Текст книги "Обряд на крови"

Назаров

Промаялся, промучился несколько невыносимо долгих, нескончаемых, словно резиновых, часов, да так и не сомкнул глаз. А потом плюнул на это безнадежное дело: «Раз уж попало что худое на ум – ни за что не отцепится. Так и будет долбить и долбить без конца и края. Никакого сна все равно не будет». Вылез из спальника, плотно скатал его, запихнул в рюкзак. Раздул почти потухший костер, подложил в него толстый обрубок сухостоины и, устроившись рядом на бревнышке, погрузился взглядом в ярко запылавший огонь. Сидел, подправляя обломанной веткой к кострищу отлетающие в стороны малиновые угольки, и терпеливо дожидался самим собой назначенного часа.

А Боря храпака давил отчаянно. Как отвалился на спину с вечера, так и не ворохнулся ни разу, не сменил положения: «Ну натуральный нанаец. И холод ему не помеха, и проблем у него, как видно, никаких. Да и вообще, похоже, ничего его за живое не берет, до кишок не пронимает. – Подумал и все же поправился, устыдившись: – Да нет. Неправда. Проблем и у него в семье – выше крыши. И с женой – грызня бесконечная, и дочка – язвочка еще та, давно уже от рук отбилась… Не в этом, конечно, дело. Просто у мужика, видать, такая редкая нервная организация. Принял горизонтальное положение и обо всем забыл мигом, все из головы выбросил. Война войной, обед – по расписанью. Повезло ему просто. Тут уж можно только позавидовать. По-белому, конечно. Не из злобы».

Отвернулся от продолжающего сладко, безмятежно почивать Кудряшова, вздохнул и снова погрузился в тяжелые размышления. А поводов для них у него было предостаточно, ведь не только Темкина беда в мозгах засела накрепко, тревожило, конечно, еще и другое: «Как же там завтра у нас все сложится? Да нет, уже не завтра, а сегодня? Неужели этот лихач отчаянный все-таки осмелится на курок надавить? А может, и нажать? За ним не заржавеет. Уж больно злобно он на нас зыркал исподлобья. Как какой-то загнанный подраненный веприна… И чего ему так сильно приспичило нас с Борисом связи лишать? Похоже, здесь дело не только в охоте? Может он действительно от ментов скрывается? Натворил каких-то темных делишек, а теперь в глухой тайге хоронится вместе со своими подельниками?.. Но на уголовника он вроде бы совсем не похож? Или похож? Да кто ж их разберет теперь? Иной раз с виду – такой милашка, что впору крылышки приделать да целовать его взасос от умиления, а на самом деле – урод уродом, у которого руки по локоть в кровище. Народ-то ото всей этой перестроечной свистопляски озверел вконец, слетел с катушек. Чуть что – сразу за оружие хватается, как будто другого аргумента в споре уже вообще не существует… Так, может, бросить все это к лешему, пока не поздно? Не стоит овчинка выделки? Зачем из-за каких-то там копеечных батареек под пули лезть?.. Ну вот. Опять душой кривишь? При чем тут эти батарейки? Все дело в принципе. Вот именно в нем-то все и дело. Один раз спустишь такое на тормозах – потом сам себя уважать перестанешь. Да и Борю сейчас уже ни за что не отзовешь. Вошел уже в раж, как псина вязкая. Раз уж ему шлея под хвост попала – все равно один на амбразуру попрется. И плевать он теперь хотел на какую-то там субординацию. Не первый раз уже такое случается. Проходили. Все равно же попрется. И один, в одиночку. Попрется и обязательно дров наломает… Эх блин, ситуация! Будь она неладна».

Растолкал Кудряшова в шестом часу. Позавтракали. Проверили оружие. Присыпали снегом кострище. Собрались в путь.

– Боря, – крепко придержал подчиненного за плечо, развернул к себе лицом и, пытливо глядя в его поблескивающие в темноте глаза, покачал головой, – только я тебя очень прошу – не пори горячку. Прежде чем сделать что-то, подумай хорошенько. Понял?

