Текст книги "Бронебойный экипаж"

– Семен Михайлович, – Соколов покачал головой, – вы что, советуете украсть цветы с подоконника какой-нибудь старушки?

– Почему украсть? – смутился механик-водитель. – И почему у старушки? Есть тут в деревне вдовушка одна, у нее цветы – просто загляденье. Окно полыхает, только она занавеску отодвинет. Аж на улице светлее становится.

– Так, – рассмеялся Логунов. – Наш инженер тихой сапой вдовушку себе тут присмотрел. А я думаю, что это он…

– Ну, хватит, Василий, – нахмурился Бабенко. – Что ты в самом деле. Неприлично даже как-то.

Пришлось допытываться и чуть ли не трясти механика, чтобы он перестал обижаться на Логунова и, наконец, рассказал, где и у кого он видел такие цветы на подоконнике. Оказалось, все просто. Женщина жила в нескольких домах от мастерской. Да и лет вдовушке было уже сильно за 60. Соколов запретил уходить всем и отправился к вдове только вдвоем с Бабенко.

Высокая седовласая женщина с печальными глазами и в чистом передничке встретила танкистов с удивлением, но вида не показала.

Алексей снял пилотку, пригладил свои светлые волосы и представился. Женщина назвалась Антониной Васильевной и пригласила гостей в горницу. И когда танкисты вошли в чистую, светлую комнату, сразу уловили аромат цветов. Три подоконника в ее доме были заставлены горшками и горшочками с цветами.

Были тут и глиняные цветочные горшки, были треснутые кухонные и две железные банки из-под кондитерского жира и даже прохудившийся сбоку солдатский котелок. Заглядевшись на эту красоту, танкисты даже немного растерялись, не зная, как начать разговор. Помогла сама женщина, перехватившая взгляды военных.

– Уж не за цветами ли вы пришли, товарищи дорогие?

– Угадали, Антонина Васильевна, – улыбнулся Соколов. – Слава о ваших комнатных цветах по всему селу ходит. Вот и до нас дошла. Понимаете, у нас в экипаже танка есть парень. Ему 19 лет только стукнуло. У него девушка лежит в медсанбате с ранением. Мы уходим, а она остается. Может, они и не увидятся больше никогда, а может, пронесут через всю жизнь любовь. Что он может ей оставить сейчас, когда прощаться будет? Хотите, мы вам заплатим?

Соколов разошелся и от волнения стал говорить много и сбивчиво. Эта молчаливая серьезная женщина вызывала у него странные чувства. Как будто он оказался в детстве перед своей бабушкой, которая его может отругать за баловство. И голос женщины прозвучал с той же самой интонацией, к которой он привык сызмальства.

– Уберите деньги. Как вам не стыдно, товарищи военные! Как вам в голову могло прийти платить за цветы?

– Простите! – вмешался Бабенко, прижав к груди руки. – Просто мы не знали, как вам сказать, а нам очень нужно помочь нашему парню. Мы не хотели вас обижать.

Женщина не произнесла больше ни слова, только махнула рукой. Танкисты смотрели, как она стянула косынку и приложила уголок к глазам. Высокая прямая фигура вдруг сгорбилась, женщина как-то сразу постарела, села у окна и опустила голову. Она провела рукой по баночкам и горшочкам с цветами, как будто поговорила с ними. Соколов и Бабенко переглянулись: ни тот, ни другой не знали, как быть. Уходить или все же можно договориться с хозяйкой?

– Это ведь не просто цветы, – вытирая глаза, сказала женщина. – Это частичка моих детей. Давно их нет, лет двадцать уже. Настенька очень любила цветы, всегда ухаживала за ними, пересаживала, поливала. А Паша искал ей горшки, выпрашивал битые, склеивал. А потом они… погибли. А цветы остались. Как память. А вы деньги за них…

– Простите, мы не знали, – извинился Соколов и попятился к выходу, потянув за рукав комбинезона Бабенко.

