Текст книги "Об иных горизонтах здешнего. Апология вечного возвращения"

Мартин Хайдеггер: вечное возвращение – способ существования сущего

Согласно Мартину Хайдеггеру, существует всего лишь один-единственный метафизический вопрос, наиважнейший. Это вопрос о бытии, причём именно о самом бытии – о бытии или о существовании как таковом.

Сознание собственного бытия, вообще бытия, и, соответственно, этот вопрос невозможны без изначальной причастности к чему-то альтернативному, к иному, нежели бытие, допустим, к ничто.

Действительно ли ничто – альтернатива бытию, принадлежит ли оно к его природе, связано с ним как-то иначе или ничто и бытие – одно и то же? Это предмет философских исследований.

Присущая нам изначально причастность к ничто в любом случае, хотим мы того или нет, открывает метафизический вопрос. И оставляет его перманентно открытым, сознаём мы сей факт или нет: размышляем мы о бытии или не размышляем, метафизика – это мы сами и всё, что вокруг, – весь этот мир. Ответ невозможен, поскольку, как пишет Хайдеггер, «нам не известен тот горизонт, откуда можно было бы постичь и зафиксировать смысл слова есть».

Формулируют метафизический вопрос по-разному, но смысл остаётся всё тем же. Хайдеггер предпочитает такую формулировку: «Почему всюду сущее, а не ничто?». То есть почему вообще существует что бы то ни было, а не ничто?

Из этого основного вопроса вытекает, с ним связан или, наоборот, к нему приводит другой вопрос: «Что есть сущее?», которым философы, как правило, руководствуются в своих изысканиях. Структура же данного вопроса такова, что включает в себя по крайней мере два важнейших аспекта, два важнейших вопроса: 1) «Каково устройство сущего?» и 2) «Каким образом может существовать то, что существует, – каков способ существования сущего?».

В лекциях о Ницше, прочитанных в 1936—1940 годах, Хайдеггер рассматривает учение о вечном возвращении прежде всего как ответ на этот второй вопрос. То есть вечное возвращение разъясняет, каким образом существует, каким образом может существовать сущее.

При этом под «сущим» имеется в виду всё существующее вообще – и всякая частность, и всё оно вместе взятое. К сущему относится всё, что можно помыслить, почувствовать, воспринять, вообразить, а также то, о существовании чего мы знаем иным образом, например наше «я» – наше воспринимающее и чувствующее начало, сознающее собственное бытие. Это начало нельзя ни представить себе, ни воспринять со стороны, но существование его нам отлично известно, так как мы сами как раз и являемся им. Понятно, что и история, воспоминания о былом, а также грёзы о будущем – тоже сущее. Хотя это сущее и особого рода: оно – это сами образы, мысли, фантазии, разворачивающиеся в нашем уме в настоящем. Но вот стоит ли считать сущим намертво забытое прошлое, которого больше не помнит, не знает никто, или далёкое будущее, которое пока ещё невообразимо, – это вопрос.

Если всё сущее расположить в настоящем, то есть если предположить, что за пределами настоящего – в прошлом и будущем – находится лишь не-сущее, небытие или ничто, то придётся иметь дело с неразрешимым вопросом о существовании этого самого настоящего, в каждый миг возникающего из не-сущего и тут же в него же и разрешающегося. Получится, ничего как бы нет, ничего по-настоящему не существует, в то время как каждому очевидно, что мир, разумеется, есть. Но каким образом он всё же есть? Способ существования сущего неясен, непрост.

Можно вообще не искать объяснений и остановиться на том, что это – большая загадка, неразрешимая человеческим умом, но если не прекращать изысканий, довольно скоро становится ясно, что исключить из сущего прошлое и будущее, все протянувшиеся в их направлении каузальные связи и ограничиться лишь настоящим никак не удастся. Более того, не удастся ограничиться и вообще всем преходящим миром, поскольку способ его существования находится за его пределами – в ином.

Обращаясь, так сказать, к здравому смыслу и признавая Кориска на рыночной площади и Кориска в Ликее одним и тем же Кориском, сознательно или бессознательно мы апеллируем к его неизменной, неподвластной течению времени сущности, во всяком случае неизменной в период его земной жизни.