– Да ладно тебе, Михалыч, – отбрыкался тот. – Что ты меня за мальчишку-то держишь? Не беспокойся. Соображайка у меня еще варит. Мозги на месте. Еще фурычат понемногу. Не без этого.

– Ну смотри, Боря, смотри! Я на тебя надеюсь. Стрелять только в самом крайнем случае. Если уж действительно подопрет, если без этого обойтись никак нельзя будет. И то – только по конечностям. Никакого убоя, ясно? За решетку попасть ты, я думаю, не горишь особым желанием?

– Да понял я тебя, Михалыч, по-о-нял. Не волнуйся ты ради бога. Все нормально будет.

– Подберемся. Издалека внимательно осмотримся. Спокойно, как положено, помозгуем и только потом начинаем действовать.

– Ну естественно, шеф. Да прописные истины…

– Разоружаем их. Ты разоружаешь – я страхую. Вяжешь по рукам. Хорошо, надежно. У тебя там шнур капроновый с собой?

– Да с собой, конечно. Он у меня всегда с собой. По рукам вяжу и на один кукан цепляю, я все понял.

– И вот еще что…

– Ну?

– Если их там больше трех нарисуется – разворачиваемся и тихарем, молчком назад сдаем.

– Это еще почему?

– Да потому, Боря, потому! Потому что нам их еще с тобой больше семидесяти километров вдвоем по тайге конвоировать, пока нас охрана из заповедника не подхватит. Ты уж об этом не забывай, пожалуйста. А это как минимум – двое суток. В лучшем случае. И постоянно – глаз да глаз – за каждым. И днем и ночью.

– Да ладно. Там посмотрим. По обстановке.

– Да вот уж хрена лысого, Борис! Да ничего подобного! Никаких там «поглядим, посмотрим»! Или ты мне сейчас же это клятвенно обещаешь, или мы с тобой и с места не сдвигаемся!

– Ну хорошо, Михалыч. Хорошо. Уговорил, – на этот раз легко и без заминки согласился Кудряшов. – Я тебе это обещаю. Клятвенно. Доволен?

– Добро, – резюмировал Назаров, а внутри на этот счет все равно серьезные сомнения остались: «Да ни черта тебя, дурня вязкого, в азарте не удержишь. Не раз такое было. Ты же, как тот барбос бесшабашный – вцепился, взял по «месту» мертвой хваткой – и тут уж тебя и за хвост не оттянешь, хоть ты его по самый корень оборви».

Не торопясь, побрели гуськом. Бориса, как ни артачился, поставил позади себя. Пускай дорогой хоть немного дурной кураж собьет. Но это, правда, мало помогало. Все равно буквально к спине прилип, пыхтел вплотную, все время норовил на пятки наступить. «Ну все! Разобрало его! Пошел гон! Теперь уже не успокоится. Хоть ты его стреножь, как жеребца гонористого. Хоть каждые пять минут привал устраивай, – косился недовольно на Кудряшова и все чаще озабоченно на небо посматривал: – А ведь совсем захмарилось. Затянуло накрепко. Ни одной звезды не видно. Определенно – опять снег повалит. И, должно быть, скоро… А, может, оно и к лучшему? Если бы еще к тому же и завьюжило порядком да замело бы все следы к едрене фене… Вот тогда бы точно веский повод появился, для того чтобы от этой глупой затеи с чистой совестью отказаться. Глядишь, и Боря бы тогда со мною согласился», – закралась в душу робкая, зыбкая надежда. Уж очень не хотелось почему-то в этот раз в опасную передрягу ввязываться. Интуиция настойчиво подсказывала, что ни в коем случае не следует этого делать. А ей он привык доверять. Ни разу еще сбою не давала.

Вот и теперь не подвела. Не обманула.

Попал на ухо какой-то короткий неясный, непонятно откуда изошедший звук. Как будто где-то недалеко в пустой котелок легонько дюбнули. Замедлил шаг, прислушиваясь. Уже решил остановиться, когда Кудряшов неожиданно охнул и всей тяжестью навалился на спину. Сграбастал за одежду и потащил за собой на снег. Грохнулись и замерли в обнимку, но через несколько секунд выпустили друг дружку из объятий, отпрянули и зажали в руках оружие.

