Текст книги "Посланник Золотистого шмеля. повесть"

Посланник Золотистого шмеля
повесть
Сергей Жоголь

Иллюстратор Альфред Веруш-Ковальский

© Сергей Жоголь, 2017

© Альфред Веруш-Ковальский, иллюстрации, 2017

ISBN 978-5-4490-1760-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава первая

которая начинается с прочтения прекрасных стихов, а заканчивается ужасной прозой

Снег под колёсами хрустел, повозка покачивалась, скрепя старыми рессорами. Из дымки выплывали всё новые и новые барашки облаков, а позёмка так и кружила над подсохшим разнотравьем, не успевшим поникнуть и спрятаться под первым октябрьским снежком.

Пристяжная, молоденькая гнедая кобылка, порой бежала медленно, почти не натягивая постромок, за это кучер Фролка то и дело охаживал её кнутом и ругался бранными словами. Потом, как бы опомнившись, начинал быстро-быстро креститься, прося прощения у господа за своё неуместное сквернословье.

Когда Фролка не бранился и не воздавал мольбы, он напевал унылую песню о милой, о горькой судьбинушке, да о добром и верном коне. А ещё кучер то и дело чихал, сморкался в поношенную и истёртую до дыр рукавицу, ругал свою хворь и непутёвую жёнку Лукерью за то, что та намедни постирала его рубаху и порты. Постирала поутру, а Фролке нужно было срочно идти до соседа. Из-за глупой бабы пришлось надевать одёжу непросохшей, и вот результат: именно из-за неё, из-за Лукерьи, Фролка, по его словам, и подхватил эту проклятущую простуду. А ему нынче болезни не к месту, у него вон ещё сколько намечено важных дел на нынешний вечер.

Какие у Фрола были запланированы дела, Алёша не знал, но судя по сизому носу и отёкшим глазкам возницы, все свои вечера он проводил в ближайшем придорожном шинке. И Алёша был уверен, что его внезапная простуда и сегодня этому не помешает. Возница в драном тулупе и лаптях с первой минуты их знакомства Алёше не показался, но выбора не было, никто кроме этого плюгавенького забулдыги не пожёлал ехать на станцию на ночь глядя.

При других обстоятельствах ситуация могла бы позабавить молодого путника, но сегодня Алёшу всё только раздражало: матерящийся Фролка с его непутевой жёнкой, его фальшивое пение, но, больше всего, то и дело залетающий за полог снег. Алёша злился, кутался в воротник, раз за разом, снимал с руки перчатку, чтобы послюнявить палец и перевернуть ещё одну страничку Софьиного подарка – потрёпанного и затёртого до дыр томика Верле́на11
  Поль Мари́ Верле́н (1844—1896) – французский поэт, один из основоположников литературного импрессионизма и символизма.


[Закрыть]. Снежинки падали, Алёша прикрывал рукой страницы, стараясь уберечь их от непрошеной и коварной влаги.

То, что полковник Потанин – мужчина суровый, Софья сказывала не раз, поэтому просила не торопиться. «Папеньку надобно подготовить, – советовала она, – выбрать момент, когда он в настроении, и тогда уже просить родительского благословения…», но Алёша как обычно поспешил.

Он покинул столицу, приехал сюда, заявился к Софьиному отцу и тут же получил отказ, причём в довольно грубоватой форме. Дочери полковника нужен в мужья не мальчишка, напяливший на себя военную форму без должного подгону, а зрелый и самостоятельный мужчина, способный трезво мыслить и обеспечивать семью.

«Да… не нужно было так спешить», – ругал себя Алёша.

Говорила же Софья, что нужно подготовиться, но единственное, что он сделал, чтобы произвести хорошее впечатление на бывалого вояку, это то, что всю дорогу изучал сакральную французскую поэзию.

Данила Георгиевич Потанин, по словам Софьи, являлся страстным поклонником Поля Мари, поэтому Алёша постоянно перечитывал вручённую ему книжицу. Он буквально затёр книжку до дыр, но, увы, блеснуть знанием любимых стихов предполагаемого тестя, Алёше не довелось. Его аудиенция закончилась гораздо раньше, чем предполагалось.