Умозрительное, бестелесное, эйдосы, логосы, вещь сама по себе, вечное и бесконечное, первичный Хаос, содержащий в себе все порядки и все беспорядки, нирвана, Бог, Абсолют и так далее – это иное, стоящее вне и над временем, – причина, начало, прообраз, конец преходящего мира. Именно там и ищут обоснований способа существования сущего.

Доктрина вечного возвращения – одно из таких обоснований: сущее, заключающее в себе в том числе все пространства и все времена, потенциально существует всегда, свидетельствуя о себе в веренице мгновений, возвращающихся вновь и вновь и делая актуальным то один аспект этого нерушимого всеобщего сущего, то другой. Вечное и преходящее, бытие и ничто в этом обосновании – не радикальные оппозиции, но рассматриваются как состоящие в изначальной связи, даже в единстве.

«Сущее-в-целом существует как вечное возвращение», – поясняет Хайдеггер.

Является ли в таком случае вечное возвращение истинным ответом на вопрос о способе существования сущего, а то и вообще разъяснением тайны наличия этого мира?

Разумеется, нет, поскольку ответ на метафизический вопрос невозможен. Любой глубочайший ответ служит совсем иной цели: открыть нам вопрос, преобразить окружающий мир из «реального» в трансцендентный, каким он и является на самом деле.

Ориген о вечном возвращении

Во второй книге сочинения «О началах», созданном в III веке, Ориген пишет следующее.

«Что же касается тех, которые утверждают полное сходство и равенство миров между собою, то я не знаю, какими доказательствами они могут подтвердить это (предположение). Ведь если (будущий) мир во всём будет подобен (настоящему), то, значит, в том мире Адам и Ева сделают то же самое, что они уже сделали; значит, там снова будет такой же потоп, и тот же Моисей снова выведет из Египта народ в количестве почти шестисот тысяч, Иуда также предаст во второй раз Господа. Савл во второй раз будет хранить одежды тех, которые камнями побивали Стефана, – и всё, случившееся в этой жизни, случится снова. Но я не думаю, чтобы можно было подтвердить это каким-либо доводом, коль скоро верно, что души управляются свободой произволения и, как своё совершенствование, так и своё падение производят силою своей воли. В самом деле, в своих действиях и желаниях души не управляются каким-либо (внешним) движением (cursu), которое снова возвращается на те же самые круги после многих веков; напротив, души (сами) направляют движение своих поступков туда, куда склоняется свобода их собственного разума (ingenii). То же, что говорят эти самые мужи, похоже на то, как если бы кто-нибудь стал утверждать, что если меру хлеба рассыпáть по земле, то может случиться, что и во второй раз падение зёрен будет то же самое и совершенно одинаковое (с падением их в первый раз), так что каждое отдельное зерно и во второй раз, высыпавшись, может лечь близь того же зерна, рядом с которым оно было некогда в первый раз, и что вся мера во второй раз может рассыпаться в таком же порядке и образовать такие же фигуры, как и в первый раз. С бесчисленными зёрнами меры (хлеба) это, конечно, совершенно не может случиться, хотя бы её рассыпáли непрестанно и непрерывно в течение многих веков. Точно так же, по моему мнению, невозможно и то, чтобы мир был восстановлен во второй раз в том же самом порядке, с теми же самыми рождениями, смертями и действиями. Миры могут существовать только различные, со значительными переменами, так что состояние одного мира, вследствие каких-либо известных причин, бывает лучше, состояние другого мира, по иным причинам, – хуже, состояние же третьего мира, ещё по иным причинам, оказывается средним. Но каково именно число и состояние (миров), – этого, признаюсь, я не знаю, и, если бы кто-нибудь мог показать, я охотно бы поучился этому».

Излагая учение о вечном возвращении, Ориген хотя и говорит о «полном сходстве и равенстве миров», всё равно как само собой разумеющееся предполагает линейное время. То есть вместо возвращения миров рассматривает возможность их идентичного, неотличимого повторения. Поэтому недоумение, а также критика Оригена понятны.

В иудео-христианской теологии преходящий мир – это мост между двумя вечностями, и вся история, все события, тем более связанные с проявлением небесных, божественных сил, свершаются только однажны. Считать, что Адам снова съест яблоко, Моисей снова поведёт свой народ через пустыню, а Иуда снова предаст Христа, абсурдно. Это первый аргумент Оригена, не высказанный прямо, но высказанный между строк и понятный любому христианину.

