Текст книги "Обряд на крови"

Айкин

«Уй, как до речки еще далеко! Очень далеко! Сколько еще тащиться надо, пока свежей рыбкой пузо побалуешь, – старательно уводит Айкин мысли в сторону от плохого, а они все равно, как налимы скользкие, ползут и ползут обратно, назад заворачивают. И опять очень зябко ему становится, словно в ледяной воде искупался, когда представит себе на минутку, как худо сейчас душам его мамушки и братишки Болды. Как они мечутся неприкаянные в окружении злых и подлых нгэвэн[36]36
   Нгэвэн – плохие черти (ульчск.).


[Закрыть] и амба[37]37
   Амба – злые духи (ульчск.).


[Закрыть], жмутся друг к дружке в дырявом ветхом шалашике, голодные и продрогшие, застряв по его, Айкина, вине в промежуточном мире[38]38
   Промежуточный мир (алдан були) – место, куда, по ульчским преданиям, попадает не сопровожденная соответствующим образом душа. Она живет там в ветхом шалаше, испытывая всевозможные лишения, голод и холод.


[Закрыть]. – Ничего, ничего – потерпите! Потерпите совсем маленько. Скоро я к нашей дальней родне добреду. Совсем скоро дойду – уже через недельку. А там дядя Уза скоренько покамлает. Найдет ваши потерянные души. Найдет и переправит в були[39]39
   Були – загробный верхний мир (ульчск.).


[Закрыть]. Он сможет, он умеет. Он же настоящий касаты-шаман[40]40
   Касаты-шаман – очень сильный, признанный всеми шаман (ульчск.).


[Закрыть]. У него же свой хороший сильный аями[41]41
   Аями – дух-помощник и покровитель шамана, переходящий к нему по наследству (ульчск.).


[Закрыть] есть. Еще от дедушки к нему перешел… И мамушке с братишкой поможет, и мне мусу[42]42
   Муса – жизненная линия (ульчск.).


[Закрыть] исправит. Буду тогда совсем другой. Настоящим мусунчу[43]43
   Мусунчу – удачливый человек (ульчск.).


[Закрыть] буду».

Громкий шелестящий треск кустов заставил Айкина вздрогнуть и обрезать шаг. И рука сама собой инстинктивно кинулась на грудь, судорожно зашарила в поисках ремня от малопульки. Но не было там никакого ремня! Не было с собой никакого оружия! Только и осталось теперь, что окаменеть на месте дурак дураком, провожая переполненным жгучей досадой взглядом мелькающие в отдалении упитанные белоснежные козьи задки. Стоять и глупо облизываться вслед, как старый немощный побитый плешью колонок при виде шустрого бельчонка.

Присутствие в лесу чужаков Айкин еще издалека обнаружил. Сначала дымком от костра на него пахнуло, а чуть позже и тихий разговор расслышал. Пошел осторожно на звук и скоро увидел двух мужиков, сидящих у костра. Подобрался к ним поближе. Притаился за деревом: «На охотников не очень-то похожи? И одежда у них неправильная. И дедка сильно старый какой-то. Лицо чё-то у него белое совсем. Больной, наверно?.. Кто его знает, чё за люди такие?» Долго и пристально, сохраняя полную неподвижность, наблюдал за незнакомцами, не решаясь открыться. Но сильная тяга к человеческому общению после двухнедельных одиночных таежных скитаний все-таки страх пересилила. Пару раз тихонько кашлянул, чтобы заранее предупредить незнакомцев о своем приближении, вылез из-за дерева и несмело шагнул вперед.

Молодой мужик, услышав звук его шагов, встрепенулся, схватился за ружье, окатил совсем недружелюбным колючим взглядом. Таким холодным и пронзающим, что тут же у Айкина по спине мураши поскакали и в мозгах закрутилось: «Однако, злой он какой-то! Может зря я ему показался? Сейчас пальнет, и все!» На ходу инстинктивно пригнулся, втянул голову в плечи, и, запнувшись на попавшей под ногу коряжине, потерял равновесие и свалился в снег. Побарахтавшись, поднялся на коленки и, увидев направленный на него ружейный ствол, так и съежился в этом унизительном положении, не решаясь встать во весь рост, прикрываясь локтем: «Не надо меня стрелять! Не надо! Ты чё, с ума сошел, что ли? Чё я тебе плохого сделал?!» Подождал немного и робко, осторожно выглянул из-под руки.

