Текст книги "Жиган против банды"

– Конечно! – с достоинством отозвался он и продолжил как ни в чем не бывало: – Первый раз она едва не покончила с собой, когда узнала, что у отца есть любовница. Причем он встречался с ней еще до того, как умерла его жена, мать Светланы. Девочка едва оправилась от шока: ведь отец всегда был ее кумиром. По-моему, здесь уместно вспомнить Фрейда – сексуальная тяга к собственным родителям. Мы много говорили на эту тему, и я убедил девочку, что каждый человек имеет право на личную жизнь. В том числе и ее отец, который, как считала Светлана, должен был принадлежать только ей. Боюсь, я приводил не слишком веские аргументы – Светлана так и осталась при своем мнении. И тогда я познакомил ее с отцом Василием. Он ей сразу понравился, и Светлана мгновенно прониклась его идеями. Она изъявила желание поехать в лесную глухомань и несколько недель побыть там. Мне кажется, общение с отцом Василием пойдет ей на пользу. Он как раз тот человек, который ей нужен в этот сложный период жизни.

– Расскажите мне подробнее о той давней истории с суицидом, – попросил Константин.

Он был весьма удивлен, что генерал Клебаничев упустил этот факт из биографии дочери. Скорее всего тот сделал это намеренно, хотя, возможно, даже не подозревал, что его дочь когда-то пыталась покончить с собой.

– Вообще-то, это чужая тайна, – манерно начал Митя, – но я не давал слова держать ее в секрете. Короче, ее отец стал изменять матери, когда та находилась при смерти. Как все началось? Если верить словам Светланы, отец познакомился со своей будущей любовницей в больнице. Светлана упорно скрывает, кто эта женщина, хотя неоднократно встречалась с ней.

– Зачем?

– Не знаю. Наверное, чтобы поближе познакомиться. В общем, Света стала жутко ревновать отца. Устроила за ним слежку и в конце концов выяснила, с кем отец проводит долгие вечера. Затем набралась мужества и позвонила той женщине. Та пригласила Светку в кафе, якобы для того, чтобы поближе познакомиться. После того разговора Светка забралась в ванную и порезала себе вены. Слава богу, неглубоко, даже не пришлось вызывать «неотложку». Отец так ничего и не узнал об этом. Честно говоря, я вообще удивляюсь, что он так быстро среагировал на пропажу собственной дочери. Светлана была уверена, что папочка даже не заметит ее отсутствия… О, да мы почти приехали! Остановите, пожалуйста, здесь.

Константин притормозил у четырехэтажного кирпичного дома, возле которого стояло десятка два автомобилей – в основном «шестисотые» «Мерседесы» и джипы, вымытые и надраенные до блеска. Почти все автомобили были темными и с тонированными стеклами.

– Я скоро, – пообещал Митя, выбираясь из салона. – Только отгоню свою тачку на стоянку.

Миновав дорогие машины, он подошел к старому замызганному грязью «Форду», вытащил из кармана ключ и открыл дверцу.

В этот момент раздался оглушительный взрыв, а на том месте, где только что стоял автомобиль Мити, взвился огромный сноп огня…

Некоторое время Константин смотрел прямо перед собой, пытаясь понять: что же все-таки произошло? Через несколько мгновений до него начал медленно доходить смысл происходящего. Кто-то заложил в автомобиль журналиста взрывное устройство, которое сработало сразу, как только Митя забрался в салон. Сработало с огромной силой, и маловероятно, что журналист остался жив.

«Еще одна смерть, – констатировал Константин, и тут же у него в голове, словно потревоженный улей, зашевелились предположения: – Неужели Митя был прав и его коллегу застрелили по чистой случайности?.. Убедившись, что убили не того, кого следовало, киллеры вернулись и исправили ошибку. Все возможно, все возможно, тем более что доказательства налицо, – Константин повернул голову в сторону горящей машины. – Нет, я не должен оставаться здесь. Через несколько минут сюда приедет милиция, а у меня нет ни времени, ни желания выступать в роли свидетеля. Мне необходимо срочно связаться с генералом Клебаничевым и сообщить ему, что операция близится к концу. Осталось только отыскать убежище сектантов и вывезти оттуда девушку… Да, вывезти немедленно, потому что ее может постигнуть участь Мити».