– Погодите, – вздохнула женщина. – Зачем мне на них глядеть, если они могут чужую жизнь украсить. Девушка у него, говорите? В госпитале? Фиалки вам не нужны. И герань тоже. Возьмите вон тот горшочек с яркими красными цветами. Они самые красивые у меня. Этот цветок называется азалия. Пусть и у ваших молодых тоже будет все красиво. Любовь, семья, дети. Когда-нибудь война кончится. И тогда очень понадобятся нам и цветы, и дети.

Соколов прошел в дальний угол казармы и под взглядом улыбающегося Бабенко осторожно извлек из-за пазухи цветочный горшок. Логунову и Омаеву показалось, что в их темном закутке взошло яркое весеннее солнце. Так полыхнули красками красные цветы. А Коля Бочкин, стоявший возле стола, медленно опустился на табурет с открытым ртом. Алексей поставил цветок на стол, и танкисты почти минуту в полном молчании благоговейно смотрели на подарок.

– Разве такие бывают? – тихо произнес Николай. – Я даже трогать их боюсь. Спасибо, товарищ младший лейтенант, Семен Михайлович… вы…

– Коля, время идет! – улыбнулся Соколов и постучал пальцем по стеклу наручных часов. – Ты сейчас берешь цветок и дуешь в медсанбат к Лизе. Мы подъедем через тридцать минут. Ты быстро выбегаешь и – в машину. Понял? И ни секунды задержки!

– Да, – Бочкин вскочил, как будто опомнился.

Он стал озираться по сторонам. Но так ничего и не придумав, взял осторожно двумя руками горшок с цветком и пошел к выходу, расстегивая на ходу куртку. Танкисты с улыбкой проводили взглядами своего заряжающего. Соколов покачал головой и хмуро велел всем готовиться к выходу. Времени на сборы уже не оставалось.

А Коля Бочкин, озираясь по сторонам, спешил к медсанбату. Он очень не хотел встретить кого-то из офицеров, кто бы мог его остановить и строго спросить за внешний вид, за цветок за пазухой и вообще за его хождение по улицам села в районе штаба полка.

До места ему удалось добраться без приключений. И даже Борис Моисеевич, увидевший молодого танкиста, да еще с цветочным горшком в руках, только махнул рукой, мол, пусть идет. Коля быстро сбросил куртку, накинул на плечи поданный ему медсестрой белый халат и поспешил к палате, где лежала Лиза. Цветок он нес на вытянутых руках, как величайшую ценность.

– Ты? – удивилась девушка. – Тебя не было весь день, я уже решила, что…

Николай видел в глазах Лизы плохо скрываемую радость. А может быть, ему хотелось ее видеть. Он не дослушал, что хотела сказать девушка, поставил на тумбочку в изголовье свой подарок и опустился на табурет.

– Лиза, – заговорил Николай, то стискивая от волнения руки, то разжимая их. – Я хочу чтобы ты знала. Нет, я хочу, чтобы ты была уверена, что я вернусь, обязательно вернусь. С победой. Мы обязательно победим, мы выгоним врага с нашей земли, и война кончится. И тогда я вернусь. Ты будешь петь в большом красивом зале и увидишь меня, я войду тихо и сяду. На самом первом ряду сяду, чтобы слушать твой голос и видеть тебя. Ты только жди. Ладно?

Последние слова он произнес уже гораздо тише и почти просящим тоном. И тут же сердце Бочкина сжалось. Он увидел в глазах Лизы слезы. Она смотрела то на красивый цветок, который он принес, то на него самого.

– Ты уходишь? – прошептала девушка.

– Война, – коротко ответил он.

– Когда ты вернешься, Коля?

– Не знаю. – Бочкин обреченно покачал головой, только теперь осознав, что они могут больше никогда не увидеться. Никогда!

– Меня через неделю выпишут, и я уеду в Куйбышев. Туда переводят учебные классы нашей консерватории. – Девушка кусала губы, чтобы снова не расплакаться. Потом она, сидя на кровати с забинтованной ногой, дотянулась до Николая и взяла пальчиками его руку.

– Я тебе оставлю мой адрес, хочешь? Мой ленинградский адрес. Ты напиши мне, письмо мне перешлют в Куйбышев. И я буду знать, что ты живой. Я буду писать тебе на фронт письма. У тебя ведь нет девушки, которая писала бы тебе?..