Незнакомец по-прежнему находился все в той же напряженной враждебной позе, но ствол его оружия уже был слегка опущен к земле. Да и во взгляде его вроде как немножко посветлело, подобрело, что ли. По крайней мере, он уже не прошивал насквозь, не заставлял живот сжиматься и бурчать.

Айкин поднялся на ноги, все еще пошатываясь, как пьяный, после сильного перепуга, старательно пряча глаза, доковылял до костра и вытянул над огнем потрескавшиеся, черные от кедровой смолы ладони, как бы демонстрируя свое полное миролюбие и беспечность. «Чё-то замерз я, однако. Замерз маленько», – произнес с извинительной просящей интонацией, пытаясь таким нехитрым способом расположить к себе хмурых незнакомцев. Но его примитивная хитрость, тем не менее, сработала.

– Ты садись, милок. Садись – погрейся, – вполне приветливо, доброжелательно произнес старик, освобождая Айкину место на краешке придвинутой к костру толстой валежины. – Садись, садись. Не стесняйся.

Айкин не заставил себя долго ждать. Тут же примостился рядышком на бревне, открыто улыбнулся старику, показав свои крупные редкие зубы:

– Тебя, дедка, как звать? Меня Айкин. Аким по-вашему.

– А меня Иван Семеныч. Да можно просто Семеныч. Так привычнее. А его – Андрей… Далеко идешь-то?

– Далеко, однако. К родне в Отрадное, – еще не до конца придя в себя, справившись с волнением, слегка подрагивающим тонким голоском ответил Айкин, но, увидев, что молодой мужик вешает ружье на куст и тоже присаживается поодаль у костерка, уже совсем расслабленно, облегченно добавил: – Еще недельку топать. Мало. Совсем близко.

Старик хохотнул, но тут же охнул и сдвинул брови к переносице, поглаживая поясницу:

– Эдак у тебя ловко получается – то далеко, то близко? Это как посмотреть, что ли? С одного конца или с другого?

– Так, так, – согласно, просветлев лицом, закивал Айкин, принимая шутку. – Когда спешишь – шибко далеко выходит. А когда топаешь потихоньку – совсем близенько, совсем рядом получается… А ты, дедка, захворал, чё ли? Спина у тебя болит, да?

– Да прихватило немного. Ничего, расхожусь, бог даст. Мы уже с Андрюшкой калеными камушками погрели.

– Камешки – хорошо… но плохо, однако. Давай я тебя, дедка, правильно полечу?

– Так у нас же времени нет, а, Андрюш? – вопросительно глядя на молодого, сказал старик. – Скоро ж вечерять начнет, идти же надо?

– Ничего, Иван Семеныч, – откликнулся тот, – пусть полечит, если умеет. У них, говорят, это неплохо получается. Да и куда я с тобой таким пойду?

– Хорошо, хорошо, – радостно подскочил, засуетился Айкин, уловив из разговора мужиков, что никаких возражений от них не последует. – Надо тогда большой-большой костер жечь. Землю сильно греть надо. Потом ямку копать будем. Лечить тебя будем.

Вдвоем с молодым мужиком Андреем нарубили толстого ясеневого сухостоя, сложили его в громадную кучу и подожгли.

– Пока земелька греться будет, надо много-много еловых лапок натаскать, – оживленно проговорил Айкин и, первым отбежав на полста метров от пышущего невыносимым жаром огромного костра, смахнув топориком невысокую мохнатую елочку, принялся быстро обрубать с нее ветки и ломать самые тоненькие из них на мелкие кусочки.

Когда костер полностью прогорел, Айкин сдвинул горячие угли в сторону и начал копать яму на месте кострища, сноровисто ковыряя отмерзшую, оттаявшую землю выструганной из березки узкой заточенной лопаткой. Потом быстро сгреб в нее заранее заготовленную хвою и выдал команду Семенычу: «Снимай штаны, дедка. Полезай быстренько в середину». Усадив старика в яму, он присыпал его хвоей, обложил по кругу целыми еловыми лапами, а поверху на них еще и фуфайку расстелил. Теперь лечебное сооружение доходило старику до самых подмышек.

Управившись с делами, Айкин опустился рядышком с Семенычем на корточки, пытливо заглядывая ему в глаза:

– Ну как, дедка? Маленько припекает? – спросил через несколько минут.