Сейчас, когда беседа с отцом Софьи уже состоялась, продолжать чтение, уже не было смысла, однако Алёша вчитался. Его удивляло, что полковник Потанин, этот провинциальный солдафон, мог должным образом оценить такую тонкую поэзию. Алексей читал и клевал носом, всякий раз вздрагивал, особенно тогда, когда Фолка, напевая, в очередной раз брал фальшивую ноту.

Алексей был голоден, разочарован, его знобило.

Не подхватить бы заразу от этого неуёмного возницы, скорее бы уж доехать и в поезд.

– Ох, туды́ ж твою растуды́ть! – вдруг заорал Фролка и натянул вожжу. Пристяжная заржала и шарахнулась, повозку повело, и они едва не слетели в кювет. – Похоже, приехали, барин. Ой, беды бы не было.

Алёша быстро захлопнул книжку и, привстав, вытянул шею.

– Чего там?

– И спонадобилось тебе, ваш бродь, на вокзал этот ехать, поезд же только поутру придёт. Меня вон целковеньким соблазнил, а я дурак и попёрся. А ведь больше никто не сподобился – все отказались. Один я, дурья моя башка, поехал, о-о-ох… граница тут у нас – места уж больно неспокойные.

– Ладно тебе. Ты как будто привидение увидел?

– Уж лучше бы привидение. Вон они катят, чертяки, барахлишко своё везут.

– Везут? Барахлишко? Какое-такое барахлишко?

– А неважно какое, важно отке́ль.

– Ну и откель… тьфу ты. То есть откуда?

– Откуда-откуда… знамо дело из Пруссии.

Сквозь пелену снежного тумана показалась вереница возков, явно гружёных и катящихся неспешно. Возницы на козлах сидели, скрючившись, спереди и сзади ехали конные, человек пять – видимо охрана. То, что на границе без сопровождения не ездят, Софья сказывала не раз. Алёша откинулся назад, потянулся.

– Эка невидаль, обозники едут. Знаешь, сколько я таких видел, пока до ваших краёв добрался.

– Ага… видел. Это у вас, в вашем Петербурге, купчи́ны – людишки мирные, а у нас… – Фролка перекрестился. – Ты, ваш бродь, коль пристанут, особо рта не раззявь. Я сам с ними погута́рю. Говори если что, мол, к родственнику в Гавриловку ездил. А ты, зачем, кстати туда ездил? Так ведь и не сказал.

– Зачем еду, то не твоё дело. Не твоё, и тем более не этих. По делам ездил и всё тут, – насупился Алексей и откинулся назад.

– Не хочешь, не говори. Только раз мне не сказал, то и этим не сказывай, хотя… они ведь по-другому спросить могут. Так поспрошают, что хошь не хошь, а отвечать придётся. Ой, – Фролка снова перекрестился, – помоги боженька, чтоб не пристали.

Фролка потянул вожжи, гикнул, и повозка неспешно покатилась вперёд.

Прежде чем поравняться с обозом, Фролка съехал в кювет, уступая дорогу.

Алёша с интересом разглядывал подводы. Он насчитал семь парных упряжек, каждая из которых везла наполненную доверху телегу, закрытую сверху брезентом. Поравнявшись с Фролкиными лошадками, первый возница дёрнул вожжи и громко крикнул:

– Тпр-р-р-у!

Остальные повозки тоже остановились. От обоза отъехали двое, подъехали ближе.

– Говорил же, не проедут они мимо. Ну, пособи, господи, не дай сгинуть, – пробурчал Фролка, стягивая с головы шапку.

– Кого везёшь, бедолага? – крикнул первый из подъехавших и соскочил с коня.

Чернявый, лет сорока пяти, крупный нос и глазки навыкате. Усов и бороды нет, подбородок гладкий, как у девицы, зато ба́ки пуша́тся, как у известного поэта Пушкина. Пальтишко распахнуто, видать не из мерзлячих, сам в косоворотке да суконном пиджачке английского покроя. На голове картуз с высоким околышем, на носу пенсне, какие носят многие чиновники в Питере. Однако образ столичного чинуши тут же улетучился, как только Алёша увидел в левой руке незнакомца обре́з.

– Барина вот везу, до Гавриловки. Из самого Питера они-с. Так-то, – проверещал Фрол, шмыгая носом и косясь на обрез.

– Да я вижу, что барина, а не свинью на опорос. А ну, давай-ка на него посмотрим… на твоего барина. Из Питера, говоришь, а куда, зачем?

