Текст книги "Последняя встреча"

Глава шестая

Уже совсем стемнело. «Принцесса» лежала в дрейфе, что можно было (хоть и не строго юридически) счесть знаком капитуляции. На ее фока-штаге тускло горел фонарь, направленный прямо вниз. Это крохотное пятнышко света, не позволявшее разобрать, что происходит на корме, было тем не менее отчетливо видно с брига, лежащего в дрейфе на расстоянии кабельтова. Четыре ярких фонаря на фок– и грот-мачтах самого француза давали команде достаточно света, чтобы спустить шлюпку, и в то же время четко выдавали его местоположение.

– Приближаются, – негромко произнес Мидоус, пригнувшийся у борта. – Помните, холодная сталь.

В шуме ветра французы на бриге не различат звуков борьбы, а выстрел услышат отчетливо. Вот в ночи показался более плотный сгусток черноты, качающийся на волнах, вот уже слышан скрип весел, еще немного – и ухо различило французскую речь. Хорнблауэр ждал. Как только шлюпка зацепилась за борт, он бросил в нее конец.

– Montez![5]5
  Поднимайтесь! (фр.).


[Закрыть] – Требовалось огромное усилие, чтобы сохранять ровный голос. Его лицо было единственным белым на барже – все остальные вымазались черной краской.

Море было неспокойно, и «Принцессу», как всегда, сильно качало. Прошло несколько секунд, прежде чем первый француз – гардемарин с абордажной саблей и пистолетами за поясом – вскарабкался на борт, чтобы принять под командование трофей. Раздался глухой удар, и тело оттащили в сторону раньше, чем следующий француз перебрался на баржу. Так повторялось снова, снова и снова. Для людей, которые приняли решение быть абсолютно беспощадными, это оказалось до омерзения легко.

Со своего места Хорнблауэр едва сумел определить, что вся призовая команда высадилась: люди в шлюпке готовились передать наверх снаряжение.

– Пора! – резко произнес он.

Мидоус и его отряд ждали только этого слова; они вскочили и градом падающих тел посыпались в шлюпку. Загремели весла. Хорнблауэр слышал, как кофель-нагели ударяют по головам. Он не видел, как мертвых или бесчувственных французов выбрасывают в море, но знал, что происходит именно это.

– У нас оружия на семерых, – раздался голос Мидоуса. – Команда баркаса, вперед. Хорнблауэр, приступайте.

У них было вдоволь времени, чтобы разработать план, и теперь каждый в точности знал свою роль. Хорнблауэр пробежал на корму, где маячили смутные фигуры с зачерненными лицами. Это напомнило ему сунуть руку в ведро с краской и мазнуть по лбу и по щекам. Единственная шлюпка баржи была привязана за кормой – ее подтащили ближе и перелезли в нее.

– Отваливай! – приказал Хорнблауэр. Весла левого борта оттолкнули шлюпку от баржи. – Суши весла!

Держа румпель, Хорнблауэр из-за кормы баржи вглядывался в темноту. На то, чтобы загрузить абордажную команду в баркас брига, времени ушло больше. Когда он наконец двинулся прочь от «Принцессы» и приподнялся на волне, Хорнблауэр различил его силуэт в свете фонарей на бриге. Это значило, что надо еще немного повременить: если французы вместо одной возвращающейся шлюпки увидят две, то поднимут тревогу.

Плохо, что французов из шлюпки пришлось побросать в воду – их товарищи на бриге вправе будут назвать это бесчеловечной расправой, а значит, и англичанам, если атака не удастся, пощады не будет. Победа или смерть без всяких промежуточных вариантов – впереди ждала самая отчаянная, самая беспощадная схватка в его жизни.

Баркас, отлично видимый в свете фонарей, подходил к бригу.

– Левая, весла на воду!

Шлюпка повернулась.

– Правая, весла на воду!

Шлюпка заскользила по волнам, румпель под рукой Хорнблауэра ожил. Он взял курс на бриг. Не было необходимости напоминать гребцам, чтобы те налегали изо всех сил: они не хуже него знали, что происходит. Хорнблауэру вспомнилась читанная когда-то история про саксонского короля[6]6
  Эдгар Миролюбивый. В 973 году, когда он короновался в Бате, шесть королей присягнули хранить ему верность «на воде и на суше». Впоследствии это превратилось в легенду о восьми королях, бывших в тот день гребцами на его ладье.