Машина завелась легко, и Константин не спеша, дабы не привлекать внимания, выехал из переулка. Свернул направо, с силой надавил на педаль газа, на всякий случай бросив короткий взгляд в зеркало заднего вида.

Убедившись, что его никто не преследует, он вздохнул с облегчением.

«Значит, промежуточная цель – поселок Святово. Но вначале надо заехать в мастерскую и захватить кое-что из арсенала. Даже если в лесной глухомани собрались только раскаявшиеся грешники, иметь при себе оружие не помешает. Мало ли что может произойти по пути. Или когда я вместе с девушкой буду возвращаться назад… Да, не забыть бы предупредить генерала».

Но, к огромному разочарованию Константина, он так и не смог связаться с Клебаничевым в ближайшие полчаса – номер его сотового не отвечал.

В семнадцать тридцать Панфилов пересек Московскую кольцевую автодорогу и, решив, что позвонит генералу по дороге, направился по Ярославскому шоссе в сторону Сергиева Посада.

Глава 6

– Все это происходит, когда однажды ты вдруг начинаешь понимать, что уклад жизни, суждения людей твоего круга и твои собственные мысли лишь глубже закапывают тебя в твою яму. Прежний твой опыт и знания уже не в состоянии даже на шаг продвинуть тебя к истинному пониманию вещей. И тогда душа начинает искать возможности иного рода, которые помогли бы ответить на вопрос: «Кто я есть и к чему все это»? – Отец Василий пристально посмотрел в глаза своей новой подопечной. – Ведь и тебе пришлось пережить такие мгновения?

Та, потупив взгляд, молча кивнула.

– Этого не надо стыдиться и бояться, – отец Василий по-дружески улыбнулся. – Каждый из людей хотя бы раз в жизни пребывает в подобном состоянии. Но в отличие от тебя не каждый способен понять, что эти мгновения ниспосланы богом, который тем самым пытается приподнять завесу пред нашим взором и указать, насколько пагубным путем мы следуем. Как раз в тот момент, когда отчаяние достигает предела, и нисходит истинная милость господа. Это похоже на сцену, изображенную на плафоне Сикстинской капеллы, где руки, божья и человеческая, вот-вот соприкоснутся. «Ну, протяни же руку… услышь мой голос…» – говорит он.

Из груди девушки вырвалось едва слышное:

– Да…

Внезапно она вздрогнула, как будто испугавшись собственного голоса, и робко подняла на отца Василия глаза. В них читалось смятение.

– Не бойся себя, дитя мое, – успокаивающим, слегка сипловатым баритоном продолжил отец Василий. – Ведь твой голос идет от сердца. В нем нет фальши. Я чувствую это. Он сродни чистому источнику. Так почему же ты боишься этой чистоты? А-а-а, понимаю… Наверное, тебя, как и многих других, с самого детства пытались отучить и отлучить от этой божественной чистоты, подменяя истинные ценности фальшивыми, придуманными людьми.

– Меня всегда пугала мысль, что я никогда не смогу сказать другому человеку о том, что действительно думаю, что чувствую, что творится у меня в душе, – робко призналась девушка. – Всю жизнь меня учили лицемерить… Но я не хочу больше так жить. Именно поэтому я здесь. И пусть это решение внезапное, но оно твердое…

– Ты поступила мудро, – одобрительно кивнул отец Василий. – А что касается внезапности, то в этом нет ничего странного и твои опасения напрасны. Озарение всегда происходит внезапно. Вполне возможны даже мысли о том, что ты сходишь с ума. И что самое ужасное, находятся люди, которые охотно помогают тебе поверить в это «сумасшествие», а затем всеми силами пытаются упрятать тебя в соответствующее место. «Почему они так поступают?» – спрашиваешь ты. Потому что ты становишься неудобной для этих людей.