Спутник чернявого тоже спешился и подошёл к повозке.

Это был светловолосый мужчина с аккуратной стрижкой и подкрученными усами. Он был одет в приталенный френч, перетянутый портупеей, смотрел на Фролку надменно и строго. Алёшу, сидящего в повозке, незнакомец будто бы и не замечал. Узкие штаны незнакомца были заправлены в добротные яловые сапоги, кожаную фуражку с чёрным козырьком он натянул на лоб, пониже бровей. Голова у мужчины то и дело склонялась на бок. Хоть и гражданский, а важный, что тот генерал, – явно бывший вояка.

Алёше он почему-то сразу напомнил поручика Игнатова – их курсового офицера. Тот был жуткий уставни́к и зануда. Он перенёс контузию, отчего голова у него всё время подёргивалась, так же как и у этого. В училище Игнатова не любили, поэтому и этот светловолосый сразу же вызвал у Алёшки неприязнь.

Окинув Алёшу с головы до ног, светловолосый сказал:

– Не из наших. Поёхали, Семён. Бог с ними пусть едут. Некогда нам с каждым встречным знакомства заводить. Хозяин до ночи быть велел.

– Погоди. Две-три минуты нам с тобой погоды не сделают, а вот ежели этот барин на заставу заявится и разболтает, что да как? – процедил чернявый. – Так вы, зна́читца, из столицы, и как там погодка?

– Как обычно моросит… и ветерок, – так же ехидно ответил Алёша. – Раз уж вы, милостивый государь, решили мне допрос учинить, могли бы и для начала представиться. Или у вас здесь такое не принято?

Чернявый рассмеялся.

– Поглядите как, мальчик видимо не совсем понял, во что встрял. Думает он не на Прусском кордоне, а в модном салуне, в Питере. Ты глянь на него, Миша. Судя по шинельке и шевро́нчику, юнкерок. И какой бравый – истинный золотопогонник.

– Ты бы золотопогонников не трогал, – огрызнулся светловолосый.

– Да, ладно тебе обижаться. Ты же теперь вроде не из них… нашенский.

– Юнкер Чернышов, Владимирское училище. Слышали наверное? – представился Алёша и посмотрел на светловолосого.

– Бывшее Санкт-Петербургское пехотное, как же не слыхал, слыхал, – кивнул тот хмуро. – Звать-то тебя как, юнкер Чернышов?

– Алёша… Алексей Максимович.

– Так вот, плохи твои дела, братец Алёшка, – процедил чернявый. – Ой, плохи.

– Чем же они плохи? – Алёша сдерживал возмущение. Судя по тому, как струхнул Фролка, с этими бандюгами и впрямь лучше не связываться.

– А тем, что не там и не в то время ты оказался. Отвечай быстро куда едешь и зачем! И быстро отвечай, как в училище учили!

Командный тон чернявого почему-то вывел Алёшу из себя. Чего это он тут раскомандовался?

– Ничего я вам больше говорить не стану! Что вы себе позволяете? Если не прекратите сейчас же, я буду жаловаться.

Чернявый резко ударил Алёшу в грудь, и тот рухнул, ударившись головой о дужку повозки. Тут же вскочил, глубоко задышал, но, бросится на обидчика, не посмел. Дуло обреза смотрело Алёшке прямо в грудь. Чернявый оскалился:

– Не рыпайся, милок, а то душу из тебя вышибу. – Фролка же рухнул на колени и заголосил. Чернявый замахнулся на Фролку, тот сразу же умолк. – А мальчишечка с гонором. Глянь, Мишаня, как весь надулся. Гордый, точно вельможный пан.

– Да какой он пан? Так, мелюзга подзаборная, – усмехнулся светловолосый.

Алёша сердито надул губы, но промолчал. Ладно, мы ещё выясним, кто тут мелюзга.

– Не тот пан, на ком бархатный жупан, а тот, у кого обрез да наган, – прошипел чернявый и похлопал себя по висящей на поясе кобуре́. – Давай вещички его проверим, раз говорить не желает, сами всё выясним.

Он вытащил из повозки Алёшин саквояж и вывалил его содержимое прямо на снег. Алёша не верил своим глазам. Что же такое твориться?

– Да как… да как вы смеете?

Теперь Алёшу ударил светловолосый, ударил в лицо. Свет на мгновение померк.