– Ты чего, Борь? – шепнул, сглотнув застрявший в горле комок.

– Тут это, шеф… Кажется, меня… немного зацепило? – с ноткой удивления в голосе хрипловато откликнулся Кудряшов.

– Куда?!

– Да в левое плечо. Но, похоже, не сильно. Просто мышцы сбоку продырявил. Кости точно не з-задело. Рукою двигаю. Ссвободно.

– Ну ё-моё! Вот говорил же я тебе! Ну вот, как чувствовал… Так. Давай-ка быстро вон за ту куртинку переползаем. Откуда он стрелял? Сзади?

– Да вроде как сзади ударило?

– Уходим в перекат, не поднимаясь. Сможешь?

– Смогу, конечно. Ерунда. Царапина.

– Тогда давай по команде. Раз, два… Двинули!

В несколько приемов перекатились, перекинулись за узкую гривку тонкоствольных молодых осинок, которые с большой натяжкой можно было назвать деревьями, но поблизости все равно никакого другого подходящего укрытия не наблюдалось. Как назло. Одни низкорослые жидкие кустики.

– Дай-ка посмотрю! – расстегнул на Боре куртку, запустил под нее руку, и сразу пересохло во рту – она тут же стала по локоть мокрой от горячей, обильно вытекающей из раны крови. – Надо тебя немедленно перевязывать! И руку жгутом перетянуть.

– Подожди, Михалыч, – хрипнул в ответ Кудряшов, – не сейчас…

– Чего ждать-то, Боря?! Нечего тут ждать. Ты же кровью истечешь…

– Подожди, говорю. Подождем еще немного. Хоть пару минут. Может, он опять палить начнет. Тогда мы его запросто по вспышке снимем.

Подхватив оружие, осторожно выглянув из-за гривки, застыли наизготовку. Но минуты тянулись, проползали одна за другой, а в лесу по-прежнему стояла полная, до звона в ушах, ни единым звуком не нарушаемая тишина.

– Нет, – сам же первым и потерял терпение Кудряшов. Видимо, боль уже грызанула его нешуточно – дыхание его стало сиплым и прерывистым. Но он все еще продолжал через силу бодрячка из себя корчить: – Не будет он, паскудник… больше стрелять. Точно не будет. Попугал, и харэ. В этом, я уверен, и вся з-задумка. Хотел бы убить – так сразу б и влепил в з-затылок. Или в спину – посередке. У него же ствол – толковый. Только идиот с такой машинки промахнется. И без ночника даже… А ведь он, Михалыч, мог его уже и прицепить, если до своих… с-с-смотался?

– Все, Борис. Заканчивай языком молоть. Сейчас вон туда, поглубже в лощинку, переберемся. Перевяжу тебя и промедол уколю, – сказал Назаров и в пот его бросило: «А есть ли он в аптечке, промедол-то этот? Не выкинул ли я его часом? Ведь там же срок хранения вроде давным-давно истек? – И тут же следом еще одной хлесткой и очень своевременной мыслишкой ожгло, как раскаленным угольком: – А почему же сзади-то стрелял? Он что, всю ночь нас на засидке караулил? По ходу где-то скинулся на сторону и вкругаля к следам своим вернулся? Да ну. Не может быть такого. Да мы бы с Борей его соступ моментально срисовали. А ведь не было никакого соступа? Да точно ж не было! Да ни единого! Одна прямая и ровнехонькая стежка!»

Андрей

Проворочался рядом с Семенычем на хрустком пахучем пружинистом лапнике – и ни в одном глазу. Тихонько поднялся, стараясь не потревожить старика, беспрестанно вздрагивающего, постанывающего в тревожном зыбком сне, поплотнее подоткнул ему ватник под больную спину, а потом еще и своим бушлатом поверху прикрыл. Подложил в костер обломков сухостоя и уселся на придвинутую к огню скользкую и гладкую, как огромная обглоданная костомаха, валежину.