[Закрыть], который приказал, чтобы его везли по реке Ди восемь вассальных королей. Почти на всех веслах в шлюпке сидели офицеры: на правом переднем – Буш, на остальных – боцман Уайз, врач Уоллис и трое подштурманов. Здесь же были штурман, баталер, артиллерист и всего двое матросов. Перегруженная шлюпка низко осела в воде, но другого выхода не было: для абордажа требовался каждый человек, способный держать оружие.

Шлюпка раскачивалась на черной воде, фонари брига медленно приближались. В той стороне пока все было тихо: французы ждали шлюпку и не должны были ничего заподозрить, пока она не подойдет совсем близко. Наивно было ждать, что Мидоусу удастся высадить всех людей разом, и вместо пяти-шести товарищей на французов в одну секунду обрушатся двадцать разъяренных врагов. И все же такое было возможно.

Ветер донес звук пистолетного выстрела, потом еще и еще. По плану люди Мидоуса должны были открыть стрельбу, как только высадятся на бриг. Требовалось сразу посеять панику среди ничего не ожидающих французов, а двадцать человек, палящие из пистолетов направо и налево, нагонят страх на кого угодно.

– Суши весла! Загребной!

Шлюпка скользнула под фок-руслень брига – в диаметрально противоположной стороне от той, где, судя по крикам, сражался отряд Мидоуса. Человек шесть – в том числе Хорнблауэр – разом потянулись к вантам. Чудо, что шлюпка не опрокинулась: в такие отчаянные мгновения уорент-офицеры бывают ничуть не осмотрительнее зеленых новичков.

– Вперед! – заорал Хорнблауэр.

К чертям формальности – эти люди не нуждались в вожаке. Дикая орда с зачерненными лицами прыгала со шлюпки на руслень; Хорнблауэр оказался на бриге не первым, а пятым или шестым. Сопротивления они не встретили, хотя по тускло освещенной палубе металось множество людей. Кто-то на бегу толкнул его, едва не сбив с ног. Однако француз не нападал, а всего лишь спешил укрыться от противника – он прыгнул в люк, за ним – еще человек десять; их, размахивая тесаками, преследовали чернолицые. Когда последний француз исчез под палубой, Хорнблауэр нагнулся к люку и выстрелил из пистолета в плотное скопление тел. Вероятно, он не мог бы удачнее распорядиться своим единственным зарядом: выстрел остановил других французов, которые в это самое время пытались взбежать по трапу.

– Запереть люк! – крикнул Хорнблауэр. – Уайз, задрайте его! Подштурманы, оставайтесь с Уайзом! Остальные, за мной!

Сжимая в руке бронзовую рукоять шпаги, он побежал в сторону кормы. Из темноты возникли двое или трое с белыми лицами – их уложили на месте. Хорнблауэр внезапно вспомнил, что надо заорать: если на корме еще идет схватка, французы наверняка побегут, услышав боевой клич у себя в тылу. Внезапно перед ним возник прямоугольник света и в нем белая фигура: белая рубаха, белые штаны, белое лицо – видимо, это выбежал из своей каюты французский капитан. Навстречу ему метнулась огромная фигура с занесенной абордажной саблей. Капитан выставил колено и выбросил руку в классическом выпаде, абордажная сабля рассекла воздух, и обе фигуры рухнули в темноту.

Бой, если это можно так назвать, уже почти закончился. Французы, безоружные, застигнутые врасплох, пытались укрыться, но всякого, у кого лицо не было зачернено, безжалостно настигали и убивали. Несколько человек, упав на колени, взмолились о пощаде; одного или двух зарубили, однако на этом жажда крови насытилась и остальных согнали в кучу у гакаборта. Хорнблауэр вроде бы видел, что кто-то из французов взбежал по вантам и затаился наверху, но с ними можно было разобраться позже.