Отец Василий сделал паузу, давая девушке время осмыслить сказанное. Он продолжил свои рассуждения лишь после того, как почувствовал, что его слова проникли в самые глубины подсознания подопечной.

– Дело в том, что все вокруг верят только в одну реальность. Но ты уже не та. Внутри тебя происходит борьба двух начал. Одна твоя половина говорит: «Если ты не можешь быть такой, как все, значит, ты сошла с ума». А вторая: «Иди, иди! Ведь ты права!»

– Это так, – прошептала девушка. – Так было, но теперь, когда я здесь, я чувствую себя иначе… Совсем иначе.

– Верно, – поддержал ее отец Василий. – Все и должно быть иначе, если в момент озарения ты находишься в определенном состоянии и относишься к происходящему спокойно. Но это происходит лишь в том случае, если в тебе заложена опорная система знаний и если рядом есть кто-то еще, кто в состоянии понять тебя. Твои прежние друзья находятся во власти материального мира и не могут вырваться из него. Мир божественный им пока недоступен. Вот и получается, что вы ведете разговор на разных языках. Это грустно, но ты должна смириться с этим и относиться к своим заблудшим собратьям снисходительно. Ведь они не осознают, что творят. Но рано или поздно бог снимет пелену заблуждений с их глаз…

– Я очень надеюсь на это, – в голосе девушки уже не было прежнего напряжения. – Ведь обрести в сердце бога, значит, обрести себя. Теперь я знаю это точно. И никто не разубедит меня в этом. Никто!

– Несмотря на свой юный возраст, ты рассуждаешь, как разумный человек, – похвалил отец Василий. – Но не дай гордыне завладеть твоей душой. Ведь ты выдержала лишь первое испытание. Испытание соблазнами материального мира. Ты смогла сознательно отказаться от них и тем самым ступила на путь очищения.

– И мне не хочется возвращаться в прошлое. Тем более сейчас, когда я так близка к истинному пониманию вещей… – воодушевленно подхватила девушка.

Отец Василий поощряюще улыбнулся, сложил руки на груди и, воздев взор к небу, задумчиво проговорил:

– Я тебя прекрасно понимаю. Когда обретаешь чувство иной божественной реальности, это новое мироощущение начинает неизбежно и безвозвратно тебя притягивать, как мотылька – пламя.

Он опустил глаза и встретился с восторженным взглядом девушки. Его интонация стала еще более доверительной:

– Долго-долго, быть может, много жизней ты порхаешь вблизи и опаляешь себе крылышки. Но опаляются ли твои крылья, очищает ли тебя огонь или испепеляет, зависит только от того, кем ты себя считаешь… Так вот. Не бойся огня. Он может сжечь лишь груз твоих привязанностей, но тебя он не сожжет. Ведь ты воистину и есть огонь…

Мельком взглянув на часы, отец Василий грустно вздохнул и с сожалением развел руками:

– Увы, дитя мое, но больше времени я не могу уделить тебе. Надеюсь, я смог дать тебе пищу для размышлений. Дальше ты должна двигаться сама. Или вперед к богу, или отступить – только ты вправе решать это.

– Я уже все решила, – торопливо произнесла девушка. – Я хотела бы побыстрее приступить к практическим занятиям. Я чувствую в себе необычайную силу и хотела бы быть полезной…

– Об этом мы поговорим в следующий раз, – остановил ее отец Василий. – А сейчас ступай с богом и молись, ибо все начинается с молитвы…

Девушка покорно наклонила голову и, медленно повернувшись, направилась к выходу, плавно покачивая бедрами.

«Похоже, эта девочка настоящий подарок для нашей братии… – подумал он, наблюдая за движениями подопечной. – Ее преданность и самоотверженность выше всяких похвал. А ведь еще и недели не прошло с тех пор, как она появилась здесь…»

Подождав, когда за девушкой закроется дверь, отец Василий вздохнул и провел ладонью по сухим волосам, как бы поправляя прическу.