Через какое-то время Алёша пришёл в себя уже на земле. Вокруг были разбросаны его вещи: рубашки, полотенца, пара сменного белья. Сладковатый вкус крови щекотал язык. Светловолосый снял с руки перчатку и потирал ушибленные костяшки. От обиды Алёша прикусил губу, слёзы наворачивались на глаза. Его ещё ни разу так не били – не били по лицу. Алёша смотрел на светловолосого с ненавистью: «Негодяй… подо́нок… А ведь бывший офицер. Да за такое…»

– Остынь, салабон, иль мало тебе? – чернявый держал в руках пачку Алёшкиных бумаг. – «Чернышов… Вторая рота…», не соврал мало́й. Что у нас тут ещё? Послание? Так-так, поглядим.

К своему ужасу Алёша понял, что это Софьино письмо, которое он так и не вручил её чванли́вому папаше.

– Дай сюда – это личное!

– А ну-ка… – светловолосый протянул руку, но чернявый оттолкнул её и прочитал вслух:

– «Д. Г. Потанину, лично в руки». Ух ты, вот так птицу мы поймали, – мужчина разорвал конверт и быстро просмотрел содержимое письма. – Знаешь, Миша, кто этот парнишка? Будущий Потанинский зять. Это письмо от дочери, где она рекомендует папеньке своего жениха. Значит ты, мил человек, свататься к нам приехал? И не к кому-нибудь, а к самому Даниле Георгиевичу? Ну и ну. – Чернявый передёрнул затвор обреза. – Нельзя их отпускать. Ну что, прямо здесь завалим, или в лесок сведём?

Фролка снова заголосил, подполз на коленках к чернявому и обхватил его за ноги.

– Побойся бога, мил человек! А меня-то за что! Я ж так, подвёз его просто. За целковый. Семья у меня: жена, дети малые. Не губи, молчать буду как рыба, ни слова не скажу, – Фролка быстро-быстро крестился.

Чернявый ударил мужичка коленом в лицо и навёл на него обрез.

– Погоди, Семён, – остановил приятеля светловолосый. – Не надо здесь шуметь. Тут деревня недалеко, мало ли кто по этим кустам может шарить. Кончить их мы всегда успеем, а лишний шум нам ни к чему. Да и не одни мы. – Он оглядел быстрым взглядом повозки. Большинство возниц делали вид, что смотрят в другую сторону, но были и такие, кто глазел на творившееся в овражке с интересом и без особого страха.

– Я за своих людишек ручаюсь, болтать не станут, – сказал чернявый и достал из-за голенища сапога финский нож. – А если шуму лишнего опасаешься, можно и по-тихому.

Алёша чувствовал, как сердце выпрыгивает из груди. Вот так и съездил за благословением, просватал любимую. Да неужели всё это происходит на самом деле. Фролка валялся на грязном подтаявшем снегу, из его носа хлестала кровь. Бедолага стонал и ревел навзрыд, по-бабьи, чернявый подскочил и ухватил Фролку за ворот.

– Стоять! Не тронь его, негодяй! – заорал Алёша.

В этот момент светловолосый ударил Лёшу снова, потом ещё и ещё. Теперь он бил без перчатки, голова Алёши дёргалась, точно мячик. Слёзы и кровь смешались на щеках. Было больно, но Алёшку душила не боль, а обида.

Когда светловолосый остановился, чернявый хохотнул.

– Зачем было так мордовать? Чтобы труп не опознали?

– Сказал же, не будем их убивать, пусть Юргис решает, как с ними быть. Потанинский зять – это тебе не мужик-голодранец с Алфёрьевки или Корчухи, за него и выторговать что-то можно будет, если вдруг что пойдёт не так.

– У нас всё пойдёт так… так, как надо… пойдёт, как по маслу. Уж я тебе в этом ручаюсь.

– Сказал, не будем убивать, – значит, не будем!

Чернявый сжал кулаки, но, при этом, вдруг улыбнулся.

– Чересчур ты у нас рассудительный, Михайло Григорич. Ладно… убедил, пусть пока живут. У нас ведь ты за безопасность груза отвечаешь. А я кто? Ша́вка мелкая, вроде пуделя. – Чернявый захохотал, потом ухватил Фролку за шиворот и подтащил к повозке. – Садись, дурила, и пристраивайся в конец обоза и юнкерка своего не забудь. С нами поедете, а если что не так… Не взыщи, пристрелю.