– Да есть немножко. Как будто горчичниками по кругу облепили.

– Ничего, ничего, скоро хорошенько запечет. Скоро поможет. Так еще мой дедушка Монокто свою ревматизму лечил.

Через некоторое время Семеныч, закряхтел тихонько, зашевелился. Шумно задышал. У него на лбу густую испарину выбило.

Уложив безропотно перенесшего долгую «процедуру» деда на лапнике недалеко от снова заведенного костерка, Айкин нерешительно подошел к молодому мужику.

– Спасибо тебе, Аким, – сказал тот и, улыбнувшись, по-дружески похлопал доморощенного лекаря по спине. – Семенычу-то явно полегчало.

– Зачем спасибо, – сконфузился растерявшийся ульча. – Так же всегда надо, – пролепетал, – так же все делают.

– Надо бы чем-то тебя угостить, но у нас с собой, извини, ничего съестного нет. Ходил вот недавно на охоту, но ничего не подстрелил. Не подфартило.

– Почему не подстрелил? – недоверчиво, недоуменно покосился на него Айкин. – У тебя, чё ли, патронов нет?

– Да есть патроны, конечно. Просто ничего по пути не встретилось. Одного только кабанчика и видел. Стрелял по нему, но промахнулся. Точнее – не успел я его как следует на мушку взять. Стрелял уже фактически по пустому месту.

– Ну, тогда пойдем – убьем быстренько? – в предвкушении сытного ужина воодушевился Айкин. – Дедка, наверно, кушать хочет?

– Хочет, конечно, – усмехнулся мужик, с ходу раскусив, разгадав его маленькую хитрость.

– Тогда пойдем… пойдем, – смутился ульча, уронил взгляд на свои растоптанные торбаса, зачем-то оглядел их придирчиво со всех сторон и нахмурился, будто новую дырку на них обнаружил. – А Семеныч пускай пока еще маленько полежит. – Пробормотал, а про себя подумал: «Шибко умный он, однако! Сразу понял, что я тоже есть хочу. Ему врать, наверно, совсем нельзя. Ни за что его не обманешь».

Хорошо поохотились, скоренько. Долго зверя искать не пришлось. Уже на соседнем увале Айкин стронул с лежки и нагнал на ставшего на «номер» у входа в ложбинку Андрея устроившуюся на дневку одиночную козлуху. А уже через час томилось в заложенной плоскими камешками ямке под кострищем жаркое из свежей козлятины и доспевали нарезанные крупными кусками «шашлыки» на воткнутых в землю наклоненных к огню ивовых прутиках.

Хлопоча над приготовлением обеда, Айкин жмурился от удовольствия, посасывал язык и причмокивал – вдоволь напился теплой звериной крови, когда спускал ее из разваленной козлячьей брюшины. Напарник по охоте Андрей от этого вкусного и полезного «блюда» почему-то отказался, и Айкину досталось почти целых пол-литра аппетитной, пахучей, дымящейся на морозе юшки. Потому он уже не слишком сильно страдал от голода, ведь был почти наполовинку сыт.

Жаркое вышло на славу. Сверху покрыто темно-вишневой хрустящей корочкой, а внутри – мягкое и сочное – просто во рту таяло. И дедка с Андрюхой, уплетая с большим аппетитом, не уставали его нахваливать, чем только все больше вводили Айкина в краску. «Зачем столько ненужных слов говорить? – с легкой досадой думал он. – Зачем их напрасно тратить? Разве и так без слов не ясно? Это только бабам позволено трещать без умолку, как каким-то глупым сорокам».

И еще больше обескуражил его Андрей, когда прямо, без околичностей спросил, откуда у него взялся такой большой синяк под глазом, кто его так сильно разукрасил. Так и застыл Айкин с открытым ртом, едва не подавившись куском непережеванной козлятины. А в голове крутилось: «А-на-на, разве ж можно самому у человека такое спрашивать?» Долго молчал, но потом все-таки решился поведать новым знакомцам о своих злоключениях без всякой утайки: «Этот молодой и шибко умный мужик все равно меня раскусит, все равно поймет, что вру. Лучше уж сразу рассказать ему обо всем, как на самом деле было. Да и зачем обижать хороших людей? Опять против себя настраивать? Подумают еще, что я плохой человек, что я что-то плохое против них задумал».

