Текст книги "Бесовская банда"

Еще через год появился второй сын. Семья становилась многодетной, хоть и не венчанной в церкви и не записанной в регистрационных бумагах.

Все это время Бекетов оттачивал способы совершения преступлений. Выходил на дела. И счет жертв уже пошел на десятки.

В раздрае и неразберихе, которые никак не отпускали страну, он рассчитывал не попасться никогда. Для этого всего лишь нужно быть максимально осторожным. Хитрым, как лис. И расчетливым, как одесский еврей.

И все же он попался…

Глава 12
1932 год

Апухтин, согнувшись за столом, аккуратно выводил послание дяде Яше. Они обменивались подробными письмами ровно раз в неделю – такая у них установилась добрая традиция.

Родителям он писал реже. Любил их, но они все же казались ему немного чужими, застрявшими в своем узком мирке. А с дядей Яшей их гнала по жизни одна океанская волна. Они ощущали родство не только по паспорту, но и в душах. И то, что он сейчас расследовал уголовные дела, а не шил сапоги по вековой семейной традиции в местечке под Гомелем, – это заслуга дяди Яши.

Еще в царские времена дядя Яша с головой ушел в пролетарскую революцию. Местечковый приземленный мир был для его пылкой натуры слишком тесен. Как, впрочем, и для многих его земляков и единоверцев. Некоторые уходили в большой мир ворами, аферистами и авантюристами, приезжали домой фартовые, богато одетые, сорящие напоказ деньгами. Другие подавались в бунтари и возвращались чахоточными больными, но все равно фанатично убежденными в своей исторической правоте. А то и не возвращались вовсе, сгинув на царской каторге или закончив свой недолгий, но яркий жизненный путь на виселице по приговору полевого суда.

– Что же ты делаешь, Яша? – причитал Лазарь Апухтин, когда брат ненадолго заглядывал в их черту оседлости. – Зачем ты это делаешь? Почему ты это делаешь?

– Я борюсь за справедливость, – отвечал спокойно дядя Яша.

– Чем сильнее евреи бьются за справедливость, тем больнее их бьют те, для кого они делают эту самую справедливость!

Дядя Яша пропускал мимо ушей эту сконцентрированную в словах сапожника тысячелетнюю еврейскую мудрость. Его вела вперед страсть к изменению мира. Он примкнул сначала к партии еврейских коммунистов Бунд, но вскоре разругался с ними из-за их узости и национализма. А потом подался в большевики.

Получая письма от своего непутевого брата, отец на семейных собраниях с выражением зачитывал их, а потом горестно заламывал руки:

– Говорил я ему всегда – сиди тихо. Но тихо у него не получается. Яше нужна помпа и гром фанфар! Ох, доведет это его до цугундера!

Между тем дядя Яша, попав в бурное течение революции, с готовностью плыл по нему вперед к светлому будущему. За это будущее он воевал и комиссарил на Гражданской. Потом занимал должности в реввоенсоветах, в Наркомфине. И наконец, к удовольствию всей семьи, вышел в люди, обустроившись в Москве на большой должности. Теперь у Апухтиных был свой человек в столицах. И это уже не легкомысленный бунтарь, а важный начальник, добившийся в жизни многого, с самим Лениным здоровавшийся.

Из своих многочисленных племянников и племянниц дядя Яша привечал Исая. И правильно привечал. Ведь мальчишке тоже был тесен местечковый мир. Его звали широкие просторы. И он очень серьезно воспринимал слова про «справедливость» для трудящегося народа. И сам трудился без устали. Учился только на пятерки. Вступил в комсомол, где без хвастовства и рисовки, но настойчиво и упорно тянул самые трудные поручения.

Когда Исай закончил школу, тут же приехал дядя Яша и забрал его в Москву, выдержав девятый вал причитаний, обвинений и хороший скандал. Родители не хотели выпускать сына в большую жизнь. Пусть даже в саму Москву.

Апухтин легко поступил в Московский университет на юридический факультет, хотя конкурс был бешеный. Притом абитуриенты были все как на подбор – из рабочих, активистов-комсомольцев. А тут сын сапожника-индивидуала из-под Гомеля. Подкачало слегка происхождение.

Ничего, сдюжил. Сдал все экзамены только на пять. Проучился два курса на отлично. А потом в райкоме комсомола ему сказали, что пока этого за глаза хватит. И что стране фатально не хватает юристов – судей, юрисконсультов и особенно следователей. Вот тебе, товарищ Апухтин, комсомольская путевка. Иди, учись и служи.