Однако на круге времён все эти события, а также все остальные события тоже свершаются только однажны. Адам – это не новый, точно такой же Адам, а именно тот же Адам. События не повторяются через миллионы и миллионы лет: это время, описывая круг, возвращается к тому же событию. Точно так же, как путешественник, движущийся по шарообразной земле в одном направлении, только вперёд, удаляется от исходного места и вместе с тем приближается к нему, пока наконец не вернётся в него. Или как эпизод прошлого, всегда тот же, к которому в воспоминаниях обращаются вновь и вновь. События круга времён неповторимы и уникальны, однако, свершаясь во времени, причастны и к вечности.

Безо всяких теорий, учений и философий понятно, что явление Христа в этот мир надо рассматривать как событие непреходящее, запечатлённое в вечности, ибо именно таковы все события божественных сфер. Вечное возвращение лишь подчёркивает данный момент, в отличие от доктрины линейного времени, которая не в состоянии этого обосновать. Другое дело, что из вечного возвращения следует, что не только божественные свершения непреходящи, но и свершения все остальные, всё становление, всё бытие. В этой связи можно было бы углубиться в проблему происхождения времени (и вместе с ним мира) из вечности, но речь сейчас не о том.

Второй аргумент – свобода воли и предопределённость. Без свободной воли христианство вообще невозможно, так как в таком случае нет ни греха, ни духовных заслуг, нельзя по призыву души встать на праведный путь и каждый лишь проживает предписанную ему судьбу. Награждать и наказывать не за что, абсурден суд. Но и предопределённость необходима, иначе может оказаться под сомнением и божественное предвидение, и неотвратимость грядущих событий, включая конец света. Сосуществованию этих взаимоисключающих противоположностей посвящено множество богословских трудов, однако исчерпывающего решения, как представляется, всё-таки нет.

Оригена в учении о вечном возвращении смущает отказ от свободной воли в пользу предопределённости, что и на самом деле проповедовали многие стоики. Если подразумевать линейное время и повторения неотличимого, это действительно так: настоящее полностью предопределено прошлым, а будущее – настоящим, причина с необходимостью влечёт за собой следствие.

Но не так при времени круговом: являясь одним и тем же, самое далёкое прошлое, самое далёкое будущее и настоящее и предопределяют, и созидают себя в каждый момент. Другими словами, каждый момент – и причина, и следствие себя самого, что очевидно для разума, но что не так-то легко ощутить, пережить.

То есть проблема свободной воли на круге времён не решается автоматически в пользу определённого ответа, но остаётся проблемой и требует к себе совершенно иного подхода. Поэтому упрекать вечное возвращение в тотальной предопределённости безосновательно.

Надо сказать, что ни в одном учении эта проблема и не решается чисто логически, поскольку предполагает обращение к запредельному, изначальному, вневременнóму, мыслить о чём необходимо исключительно диалектически, опираясь на интеллектуальную интуицию. Правда, в любой серьёзной полемике эта проблема всегда и обсуждалась диалектически. Вот почему выводы, утверждения, да и ход мысли философов и теологов в отношении этой проблемы нам представляются безосновательными, путаными, противоречивыми.

Затем Ориген плавно переходит к третьему аргументу – к невозможности повторения одинаковых мирозданий.

Но образ рассыпаемых зёрен44
  Для пояснения маловероятности стихийного возникновения упорядоченного космоса многие философы усиливают этот образ вопросом: могут ли рассыпаемые зёрна случайно сложиться в буквы, а буквы в строфы поэмы, допустим, Гомера?


[Закрыть], предполагающий альтернативную каузальности идею случайности, малопонятную вообще, а в отношении возникновения мироздания особенно, применим лишь к учению атомистов, а именно к их предположению повторения неотличимых, даже тождественных Вселенных, сложившихся из одинаковых атомов и в том же порядке.

Этот образ никак не подходит к учению стоиков с их богом-логосом и первовеществом, где периодически возникающие мироздания отнюдь не случайны, поскольку всегда соответствуют одним и тем же неизменным и вечным прообразам. Поэтому, кстати, они и оказываются неотличимыми, а то и тождественными. Если пропустить солнечный свет через прозрачную призму, появится радуга. Если пропустить его второй раз, снова появится точно такая же радуга, а не красные, синие, белые пятна, блики, разводы, круги. И не потому, что атомы света снова случайно сложились в такую же композицию, а потому, что движения их подчинены строгим принципам и законам.