Рассказал все, что помнил. Без утайки. Как отмечали дома чуть ли не всем поселком удачную охоту, как кричал на него потом одуревший братишка Болда… Как, немножко очухавшись, но все еще сильно под балдой, прокрался на свое сгоревшее подворье и долго ошарашенно лупал глазами на торчащую посередине пепелища голую и страшную печную трубу. Как потом снова пил водку у приютившего его старого собутыльника нанайца Мишки. Как слушал в пьяном угаре вполуха рассказ корефана о чьих-то страшных кровавых приключениях, о наехавших в поселок ментах. Как проснулся потом под вечер в тайге с Мишкиным рыбацким вещмешком, с разламывающейся с похмелюги башкой и пялился на него, ничего не соображая… Как потом добирался на перекладных до Хабары. Как ехал на попутном «КамАЗе». Как вылез на Хехцире. Как потом долго и упорно топал по тайге, постепенно прозревая…

Мужики слушали откровения Айкина очень внимательно. Молча, не перебивая. И только, когда он закончил свой рассказ, старик положил свою теплую сухую руку на его коленку, заглянул в глаза и покачал головой:

– Ну и наворочал ты делов, Акимушка. Страшное дело, чего натворил. А все ж эта водка проклятущая. Будь она неладна… Так теперь же тебе, получается, и к родне-то нельзя…

– Почему нельзя?

– Да потому. Потому, что тебя там тоже искать почнут.

– Конечно, будут, – подключился Андрей. – На тебя уже точно и в Приморье ориентировку отправили. И в Отрадное, в первую очередь, если у тебя там родня проживает. Да и во все места, где есть вероятность того, что ты там объявишься. Понимаешь?

Понять-то, он понял. Чего ж не понять? Не совсем еще глупый, однако. Но как же принять такое? Как привыкнуть к этой худой, чернющей, как сажа, мысли? Ведь по всему выходит теперь, что и идти-то ему больше некуда. Совсем некуда, сколько лоб ни три…

Сидит Айкин, как дряхлый старик, сгорбившись, глядит в огонь широко открытыми, но совсем незрячими глазами. Глядит и шепчет еле слышно: «И что же мне делать теперь? Что?! Я же совсем не знаю! Ничего не знаю. Я же – простой парень… совсем простой парень, а не какой-то шибко умный исачила?!»[44]44
   Исачила – ясновидящий (ульчск.).


[Закрыть]

Славкин

Сумерки сгущались быстро. На глазах. Уже через двадцать минут после захода солнца вокруг стояла полная темень. Такая плотная и непробиваемая взглядом, что хоть ножом ее режь. И только от свежевыпавшего снега в свете чахлых невзрачных звезд исходило слабое размытое сияние, как на жиденько подсвеченном танцполе в каком-нибудь захолустном «суперклубе» для местной «крутой» шушерни.

Славкин достал планшет, открыл закладку с электронной картой и отметил со смешанным чувством удовлетворения и досады: «Все. Уже час, как без движения. Явно на ночевку расположились. И это вроде бы неплохо. Вроде. С одной стороны. И я сегодня немного сосну. Все-таки семь часов за трое суток – маловато будет. Не тот возраст. Себя-то не обманешь… А вообще, Андрюха, что-то ты не слишком пока торопишься? Не больно-то жаждешь, как видно, свою ядреную кержачку облобызать да оприходовать? Придется завтра тебя, парень, как-то подстегнуть, ускорения тебе придать. Еще не знаю как, но что-нибудь придумаем. Слегка тебе касторкой задницу подмажем, как тогда в гарнизоне. Нет у меня ни малейшего желания неделями тут за тобой по дебрям тыркаться. На хрен мне такое затяжное беспонтовое «сафари»?»