Так он попал на краткосрочные курсы следователей. После которых получил направление в Свердловск. И в двадцать лет стал следователем.

Совсем мальчишка, да еще худенький, выглядящий непозволительно молодо, он отлично понимал, что вызывает к себе ироническое отношение со стороны старших товарищей. И еще осознавал, что убедить всех в том, что он не мальчишка, можно только делами.

Работая как вол, он быстро освоил азы профессии и как-то заматерел. Постепенно становился мастером своего дела. Вступил в коммунистическую партию. И нашел дорогого и любимого человека – Аглаю. Которой, кстати, тоже надо написать письмо.

Апухтин уже заклеивал конверт, когда в дверь его подвального кабинета постучали. И на пороге возник Васильев.

В поведении начальника уголовного розыска в последнее время прослеживались некоторые перемены. Сперва он заходил в этот кабинет бесцеремонно, без стука, просто толкая перед собой дверь так, что она все время грозила сорваться с петель. Но теперь пиетета в нем стало куда больше. Он, как настоящий профессионал, по достоинству оценил аналитические качества Апухтина. И сейчас прислушивался к нему, а часто и просто советовался по другим делам. Всерьез же зауважал, когда молодой оперативник, с полчаса поизучав материалы по убийству складского сторожа в станице Новотитаровской, выдал:

– По характеру ранений действовал человек маленького роста. Сначала ноги подрубил. А потом уже и закончил.

– Карлик, что ли? – удивился Васильев.

– Ну не карлик, – произнес Апухтин. – Но очень низкорослый. И работал левой рукой.

Через день, прошерстив станицу, оперативники нашли такого – перекати-поле, пьяницу и мелкого вора. И очень быстро изобличили его в убийстве. После этого Васильев пригласил Апухтина к себе в кабинет. Там они, как положено по традиции, опрокинули по стаканчику водки за хорошее раскрытие.

– Голова у тебя работает, Прокурор, – сказал начальник уголовного розыска. – А ноги и руки – это наше. И плечо подставим.

– Спасибо вам, – кивнул Апухтин.

– Вот что, давай-ка без церемоний, – поднял руку Васильев. – В розыске выкать не принято.

Апухтину стало как-то неудобно, врожденная интеллигентность и чувство иерархии восставали против такого панибратства с человеком старше по возрасту и выше по должностному положению, но он понимал, что таким образом ему демонстрируют – теперь он свой. И он кивнул:

– Хорошо, Василий Васильевич.

По указанию Державина они разработали очень подробный план агентурно-оперативных мероприятий и следственных действий по неустановленной бандшайке и вчера представили на суд руководства. Заместитель начальника ОГПУ ознакомился с ним и дал несколько вполне дельных советов, которые сразу показали в нем человека опытного и бывалого. Теперь оставалось дело за малым – выполнить план да поймать эту шайку. То, что действовал не один человек, было видно по характеру и размаху совершенных преступлений.

Легко сказать – поймать. Сделать куда труднее. Иначе «бесов» изловили бы давным-давно. Судя по всему, душегубы они ушлые. И, значит, нужно понять их модель поведения. Проникнуться ей. Думать надо. Думать и еще раз думать.

Вот по поводу «подумать» и пришел сейчас Васильев.

– Итак, какие предварительные прикидки у нас по криминальному поведению «бесов»? – спросил он, освобождая от папок стул и усаживаясь на него.

– Думаю, они изначально рыскают в толчее вокзалов, станций, – сказал Апухтин. – Именно там присматривают приезжих крестьян.

– Как полагаешь, почему именно крестьян?

– Ну, это очевидно. Крестьянину легче задурить голову. Тот же рабочий – его городская беспокойная жизнь уже подвела к тому, чтобы быть готовым к любому подвоху. Он так просто не ведется на сладкие речи. С крестьянином же все легче. Испокон веков на Руси ему с земли семью прокормить трудно было, вот и ездил на заработки. Но городская и дорожная жизнь так для него и осталась загадкой. Растерявшийся от шумной вокзальной суматохи, он по наивности своей, сойдя с поезда, сразу и ведется на того, кто к нему подкатывает ласково и обещает помочь в его невзгоде. Ведь он привык, что на деревне всем миром вопросы решаются и православный православному всегда поможет. А тут случайный знакомец обещает на телеге до места довезти. Или с ночлегом подсобить.