– Есть, – с улыбкой ответил Бочкин и, увидев испуг в глазах Лизы, поспешно добавил: – Раньше не было, а теперь есть. Это ты! Я буду ждать твои письма. И тебе писать буду.

Лиза встала с кровати, оперлась на руку поспешно вскочившего на ноги Бочкина, а потом обхватила его за шею своими тонкими руками, прижалась к его щеке мокрой щекой и прошептала:

– Я буду твоей девушкой, ты только не оставляй меня, пиши мне в ответ. С фронта…

Соколов отдал приказать заводить. Бабенко привычным движением включил «массу», в несколько нажатий на кнопку поднял давление до отметки «50», завыл стартер, и двигатель танка утробно заворчал.

Бочкин обещал ждать их возле медсанбата. Хотя, если он засиделся у Лизы, мог и потерять счет времени. Алексей прижал к горлу ларингофоны.

– Омаев, приготовься. Сейчас подъедем, тебе придется сбегать, поторопить Николая.

– Есть, командир, – отозвался голос радиста-пулеметчика. – Если что, я его волоком притащу.

В танке хохотнули, это сразу отразилось в наушниках шлемофона. Настроение у экипажа хорошее. Это здорово. Приятно, когда с таким настроением идешь в бой. Не то, чтобы счастье, но единый порыв, люди готовы идти с тобой и делать общее воинское дело.

Лязгая гусеницами, «семерка» прошла по улице, свернула направо к медсанбату. Сбор механизированной группы был назначен к 17 часам в старой дубовой роще за деревней. Где-то недалеко слышны были еще звуки моторов. Подразделения подтягивались к месту формирования походной колонны.

Впереди показалось кирпичное здание начальной школы, в котором располагался медсанбат.

– Семен Михайлович, – сказал в ТПУ Соколов и усмехнулся тому, что сам стал привыкать обращаться к своему экипажу не по званиям и фамилиям, как это положено по уставу, а просто по именам. – К медсанбату не подъезжайте. Остановитесь справа у домов. Руслан, готов?

– Так точно, – раздался бодрый голос Омаева.

Радист отключил кабель от своего шлемофона и выбрался в башню танка. Соколов подвинулся в люке, выпуская парня наружу.

– По сторонам внимательно, не нарвись на начальство, – инструктировал Алексей подчиненного. – Забегаешь, и сразу спрашивай, где Бочкин и в какой палате лежит певица Лиза с ранением ноги. И за руку его, Руслан, за шиворот тащи сюда. Пусть в темпе прощаются. У нас нет времени совсем.

– Есть за шиворот, – улыбнулся Омаев и ловко выпрыгнул из люка на броню.

Соколов с одобрением смотрел, как молодой чеченец, внимательно поглядывая по сторонам, идет вдоль деревьев. Вот он свернул к забору крайних домов. Остановился у перекрестка, а потом рысью побежал к кирпичному зданию.

Ну, теперь порядок, подумал младший лейтенант. Он спустился в люк и попросил Бабенко на всякий случай придумать причину, по которой они могли бы остановиться здесь.

Прошло четыре минуты, а Омаева и Бочкина не было. Алексей хмуро посмотрел на часы, снова выбрался в башню и уселся в люке. Логунов сидел возле своей пушки и нервно барабанил пальцами. Если что-то случится, то виноватым он посчитает себя. Все же он – командир этого экипажа во взводе, с него и спрос. А он еще сам взводного уговорил отпустить Кольку на свидание.

А Омаев просто не сразу нашел Бочкина. Он забежал в здание, спросил про танкиста, которому разрешили навестить Лизу. Дежурная сестра указала на лестницу второго этажа, но встретившийся Борис Моисеевич удивленно покачал головой.

– Ушел уже твой дружок, минут пять как ушел.

Удивленный и даже озадаченный Омаев медленно спустился на первый этаж. Что за чудеса? Выйдя на улицу, остановился, и тут до него вдруг донеслись голоса. Мужские, возбужденные. Потом что-то сильно ударилось в дощатый деревянный забор, который тянулся справа от фасада здания, отгораживая школьный двор и небольшой садик. Бросившись в проем, где когда-то находилась калитка, чеченец влетел во двор и тут же увидел Бочкина и двух незнакомых солдат в чистых шинелях. Николая прижали к стене, он пытался отбиваться и даже съездил одному из нападавших по физиономии.