«Как-то жарко сегодня. Да и солнце как ненормальное…» – с неудовольствием подумал он и, резко повернувшись, поспешил к расположенной за алтарем двери.

За этой дверью располагалась небольшая комната, в которой он жил. Впрочем, эту комнату скорее можно было назвать каморкой – два на четыре метра, железная кровать, старый комод, потрескавшийся стол, книги, иконы. Тесно, не очень уютно, но зато скромно – как и положено монаху-отшельнику[1]1
  Представления автора о духовной жизни и православии оставляют желать лучшего и не имеют почти ничего общего с реальностью. (Прим. ред.)


[Закрыть].

Оказавшись в своей келье, отец Василий первым делом распахнул окно и полной грудью вдохнул суховатый, пропахший скошенными травами воздух. Осмотревшись и убедившись, что рядом и за окном никого нет, он сбросил с потного тела рясу, швырнул ее на спинку стула и прилег на кровать. Закрыв глаза, попытался расслабиться. Но не смог, почувствовав в горле неприятную резь. Не вставая с кровати, он протянул руку, нащупал на столе металлическую кружку и, зачерпнув из стоящего на табурете ведра воду, поднес кружку к пересохшим губам.

Утолив жажду, отец Василий уронил голову на подушку и уставился в потолок. Когда бессмысленное созерцание наполовину вбитого в дерево гвоздя его утомило, он машинально потянулся за лежавшей на краю стола Библией. Открыв ее наугад, принялся читать.

«И сделался я великим и богатым больше всех, бывших прежде меня в Иерусалиме; и мудрость моя пребывала со мною.

Чего бы глаза мои ни пожелали, я не отказывал им; не возбранял сердцу моему никакого веселия; потому что сердце мое радовалось во всех трудах моих. И это было моею долею от всех трудов моих…»

«Лет пять такой жизни, и любого съест хандра…» – подумалось вдруг отцу Василию.

В том, что его предположения были верными, он убедился, продолжив чтение.

«И оглянулся я на все дела мои, которые сделали руки мои, и на труд, которым трудился я, делая их: и вот все – суета и томление духа, и нет в них пользы под солнцем… – мудрствовал далее Екклесиаст. – И узнал я, что одна участь постигает всех…»

Ему вдруг стало скучно, а мысли потекли в совершенно другом направлении. Вспомнилась родная школа на окраине Ярославля, ненавистные учителя, сорванцы-дружки и розовощекие подруги…

«И кто бы из них мог представить, что я стану монахом! – подумал отец Василий и мысленно усмехнулся. – Впрочем, тогда, в середине восьмидесятых, все виделось иначе. Девочки-отличницы мечтали о поступлении в МГУ, надеялись встретить принца или по крайней мере перспективного парня, ну а потом, естественно, нарожать кучу милых детей. Но где они теперь, эти девочки-отличницы? В вонючих постелях тупых арабов уже заняли места более молодые… А ребята? Двое полегли в Чечне, еще двое кочуют по зонам. Остальные – самые что ни есть заурядные пьяницы… Правда, один, сынок директора завода, выбился в люди, но ненадолго. Оказался слишком честным или слишком жадным – за что и получил пулю в лоб… И если бы не божественное провидение – разве меня, ныне отца Василия, а тогда просто Ваську Панкратова, ждала лучшая доля?..»

Отец Василий не кривил душой – его судьбу действительно решил случай.

В школе Панкратов прослыл неисправимым авантюристом. Его всегда привлекали грандиозные неординарные проекты. Частенько автором таковых и являлся он сам. И хотя все его «большие дела» явно противоречили общепринятым нормам морали и вызывали у взрослых бурное негодование, среди своих товарищей он пользовался заслуженным уважением. Ну а его умение выпутаться из любого скандала и вовсе вызывало у знакомых ни с чем не сравнимую зависть. Панкратов от природы обладал недюжинным талантом убеждения и, когда того требовали обстоятельства, умело манипулировал людьми и фактами. Некоторые учителя в глубине души даже побаивались его и поэтому закрывали глаза на многие проделки Василия. У таланта всегда много врагов, и среди взрослых нашлись люди, которые попытались объявить ему войну. Самую настоящую.