Он огляделся. К призрачному свету качающихся фонарей через равные промежутки времени добавлялся свет из каюты: дверь открывалась и закрывалась от качки. Палуба, усеянная трупами, являла собой зрелище жуткое и в то же время гротескное. Что это – мертвец оживает? Кто-то был оглушен и теперь приходит в сознание? Тело явно поднималось, но не как встающий на ноги живой человек. В этой чудовищной обстановке могло произойти что угодно. Нет! Человек был мертв, и его толкали снизу. Видимо, он упал поперек люка, и люди под палубой пытались убрать его с дороги. На глазах у Хорнблауэра мертвец перекатился и шлепнулся на палубу; за ним и впрямь был люк, из которого торчали две поднятые руки. Хорнблауэр прыгнул вперед, рубанул по ним, и руки исчезли, а снизу раздался крик. Хорнблауэр задвинул крышку и запер ее на засов. Какое-то время она продержится.

Он выпрямился и увидел прямо перед собой другого человека, который подбежал к люку с той же целью. Пальцы невольно стиснули рукоять шпаги – идиотизм, но Хорнблауэр просто не ожидал увидеть черное лицо так близко от себя.

– Мы с ними справились, – раздался в темноте голос Бэдлстоуна, и Хорнблауэр сразу узнал его силуэт.

– Где Мидоус? – проговорил он сипло – горло пересохло от волнения.

– Покойник, – ответил Бэдлстоун, указывая рукой.

Дверь, словно в ответ на вопрос, опять приоткрылась. На палубу хлынул свет, и Хорнблауэр вспомнил. По дальнюю сторону люка валялись два мертвеца. Один – по всей видимости, Мидоус – полулежал на боку, раскинув руки и ноги. Из груди торчала рукоять рапиры, и было понятно, что клинок, прошедший насквозь, упирается в палубу и держит его в таком положении. Зубы были оскалены, и в дрожащем свете казалось, будто черное лицо кривит судорога ненависти, а мертвые губы все еще шевелятся. За ним лежал французский капитан в белых штанах и рубахе – теперь уже не совсем белых. На месте лица и головы было нечто чудовищное, рядом поблескивала абордажная сабля, которой Мидоус нанес последний сокрушительный удар в то мгновение, когда рапира уже входила ему в сердце. Много лет назад французский эмигрант, дававший Хорнблауэру уроки фехтования, говорил о coup de deux veuves – атаке, оставляющей вдовами двух женщин, – и это был ее пример.

– Какие будут приказы, сэр? – вернул его к реальности голос Буша.

– Спросите капитана Бэдлстоуна, – ответил Хорнблауэр.

Официальный тон немного прочистил голову от кошмара, но тут же новые события потребовали немедленных действий. Палуба под ногами затрещала и содрогнулась: французы выбивали крышку люка. Такие же звуки донеслись с бака, и оттуда раздался голос:

– Капитан, сэр! Они вышибают крышку люка!

– Когда мы высадились, внизу была целая вахта, – сказал Бэдлстоун.

Конечно, это объясняет, почему палубу удалось захватить относительно легко: тридцать вооруженных людей против пятидесяти неготовых и безоружных. Однако отсюда следует, что пятьдесят человек – даже больше, считая тех, кто не несет вахты, – по-прежнему внизу и не намерены сдаваться.

– На бак, и разберитесь с ними, Буш.

Только когда Буш двинулся прочь, Хорнблауэр вспомнил, что пропустил обращение «мистер». Видимо, он совсем не в себе.

– Мы сумеем их удержать, – сказал Бэдлстоун.

Пусть даже французам удастся высадить крышки люков – а дело явно к этому шло, – наружу им не выбраться, пока рядом вооруженные англичане. Однако если постоянно стеречь два люка и пленных у гакаборта, людей, чтобы вести бриг и «Принцессу», останется катастрофически мало.

Дрожащий свет играл с воображением странные шутки: казалось, будто штурвал поворачивается сам по себе. Хорнблауэр шагнул к нему и взялся за рукояти. Вместо того чтобы повернуться плавно, как у всякого судна, лежащего в дрейфе, штурвал сперва не поддался, а в следующий миг крутанулся, не встречая сопротивления.

– Они перерезали тросы рулевого привода, – доложил он Бэдлстоуну.

И тут мощный толчок снизу – как будто в палубу ударили кузнечным молотом – заставил их обоих подпрыгнуть. Ощущение в ногах было такое, будто под ними произошел взрыв.

– Что за черт?.. – спросил Хорнблауэр, но тут палуба вновь содрогнулась, как от удара, и, глянув вниз, он увидел пятнышко света – крохотную дыру с зазубренными краями.