Тем более не подходит образ рассыпаемых зёрен к вечному возвращению, где мироздание, взятое в целом и сразу во все времена, не повторяется периодически, а только одно, почему и вопрос о «неотличимости мирозданий» теряет весь смысл.

И наконец, завершая данное размышление, Ориген делится своим убеждением, что лишь повторение даже не идентичных, а только схожих мирозданий отвечает здравому смыслу.

Вне всяких сомнений, Оригену были отлично известны различия между схожестью (подобием), неотличимостью (равенством) и тождеством. Также он знал и о «проблеме Кориска». Видимо, в этом размышлении он просто не хотел углубляться в данный вопрос. Возможно, и потому, что, безоговорочно подразумевая линейное время, никак не удастся его разрешить, даже раскрыть.

В сочинении «Против Цельса», затрагивая этот вопрос, он пишет следующее.

«Цельс говорит, что только „ход всего смертного в прошлых, настоящем и будущих упорядоченных кругооборотах с необходимостью должен быть тем же самым“. Однако большинство стоиков считают, что это касается не только всего смертного, но и всего бессмертного, даже богов. После воспламенения мира, которое несчётное число раз происходило в прошлом и несчётное число раз произойдёт в будущем, всегда восстанавливался и будет восстанавливаться тот же самый порядок вещей, от начала и до конца. Правда, стоики, чтобы ответить на критику такой точки зрения, заявляют, что в новых циклах люди будут неотличимыми от живших в прежних. То есть это не прежний Сократ возродится, а явится некто, во всех отношениях схожий с Сократом, возьмет в жёны женщину, не отличимую от Ксантиппы, и будет обвинён людьми, совершенно такими же, как Анит и Мелит. Но я не представляю себе, каким образом мир каждый раз остаётся одним и тем же, а не просто неотличимым от другого, если он содержит не то же самое, а только неотличимое».

Понятно, что идентичное, равное, неотличимое – нечто иное, чем то же самое, то есть тождественное, что здесь всё непросто: дубль Демокрита – не Демокрит, «вчерашний» Кориск – не этот же самый сидящий напротив Кориск… но вместе с тем этот же самый…

Поскольку безусловная приверженность линейному времени не позволяет как следует углубиться в подобные трудности и парадоксы, рассуждения Оригена и аналогичные им, встречающиеся у многих мыслителей, – не столько полемика с самой доктриной вечного возвращения, сколько свидетельства о её постоянном присутствии в философии с давних времён.

Вечное возвращение и воскресение из мёртвых

Что общего между учением о вечном возвращении и воскресением из мёртвых? Ничего или почти ничего. Однако нет: взаимосвязь всё-таки есть, и она обсуждалась в богословии и философии в течение многих веков, хотя по известным причинам свидетельств тому сохранилось немного. Вот, например:

«Говоря о возобновлении мира в книгах „О промысле“, Хрисипп пришёл к следующему выводу: „Если всё происходит именно так, то ясно, что и для нас вполне возможно восстать после смерти в нашем настоящем виде по прошествии определённых периодов времени“» (Лактаций. «Божественные установления». Книга VII, глава IV, раздел 23).

«Некоторые говорят, что на основании восстановления Вселенной [стоиков] христиане представляют воскресение тел от смерти к жизни; но они сильно ошибаются, потому что, по словам Христа, однажды только произойдёт такое воскресение, а не периодически» (Немезий. «О природе человека»).

Рассмотрим этот вопрос.

Чем воодушевляет мысль о воскресении, особенно если обращаются не к эрудиции, не к мыслям других, а к собственной душе? Небесные грады неземной красоты, тоньше видéния, но притом нерушимые. Вечная жизнь в присутствии ангелов, Бога, богов. Мудрость, блаженство, всеведение, бесконечность. Непреходящий божественный свет. При этом мы сами, такие же, как и сейчас, но без изъянов, без тлена, без тени земного. Не боги, но люди, какими они должны были бы быть…

Однако чем больше пытаются представить и описать блаженную вечную жизнь по воскресении, тем получается хуже: каждое новое слово не раскрывает, а лишь принижает, низводит её. Поэтому проецировать эту мечту в сферу фантазии, видимо, всё же не стоит: лучше, когда она остаётся интуитивно понятной, но не уложенной в формы и образы.

Заметим, что в отношении инфернальных пространств всё обстоит куда проще: вообразить всякого рода мытарства, страдания, длящиеся без конца, – задача не столь безнадёжная, свидетельств чему предостаточно в поэзии, философии, литературе.