– Эй, парни! – закричал Омаев. – А ну, отпустите его! Вы что?

– Еще один, – щупая разбитую губу и сплевывая на землю, зло сказал один из солдат. – Слышь, ты, мазутный. А ну вали отсюда, пока и тебе не навешали.

Руслан не долго анализировал ситуацию. Солдаты, фронт и вдруг такая вражда, драка. Этого он не мог понять. За эти страшные первые месяцы войны молодой чеченец научился относиться к каждому бойцу и командиру Красной армии как к брату, как к старшему товарищу. И то, что сейчас тут во дворе происходило на его глазах, в голове никак не укладывалось. Но Омаев быстро смирился с этой мыслью. Николай был его другом, почти братом. А эти двое – негодяями, раз подняли руку на такого же бойца Красной армии. Может даже и враги? Нет, это уж слишком.

В голове чеченца все мгновенно встало на свои места, и мир разделился на своих и чужих. Он ринулся спасать Бочкина. Красноармеец с разбитой губой махнул неумело рукой, но танкист пригнулся, поднырнув под его удар. Выпрямляясь, Омаев нанес противнику такой удар сбоку в ухо, что у парня слетела шапка, а сам он покатился по мерзлой земле, усыпанной желтыми смерзшимися листьям.

Второй сразу отпустил Бочкина, заметался у глухой стены, а потом бросился к пролому в заборе, зацепился за какую-то железку, порвал шинель и исчез. Первый, с разбитым лицом, угрожающе ворчал, обещая еще увидеться, но его уже никто не слушал.

– Ты чего? – Омаев, повернул голову Бочкина за подбородок, разглядывая ссадину у левого глаза, которая через несколько часов обязательно превратится в приличный синяк. – Что ты с ним не поделил?

– Это из-за Лизы! – поморщился Бочкин. – Представляешь, поговорить позвали за угол. Мол, не ходи к ней больше, не про тебя она. Скоты! Про них что ли?

– Пошли, командир ждет! В танке приложишь к лицу гаечный ключ. Синяка не будет.

Они побежали со школьного двора, с облегчением думая, что все обошлось. Омаев со смехом стукнул Бочкина по спине кулаком, обозвав рохлей. Надо было или сразу проявить твердость и разбираться с этими типами на месте и никуда не ходить. Или уж, если пошел, навалять им по первое число, а не разговоры разговаривать!

Бочкин не стал вступать в споры. Такое не объяснишь, в характере у каждого – свое. Будь это просто хулиганы на улице, он бы и разговаривать не стал. Мало ли у них в поселке драк было с пацанами. Но тут вопрос стоял о девушке! Его хотели унизить и запретить встречаться с Лизой. Тут не кулаками решается. Чем – Николай ответить бы не смог. Он даже для себя не успел ответить на этот вопрос, потому что, выбежав из калитки, они вынуждены были остановиться.

Прямо на них ехал легковой «Газ-А» со снятым брезентом. Рядом с водителем на переднем сиденье сидел плечистый майор, а сзади еще двое молодых офицеров.

Майор, положил руку на локоть водителю, и газик остановился.

– Ну-ка, бойцы, подойдите ко мне! – приказал он, не выходя из машины.

– Вот ведь, – прошептал Бочкин, всем своим существом ощутив, как предосудительно выглядит его ссадина возле левого глаза.

– Командир, – так же тихо прошептал Омаев.

Танкисты подошли к майору и приложили ладони к шлемофонам, отдавая честь. Майор ждал, когда танкисты представятся. Но тут старший лейтенант с танкистскими эмблемами на петлицах обернулся на звук шагов бегущего человека и язвительно заметил:

– Ну, вот, товарищ майор, о чем я вам и говорил. Бежит их командир. Разгильдяйство, почивание на лаврах былых заслуг, моральное разложение. Командир неизвестно где, а его бойцы по дворам дерутся, отношения выясняют.