Однажды после проведения крупномасштабной операции под кодовым названием «Черемушка», когда в учительской неизвестно каким образом оказался нервно-паралитический газ, за перевоспитание Васьки Панкратова решил серьезно взяться военрук. Убежденный в том, что самый надежный аргумент – сила, военрук «побеседовал» с Василием наедине, так сказать, тет-а-тет.

На следующий день Васька появился в школе с огромным синяком под правым глазом.

А через неделю военрук внезапно уволился. Почти никто не сомневался, что с позором покинуть школу отставному подполковнику помог Васька. Но прямых улик, как всегда, не было…

Даже сейчас, спустя годы, Василию было стыдно за эту и многие ей подобные не совсем красивые истории, но он особенно не корил себя, списывая все на молодость…

«Время было такое. Взрослые только и делали, что пахали на оборонку. Чего же можно было ждать от детей, проводивших столько времени у телевизора? Естественно, они тоже создавали свой неуязвимый мир и… своих врагов».

Несмотря на безусловный авторитет среди товарищей и умение великолепно решать вопросы стратегии и тактики, Василий не стал офицером. В отличие от своих друзей он и в мыслях не держал чего-либо подобного. Ведь всю предыдущую жизнь, если он и делал что-то незаурядное, то по вдохновению, как настоящий художник. Строгий порядок и дисциплина были его злейшими врагами. А уж о безмолвном подчинении чьей-либо воле и речи не могло быть…

Возможно, поэтому почетная срочная служба закончилась для него ровно через месяц после призыва. Для человека с его способностями прекратить мытарства, причем без всяких вредных для себя последствий, оказалось делом не таким уж и сложным.

И вот, оказавшись на воле и окончательно уверовав в свою исключительность, Панкратов подался завоевывать Москву. Решил не мелочиться, не разбрасываться талантищем по пустякам и… с первой попытки поступил в ГИТИС. Хотелось славы. Настоящей.

Миновал год, второй, третий. Но грянула перестройка. И вдруг на его глазах некогда незыблемый мир стал рассыпаться на бессмысленные и никому не нужные осколки. А то, что создавалось, мало походило на то, о чем он мечтал. Короли стали корольками, а российское киноискусство – самой заурядной чернухой. И что самое ужасное, было совершенно ясно, что ничего хорошего в будущем его не ожидает.

И тогда Панкратов запил. Каждое утро он, просыпаясь с больной головой, твердо говорил себе, что с завтрашнего дня начнет новую жизнь и… посылал однокурсника за пивом. После опохмелки все непотребные мысли куда-то улетучивались, и Васька, почувствовав себя гораздо увереннее, вставал, шел в магазин, покупал бутылку «чернил», и веселье продолжалось…

Неизвестно, чем бы все это окончилось, если бы не случайность. После одного из своих ночных похождений он, вдрызг пьяный, возвращался в общежитие и угодил прямо под колеса вырулившего из-за угла автомобиля. Похоже, водитель тоже был «тепленьким» и среагировал не сразу. В результате – реанимационное отделение.

Молодой организм оказался крепким, и Васька выжил. Через месяц-два зажила порванная селезенка, срослись переломанные ребра, исчезли синяки…

Когда же Василий наконец предстал перед своими друзьями-актерами, все вдруг поняли, что перед ними уже совершенно другой человек. С лица Василия исчезла прежняя надменная усмешка, он потерял всякий интерес к занятиям, наотрез отказывался от спиртного и старался избегать шумных компаний.

А еще через месяц, несмотря на уговоры коллег и преподавателей, ушел из ГИТИСа. Ушел, не сказав даже близкой подруге, где его искать.