Правда, при этом исключительно редко допускают возможность оказаться в аду для себя лично. Надежда на Благо и на его окончательное торжество могущественна и неодолима. Тот, кто по глупости не видит в себе никакого греха, ни в чём не раскаивается и ни о чём не жалеет, не станет предполагать для себя ад, поскольку не знает, за что может быть осужден. Кто же раскаивается, тот надеется на прощение именно благодаря этому самому раскаянию, причём надежда тем крепче, чем сильнее раскаяние.

Хотя мечта о вечном блаженстве по воскресении бесформенна и чисто интуитивна, в ней различаются два аспекта: во-первых, каков этот непредставимый Небесный град – какова эта чистая безмятежная жизнь в веке вечности и, во-вторых, ослепительная перспектива сохранения, очищения и бессмертия нас самих, нашей индивидуальности. Разумеется, эти аспекты связаны и переплетены между собой. Но, не вдаваясь в подробности, оставим в тени аспект первый и сосредоточимся на втором.

Воскресение – это не отделение души от тела и её новая жизнь в блистательном или ужасном мире загробном, не перевоплощение в иное существо, родившееся в ином преходящем мире, и не продолжение этой же жизни в иных измерениях, куда отправляются в тонких астральных телах. Это и не слияние «я» с мировой Душой, в которой рассеивается наша индивидуальность и происходит возвращение к Единому, Богу, Первоначалу, свершается единение с Ним.

Когда говорят о воскресении, имеют в виду посмертное восстановление именно нас самих, всей нашей индивидуальности, включая и это самое физическое тело, которое, правда, по благодати получит бессмертие. Хотя мы и без физического тела вполне можем сознавать себя самими собой, то есть вполне можем сохранять свою индивидуальность (что бывает, к примеру, во сне, где тело, возможно, и есть, но не это физическое, а иной раз и вовсе не человеческое, и где мы часто не помним ни своей земной судьбы, ни собственного имени), но нет – воскресение подразумевает наиболее жёсткий, наиболее полноценный вариант восстановления индивидуальности, включающий даже последний, самый тяжеловесный её элемент – тело физическое.

Важный момент: при приятии воскресения, вере в него, воодушевлении им, по существу, принимают себя такими, какие есть, другими словами, согласны, желают остаться собой даже в вечности – понятно, очищенными и просветлёнными, но всё же самими собой. То есть приемлют свой статус воскресших людей, а не ангелов и не богов. Конечная цель, вершина вершин – не достижение недостижимого единения с Богом, не постижение всего и вся, в том числе трансцендентного, начала начал, а пребывание в вечности как индивидуальность, дистанцированная и от Бога, и от нетленного космоса, правда, причастная им, их созерцающая и прославляющая. Воскресший, как связанный формой (тем более формой телесной) и личной душой, пусть преисполненной трансцендентного, с необходимостью ограниченное, хотя и бессмертное существо: он – это он, космос есть космос, а Бог – это Бог. Согласиться с такой перспективой при вдумчивом размышлении не так-то легко, но при мгновенной и необъяснимой интуиции запредельного достаточно просто.

Заметим, что в учении о вечном возвращении приятие себя таким, каков есть, и мира таким, каков есть, согласие на запечатление их в вечности считается достижением высочайшим.

Итак, воскресение вместе с телом физическим. О желании этого, воли к тому уже сказано несколько слов. Однако какими восстанут тела? Казалось бы, идеальными, в полном расцвете сил. Но всё не так просто. Как быть тогда c чисто земными органами, лишними на Небесах, – пищеварительными, детородными и так далее? И в каком возрасте восстанут тела, с ранами и болезнями или без них? Если прообраз воскресения – воскресение Христа и явление Его апостолам в новом, ославленном теле55
  Лазаря мы не учитываем, так как не считаем его первенцем из мёртвых, ведь он хотя и воскрес ещё раньше Христа, но в теле земном, не бессмертном.


[Закрыть], то тела восстанут в том же возрасте, что и умерли, с теми же ранами и болезнями – вспомним стигматы на теле Христа. Но в таком случае, кроме прочего, что будет c умершими во младенчестве – так и восстанут недоразвитыми, полуслепыми и без зубов? И если сказано, что «и волос с головы вашей не пропадёт», то как быть с отстриженными волосами, куда их девать? Ну и так далее только о теле, не говоря уже о связанными с ним воспоминаниями, прожитой земной судьбой – важнейшими компонентами индивидуальности. Сможем ли мы по воскресении грезить, быть причастными творчеству и созидать фантастические миры, будем ли, в конце концов, спать, видеть сны? Если да, то какие?