– Прочь отсюда! – крикнул он Бэдлстоуну, пятясь к шпигату. – Они стреляют вверх из ружей!

С расстояния дюйм-два ружейная пуля весом в одну унцию ударяет в палубу, словно сотня кузнечных молотов, и, пройдя через дюймовую доску, сохраняет скорость, при которой по-прежнему может раздробить ногу или даже убить.

– Они догадались, что у штурвала кто-то есть, – сказал Бэдлстоун.

С бака по-прежнему доносился грохот. Теперь под ударами топора задрожала и крышка ближайшего люка.

– Нелегко нам будет вести корабль в Англию, – заметил Бэдлстоун; по белкам глаз было видно, что он устремил на Хорнблауэра вопросительный взгляд.

– Если они не сдадутся, это будет чертовски трудно.

Порой при абордаже деморализованная команда на нижних палубах сдается без боя, но в противном случае одолеть ее очень сложно, и особенно если, как сейчас, на ее стороне численный перевес, а среди запертых внизу людей есть решительные вожаки. Хорнблауэр, составляя план, представлял нынешнюю ситуацию, но даже он не сумел вообразить, что французы будут палить в палубу из ружей.

– Положим, мы сумеем сняться с дрейфа, – сказал он, – но все равно останутся аварийные румпель-тали…

– И наше дело швах, – закончил Бэдлстоун.

При недействующем руле можно кое-как управлять кораблем при помощи одних парусов, но пять-шесть силачей в трюме, ворочая руль аварийным румпель-талями, сведут все усилия на нет или даже серьезно покалечат корабль, если резко повернут его против ветра.

– Нам придется оставить корабль, – сказал Хорнблауэр. Предложение было обидным до безумия, почти унизительным, и Бэдлстоун разразился потоком ругательств, достойных покойного Мидоуса.

– Без сомнения, вы правы, – произнес шкипер, когда закончил браниться. – Черт! Плакали наши десять тысяч фунтов! Придется сжечь бриг – мы запалим его, прежде чем сесть в шлюпки.

– Нет! – вырвалось у Хорнблауэра раньше, чем он успел обдумать ответ.

Для деревянного корабля нет ничего страшнее пожара; если поджечь бриг, то французы никакими силами не смогут потушить огонь. Пятьдесят, шестьдесят, семьдесят человек сгорят заживо либо спрыгнут за борт и утонут. Хорнблауэр не мог принять этот план – во всяком случае, по хладнокровном размышлении, однако у него уже родился другой.

– Мы можем полностью вывести бриг из строя. Перерубить гардели… да в конце концов, перерубить фока-штаг. Пять минут работы, и паруса они сумеют поставить не раньше завтрашнего вечера.

Может быть, именно призыв к демону разрушения и заставил Бэдлстоуна склониться к этому плану.

– Тогда за дело! – крикнул он.

Долго объяснять не пришлось. Опытные офицеры, составлявшие бо́льшую часть абордажной команды, все поняли с полуслова. Несколько человек остались стеречь люки (крышки на которых по-прежнему трещали от ударов), прочие, получив задания, приступили к разрушительной работе. И тут, когда она началась, Хорнблауэр вспомнил еще одну важную обязанность королевского офицера на захваченном судне: его мозг был, как в густом тумане, и лишь изредка мглу озаряли проблески ясности.

Он метнулся к открытой двери и, вполне ожидаемо, увидел капитанский стол. Также вполне ожидаемо, стол оказался заперт. Хорнблауэр схватил гандшпуг от ближайшей пушки; на то, чтобы таким рычагом вскрыть ящик, ушло меньше минуты. Внутри лежали корабельные документы: письмовник, чистовой журнал и тому подобное. Забирая их, Хорнблауэр обнаружил и нечто необычное. На первый взгляд это была перевязанная бечевкой стальная пластина, со второго взгляда стало ясно, что пластин две и между ними зажаты листы бумаги, очевидно, чрезвычайно важные, депеша либо дополнения к сигнальной книге. Свинцовые грузила означали, что при угрозе захвата капитан должен был выбросить пакет в море; так бы он, без сомнения, и сделал, если бы Мидоус не зарубил его раньше.