Айкин так и не прилег. Как отошел в сторонку еще с вечера, ошарашенный новым горьким для себя открытием, так и просидел всю ночь поодаль в одиночестве, нахохлившись, как озябший, побитый морозом воробей. И, стоило прикоснуться взглядом к его смазанной темнотой сгорбленной, застывшей в полной неподвижности фигурке, как тотчас опять полоснуло острой жалостью: «Вот уж действительно, угораздило мужика, так угораздило. Ничего не скажешь. А ведь, похоже, человек-то неплохой? По крайней мере – точно незлобивый». Вздохнул, покачал сочувственно головой, но мысли тут же на другое свернули, на то, что давно свербило и свербило: «А ведь никак нельзя их к Елизару вести. Ни в коем случае… Но и свернуть нельзя. Вот же незадача… Выбросить бы прямо сейчас, немедленно, ко всем чертям собачьим все эти их жучки-паучки вонючие да просто выскользнуть, выпасть из поля их зрения, исчезнуть, раствориться в тайге бесследно? Да можно, конечно. Да легче легкого! Ничто ведь, в принципе, и не мешает по большому счету? Но… это только в принципе… А как на самом деле?.. А ты, Санек, корешок мой «верный и проверенный», и на этот раз отнюдь не сплоховал, нигде ни в чем не просчитался? Как и всегда, предельно грамотно все по полочкам расставил? Знаешь ведь, что ни за что не отступлю, не отступлюсь? Знаешь ведь, сволочь, мою натуру?! Знаешь, знаешь!.. Да ну и ладно. Стал быть – по рукам, «братишка»… Можешь считать, что я по-прежнему – в игре. В твоей игре. В твоей! Считай, что вызов принял… Да пусть пока – по-твоему. Пускай. А дальше… Не нам с тобой, в конце концов, решать, как карта ляжет, как партия в итоге сложится».

Дико курнуть захотелось. Да хоть бы парочку затяжек! Хотя б какой завалящий чинарик добить до ногтя… Но все запасы курева давно иссякли. Ну не сгребать же крошки по карманам!

Оторвал взгляд от разгоревшегося, жарко полыхающего костра и посверлил ночную темень переполненными ненавистью глазами: «И где ж ты прячешься, сучонок? Где?.. Да где-то ведь совсем рядышком. Совсем. Нутром чую! Буквально по пятам за нами ходишь. Вот знать бы еще – один ты или нет? – Озадачился, но, поразмыслив накоротке, с едким сарказмом усмехнулся: – Да не-е-ет… Почти уверен, что один. Я ж тебя тоже, май бьютыфул френд, неплохо изучил, не первый денек-то знаю. Да знаю, как облупленного! Ты же у нас – терминатор, блин, в натуре! Не нужны тебе и на дух никакие помощнички. Да и какие мы, к лешему, для тебя противники – дедок малосильный да капитанишка картофельный, как в том совковом старом фильме? Да на твоем фоне я же просто какой-то зеленый салажонок-неумеха, пороха не нюхавший. Так только – на один зубок тебе, как вошка мелкая! Да ты же нас, естественно, одним мизинцем! Да и кержаков всех этих, толстовцев малохольных, на своем непротивлении злу насилием повернутых – ясный ж перец! – Распалился, дошел почти до точки каления, но, спохватившись, жестко и справедливо себя упрекнул: – Да так ведь и есть на самом деле. Заводишь себя, как мальчишка перед драчкой, самым примитивным детским способом вместо того, чтобы трезво, спокойно все осмыслить… А Санек, как ни крути, действительно неслабый профи. Этого у него не отнимешь. И на кривой кобылке его не объедешь, как какого-нибудь недоделанного бандюка из приисковой охраны. И на одной голой благородной злости, пусть даже просто беспредельной, у него, естественно, не выиграть. Да никак и ни за что не выйдет!»

