое время, парадокс состоит в том, что национальный политический дискурс никогда непосредственно, то есть прямо не предлагает воспринимающим субъектам те или иные идентификационные модели. Символическое пространство национальной культуры создается там, где субъекты восприятия имплицитно могут найти для себя модели, благодаря идентификации с которыми могут оказаться такими, какими они хотели бы быть, то есть такими, какими они воображают себя. Другими словами, согласно заключительному замечанию Салецл, символическое пространство политического дискурса, которое формируется поверх его дискурсивного уровня, должно быть максимально открытым для нашего воображаемого, функционируя как скрытое обещание.[164]164
  SaleclR. The Spoils of Freedom: Psychoanalysis and Feminism After the Fall of Socialism, p. 35.


[Закрыть]