Снаружи раздался оглушительный грохот – работа по превращению брига в неуправляемый остов шла полным ходом. Хорнблауэр сорвал с койки одеяло, бросил в него документы, закинул получившийся узел на плечо и вышел на палубу. Грохот, который он слышал в каюте, произвел грота-рей, упавший, когда разрубили гардели. Рей лежал на палубе в паутине спутанных тросов, но даже за ними было видно, что он надломился точно посередине. Пять минут работы для двух десятков людей, точно знающих, как вывести судно из строя.

Крышка люка, которую французы остервенело крушили ломами и топорами, уже начала разваливаться на доски, а в ее середине появилась дыра с зазубренными краями.

– Мы расстреляли все свои заряды, – сообщил Хорнблауэру Бэдлстоун. – Когда погрузимся в шлюпки, придется грести что есть мочи.

Словно в подтверждение его слов, внизу громыхнуло, дыра на миг осветилась вспышкой, и между ними просвистела пуля.

– Была бы у нас… – начал Бэдлстоун и умолк, поняв, что решение есть; Хорнблауэру эта мысль пришла одновременно с ним.

Бриг, догнав «Принцессу» в сгущающихся сумерках, дал предупредительный выстрел поперек ее курса; тогда-то она и легла в дрейф, якобы сдаваясь. Орудие, из которого этот выстрел произвели, наверняка было по-прежнему готово к бою. Бэдлстоун ринулся к батарее левого борта, Хорнблауэр – к батарее правого.

– Тут есть заряды! – заорал Бэдлстоун. – Эй, Дженкинс, Сэнсом, подсобите!

Хорнблауэр оглядел кольца из толстого троса, в которых лежали ядра, и довольно быстро нашел желаемое.

– Картечь – вот что сейчас нужно! – сказал он, подходя к Бэдлстоуну с цилиндрической коробкой в руках.

Бэдлстоун и его помощники работали как одержимые; чтобы гандшпугами развернуть пушку к люку, требовались неимоверные усилия. Пушечные катки скрипели и выли, скребя по палубе. Бэдлстоун взял полотняный картуз с порохом из ведра для переноски, стоящего наготове подле орудия. Картуз забили в пушку, следом забили картечь – тонкую металлическую коробку с полутора сотней пуль. Артиллерист Герни через запальное отверстие проткнул картуз протравником и всыпал из рожка тонкого пороха, затем начал вталкивать подъемный клин; казенная часть пушки приподнялась вверх, жерло угрожающе уставилось в люк. Бэдлстоун оглядывался, поворачивая черное лицо то в одну, то в другую сторону.

– Все в шлюпки! – скомандовал он.

– Мне лучше остаться с вами, – предложил Хорнблауэр.

– Спускайтесь в шлюпку вместе с вашим отрядом, – повторил Бэдлстоун.

Это было разумно; они отступают, и лучше оставить в арьергарде как можно меньше народа. Хорнблауэр вслед за своими людьми спрыгнул в шлюпку «Принцессы», почти все, кто были с Бэдлстоуном – в шлюпку брига. Хорнблауэр привстал на цыпочки, одной рукою держась за фор-руслень, а другой по-прежнему сжимая узел из одеяла. Отсюда он еле-еле мог видеть кренящуюся палубу, по которой среди рангоута и порванных снастей перекатывались мертвые тела. Однако на вантах по-прежнему горели два фонаря, дверь по-прежнему закрывалась и открывалась, выпуская сноп света. Герни, видимо, втолкнул под казенную часть пушки еще один клин, и теперь жерло под крутым углом указывало в люк. Они с Бэдлстоуном отошли от пушки, и Герни дернул шнур. Оглушительный рев, слепящая вспышка, клуб дыма и дикие крики из-под палубы. Последние англичане – Бэдлстоун, Герни и те, кто охранял люки и пленников, – бегом бросились к шлюпкам. Бэдлстоун, замыкавший отступление, обернулся и выкрикнул что-то яростное, прежде чем спрыгнуть в баркас брига. Хорнблауэр выпустил руслень и сел на кормовое сиденье.

– Отваливай! – приказал он.

Далеко во тьме плясала крохотная светлая точка – фонарь «Принцессы». Пять минут, и они, не опасаясь преследования, с попутным ветром полетят к Англии.