Плотно прикрыл веки. Посидел с минуту, волевым усилием приводя башку в порядок. И только окончательно задушив в себе расходившиеся эмоции, пустился в неторопливые и обстоятельные мысленные рассуждения: «Значит, так… С Семенычем я, конечно разойтись не могу. На такой примитив, Санек, не купится. Дохлый номер. Не рванется он сразу же за мной. Сначала спокойно старика убьет, а потом только на мой след вернется… До того момента, пока мы первую часть его плана не выполним, пока до старого места скита под его присмотром не дотопаем, он, естественно, из дебрей даже носа не покажет. Это уж – и к бабке не ходить. Так и будет в отдалении за нами тащиться, выдерживая безопасную дистанцию… А поэтому идти нам туда придется однозначно. По-любому придется. Это как вроде само собой разумеется. А значит… значит, так мы и поступим. Так и сделаем… Это, будем считать, – дело решенное. А вот там… Там я должен буду устроить какую-то очень хитрую, очень тонкую, совсем не читаемую провокацию. Должен буду, демонстративно избавившись от всех «мачков», выкинув еще какую-то злонамеренную и дико раздражающую его бяку, заставить его поверить в то, что мы, найдя и прочитав оставленное для меня Глушино послание, действительно решили резко оторваться… То есть надо будет каким-то хитрым способом вынудить его резко сократить дистанцию и с нами сблизиться. Да настолько сблизиться, чтобы его ненаглядная харя в моем прицеле замаячила… Это, конечно, задачка не из легких. Отнюдь не легкая, но все-таки надеюсь – выполнимая. Даст бог, я что-нибудь придумаю. Да просто обязан придумать… И время пока еще терпит. Немного, но все-таки есть еще в запасе. До старого скита – не меньше суток хода… Только бы не плутануть где по глупости… Да нет, не должен вроде бы? Кажется, от тех двух дальних спаренных островерхих сопочек, которые я засветло приметил, как раз и начинается та стародавняя кержацкая лудёва? По крайней мере – очень на то похоже. Да и в направлении нужном – точно на северо-западе. – Додумал, закончил мысль, и снова будто обручем стальным перехватило горло: – Эх, Семеныч, Семеныч! И как же тебя, родной ты мой, из этой кровавой драчки вывести? Из этой игры смертельно опасной? И под пули с собой тащить нельзя, и оставить без опеки. Ведь не пощадит он тебя. Не посмотрит, что старик… Нет, не пощадит. Ему, похоже, теперь уже абсолютно без разницы, кто перед ним – старик, или женщина, или сосунок малолетний. У него, как видно, после Афгана начисто крышу снесло, окончательно мозги переклинило. Да он же уже, если разобраться, по большому счету и не человек вовсе. Одна пустая оболочка. Да, попросту – машина для убийства! Бездушная и бессердечная!.. Ну вот. Опять заводишься? А это ведь последнее дело. Отсюда – шаг до поражения… Ну-ка, давай, парень, заканчивай уже. Соберись. Возьми себя в руки. Немедленно. В этом-то твоя главная задачка и состоит, чтобы, самому оставаясь спокойным и сосредоточенным, его в нужный момент заставить из себя выйти, буквально довести до умопомрачения, чтобы ему беспредельной злостью глаза застило. Это же его единственное уязвимое место, его пята ахиллесова. Ну как тогда, в поезде… Его до дикого озверения довести надо, но самому при этом полное хладнокровие сохранить. А потому… Потому нельзя ни на минуту голову терять. Ни на одну минуту! Ни в коем случае. Ни при каком раскладе. Если ты, конечно, действительно намерен выиграть. Если уж действительно намерен…»

Мостовой вздрогнул от неожиданного чужого прикосновения. Кожу плеча будто ожгло через тонкую ткань энцефалитки. Резко отшатнулся, вскинул голову. Рядом, пригнувшись, стоял Айкин, смущенно переминаясь с ноги на ногу. Погруженный в свои мысли, Андрей даже не заметил, как тот подобрался.

– Что… Аким? – нахмурился. – Чего ты хочешь?

– Дальше… я с вами пойду? Возьмешь, Андрюха?

– Куда? – переспросил машинально.

– Все равно куда. С вами…

– Нет, конечно, – отрезал категорично, вникнув наконец в суть вопроса. – Это совершенно исключается.