Соколов подбежал и с напряженным лицом принялся докладывать, как и положено, своему непосредственному начальнику, командиру сводной танковой роты.

– Товарищ майор, разрешите, обратиться к старшему лейтенанту Кравченко, – выпалил Алексей и, уже ожидая разрешения, повернулся к своему ротному. Но Лацис перебил его:

– Отставить, Соколов! Доложите мне, что здесь происходит.

– Танк следует к месту сбора колонны, товарищ майор, – стал докладывать Алексей. – Двое членов экипажа были отпущены мною по нужде. По уставу во время марша и в боевой обстановке отлучаться от машины запрещено только заряжающему и механику-водителю. Разрешите следовать дальше?

– Это черт знает что! – выпалил Кравченко.

– Следуйте в расположение, я вернусь пешком, – вылезая из машины, приказал водителю Лацис.

Соколов хмуро смотрел, как отъезжает штабная машина. На своих танкистов ему смотреть не хотелось. Вот вляпались в ситуацию! Снимут с операции, отправят назад в батальон. И придется докладывать комбату Рыбакову, что не оправдал, не справился. Еще и наврал, спасая подчиненных от наказания.

Майор посмотрел на молодых танкистов и разрешил Соколову отпустить их, если у него нет для них конкретного приказания. И когда Омаев и Бочкин, с беспокойством оглядываясь на командира, ушли к танку, стоявшему поодаль у ограды парка, майор пригласил младшего лейтенанта пройтись немного.

– У вас, Соколов, я вижу не складываются отношения с вашим новым ротным командиром?

– Я не могу вам ответить на этот вопрос, товарищ майор, – честно признался Алексей. – Мы не служили и не воевали с ним вместе. Я не знаком с его требованиями, хотя в армии все определяется уставом, даже отношения между начальником и подчиненным. Возможно, у старшего лейтенанта Кравченко ко мне есть претензии, но он мне их не высказывал напрямую, как начальник подчиненному, не указывал на недостатки, не ставил сроков для устранения. В этой ситуации, свидетелем которой стали вы, я виноват, но никакого страшного нарушения, как мне показалось, я не совершил. До времени окончания сбора колонны еще полтора часа.

– Хорошо, Соколов, – помолчав, ответил майор. – Я понимаю и хвалю вас за выдержку. Вы хороший командир, но с подчиненными нужно быть строже. Не надо сокращать дистанцию между бойцом и командиром. Надо стремиться к тому, чтобы бойцы вас любили. Сложная задача, но вам об этом не раз говорили в танковой школе. Ведь так? А Кравченко вы строго не судите. Он не такой по характеру, как вам может показаться. Не мелочный человек и не зануда. Сейчас у него сложный период – немцы расстреляли его семью. Он хочет мстить, но без истерики и не рвется умереть и погубить вместе с собой подразделение. Учтите это его качество. За это я его и взял командовать танковым подразделением в нашей группе. А еще Кравченко показал себя умелым тактиком именно танкового боя. Он вывел из окружения почти танковый батальон и трижды организовывал круговую оборону. И очень эффективно оборонялся, а потом прорывал кольцо и снова выводил технику и людей из окружения с минимальными потерями.

– Сложная задача, – согласился Алексей. – Мне все это очень знакомо.

– Знаю, я изучил ваш опыт. А Кравченко просто стремится к абсолютному порядку, хотя это и невозможно в принципе. Но стремиться к этому нужно. На войне беспорядок – это лишняя кровь, а мы ее и так уже пролили с июня целые реки.

Глава 3

Когда стемнело, колонна на малых оборотах вышла из леса. Маршрут, по которому предстояло провести механизированную группу, был сложным. В ночи, когда нельзя включать фары, колонна шла фактически по часам, с рассчитанной скоростью, от одного видимого ориентира до другого. Расщепленная сосна посреди поля, подковообразная опушка лесного массива и торчащие из земли хвостовые стабилизаторы сбитого немецкого самолета-разведчика «Фокке-Вульф-189», который солдаты успели окрестить «рамой», развилка дорог, сгоревшая ветряная мельница на пригорке.