Глава седьмая

Хорнблауэр написал последние строчки письма и быстро перечитал его от слов «моя дорогая жена» до заключительного «твой любящий муж Горацио Хорнблауэр», сложил лист, убрал его в карман и вышел на палубу. Последний виток швартова обнесли вокруг тумбы, и «Принцесса» надежно встала у пристани в провиантском доке Плимута.

Как всегда, в этом первом соприкосновении с Англией была какая-то нереальность дурного сна. Люди, дома, склады вырисовывались неестественно четко, голоса звучали иначе, чем на море, даже ветер был не такой. Пассажиры уже сходили на берег, где собралась толпа зевак: баржу, прибывшую от Ламаншского флота, встречают всегда, поскольку она может доставить новости, но баржа, которая взяла на абордаж и захватила, пусть на несколько минут, французский военный бриг, была в диковинку даже здесь.

Пришло время прощаться с Бэдлстоуном. Надо было договориться, что тот отправит на берег его вещи, а потом обсудить еще один важный вопрос.

– Вот бумаги с захваченного французского корабля, – сказал Хорнблауэр, приподнимая узел.

– И что? – спросил Бэдлстоун.

– Ваш долг – передать их властям. Более того, я уверен, что к этому вас обязывает закон. Как офицер королевского флота я должен проследить, чтобы вы исполнили свою обязанность.

Бэдлстоун долго и пристально смотрел на Хорнблауэра, словно желая переиграть того в сдержанности, и наконец осведомился:

– Почему бы вам не передать их самому?

– Они – военный трофей, а вы – капитан корабля.

Бэдлстоун высказал свое мнение о военных трофеях, состоящих исключительно из бесполезных бумажек.

– Передайте уж лучше вы, капитан, – сказал он после долгой череды богохульств и нецензурной брани. – Для вас они, может, чего-нибудь и стоят.

– Безусловно, – ответил Хорнблауэр.

Сдержанность Бэдлстоуна сменилась озадаченным любопытством. Он вглядывался в Хорнблауэра, словно пытаясь отыскать скрытый мотив его действий.

– Вы догадались их забрать, а теперь готовы уступить их мне?

– Конечно. Вы – капитан.

Бэдлстоун медленно покачал головой, словно отказываясь решать задачу, но в чем эта задача состояла, Хорнблауэр так и не узнал.

Странно и непривычно было почувствовать под ногами твердую землю. Обе кучки недавних пассажиров – офицеры и нижние чины – разом умолкли, как только он двинулся в их сторону. Надо было что-то им сказать – меньше тридцати часов назад они вместе, размахивая тесаками, ворвались на палубу француза. Узы братства по оружию – почти что кровные – связывали их между собой и отделяли от касты непосвященных – толпящихся вокруг обывателей.

Однако прежде всего требовалось отослать письмо. Хорнблауэр приметил в первых рядах толпы босоногого оборвыша.

– Эй, мальчик! Хочешь заработать шиллинг?

Оборвыш смущенно ухмыльнулся.

– Еще как хочу!

– Знаешь, где Драйверз-аллея?

– Да, сэр.

– Вот шестипенсовик и письмо. Беги и отнеси письмо миссис Хорнблауэр. Запомнил фамилию? Повтори. Отлично. Она даст тебе еще шесть пенсов, и тогда ты отдашь ей письмо. А теперь беги.

Теперь пришло время прощанья.

– Я простился с вами лишь несколько дней назад, а теперь должен проститься снова. И за это время многое произошло.

– Да, сэр! – с жаром согласился Буш. Как лейтенант он говорил за всех присутствующих младших офицеров.

– И теперь я прощаюсь еще раз. Тогда я сказал, что надеюсь на новые встречи, и повторяю это сейчас. И еще я говорю вам «спасибо». И то, и другое – от всего сердца.

– Это мы должны благодарить вас, сэр, – сказал Буш под общий невнятный гул.

– До свиданья, ребята, – обратился Хорнблауэр к матросам, стоящим отдельной кучкой. – Удачи!

– Удачи и до свидания, сэр!

Он отыскал глазами портового рабочего с тачкой, на которую можно было погрузить вещи и заодно бумаги с французского брига; не может же капитан идти с узлом за спиной, какие бы ценные документы там ни находились, а так они по крайней мере постоянно будут перед глазами. Хорнблауэр подозревал, что и без узла выглядит не совсем так, как требует капитанское достоинство, хотя бы потому, что идет враскачку, словно простой матрос. Однако с этим он ничего поделать не мог: булыжная мостовая ходила под ногами, будто качели.