Неожиданно мысли свернули на Илью: «Просек, волчара, или нет, что я один, без него, соскакивать собрался? Клюнет на эти сраные алмазы из лаборатории? По его понятиям вроде я просто обязан за ними вернуться? Там же, по самым скромным подсчетам, по четыреста штук зеленых на каждого, а это вполне солидный куш? По крайней мере – на пару-тройку лет вполне безбедной жизни?.. Нет, все-таки, похоже, почувствовал неладное? Недаром же усиленно пытался мне Ваську всучить, для контроля на загривок подвесить. У него ведь нюх звериный. Он ведь любой подвох за версту чует. Не один десяток раз имел возможность в этом убедиться. Ну вот хотя бы как тогда в Кули-Ишане…

Произнес мысленно, и тут же снова словно ослепило, опалило раскаленным солнцем и заколыхалось, заходило смутными расплывчатыми волнами в знойном мареве раскинутое по сторонам безбрежное море каменных хребтов. И заскрипела на зубах тонкая и вязкая, как цемент, вездесущая афганская пыль…

Разведгруппа скрытно выдвинулась к окраине кишлака в самое чумное пекло – вскоре после полудня. Полученная от хадовцев[45]45
   Х А Д – афганская госбезопасность.


[Закрыть] информация, как и всегда, была расплывчатой и неполной: то ли «стопроцентно» существующий склад с оружием находится непосредственно в указанном ими стоящем на отшибе дувале, что представлялось почти невероятным, то ли на небольшом удалении от кишлака, в одной из окрестных пещер. И только одно из их утверждений было вполне конкретным и категоричным: хозяин дувала прекрасно осведомлен о том, как добраться к этому хорошо замаскированному «схрону». Поэтому душару надо было однозначно брать за бары, быстро и эффективно колоть, ломать, чтобы использовать в дальнейшем в качестве проводника. В общем-то все, как обычно, за исключением того, что в этот раз группе, согласно приказу, по каким-то «гениальным» соображениям начальства, надлежало действовать в светлое время. А какого черта, спрашивается, копья ломать, подвергать людей неоправданному риску, если на ближайшие сутки все равно запланирована широкомасштабная войсковая операция по зачистке кишлака. И тряси тогда этого угрюмого басмача в свое удовольствие. Только уже спокойно и методично, без суеты, с максимальным шансом на успех и минимальным – схлопотать в лобешник пулю. Но начальству, видимо, виднее. Оно ведь, как известно, к «небесам» поближе.

Как только группа рассредоточилась и взяла под контроль прилегающую к дому территорию и шедший первым номером Илья потянул на себя скрипучую покосившуюся дверь, из дверного проема наружу вырвались, словно пар из бани, клубы белого опиумного дыма. И тут же перехватило дыхание, и на языке появилась терпкая вяжущая сладость.

Картинка глазам предстала еще та – практически пустая нищая лачуга с корявыми, заросшими паутиной серыми, лет сто назад беленными стенами. На широкой заскорузлой от грязи затертой свалявшейся кошме, расстеленной на неровном глиняном полу за очагом, расположилась живописная семейка. Замурзанный и сопливый, голозадый пацаненок в короткой распашонке, лет двух-трех, с рахитичной головешкой и неестественно красными диатезными щеками, сухонькая остроносая бабка в нелепом цветастом платке, широченных шальварах и длинной стеганой рубахе и седобородый старик-доходяга в белой чалме, камисе[46]46
   Камис – длинная свободная афганская рубаха до колен или ниже, обычно из хлопчатобумажной ткани.


[Закрыть] и партугах[47]47
   Партуги – традиционные широкие штаны.


[Закрыть], похожий на обтянутый желтушной кожей живой скелет. Бабка, примостив под щеку сложенные ладошки, блаженно прикорнула на краешке покрытой жирными черными разводами подушки. А дед был занят тем, что медленно, заторможенно выколупывал из длинной деревянной курительной трубки с ярко-синим пластмассовым мундштуком и массивным черным набалдашником остатки опия.

Никто из них на появление в доме чужаков никак не отреагировал, и стало очевидным, что все они, включая мелкого, – глубоко под кайфом, в капитальном улете, и все происходящее вокруг им в данный момент – вообще по барабану.

– Ё…й кот, – прорычал Илья. – Похоже, нас опять мордой в дерьмо за…ли!

Он, естественно, имел в виду сложившуюся ситуацию, но после его слов так и шибануло с разлета в нос омерзительным запахом годами не мытого человеческого тела и разнообразной степени свежести экскрементов, как из нечищенного, забитого под самое очко деревенского нужника. Даже насквозь пропитавший застоялый воздух лачуги опиумный дух не смог заглушить эту исходящую от духовской семейки нестерпимую вонь.