Соколов сидел в люке башни и подсказывал Бабенко, если тот начинал в темноте съезжать с грунтовой дороги. Обзор у механика-водителя в танке и так не очень хороший, а в темноте и того хуже, если даже держать люк открытым.

Колонна шла около двух часов. Справа, со стороны Смоленской дороги, громыхала канонада, там силами двух корпусов командование армии ударило под основание наступающего немецкого танкового клина, отбросив врага почти на сто километров. Слева где-то постукивали пулеметы, да в небо взвивались редкие осветительные ракеты. Там немцы уперлись в хорошо организованную оборону Красной армии, и их наступление к ночи замерло. В это узкое «бутылочное горло» и проскочила механизированная группа майора Лациса. Завтра немцы активизируются, будут искать пути обхода, возможно, предпримут фланговый удар по наступающим мехкорпусам.

Рассвет застал колонну севернее маленького рабочего поселка Красногорск с одноименной железнодорожной станцией на окраине. Соколов сдвинул шлемофон чуть набок, чтобы слышать возможный вызов в наушнике и в то же время быть в курсе происходящего вокруг. Радиосвязью пользоваться во время рейда было запрещено до особого распоряжения командира. Немцы могли засечь активность в радиоэфире в своем тылу. Ночью все машины использовали только специальные сигналы, подаваемые ручными фонарями.

Артиллерийские выстрелы раздавались справа, со стороны станции. Сначала один, второй, третий, а потом залпы стали слышны чаще, различалась пулеметная дробь. Где-то там, в паре километров от остановившейся на лесной дороге колонны, разгорался бой. По колонне пронеслись голоса, передававшие приказ от машины к машине.

– Старший лейтенант Кравченко, младший лейтенант Соколов, к командиру!

Алексей приказал Бабенко объехать колонну и по краю дороги двигаться вперед. Метров через сто он увидел стоявших на обочине Лациса, Забелина и Кравченко. Командиры доставали из своих планшетов карты.

Соколов спрыгнул с брони и подбежал к офицерам.

– Слышишь? – спросил майор, кивнув в сторону станции. – Непонятно кто, непонятно с кем, а нам по открытому месту около двух километров придется идти в их прямой видимости.

– Да, мы будем как на ладони, – согласился Забелин. – Танки могут лесом пройти, а вот мои грузовики с пехотой лесом не протащишь, мы там все колеса и рессоры оставим.

– Надо искать окружной путь, – вставил Кравченко. – Или переждать бой. Правда, к Лыкову Отрогу мы в этом случае подойдем чуть позднее намеченного времени. Но это же ничего не меняет, товарищ майор. Днем раньше, днем позже. Зато сохраним боеспособность группы и обеспечим неожиданность своего появления.

– Зенитки, – прислушавшись, тихо сказал Соколов.

– Что? – Лацис внимательно посмотрел на молодого лейтенанта.

– Зенитки лупят, – повторил Соколов. – Немецкие. А авиации в воздухе нет. Они по танкам бьют, там танки прорываются через станцию. Слышите? «Тридцатьчетверки» стреляют.

– А это уже КВ! – добавил Кравченко. – Это кто-то из наших из окружения пробивается. Наверняка на станции есть горючее для танков, и они решили атаковать, чтобы пополнить баки. Товарищ майор, что будем делать?

– И себя показывать нам нельзя, – процедил Лацис сквозь зубы, – и нашим товарищам не помочь тоже нельзя.

– Разрешите, товарищ майор, – шагнул вперед Соколов. – Есть предложение.

– Ну, слушаю вас, – кивнул командир.

– Станция небольшая, это просто обычная узловая станция, и там вряд ли стоит большой гарнизон охраны. В Красногорске может стоять какое-то подразделение, но это, скорее всего, тыловое подразделение, возможно, инженерное. Там, судя по карте, переправа, немцы могли навести легкий мост для связи со станцией. Поэтому и зенитки стоят. Для охраны с воздуха станции и переправы.

– Возможно, – согласился майор.