Год о местопребывании Панкратова вообще никто не знал. Потом в актерскую среду просочились слухи о том, что Васька поступил в областную духовную семинарию. Когда же слухи подтвердились, всеобщее недоумение сменилось полным безразличием к его судьбе. Отныне его начали считать безвозвратно утраченным для общества. А кое-кто даже и порадовался – меньше конкурентов. Впрочем, самого Василия мнения его бывших друзей интересовали меньше всего. Он с головой ушел в религию и добился на этом поприще немалых успехов.

Его уникальный талант убеждать людей быстро оценило руководство семинарии. Василию даже доверили самостоятельно провести несколько лекций в местном университете, что само по себе было событием неординарным. На одной из таких лекций присутствовали и высокие гости из епархии, прослышавшие о необычайном даре молодого семинариста. После этого Василий получил «благословение» свыше и был приближен к влиятельным церковным кругам. Теперь он мог даже рассчитывать на аудиенцию представителей высшей иерархии.

Прошлое Василия Панкратова, казалось, осталось далеко позади. Впрочем, он ничуть не сожалел о прежней разухабистой актерской жизни. Тем более теперь, когда перед ним вдруг открылись ворота в новый, еще не изведанный мир. Но если раньше, в первые несколько лет пребывания в семинарии, он просто жил своей верой и старался постигнуть премудрости церковной жизни, то став «знаменитостью», вдруг почувствовал, что иерархи ждут от него большего.

Вскоре это ему дал понять сам митрополит.

– Пришло время посвятить себя не только богу, но и земным интересам церкви, – напрямую заявил он.

Василий не стал возражать и волей-неволей вынужден был приобщиться к «земным» делам. День за днем он терпеливо постигал «недуховные» сферы православия, часами просиживая в канцелярии владыки и выполняя деликатные поручения.

И чем дальше он продвигался в этом новом для себя направлении, тем отчетливее понимал, что церковь живет по тем же законам, что и государство. Причем все далеко не привлекательные стороны государства – политика, теневой бизнес, коррупция, связи с криминальным миром – присутствовали и в делах церковных. Как и государственные деятели, высшие представители духовенства были прекрасно осведомлены обо всем, что происходит на их делянке, и вполне сознательно шли на эти шаги. Ради чего? Да ради все той же личной корысти. Правда, как достопочтенные отцы тратили свои «кровные», Василий узнать так и не смог. Он успел добраться лишь до швейцарских счетов. Дальше его не пустили. За ослушание и чрезмерное любопытство Василий был строго наказан…

Несколько месяцев он провел в молитвах, лишенный всякой возможности общения с кем-либо. Василию ясно дали понять, что богом ему предопределена участь монаха-отшельника. То есть на всю оставшуюся жизнь – выражаясь языком рядовых граждан – камера-одиночка.

Такой поворот событий стал для него настоящим потрясением, а вера в безгрешность людей в рясах сменилась горестным разочарованием. Осталось лишь уповать на милость божью.

Молитвы молодого семинариста не пропали даром. Совершенно неожиданно, когда надеяться, казалось, было уже не на что, он получил высочайшее прощение и был рукоположен в иеромонаха.

В благодарность за это отцу Василию пришлось стать настоятелем в небольшой церквушке Николая Чудотворца, которая располагалась в глухой деревушке под Смоленском. И хотя назначение больше походило на ссылку, он был непомерно счастлив, что все закончилось именно таким образом.

«Во-первых, мне не придется покрывать чьи-то грязные дела и интрижки, – успокаивал себя он. – Во-вторых, я получаю свободу и вдобавок приход… А то, что деревенька отсутствует на карте, не беда. Это даже к лучшему – никто не будет совать нос в мою церковь и перекраивать все на свой лад. Следовательно, я смогу вести службу и строить взаимоотношения с паствой сообразно библейским заповедям и сообразно своему пониманию добродетели».

Однако, думая так, отец Василий ошибался. За ним был установлен строжайший контроль. Временами Панкратову даже казалось, что стены церкви и его дома имеют уши и глаза. Стоило ему только намекнуть кому-то о годах, проведенных в семинарии, как об этом тут же становилось известно в епархии. А на следующий день он уже получал предупреждение. Тем не менее его терпели. Ведь за короткий срок отцу Василию удалось невероятное – всеми забытую церквушку он превратил в одну из самых посещаемых в районе. О нем говорили не иначе, как о добрейшем и честнейшем человеке, который способен не только проникнуть в душу каждого, но и утешить в горестную минуту.