– Один хрен, работаем, – не глядя на Илью, отдал команду и, подождав несколько секунд, пока бойцы приступят к шмону, подошел к старику вплотную. – Четурасти! Хубасти[48]48
   Четурасти! Хубасти? – приветствие-расспрос, аналог русского «Привет! Как жизнь? Как дела?» (дари).


[Закрыть], бобо[49]49
   Бобо – старик (дари).


[Закрыть]?! – рявкнул ему прямо в ухо, резко пригнувшись, чтобы на всякий случай все-таки проверить его рефлексы. Но старый чмошник на это даже бровью не повел. Так и продолжал в полной прострации тупо и методично ковыряться в своей курительной трубке, счищая куском проволоки на погнутый металлический поднос черные липкие крупинки опия. Однако его покрытые въевшейся грязью руки, совершающие сравнительно сложные для состояния глубокого наркотического опьянения манипуляции, почему-то совсем не дрожали. И в мозгах проскочила мысль, что исходящий от деда запах отнюдь не такой насыщенный, как можно бы было предположить. Что он несколько диссонирует с тем, что висит в помещении. И в букете из явно свежего, а не едкого застарелого пота, ветхой пропыленной одежды и опия присутствует еще какой-то едва уловимый нюанс – вроде слабого аромата сандала[50]50
   Запах священного сандалового дерева – аромат духовности, используется при медитациях, приближает верующего к божественному, помогает достойно встретить смерть.


[Закрыть]. Но эта мысль проскочила и моментально угасла где-то в закоулках подсознания. А он все стоял в шаге от старика и, глядя на его блестящую лысую макушку, вылезшую из-под небрежно повязанной, висящей на ушах подозрительно чистой, без единого пятнышка, белоснежной чалмы, темно-коричневую жилистую шею в сплошных рытвинах глубоких морщин, похожую на кору столетней сосны, быстро просчитывал в уме варианты экстренного потрошения этого задохлика. Но в голову не приходило ничего дельного, ведь прежде всего надо было каким-то чудодейственным образом привести погруженного в транс душару в чувства.

– Назад, Саня! Все назад! – неожиданно рявкнул Краев и, схватив за рукав, буквально волоком протащив по лачуге, вышвырнул его за дверь.

А через несколько секунд после того, когда все они, включая бойцов, пулей выскочили за дверь, хлипкая хибара вздрогнула и моментально развалилась на куски, и в клубах поднятой в воздух тонкой белесой пыли резко взметнулся вверх и заплясал из стороны в сторону широкий и длинный огненный язык…

– Он что, козлина старый, в вечном празднике? – хрипел ему в тугое после взрыва ухо Краев, когда, проскочив в диком темпе зеленку и отойдя от кишлака на значительное удаление, группа, выставив охранение, расположилась на дневку в коротком и узком, как щель, ответвлении пересохшего, усеянного валунами речного русла. – Сегодня же у этих диких маразматиков – обычный будний день и даже не пятница, а понедельник. А он, придурок, в белом тюрбане? Да без кулаха?..[51]51
   Кулах (колах) – шапочка, на которую наматывается чалма.


[Закрыть] И в таком сраче?.. Да только идиот на это купится!..

Шорох снега поблизости, неожиданно возникший на слуху, моментально отрезвил, вернул в действительность. Славкин машинально вскинул винторез, но через несколько секунд, матюгнувшись, отключил прицел: «Колонок, зараза, почти впритык мышкует. Совсем, паршивец, наглость потерял… Ладно. Хватит расслабляться. Пора, наверное, вперед двигать? Час с гаком уже прошел с тех пор, как полностью стемнело».

Быстро уничтожил все следы своего пребывания на привале и снялся с места.

Шел неторопливо. Напрямик через кусты не ломился, но и не особо осторожничал: «Судя по планшетнику, до стоянки мужиков – не меньше трех километров. На таком расстоянии через чащобу да в сопках даже при полном безветрии ни черта не услышат. Да тут же через горушку перевалишь, и ори не ори – не дозовешься… Ну а зверь в такой тиши все равно к себе вплотную не подпустит. Минимум на сотню метров. Да и то не устоит: с ночником же – не под фарою охотиться. Придется выцеливать по бегущему, что в таких дебрях практически неосуществимо. Поэтому надо бы поскорее на какой-то длинный прогальчик выбираться. Но в этом районе – ни дорог, ни просек на двести верст в округе и в помине нет. Поэтому правильнее всего будет сразу же спуститься в низину и держаться поближе к мари».