Носильщик, естественно, не знал, где найти адмирала порта и даже как того зовут. Пришлось остановить проходящего клерка.

– Адмирал порта? – надменно переспросил клерк с бледным нездоровым лицом. Хорнблауэр был нечесан и помят после трех недель на барже. Однако на плече у него был эполет, пусть даже потрепанный, и клерк, заметив это, выдавил из себя: «сэр».

– Да, адмирал порта.

– Вы найдете его вон в том каменном здании.

– Спасибо. Вы знаете его фамилию?

– Фостер. Контр-адмирал Гарри Фостер.

– Спасибо.

Это мог быть только Неустрашимый Фостер – один из трех капитанов, экзаменовавших Хорнблауэра много лет назад, в Гибралтаре, в тот вечер, когда испанцы пытались спалить британский флот брандерами.

Морской пехотинец у дверей, увидев эполет, взял на караул. Однако никакая муштра не может выбить из человека природного любопытства: часовой, не поворачивая головы, скосил глаза, наблюдая, как капитан берет из тачки узел. Хорнблауэр снял потрепанную треуголку, отвечая на салют, и прошел в ворота. Флаг-лейтенант, к которому он обратился в приемной, тоже заметил узел, но узнав, что там документы с захваченного французского корабля, мгновенно сменил тон.

– С «Фрелона», сэр? – спросил лейтенант.

– Да, – удивленно ответил Хорнблауэр.

– Адмирал примет вас, сэр.

Только вчера, изучая вахтенный журнал брига, Хорнблауэр обнаружил его название. Баржа подошла к берегу час назад, а в адмиральском штабе уже всё знают. Что ж, по крайней мере не придется тратить время на объяснения, и он быстрее выйдет к Марии.

Неустрашимый Фостер был ровно таким, каким запомнился Хорнблауэру, с тем же выражением мрачного ехидства на смуглом лице. По счастью, он вроде бы не вспомнил нервного мичмана, чей экзамен так удачно прервали события в Гибралтаре. Подобно флаг-лейтенанту, адмирал кое-что слышал о захвате брига – еще одно свидетельство, как быстро распространяются слухи, – и выслушал подробности с цепким вниманием опытного моряка.

– И это те документы? – спросил Фостер, когда Хорнблауэр дошел до них в своем кратком рассказе.

– Да, сэр.

Фостер протянул мощную лапищу и забрал бумаги.

– Не многие бы догадались их прихватить, капитан, – сказал он, перебирая содержимое узла. – Вахтенный и судовой журналы. Судовая роль. Провиантские ведомости.

Он, естественно, первым делом приметил депешу с листами свинца, но отложил ее в сторону, чтобы прочесть последней.

– Что там? – Фостер вгляделся в адрес. – Что значит S.E.?

– Son Exellence. Его превосходительство, сэр.

– Его превосходительству генерал-губернатору… чего, капитан?

– Наветренных островов, сэр.

– Я должен был догадаться, ведь тут написано «Мартиника», – признал Фостер. – Но я всегда был не силен во французском. Итак…

Он взял со стола перочинный нож, оглядел просмоленную бечевку, которой был перевязан свинцовый сэндвич, затем нехотя положил нож обратно и глянул на Хорнблауэра.

– Думаю, не стоит мне совать туда нос. Лучше предоставить это лордам адмиралтейства.

Хорнблауэр тоже так думал, но не посмел высказать вслух. Фостер глянул на него испытующе.

– Вы ведь собираетесь в Лондон, капитан?

– Да, сэр.

– Естественно. Вы, полагаю, хотите получить корабль.

– Да, сэр. Адмирал Корнваллис в прошлом месяце выдвинул меня на повышение.

– Что ж… Это… – Фостер похлопал по депеше, – сбережет вам время и деньги. Флаг-лейтенант!

– Сэр!

– Капитану Хорнблауэру понадобится почтовая коляска.

– Есть, сэр.

– Пусть ее подадут к воротам немедленно.

– Есть, сэр.

– Выпишите ему подорожную до Лондона.

– Есть, сэр.