– Или с работой, – кивнул Васильев.

– Или с работой. Главное, денег не просит. И знать не знает крестьянин, что перед ним вовсе не человек, а зверюга. И не улыбается тот ему, а просто оскаливается да присматривает жадным взором, что вскоре с трупа возьмет.

– Непонятен экономический аспект деятельности, – с сомнением произнес Васильев. – Много ли с такого путника возьмешь?

– А это как повезет. Некоторые крестьяне вообще обустраиваться на новом месте едут. И деньги при них водятся, чтобы на то самое первое обустройство хватило. Кроме того, «бесы» не брезгуют ничем. Даже нательное белье забирают.

– Да уж. Это не зверье. Это куда хуже.

– Вообще, крестьяне обладают не только наивностью, но и крайней подозрительностью, – продолжил свои умозаключения Апухтин. – И чтобы их так охмурять, нужно знать их психологию. Скорее всего, «бесы» сами из крестьян. А по тому, что убивают за мелочовку, видно, что намаялись с голодухи.

– Крестьяне убивают крестьян, – задумчиво произнес Васильев. – Поэтому мы и буксуем. Больше с городской швалью работаем.

– Но среди жертв попадаются и странные исключения. – Апухтин вынул из кипы папок на столе одну, открыл ее и продемонстрировал Васильеву фотографии с места происшествия. – Тихорецкий район. В 1929 году там обнаружили два мужских трупа. С типичными для нашей серии телесными повреждениями. Что необычно. Один убитый – крестьянин с Тверской губернии, выехал на заработки. А вот второй – птица более высокого полета.

Апухтин ткнул пальцем в фотографию обезображенного трупа с разбитой головой.

– Смотри, Василий Васильевич. Руки у него человека, не привыкшего к физическому труду. Да и по комплекции, ухоженности, похоже, горожанин. Притом далеко не из рабочих.

– И что? – недоуменно спросил Васильев. – Ну, пригласили по случаю «бесы» в компанию какого-то интеллигента, да еще и при деньгах. Предложили довезти до места. Да всех разом и положили.

– Может быть, – кивнул Апухтин. – Только личность этого «интеллигента» так и не удалось установить. Его дактилоскопическую карту в Москву посылали, в регистрационно-дактилоскопическое бюро НКВД. Но он у них по картотекам не числится.

– Да и леший с ним, – отмахнулся Васильев. – У нас еще десятки трупов, из них сколько неустановленных. Чего нам на этот отвлекаться?

– Так-то оно так, – согласился Апухтин, которого в этом факте что-то пока еще неясное тянуло за душу. – И все же надо попытаться установить его личность. Дактокарта в деле осталась. Разошлю ее в научно-технические отделы по всей стране. Пусть проверяют по местным дактилоскопическим учетам.

– А, – махнул рукой Васильев. – Ерундой маешься. Как по моему мнению, никакой тут особой зацепки. Зато мороки много. Столько времени и ресурсов на эти рассылки потратим. А ни времени, ни ресурсов, ни рабочих рук лишних у нас нет.

– То, что выбивается из схемы, может быть проколом убийц. И, чем черт не шутит, даст нам долгожданную зацепку, – упрямо произнес Апухтин.

Когда он что-то считал необходимым, сбить его с пути было не под силу никому.

– Делай, как считаешь нужным, – махнул рукой Васильев…

Глава 13
1925 год

В той вылазке Бекетов как-то очень удачно и быстро прибрал очередную женщину. Она, высокая, статная, в дорогой кацавейке – распашной короткой кофте, подбитой мехом – приехала на заработки из Московской губернии. И была, как все крестьяне, дезориентирована движением народа, множеством дорог, которые ведут неизвестно куда. Тут и подошел к ней добрый человек, по виду – сам из крестьян, но уже знающий большую жизнь.

Он привычно уболтал ее. Заманил вечером в подходящее место. Женщина оказалась отзывчивой и предлагала даже одарить его за помощь своими ласками. Но Бекетова не волновало ее тело. Заботило только то, сколько денег и добра он возьмет с этого самого тела.

Уведя ее подальше от чужих глаз, он сноровисто махнул «микстурой», обрывая жизнь и, как обычно, испытывая при этом пьянящее волнующее чувство. Навар оказался вполне приличным – женщина взяла с собой деньги на первоначальное обустройство, жилье и еду.