– Нет уж, пусть Сиплый их везёт, – светловолосый махнул рукой, от обоза отделились двое дюжих мужиков в потрепанных кафтанах и треухах. – Связать этих, и Сиплого сюда. На козлы, а ты… – он строго посмотрел на чернявого, – прав. Я за безопасность груза отвечаю, поэтому решать мне.

Чернявый замахал руками и отвесил всё ещё стоящему на коленях Фролке оплеуху.

– Да, я ж разве спорю. Но, помни, Михайло Григорич, с тебя и спрос. Перед Ю́ргисом в первую очередь именно тебе ответ держать, ежели мы с тобой общее дело завалим.

Глава вторая

в которой Фролка проявляет чудеса осведомлённости

Здоровенный детина с окладистой бородой бесцеремонно тряхнул Алёшу точно куклу. Сопротивляться не имело смысла. Чернявый Сёма держал повозку под прицелом. Острые, точно нож, ремни врезались в кожу, Алёша стиснул зубы. Рядом на земле охал и стонал Фролка, которому заламывал за спину руки ещё один из обозников. Когда Фролку впихнули внутрь, слева мелькнула тень, кто-то буквально вломился в повозку. Алёша отшатнулся, потому что увидел совсем рядом огромные клыки. Слюнявая пасть едва не коснулась его лица.

– Черкес, назад! – прикрикнул светловолосый.

Собака отбежала от повозки и уселась на снег.

Неплохие у них собачки. Всё понимает – это же ирландский волкодав. Охрана у обозников и впрямь была нешуточная, дивился Алексей, даже собаки особых мастей.

– Где там этот тетеря? Долго будем его ждать? – крикнул чернявый.

К повозке приблизился сутулый рыжебородый дядька в мятом армяке.

– А ну, двиньсь, – он оттолкнул перепуганного Фролку и уставился на Алёшу. – Везти так везти, наше дело привычное.

От него пахло махоркой и чесноком, говорил он так, точно был сильно простужен, только очень громко. На голове мужика сидела огромная мохнатая папаха, надвинутая до бровей, рукавицы были драные, с тёмными пятнами. Мужик проверил ремни, которыми были связаны руки пленников, покачал головой и уселся на облучок.

– Чего, Сиплый, боишься, что кто-нибудь из них тебя сзади по башке огреет! – ухмыльнулся вязавший Фролку обозник.

– Ась!.. – новый возница вытянул шею и приложил руку к уху.

– Ты бы шапку снял, дурень. И так глухой, а ещё мешком овчины себе уши закупорил, – мужик посмотрел на приятеля, все, кроме светловолосого, заржали, влезли на коней и вернулись к обозу.

Сиплый отмахнулся, ухватил вожжи и хлопнул коренника по крупу. Повозка двинулась и вскоре оказалась в самом хвосте обоза.

Алёша, всё ещё не пришедший в себя, оттого что с ними случилось, пытался освободиться от пут.

– Ты бы, мил человек, не ёрзал попусту, – сказал Сиплый. – Вывалишься из кареты, голову разобьёшь. Сбежать тебе всё равно не удастся. Семён Саич вон, в хвосте едет. Увидит, что ты выпрыгнул, так бока намнёт.

– Не больно-то я его боюсь, этого вашего Семёна Саича, – проворчал Алёша, но вертеться перестал.

Сиплый не ответил, почесал свою рыжую бороду, повернулся и подхлестнул пристяжную.

– Не услышал он тебя, ваш бродь. Видать совсем глухой, – пояснил Фролка. – Но прав он, чёрт охрипший, не вертелся бы ты. Этот Сёма и впрямь не тот, с кем стоит шутки шутить.

– Так говоришь, будто с ним давно знаком. Ты что же, знаешь его?

– А кто ж в нашем приграничье его не знает? Семён Исаевич Штейн, по прозванию Сёма Авиатор. Личность в наших краях весьма известная. Среди тутошних фурманов22
  Фурман – здесь извозчик или хозяин при фуре.


[Закрыть] он один из наиглавнейших.

– Ты про контрабандистов?

– А про кого же? Тут их у нас пруд приди, половина крестьян в деревнях с ними повязана.

– И чем же этот Штейн так знаменит? Расскажи, раз уж ты такой осведомлённый, или этого боишься? – Алёша кивнул на Сиплого.