Однако все его попытки подстрелить какую-нибудь дичину на пропитание оказались в эту ночь абсолютно безрезультатными. Сколько ни колобродил по подножию окрестных сопок, так и не удалось ни разу подойти к зверью на выстрел. Да не то что подойти, даже толком поймать его в прицел не удалось. Несколько раз на какие-то доли секунды появлялись в окуляре ночника крошечные расплывчатые светлые пятна, но тут же исчезали, гасли без остатка. Даже прижать приклад к плечу не успевал, не то что до курка дотянуться. Короче, одна пустая маета в итоге вышла. Только взмок до нитки да дыхачку подорвал чувствительно.

Глянул на часы, и от злости глаза закатились – до рассвета оставалось меньше двух часов. А это означало, что ни о каком путевом отдыхе теперь уже и речь идти не могла: «Максимум через час после восхода эти таежники гребаные с бивуака сорвутся, а отпускать их от себя больше, чем на полчаса хода, совсем нежелательно. Иначе невозможно будет ситуацию под контролем держать: а вдруг какие-нибудь очередные нежелательные потенциальные попутчики опять к Андрюхе подвалят. Поэтому намеченный отдых, ясный пень, однозначно отменяется. Придется, видно, на энергетики подсаживаться, а если так и дальше покатит, то и горстями жрать их, пока мотор троить не начнет и намертво в горло не забьется… Ну, ладно. Поживем – увидим».

Остановился. Наскоро перекусил смерзшейся до ломоты в зубах безвкусной тушенкой – на разогрев уже времени не оставалось. Запил ледяной водой из фляжки. К коньяку не притронулся. После бессонной ночи и дикого напряга не взбодрит, а только в ступор введет.

Вылез на верхотуру, уравнял дыхание. Определил по планшетнику точное направление движения и размеренным шагом побрел вперед, временами подсвечивая себе путь фонариком.

Через полчаса при очередном его включении вдруг увидел цепочку относительно свежих человеческих следов. Пригляделся и сразу же без труда определился: «Явно – Андрюха. Его берцы с характерным раздвоенным на пятке протектором. Сам же ему специально такие приметные подбирал». Бросил взгляд по сторонам и нахмурился: буквально в нескольких метрах тянули в ту же сторону, куда ушел Мостовой, параллельно друг другу еще две отлично различимых борозды. Подошел к ним, присел на корточки: «Похоже, что эти два уродца с кокардами? Да, определенно они. Больше некому. Никого в округе больше не было… И наисвежайшие. Совсем недавно прошли. Вон еще и боковинки следов смерзнуться не успели… Вот же етит твою! И неймется ж им?.. Д-а-а, видно, не вняли, парни. Не понравилось им, как их позорно отымели. Увязались все же за Андрюхой следом, черти полосатые… Ну что ж? Тогда придется поучить маленько. Нема вопросов – сами напросились». Снял оружие с плеча, зажал в руке и тихо заскользил по свежему наследу.

Максимум через четверть часа, когда поднялся на гребень очередного увала, где-то совсем рядом в неглубокой низинке впереди по ходу громко затрещал, зашелестел лещинник. Славкин замер. Опустился на корточки, беззвучно распластался на снегу, направил винторез в сторону звука. В ночнике тут же замаячили две слегка смазанные ростовые фигуры: «Ну, вот и приехали, паря, – с удовлетворением осклабился. – Легки на помине. На ловца, как говорится, и зверь бежит… А тянут черти точно вдоль оврага. Могу тогда и приотпустить маленько. Никуда не денутся». Лежал, терпеливо ожидая, пока настырные, увязавшиеся за Мостовым егеря отойдут на нужное расстояние, а в голове ворочалось: «Валить их сейчас, конечно, – совсем не в тему. Если даже обоих сниму чисто и не успеют кому-нибудь из своих по рации брякнуть, их, по-любому, в ближайшие сутки-двое хватятся? Искать начнут, если они в назначенное время на связь не выйдут? И тогда мне еще один головняк прибавится. А это сейчас – совсем не ко времени. Совсем. Если бы попозже… Ну да ладно. Пока слегка шуганем для острастки, слегка шкуренку попортим, а там посмотрим по их дальнейшему поведению. А может, и так дойдет. И с первого раза. Дотумкают да свалят наконец».