– Судя по звукам, поселок и станцию атакуют не менее трех-четырех танков. Вероятно, есть и пехота. 88-миллиметровые орудия немцев сожгут «тридцатьчетверки» и с КВ могут справиться, если будут бить сзади и в борта. Мы можем помочь, если неожиданным ударом сейчас уничтожим батарею зенитных пушек. Дальше подразделение, которое выходит из окружения, справится само. Мы подскажем направление движения, чтобы они сумели проскочить в «бутылочное горло».

– Дело, Соколов, хорошая идея. Только надо будет потом поставить на юго-западной окраине поселка дымовую завесу, чтобы скрыть проход нашей колонны. Ведь в результате боя вполне возможно сильное задымление. Это не должно вызвать подозрений у тех немцев, кто останется в живых и сумеет отойти после нашей атаки.

– Разрешите мне развернуть роту? – поспешно спросил Кравченко.

– Нет, товарищ старший лейтенант. – Лацис покачал головой. – Тут всей ротой нельзя. Сильный шум. Немцы должны подумать, что это два-три танка из той же группы, что атаковала станцию. Поручите это Соколову. Сколько тебе надо танков, Соколов?

– Прошу в помощь моей «семерке» выделить только один танк, – с готовностью заговорил Алексей. – Второй танк будет отвлекающим. Зенитки могут находиться на окраине поселка и станции. Думаю, что это всего одна батарея из шести орудий. Ни в пределах населенного пункта, ни в пределах охраняемого объекта зенитные батареи не ставят. И обзор у них должен быть по горизонту максимальный. Значит, три орудия вот здесь между поселком и переправой. Возможно, замаскированные под стога или старые сельскохозяйственные постройки. И три орудия, вполне вероятно, вот здесь, у леса, в точке, где на карте указан тригонометрический пункт.

– Ваши действия?

– Атаковать своим танком батарею на тригопункте. Второй танк, маневрируя и используя естественные укрытия, имитирует атаку на вторую батарею, я выхожу со стороны поселка, занимаю выгодную скрытую позицию и уничтожаю вторую батарею.

– Сможет получиться, вы как полагаете, Кравченко? – спросил майор. – Кого дадите в помощь Соколову?

Вопрос Лациса Алексею понравился. Командиру танковой роты не оставалось ничего другого, как принять участие в обсуждении этой операции. Может, даже старшему лейтенанту понравилась идея Соколова с этой атакой, но он не подал вида, не стал хвалить и вообще никак не высказал своего мнения.

– Возьмете с собой экипаж сержанта Фролова, – сказал Кравченко.

– Есть, – козырнул Соколов. – Разрешите выполнять?

Костя Фролов, командир танка с номером 313, был щуплым и невысоким парнем. Самая удобная комплекция для танкиста. А вот то, что на его щеке виднелась розовая сморщенная кожа недавно зажившего ожога, говорило о том, что сержант повидал и повоевал, и даже горел. Когда Соколов начал ставить задачу, сержант сразу прищурился и стал серьезным, собранным как маленькая пружина. Он кивал головой, не перебивая командира, изредка бросая взгляды на карту, которую держал в руках. Или все понял и на него можно положиться, или ничего не понял и все станет ясно только в бою.

Соколов велел танкисту повторить свой приказ, и Фролов четко и коротко воспроизвел все детали предстоящего боя. Свои действия в случае того или иного развития событий, вплоть до того, если «семерку» вдруг подобьют.

Колонна замерла, бойцы и командиры провожали взглядами две «тридцатьчетверки». Многие по неопытности и незнанию тактики танкового боя смотрели на танкистов как на смертников. Уходят, мол, своим помочь и погибнуть. Прямо на пушки пойдут, сказали. Геройские ребята. Но кое-кто осаживал вздыхателей и говорил, что не так просто наши танки подбить, это вам не молотком скорлупу проломить. «Тридцатьчетверка» в умелых руках – машина грозная, сильная и страшная для врага.

Соколов смотрел из открытого люка вперед и налево, куда уходил 313-й. На связь выходить нельзя, придется действовать по заранее оговоренному плану, пока еще можно что-то согласовать на пределе прямой видимости.

«Семерка» замерла, не доезжая опушки, на прогалине, где ее видно Фролову. Вот его танк спустился в низинку и стал не виден ни со стороны поселка, ни со стороны позиции зенитчиков.