Но случайность вновь круто изменила жизнь иеромонаха Василия Панкратова.

Однажды во время утреннего богослужения, на дороге, ведущей к церкви, показалась колонна из пяти автомобилей во главе с «шестисотым» «Мерседесом». То ли случилась поломка, то ли путники сбились с пути, но состоятельные чужаки в конце концов оказались у церковной ограды.

Едва колонна остановилась, как водитель «шестисотого» пулей выскочил из салона и бросился к капоту. Приподнял его, а потом, растерянно осмотревшись по сторонам, принялся ковыряться в моторе. Пассажиры, видимо, решив, что пауза может затянуться, выбрались из салона и, пробираясь сквозь собравшуюся у входа толпу набожных бабок, направились в церковь. Следом за своими товарищами потянулись и некоторые из пассажиров, ехавшие в других машинах.

Для того чтобы удовлетворить свое любопытство, чужакам хватило десяти минут, и они вышли на улицу. В церкви остались лишь ехавший на заднем сиденье «шестисотого» пожилой худощавый мужчина в строгом сером костюме и двое неотступно сопровождавших его плечистых парней.

Несмотря на уговоры продолжить путь, худощавый пробыл в храме до конца службы, а потом пожелал лично побеседовать с иереем Василием. Телохранители тут же поспешили исполнить волю своего шефа и передали приглашение батюшке.

После богослужения отец Василий чувствовал себя уставшим. Тем не менее он согласился принять незнакомца. И отнюдь не квадратные челюсти верзил подтолкнули его к такому решению. В последнее время у отца Василия практически не было возможности поговорить с умным, образованным человеком. Мужчину же в сером костюме Василий заприметил сразу, едва тот вошел в церковь. Ухоженное лицо и проницательный взгляд указывали на то, что чужак явно не из категории простых смертных и, возможно, даже принадлежит к элитарной прослойке.

Несмотря на согласие отца Василия принять гостя у себя, тот предпочел побеседовать на свежем воздухе. Встретились они в небольшой обступавшей церковь рощице, среди могил полузаброшенного сельского кладбища.

Вначале разговор шел ни о чем. Потом, судя по появившейся на лице отца Василия легкой, едва уловимой улыбке, незнакомец отвешивал ему всевозможные комплименты.

Еще чуть позже они, глядя друг другу в глаза, остановились у одной из могил. Отец Василий был бледен. На лице же незнакомца заиграла дружеская улыбка. Он, выразительно жестикулируя, принялся что-то объяснять иерею. Тот лишь молча покачивал головой, устремив взгляд на могильный камень своего предшественника. Но чем больше говорил незнакомец, тем осмысленнее становился взгляд отца Василия. Вскоре монолог чужака перерос в некое подобие мирной беседы двух старых друзей.

Через полчаса, подняв клубы пыли, кортеж во главе с «шестисотым» покинул деревню…

Когда разговоры о странных визитерах начали затихать, однажды утром пришедшие на церковную службу бабульки вдруг обнаружили, что церковные двери заперты на тяжелый висячий замок. Не появился отец Василий и на следующий день. Каждый принялся трактовать это таинственное исчезновение в меру своей фантазии. Но, видимо, в церковных верхах точно знали, что произошло. Ведь не зря спустя неделю в главный архив патриархии отправились документы, свидетельствующие о том, что бывший иеромонах Василий Панкратов лишен священного сана.

Знал ли сам отец Василий о том, какой фурор произвело его исчезновение? Да, знал. И о лишении сана ему тоже было известно до мельчайших подробностей. Но его уже особенно не волновало, какие угрозы и проклятья сыплются в его адрес. Отныне он был свободен и счастлив, что «не имеет ничего общего с погрязшей в коррупции и лжи церковной братией».