Полемика об идеальном или неидеальном теле среди христианских богословов, судя по всему, ни к чему определённому не привела. Ведь если быть последовательным до конца, то идеальное тело есть шар, а это для многих абсурд. Наилучший ответ и решение догматические:

«Кто говорит или думает, что тела человеческие в воскресении восстанут шарообразными, а не исповедует, что мы восстанем в правильном виде, да будет анафема» (Из послания императора Юстиниана святейшему и блаженнейшему архиепископу Мине с предложениями анафематствовать на V Вселенском Соборе мнения Оригена).

Что касается прочих вопросов, то вот, например, кое-что из полемики:

«После воскресения телам праведников не нужно будет никакого древа [имеется в виду древо жизни, а также все остальные деревья, от которых в раю мог питаться ветхий Адам. – С. Ж.], чтобы уберечься от смерти из-за болезней или от старости, не нужно будет никакой материальной пищи для утоления голода и жажды. И это потому, что отныне тела будут одарены нерушимым и непоколебимым бессмертием. Праведники будут вкушать пищу только тогда, когда пожелают того: еда для них станет возможностью, а не необходимостью. Так же, как ангелы, которые, являясь в видимой и осязаемой форме, иногда вкушают пищу. Но не из-за того, что нуждаются в ней, а потому, что имеют такую способность и, исполняя свою духовную миссию, просто хотят показаться человеку понятней и ближе…

Касательно малых детей могу только сказать, что они восстанут не в тех крошечных тельцах, которые имели при смерти. Благодаря чудесному и моментальному вмешательству Бога они обретут зрелость, которой достигли бы через определённое время…

Некоторые полагают, что женщины при воскресении утеряют свой пол и восстанут мужчинами, так как Бог создал мужчину из глины, а женщину из мужчины. Я же думаю, что более разумно мнение тех, кто не сомневается, что после воскресения сохранятся оба пола, поскольку в новой жизни не будет сексуального влечения, являющегося причиной стыда. Ведь первые люди до грехопадения „были наги, мужчина и женщина, и не стыдились“. Все дефекты из воскресших тел устранятся, но сущностная природа останется. Женский пол – не дефект, он естественен. Но после воскресения женщина будет свободна от необходимости совокупления и деторождения. Женские органы не будут использоваться как прежде, но станут частью новой красоты, которая вместо того, чтобы провоцировать вожделение созерцателя – в новой жизни вообще не будет вожделения, – обращает его к восхвалению Бога за премудрость и милость при создании мира из ничего и избавлении созданного от порчи…

А теперь предоставим разрешение проблемы, как представляется, наиболее трудной из всех – кому при воскресении будет принадлежать плоть умершего, ставшая плотью другого человека? Предположим, кто-то во избежание голодной смерти станет есть человеческую плоть. Как мы знаем из истории, такие ужасные вещи случались в прошлом и, по нашему печальному опыту, к несчастью, случаются даже и ныне. Но разве может хоть один здравомыслящий человек предположить, что вся съеденная таким образом плоть, пройдя через желудочно-кишечный тракт, будет выброшена наружу, и ничто из неё после должных преобразований не войдёт в плоть антропофага? Истощённость, которая проходит от приёма такой пищи, – несомненное подтверждение того, что последняя восполняет физическую недостаточность. Данной предпосылки довольно, чтобы развязать этот узел.

Вся плоть, которую голод забрал у голодного, очевидно, испарилась в воздухе, а Создатель, как я уже говорил, безусловно, имеет власть вернуть её из воздуха обратно. Таким образом, эта плоть будет возвращена тому, в ком она впервые и стала человеческой плотью. Другой человек как будто бы дал ему свою плоть просто взаймы, и, точно так же, как данные взаймы деньги, она должна будет вернуться обратно – туда, где и была. А иссохшая плоть истощённого голодом будет восполнена имеющим власть возвратить даже то, что рассеяно в воздухе. Даже если рассеянная в воздухе плоть совершенно исчезла и ни одной крупицы её не сохранилось ни в каких тайниках природы, Всемогущий восстановит её откуда захочет…» (Блаженный Августин. «О граде Божием: против язычников». Книга XIII, глава 22; Книга XXII, главы 14, 17, 20).