Он запихал всю ее одежду в объемную холщовую сумку – у него ничего не пропадало. И подался прочь.

Хотел тут же уехать по «железке». Но там на путях была авария. Поезда задерживались. Народ накапливался. Все были взвинченные перерывом в движении. И Бекетов тоже сильно нервничал. У него для волнения была куда более весомая причина, чем перспектива опоздать куда-то по делам и делишкам. Уходить с мест совершения преступлений нужно быстро. Пока тело ненароком не обнаружили и все не переполошились. Потому что потом милиция развивает бурную деятельность, начинает раскидывать свои сети, усиливать патрулирование, проверять подозрительных, а порой и вообще всех подряд. Так и попасться ненароком можно. От одной такой мысли его пробирал холодный пот.

Он занял место на свободной лавочке за дощатым служебным павильоном на платформе, мрачно озираясь вокруг. Вот сколько лет прошло после революции. Но как тогда огромная народная масса сдвинулась с места, так и мечется до сих пор, не в силах найти себе пристанище. Это мельтешение, кажется, будет вечным. Хотя, конечно, уже не такое, как в Гражданскую.

Вот и сейчас на платформе плотно толкались крестьянский люд и иноверцы, красноармейцы и вокзальные воришки. Правда, народ с каждым годом становился по внешнему виду куда приличнее. Теперь гораздо меньше оборванцев, истощенных голодом и странствиями. И уже такие обноски, как раньше, на людях не часто встретишь. Редкой птицей становились беспризорники, которые раньше кишмя кишели, как клопы на грязном постоялом дворе.

Вон важно прогуливается по платформе в сопровождении угодливой своры вальяжный пузатый и усатый субъект в шерстяном богатом костюме, жилетке, из карманчика которой свисает золотая цепочка часов. Поправляет тросточкой свою шляпу-котелок, презрительно оглядываясь вокруг. Этот из расплодившихся нэпманов. Ждет с нетерпением и раздражением опаздывающий скорый. Ему подавай купе, поскольку общий вагон уже ниже его достоинства. Ему от народа сиволапого надо бы подальше. Такой сытый новый хозяин жизни. Их уже и извозчики именуют по-старорежимному: «господа» и «ваше благородие».

Слышится возмущенный вопль курсирующей вдоль платформы торговки пирожками:

– А деньги, шаромыжник?!

– Господь подаст! – радостно отвечает развязный парень в брюках клеш, тельняшке и кепчонке-финке, засовывая в рот пирожок, который только что нагло стащил с короба торговки. Пара приятелей поддерживают его дружным наглым смехом.

Эти из новых персонажей – комичные, но и вместе с тем опасные. К середине двадцатых все города и вокзалы заполонила лузгающая семечки и будто одетая в единую униформу шпана. Такие барагозы всегда были готовы учудить непотребство, напасть, поколотить, полоснуть ножом, отжать у обывателя денежку на пропой или просто так, для радости души. Управы на них не было, да никто особо и не искал. Они новым властям социально близкие, а многие и вообще числились как пролетарии незнамо в каком колене.

Все это настолько привычно, настолько обыденно, что не стоит и обращать внимание. Поэтому Бекетов прикрыл глаза и погрузился в свои тревожные мысли, отключившись от окружающей суеты. И сам не заметил, как задремал чутким сном.

Проснулся оттого, что его ткнули в бок так, что он едва не подпрыгнул.

– Все «микстурой» пользуешься? – прозвучал вкрадчивый голос. – Сразу понял, что та женщина на просеке – твоя работа.

Бекетов окаменел на миг. Потом дернулся, попытавшись подняться с лавки. Но кто-то сильной рукой, как клещами, сжал его плечо и усадил обратно.

– Сиди тихо, дурак, – угрожающе прошипел взявший его в оборот человек. – Сдавать тебя не буду. Разговор есть.

В растерянном и растревоженном сознании Бекетова, наконец, все сложилось в единую картинку.

– А, ваше благородие, – негромко и зло произнес он.

– Перебили благородиев. Только товарищи остались, – хмыкнул бывший прапорщик, а потом боец заградительного железнодорожного отряда Кугель.

Некогда лощеный и аккуратный, эсер был теперь потрепан, задрипан, в залатанной бедной одежде. За те почти семь лет, что бывшие соратники не виделись, он сильно сдал и постарел. Щеки его впали и прочертились морщинами, черты лица заострились, как у лисы. И в глазах горел безумный и голодный огонек. Бекетов знал такое состояние. Сам еще недавно таким был.