Он возвратился в Москву «с твердым намерением всецело отдать себя борьбе за чистоту веры». По крайней мере, так он объяснил свое возвращение в столицу одному из бывших друзей.

– Но для этого нужны средства, – не без основания заметил тот.

– Они у меня уже есть, – гордо ответил отец Василий и, прочитав в глазах друга немой вопрос, пояснил: – Божественное провидение…

Поселившись в отеле, отец Василий с нетерпением принялся ожидать того момента, когда наконец начнет осуществляться предначертанная ему миссия. Через неделю к нему в гости заглянул его старый знакомый, тот самый мужчина, чей автомобиль «сломался» у церковной ограды.

Разговор длился около часа и, несмотря на некоторые расхождения во взглядах, закончился дружеским рукопожатием.

Отец Василий начал с общественных проповедей в московских молодежных клубах. Вскоре появились первые сторонники его веры, несколько отличающейся от постулатов православной церкви. Через пару недель знакомых лиц в залах стало больше. А еще чуть позже отец Василий уже мог, не колеблясь, разделить людей, посещавших его выступления, на истинно преданных и случайных.

Во время третьей встречи со своим потенциальным меценатом отец Василий чувствовал себя как никогда уверенно и в конце разговора с гордостью заявил, что располагает людьми, которые полностью разделяют его взгляды и готовы последовать за ним хоть на край света.

Это сообщения вызвало на лице собеседника нескрываемую улыбку удовлетворения. Он по-дружески похлопал отца Василия по плечу и коротко подвел итог:

– Ну, что ж, с богом, как говорится.

* * *

В первый день мая отец Василий и десять его последователей, взвалив на плечи увесистые рюкзаки, покинули многогрешную столицу и двинулись в направлении Ярославской области. Добравшись на перекладных до небольшого поселка Святово, пересели в три взятые напрокат моторные лодки и поплыли вверх по Нерли.

В Камышеве на берегу их поджидал проводник, весьма колоритный старичок с огромной седой бородой и выпученными глазами. Ко всеобщему разочарованию, он оказался глухонемым.

Но зато, судя по выразительным жестам, старичок великолепно знал реку и всю прибрежную местность.

Водная эпопея продолжалась еще полдня. Доплыв до притока с весьма странным названием Углас, свернули влево и лишь с наступлением сумерек наконец-то причалили к берегу.

Открывшаяся их взору местность казалась совершенно дикой – сплошная стена дремучих елей вперемежку с низкорослой ольхой. И никаких признаков жизни. Однако старик шел уверенно, не петляя, словно под его ногами лежала тропа. Это обнадеживало.

Вскоре он вывел всех на заброшенный хутор.

Первое, что бросилось в глаза – огромный полуразрушенный бревенчатый дом с провалившейся крышей. Рядом с ним – еще несколько таких же хилых, но более мелких построек. Однако беглецов это зрелище не привело в уныние. Скорее наоборот. Отсутствие всяких признаков цивилизации вызвало у них искренний восторг. Ведь это было именно то, что обещал им отец Василий и о чем они мечтали сами.

На этом месте и было решено основать нечто вроде скита или монастырского поселения.

Наступившую ночь встретили молитвой у костра.

А на следующее утро вовсю закипела работа. Начали с восстановления главного здания хутора. Работали на славу, не жалея сил. Это и понятно – строили храм. Храм, которому предстояло стать оплотом и символом новой веры.

На восстановление полуразрушенных построек ушло четыре недели. В общем-то, управились быстро. Все необходимые для работы инструменты – электропилы, столярка, канаты, гвозди и прочее были доставлены по реке катером. Что же касается икон и иной утвари, то все это прибыло вслед за сектантами на следующий день на лодке, которой управлял уже знакомый глухонемой старик. Передав багаж лично отцу Василию, старик, так и не сойдя на берег, отчалил. Весь скарб был тут же перенесен в палатку отца Василия. Эта палатка была самым надежным местом в лагере. Членам паствы вход в нее был строго воспрещен. Впрочем, нарушать этот запрет никто и не собирался.