Фостер вновь перевел взгляд на Хорнблауэра и сардонически улыбнулся при виде его ошарашенного лица. Хорнблауэр, застигнутый врасплох, не успел спрятать чувства, и они читались совершенно явственно.

– Королю Георгу, храни его Господь, ваша поездка обойдется в семнадцать гиней, – сказал Фостер. – Вы не хотите выразить благодарность?

Хорнблауэр уже взял себя в руки и даже сумел не показать, что злится на собственное упущение.

– Я очень признателен, сэр, – произнес он почти ровным голосом и с каменным лицом.

– Каждый день – иногда по десять раз на дню – меня осаждают офицеры, даже адмиралы, которые хотели бы поехать в Лондон за казенный счет. Каких только доводов я не выслушивал! А вы будто и ничуть не рады.

– Разумеется, сэр, я очень рад, – сказал Хорнблауэр. – И чрезвычайно вам признателен.

Он подумал, что Мария, вероятно, уже ждет перед воротами, однако гордость не позволила вновь обнаружить человеческую слабость под ехидным взглядом Фостера. Для королевского офицера долг превыше всего. К тому же он виделся с Марией три месяца назад, а многие офицеры расстались с женами в начале войны и не видели их два с лишним года.

– Меня можете не благодарить, – сказал Фостер. – Все решило это.

«Это», разумеется, означало депешу, по которой адмирал вновь похлопал ладонью.

– Да, сэр.

– Их сиятельства согласятся, что документы стоят семнадцать гиней. Я отправляю вас курьерскими не за ваши красивые глаза.

– Разумеется, сэр.

– Ах да, кстати. Мне стоит написать записку Марсдену, чтобы вас точно впустили.

– Спасибо, сэр.

Последние две фразы Фостера – Хорнблауэр переваривал их, покуда тот строчил записку, – были не слишком тактичны. Они подразумевали недостаток личного обаяния. Марсден – секретарь лордов адмиралтейства. Слова о том, что без записки Хорнблауэра могут не пропустить, косвенно, но довольно обидно намекали на его нынешний вид.

– Коляска сейчас будет у ворот, – доложил флаг-лейтенант.

– Очень хорошо. – Фостер высыпал на чернила песок, стряхнул его обратно в песочницу, сложил лист, написал адрес и повторил операцию с песком. – Будьте добры, запечатайте.

Покуда флаг-лейтенант возился со свечой и воском, Фостер, скрестив руки, вновь глянул на Хорнблауэра.

– На каждой станции вас будут пытать: «Что слышно нового?» У страны других дел нет, кроме как спрашивать: «Где Нельсон?» и «Пересек ли Бони Ла-Манш?» Виллинёва и Кальдера обсуждают в точности как Тома Крибба и Джема Белчера.

– Вот как, сэр? Я ничего о них не знаю.

Том Крибб и Джем Белчер в то время боролись между собой за титул чемпиона Англии в сверхтяжелом весе.

– Тем лучше.

– Готово, сэр. – Флаг-лейтенант протянул Хорнблауэру запечатанное письмо. Тот на миг помедлил, прежде чем сунуть его в карман – ему казалось, что послание такому лицу требует более церемонного обращения.

– До свидания, капитан, – сказал Фостер, – и счастливого пути.

– Я приказал погрузить ваш багаж в коляску, сэр, – сообщил флаг-лейтенант по пути к воротам.

– Спасибо.

Перед воротами стояла всегдашняя толпа: носильщики, взволнованные жены, просто зеваки. Их внимание на короткое время приковала почтовая коляска с форейтором.

– Что ж, до свидания, сэр, и счастливого пути, – произнес флаг-лейтенант, отдавая узел.

Из-за ворот донесся такой знакомый голос:

– Горри! Горри!

Мария в чепце и шали стояла у входа с маленьким Горацио на руках.

– Это мои жена и сын, – резко проговорил Хорнблауэр. – До свидания, сэр.

Он прошел в ворота и через минуту уже прижимал Марию с сыном к груди.

– Горри, милый! Радость моя! – сказала Мария. – Ты вернулся! Вот наш сыночек – посмотри, как он вырос! Целыми днями бегает! Ну, птенчик, улыбнись папеньке.

Маленький Горацио на миг расцвел робкой улыбкой и тут же уткнулся лицом в Мариину грудь.