А со стороны тригопункта били и били зенитки. Покусывая губу, Соколов думал о том, что батарея находится там, где он и предполагал. Но если там на позиции не три пушки, а две. Если зенитчиков расставили вокруг станции и возле переправы не двумя точками, а тремя, по два орудия? Тогда подставлю свою задницу, зло подумал Алексей. И Фролов тоже. Когда он засветится левее Красногорска, в лес уже не уйти. Путь будет только один, вперед.

313-й встал, открылся верхний люк, оттуда по пояс высунулся Фролов. Он повернулся к танку Соколова и приложил бинокль к глазам.

– Ну, давай, сержант, – тихо сказал Алексей, – теперь наблюдай и не ошибись.

Спустившись в башню, он по ТПУ коротко спросил каждого члена экипажа о его готовности. И только после этого отдал приказ «вперед». Так начинался каждый бой, сколько их было за плечами с июня месяца.

Как только танки выходят вперед, изменить уже ничего нельзя. Даже на радиофицированных машинах почти ничего нельзя изменить. Танки идут, и начинается артиллерийское соприкосновение с противником. Дальше или вперед и давить огнем и гусеницами огневые точки, или назад, отстреливаясь на ходу. Но тут уже ты – мишень, хоть и подвижная, и стреляющая. Враг бьет с оборудованных позиций, по пристрелянной местности, а ты с коротких остановок на постоянном прицеле. И у тебя нет возможности дождаться, когда танк после резкой остановки перестанет «клевать носом». Стрельба в таком положении похожа на стрельбу из ружья «навскидку». Все зависит от мастерства наводчика.

«Семерка» выскочила из леса на предельной скорости. До позиции зенитной батареи было около пятисот метров. Три немецких орудия были повернуты стволами на северо-восток, где кипел бой. Три орудия, позиция каждого обвалована, у каждого орудия своя землянка для расчета и отдельно для боеприпасов. А метрах в ста от позиции батареи кольцом протянулись окопы с ходами сообщения и дзотами с пулеметными точками. Пехотное прикрытие батареи.

Это все ерунда, думал Соколов, у них только пулеметы и стрелковое оружие. Может быть, есть и противотанковые гранаты, да только в траншеях они их не держат. Не готовы они к отражению танковой атаки.

– Осколочно-фугасный, – скомандовал Логунов.

Бочкин вогнал снаряд и продублировал свои действия словами. Наводчик доворачивал ствол пушки, крутя маховики. Скорее, чуть было не крикнул Соколов, но сдержался. Логунов не новичок, сам все знает. А внизу уже вовсю бил танковый пулемет. Омаев прочесывал траншеи перед батареей, чтобы распугать наиболее ретивых гитлеровцев. После выстрела Логунова он должен будет перенести огонь на батарею. Там главная опасность, надо выбить расчеты или хотя бы не дать им возможность стрелять прицельно.

– Выстрел! – крикнул Логунов, и пушка бахнула, выбросив гильзу и клубок дыма из казенника. Тут же заработали вытяжные вентиляторы.

– Бабенко, дави их! – приказал Соколов на всякий случай.

Он знал нелюбовь механика-водителя к использованию корпуса и гусениц танка как оружия. Есть риск, что в момент наезда танка на дзот будет повреждена ходовая. И тогда танк – мишень, и тогда смерть. В данной ситуации смерть почти мгновенная. Танк расстреляют с близкого расстояния пушки, а экипаж, который попытается выбраться из танка, изрешетят пулеметы. А еще после такого боя экипажу, как правило, приходится соскабливать с корпуса человеческие останки и отмывать броню от крови. Гусеницы будут чистые, они об траву и землю до блеска отчистятся, на что бы ты ни наехал. А вот броня выше гусениц… То, что с нее приходится счищать, – это не для слабонервных.

«Семерка» перевалила через бруствер окопа, развалив по бревнышку очередной дзот. Опять команда Логунова «короткая», и танк снова замер на месте, качнувшись несколько раз вперед-назад. Снова выстрел пушки. На пол летят пустые пулеметные диски.