В исламе дело обстоит приблизительно так же, как в христианстве: тело воскреснет в полном расцвете сил и без изъянов.

В скандинавском эпосе валькирии забирают доблестных воинов, павших в бою, в Вальхаллу, где они в том же облике, что и при жизни, с той же памятью и теми же именами проводят время в непрерывных сражениях, пирах и усладах. Все погибшие в этих сражениях в тот же день воскресают, причём все отрубленные конечности вновь вырастают, раны затягиваются. Правда, такое бессмертие всё же не вечно: в час Рагнарёка, гибели мира, верховный бог Один, властитель Вальхаллы, выведет их всех на последнюю битву против хтонических чудовищ, где, согласно пророчеству мёртвой провидицы Вельвы, и те, и другие, и сам Один погибнут. Однако потом мир возродится.

В Древнем Египте усопший воскресает в ином мире, в Дуате. Опасный и крайне сложный процесс воскресения в общих чертах заключается в новом воссоединении духовных компонентов человеческой композиции – Шуит, Ка, Ба, Рен и Ах, единство и взаимосвязи которых разрушаются при смерти. Причём успешность процесса, а также последующего бессмертного бытия самым существенным образом зависят от сохранности Сах – физического тела, после совершения должных погребальных обрядов приобретающего сакральный статус. Необходимость компонента Сах неким образом следует из подобия Солнцу: пройдя через Западные врата, каждую ночь оно «умирает», опускается в Дуат, где в своих странствиях достигает мумифицированного тела Осириса. После таинства такой встречи Солнце, которое в данном случае также и Осирис, уже может возродиться и через Восточные врата выйти к новому дню. Что же касается усопшего, то его «первичное» воскресение в Дуате (отверзание уст, вспоминание имени, дарование дыхания, рук, ног, нетленного тела и прочее) не окончательно: если воскресший не пройдёт соответствующих испытаний и не отчитается перед богами за свою прошлую жизнь, то может умереть во второй раз, и уже навсегда. Для простого египтянина высочайшее чаяние – оставшись самим собой, но впредь бессмертным, достичь обители вечного блаженства, поля Иару, где в присутствии Великого Бога, прочих богов, встретив родных и близких, он будет вести примерно такую же жизнь, как земная, но только не зная ни в чём недостатка. Для посвящённых, жрецов дело, понятно, намного сложнее.

Как бы то ни было, но богословских проблем, связанных с воскресением, не перечесть. Логически, даже диалектически их не разрешить, поэтому множатся догмы и таинства, ереси и суеверия.

Наиболее ясный, понятный ответ даёт иная концепция времени, вечное возвращение. При возвращении мира вместе со всем остальным возвращается тот самый год, месяц, день, час, а также вся прошлая жизнь. Момент возвращения – каждый момент, этот самый момент. Каждый момент– это воссоединение сделавшегося вдруг абсолютно реальным воспоминания о бесконечно далёком прошлом с ярчайшим провидением того, что наступит через неисчислимые времена. Благодаря возвращению любое мгновение вечно, но благодаря течению времени оно же и преходяще. Само становление свершается в вечности.

Возвращение, воскресение индивидуума, каждого существа абсолютно: всё возвращается именно к самому себе, становится именно самим собой. Не иное, лучшее тело, а это же самое тело, не иная, лучшая жизнь, а эта же самая жизнь. Поскольку воскресают не просветлёнными, преображёнными, совершенными, а в точности теми же, что и сейчас, вопросы о новом облике тела, об умерших больными или детьми, о женщинах и мужчинах, о лишних отстриженных волосах, а также о пище, дыхании, привязанностях и телесной любви отпадают сами собой. Воскресают не к новой, а именно к этой же жизни, причём вместе взятой, и от рождения до смерти проживают её всю, бывая и в возрасте детском, и в зрелом, и в самом преклонном. Иными словами, воскресает не идеальное тело, а всё оно в целом, проходя все этапы от новорожденного до старика. Материя мёртвого тела, необходимая для воскресения, также становится не важна – при возвращении мира возвратится та самая плоть. Вечны и одновременно преходящи и эта, и все иные будущие жизни, если на круге времён нам предстоят ещё и перевоплощения.