– Почему? – заметно дрогнувшим голосом произнес Айкин. – Думаешь, я теперь совсем пропащий человек, да? – И, горестно вздохнув, отвернулся, пряча заблестевшие в глазах слезы. И, всхлипнув, чуть слышно выдавил из себя: – Да… Так и есть. Совсем худой. Правда.

– Да я же не о том, Аким, – стараясь сгладить возникшую неловкость, поспешил отозваться Андрей. – При чем тут это? – Сказал, а через мгновенье осознал, что своими последними словами окончательно добил растерявшегося, расстроенного ульчу.

Айкин шмыгнул носом, резким движением руки шуранул рукавом фуфайки по лицу и, быстрым шагом отойдя от костра, сорвал с ветки свой тощий солдатский сидор с явным намерением сиюминутно, немедленно отправиться в дорогу.

– Да подожди ты! – окликнул его Мостовой, поднимаясь на ноги. – Подожди, тебе говорю. Да стой ты, ей-богу! Куда ломанулся?

Айкин замер на месте. Застыл, не поднимая глаз от земли, крепко сжимая в опущенных руках лямки вещмешка.

– Ну что ты, прямо как ребенок малый, – с облегчением громко выдохнул Мостовой и, услышав, как потревоженный Семеныч беспокойно заворочался во сне, приложил палец к губам. – Тсс… Тихонько. Иди сюда, иди поближе. Иди, давай. Садись – поговорим.

Айкин немного помялся, но потом все же медленно и нерешительно вернулся к костру. Не приближаясь к Андрею, остановился в трех метрах от него, продолжая на всякий случай сжимать в руке свой походный сидор.

– Да ты садись, Аким. Садись ко мне поближе, – прошептал Андрей. – Давай, давай, а то мы деда с тобой разбудим.

Айкин подошел, присел на самый край валежины. Положил вещмешок на снег и молча протянул ладони к огню.

– Ты только не дергайся, пожалуйста, а внимательно меня послушай, – сказал Мостовой, выдержав минутную паузу. – С нами тебе идти, я считаю… очень опасно. Опасно, понимаешь?

– Почему опасно?

– Ну как же тебе объяснить-то попроще да покороче?.. Дело в том, что… за нами гонятся. Понимаешь?

– Кто за вами гонится?

– Да кто-кто… Бандиты. Дерьмовые люди. Очень дерьмовые… И с ними нам еще обязательно по-серьезному схлестнуться придется.

– …

– И все это, вполне вероятно, может для нас с дедом очень плохо закончиться…

– Ничего. Я вам помогать буду.

– Ой, бли-и-ин… Да чем же ты нам поможешь-то без оружия?

– Все равно помогу. Ты не думай. Я много могу помочь. Много разного…

– Сомневаюсь…

– Скажи лучше… что ты Акиму совсем не веришь. Зачем долго пустое говорить? – опять скуксился Айкин и, ухватив за лямку вещмешок, начал подниматься, слезать с валежины.

– Да постой ты, погоди, – придержал его за локоть Андрей, усадил обратно и с немалым усилием, но все-таки выдавил из себя, хоть на языке вертелось совсем другое – полностью противоположное. – Ладно. Хорошо. Считай – уговорил. Пойдешь с нами. – Сказал и подумал: «Черт с ним, пускай пока остается. Ну как тут ему откажешь? Пускай пока с нами… Но только до старого скита. Только… А там мы непременно с ним расстанемся. Как бы ни просил, ни клянчил. Еще не хватало и вовсе постороннего человека в наши дерьмовые кровавые игры втягивать. – Подумал, а через миг, словно обухом топора, в лоб ударило: – Так ведь, наверное, поздно уже?! Все – приехали! Амба! Санек же его однозначно срисовал! Моментально срисовал, в тот же миг, как только он к нам прибился. И теперь он его уже точно не отпустит. Ни за что не отпустит! Ни его, ни Семеныча!.. Господи, да что ж это за наказанье-то такое?! Я же уже для всех, кто со мной законтачит, как какой-то ящик Пандоры! Да просто исчадие бед настоящее!!!»

И дрожь пробежала по телу. И руки сжались в кулаки. Да так, что ногти в кожу впились. И тошнота нахлынула.