– Неважно выглядишь… товарищ, – криво улыбнулся Бекетов.

– А все потому, что некоторым товарищам я совсем быть товарищем перестал, – усмехнулся эсер. – Есть претензии ко мне у советской власти. Приходится скрываться.

– И много этих самых, как они… претензий?

– Достаточно. Уже после того, как с тобой разошлись, и остались у меня тогда только злость да револьвер, покуролесил я, брат, на Дальнем Востоке. Душу отвел. А ты, значит, женщин «микстурой» пролечиваешь.

Бекетов ничего не ответил. Только съежился. Единственно, его успокоили слова Кугеля, что он сам на птичьих правах. Значит, не кликнет того милиционера в белом кителе, который время от времени обходит платформу.

– Да чего стесняешься, солдат, – ободряюще произнес Кугель. – В крови страна утонула. А скоро утонет весь мир. Смешно переходить через реку и не замочиться.

– В реке крови? – поцокал языком Бекетов. – Экие ты страшные вещи говоришь, ваше благородие.

– Для тебя страшные? – засмеялся Кугель. – В общем, так рассудим. Как вижу, у тебя жизнь наладилась. И понимаю, какими трудами. Совестить тебя не буду. Потому как дела ты творишь поганые. Но творить их нам отныне вместе.

– Что? – не поверил своим ушам разбойник.

– Работать я с тобой буду. Плечом к плечу.

– Это как – работать?

– Душегубствовать, – улыбнулся эсер.

– Это что же за работа такая? – иронически спросил Бекетов.

– Работа. Притом социально ответственная, как любят говорить большевики. – Кугель презрительно выпятил губу. – Работа по очищению мира от пережитков прошлого… От тупого стада…

Бекетов задумался. Потом кивнул. Ну а куда деваться? Припер его Кугель к стене. Если только заморочить ему голову да угостить при случае «микстурой». Но вряд ли он даст такую возможность, зная, с кем имеет дело. И свой любимый наган эсер наверняка прячет за пазухой. И вообще, не тягаться бывшему писарю с бравым прапорщиком.

Прикинув здраво сложившееся положение, Бекетов даже приободрился. Все ж в разбойном деле крепкое плечо сообщника рядом очень даже полезно. Вон сколько достойных целей пришлось упустить, потому что он с крепкими мужиками боялся связываться. А в компании с Кугелем все пойдет иначе. Тот хоть и выглядит голодным и потрепанным, но здоровья, силы и решительности у него на троих хватит. Полезный подельник. Ох какой полезный. И проверенный в деле. Как они в бытность свою в заградительном отряде тех «дворянчиков» порешили и сколько с них взяли – аж тепло на сердце от этого воспоминания.

Так что Бекетов радушно улыбнулся и воскликнул:

– А давай, господин товарищ прапорщик! Как встарь!

Кугель кивнул и откинулся на спинку скамейки. Его взгляд задумчиво устремился куда-то мимо открывавшегося с платформы городка с башенками пожарной каланчи и колоколенки. Смотрел он не вовне, а в себя, где клубились лишь тьма да неизвестность. Как-то странно у него в этот момент стало на душе. Он будто ощутил биение высшей силы, которая сталкивала раз за разом его с этим крестьянином. Ему всегда казалось, что их тянет друг к другу, как два разнополюсных намагниченных куска металла. Что они намертво связаны цепочкой, в которой причудливо переплетены звенья жизни и смерти.

Запыхтел, окутался паром и засвистел подкатывающий к платформе массивный паровоз с красной звездой на носу, тянущий восемь деревянных угловатых вагонов.

– Наш? – спросил Кугель.

– Мой, – поправил Бекетов.

– Наш. Приютишь же старого соратника по борьбе с саботажниками и спекулянтами. – В этой глумливой фразе Кугеля читалась не просьба, а утверждение.

– На время. Пока на ноги не встанешь, – поспешно уточнил Бекетов, которому вовсе не улыбалось сажать на свою шею такого постояльца.

– Вот и сговорились, Гордей.

Кугель мигом выкинул из головы все посторонние мысли и тревоги. Они по большому счету были просто ни о чем. Главное, что Бекетов вез его к себе в логово, где была чистая одежда, сытная еда и ночлег. В жизни начали вырисовываться хоть какие-то перспективы…