– Чего его бояться, он же глухой как пень.

– Так ты и его знаешь?

Фролка перевалился на другой бок и уселся поудобнее.

– Его не знаю, а вот про других сказать могу. Авиатор с югов – не то со Львовщины, не то с Одессы. Из блатных. За дела свои бывал на каторге. Сбёг. Его поймали, но тут указ какой-то вышел и на тебе… помиловали его. Сюда приехал уже давно и осел. Видать через границу товар таскать выгоднее, чем бандитствовать, – Фролка пригнулся и прошептал Алёше в самое ухо. – Говорят, это он в Балашах надзирателя завалил. Был у нас такой случай. Тут потом такое творилось. Дознаватель из бригады приезжал, жандармы по дворам бегали, но Сёма ловок, его так просто не возьмёшь. Ничего не доказали, только дворы в Балашах разворошили. Так и уехали ни с чем.

– Да уж. Весьма одиозная личность вырисовывается.

– Чего?

– Не важно, – поморщился Алексей. – А почему он Авиатор33
  Авиатор на воровском жаргоне – контрабандист.


[Закрыть]?

Фролка пожал плечами и снова заговорил в полный голос:

– Вот этого не знаю. Знаю, что Авиатором его кличут и всё тут.

– А второй? Уж больно на военного похож.

– А так оно и есть. Белая кость, из ваших, из золотопогонников. Фамилия у него Скобелев, бывший унтер не то из кавалерии, не то из пушкарей…

– Из артиллеристов, – поправил Алёша.

– Ну да. Был в армии начальником, повоевал, но вот взял и ску́рвился. Сперва говорили, что он на шулерстве попался, потому из армии и попёрли, но потом другая байка ходила. Мол, соблазнил он дочку какого-то важного чиновника из Министерства. Ну… может и не то чтобы соблазнил. В общем был у них там какой-то романти́к. – Фролка, употребив иностранное словцо, пристально поглядел на Алёшу, видя, что тот серьёзен, продолжил. – Папаша узнал, что дочка больше не девица, осерчал и подговорил какого-то поручика с нашим Скобелевым поквитаться за поруганную честь доченьки. Поручик тот, сказывают, стрелок был отменный, с пятидесяти шагов целковый из пистоля дырявил. Вот он взял и со Скобелевым ссору затеял, и давай они стреляться. И что бы вы думали? Наш Скобелев стрелка того бац… и дырка меж глаз. Во как. Финал печален: поручика в гроб, девку под венец… за другого… за старика, а Скобелева в солдаты. После контузии его из армии уволили, а он сюда приехал. Лучшего дела себе не нашёл – теперь, как и многие, на Юргиса батрачит. Грузы из-за границы тягает.

Алёша покачал головой, усмехнулся. Так, опять Юргис – что там про него Скобелев говорил? Алёша подвинулся к Фролке.

– Ладно уж больно ты рассказываешь, прямо сказитель. Заслушаться можно.

– Что же мы, по-вашему, неучи? Я ведь раньше в местном театре работал, пока не уволили.

– Так ты актёр?

– Не совсем, так… в гардеробной, швейцаром. Но спектаклей много видывал.

Алёша улыбнулся.

– Понятно. Тогда уж и про Юргиса расскажи. Он-то кто? Что за птица такая?

Фролка посмотрел пристально и отстранился.

– Чего это много я сегодня болтаю. А ты ведь и впрямь можешь всё это своему Потанину донести. Если он твой тесть… Ой, дурень я…

– Да не тесть мне Потанин, по крайней мере, пока. Расскажи про этого Юргиса.

– Не буду.

– А если я тебе приплачу?

– Приплатишь? Ну не знаю.

– Целковый дам!

– Лучше два, – Фролка оживился.

Пусть болтает, рассуждал Алёша. Может это поможет к Потанину ключик подобрать. Он решил не скупиться.

– Дам три, если ничего не утаишь.

Фролка опасливо поглядел на глуховатого возницу и снова перешёл на шёпот.

– Юргис – это о-го-го. Юргис – это сила. А ты точно три рубля дашь, если расскажу?

– Дам, рассказывай.

Фролка помялся, но соблазн был велик.

– Начинал Юргис обычным книгоно́шей, книжонки запрещённые через границу таскал. Потом в Питер рванул, с политическими там якшался. А они ведь те ещё черти. Книжки там крамольные, листовки, динамит. Говорят, Юргис с дружками своими даже взорвал кого-то. Не то полковника, не то генерала. Но, я во всё это не особо верю, хотя всякое может быть. Сёма же надзирателя завалил? Завалил. Так почему бы и Юргису не смочь… пусть даже и генерала? Сёма же по сравнению с Юргисом кто? Тьфу и растереть. Так вот, что-то там у Юргиса не срослось, приехал к нам и снова за контрабанду взялся, – Фролка потянулся, повёл плечом, стараясь ослабить ремни. – Только сейчас у него оборот о-го-го. Раньше спички, шмотки да керосин таскал, а теперь… Антиквариат, золотишко… даже оружием промышляет. Банду целую сколотил, да всех местных фурманов под себя подмял. Связи у него и там и тут, не только среди пограничников, но и в департаменте. Говорят, опять с политическими связался. Для них тоже грузы таскает. Не сам, конечно, – других заставляет, а сливки все ему. Не только мужичьё местное на Юргиса теперь пашет. Вон у него какие теперь орёлики в услужении. И бандюги, типа Сёмы Авиатора, и бывшие золотопогонники – всех наш Юргис под себя подмял. Одно слово – большой человек, хоть и бандит.

Алёша нахмурил брови, закусил губу. Ну и дела.

– А с Потаниным-то у него что?

– Потанин начальник отряда, вся граница на нём. Мужик хоть и злой, но правильный, неподкупный. Он этому Юргису самый что ни на есть злейший враг. Именно он на Юргиса настоящую охоту ведёт.

– И как, получается?

Фролка вздохнул и пожал плечами.

– Да не очень, пока. Потанина же сюда из самого Питера прислали. Устроил наш полковник несколько облав. Один раз даже три возка захватили, с тряпьём да побрякушками. Только Юргис в деревню пришёл, мужичьё науськал. Те колья да топоры похватали и вместе с бандой на заставу нагрянули. Убили часового, а прочих на испуг взяли. Весь товар задержанный растащили.

– Врёшь! Да не может быть того, чтобы мужики целую заставу захватили, – усомнился Алёша.

– А вот и может. Говорю же, бандюги эти с ними были. А у Юргиса и ружья, и пистоли… даже пушки имеются.

– Да ладно врать-то, какие такие пушки?

Фролка надул губы.

– А вот и не вру. У меня знакомец один сказывал, что видал своими глазами, как местные мужики на телеге пушку везли.

– А сколько ж твой приятель перед этим на грудь принял? – усмехнулся Алёша.

Фролка вспылил:

– А неважно сколько. Я сам как-то двух надзирателей в Ли́ски возил на вот этой же самой коляске. Лиски – это деревня такая. Надзиратели эти, сразу видно, – шкуры продажные. Так староста тамошний всю дорогу их ублажал, потчевал, за что не знаю, но уехали оба чинуши довольные, под хмельком. Сами нажрались, а мне даже пригубить не предложили, сволочи. Так пока они у старосты тамошнего в хате сидели, я в сарай случайно заглянул, а там под сеном ствол торчит.

– От пушки?

Фролка покачал головой.

– Не от пушки. Пулемёт это был, самый настоящий, а рядом, тоже в сене, ленты с патронами. А где пулемёт, там и пушки могут быть.

– Так ты о случае этом доложил ли кому?

– Что же я из ума выжил? У меня ж семья, детишки. Это уж тебе я по-дружески сказал.

– Не по-дружески, а за три целковых.

– Да что они мне твои три целковых, когда завтра, глядишь, пристрелят нас с тобой эти супостаты, тут уж ни я, ни ты никому ничего больше не скажем.

В этот момент повозку качнуло, возница повернулся и прокричал.

– Приедем скоро. Вон за холмом огоньки маячат.

Алёша привстал и вытянул шею. Солнце уже опустилось и окрасило горизонт в красное. Вдалеке, за густыми посадками, показались первые крестьянские домики.

– А что за место? Как называется? – громко спросил Алексей возницу.

– Ась! Громче говори! Не слышу! – рыжебородый привычным жестом приложил руку к уху.

– Да не ори ты ему, ваш бродь, – вмешался Фролка. – Я и сам знаю, что это за деревня. Лиски это, те самые и есть Лиски. Ну и попали…