Текст книги "Последняя встреча"

Сесил Скотт Форестер
Хорнблауэр. Последняя встреча (сборник)

© Cassette Productions Ltd, 1967

© Доброхотова-Майкова Е.М., перевод на русский язык, 2015

© ООО «Издательство «Вече», 2017

* * *

Хорнблауэр и кризис

Глава первая

Хорнблауэр знал, что в дверь сейчас постучат, поскольку видел в окно каюты часть происходящего и легко мог угадать остальное.

– Подходит баржа с водой, сэр, – доложил Буш, входя и снимая шляпу.

– Очень хорошо, мистер Буш. – Хорнблауэр был взвинчен и не намеревался облегчать Бушу разговор.

– На борту новый капитан, сэр. – Буш ясно видел, что происходит с Хорнблауэром, но как себя правильно вести не знал.

– Очень хорошо, мистер Буш.

Это было жестоко – все равно что дразнить бессловесное животное. Хорнблауэр внезапно понял, что вгоняет Буша в смущение без всякой радости для себя, и взял чуть более легкомысленный тон:

– Так значит, после двух заполненных трудами дней у вас нашлось несколько минут для меня, мистер Буш?

Обвинение было чудовищно несправедливым, и на лице Буша явственно проступила обида.

– Я исполнял свои обязанности, сэр, – промямлил он.

– Драили «Отчаянный» до блеска к прибытию нового капитана.

– Д-да, сэр.

– Конечно, вам было не до меня. Я уже не в счет.

– Сэр…

Как ни горько было Хорнблауэру, он невольно улыбнулся несчастному выражению Буша.

– Я рад, мистер Буш, что, в конечном счете, вы все-таки живой человек. Иногда я в этом сомневался. Столь образцового первого лейтенанта мне еще видеть не доводилось.

Секунду-две Буш переваривал неожиданный комплимент.

– Спасибо, сэр. Вы очень добры. Но это все только благодаря вам.

Еще миг – и они бы расчувствовались, чего Хорнблауэр допустить не мог.

– Мне пора на палубу, так что лучше нам проститься прямо сейчас, мистер Буш. Удачи при новом капитане.

Он настолько поддался атмосфере последних минут, что даже протянул руку, которую Буш с горячностью пожал. По счастью, от сильных чувств тот сумел выговорить лишь: «До свидания, сэр», и Хорнблауэр торопливо вышел.

Баржу как раз подводили к «Отчаянному». Ее борт от носа до кормы обложили мешками с песком и свертками старой парусины, тем не менее даже в спокойных водах бухты требовалась большая сноровка, чтобы канатами осторожно подтянуть одно судно к другому. Через просвет между бортами перекинули сходню, и по этому шаткому мостку на «Отчаянный» перебрался офицер в парадном мундире. Он был настоящий великан – на два или три дюйма выше шести футов – и явно немолод, судя по седым волосам, заплескавшим на ветру, когда он снял треуголку. Боцманматы[1]1
  См. словарь морских терминов в конце книги.


[Закрыть] свистели в дудки, оба корабельных барабанщика выбивали дробь.

– Добро пожаловать на борт, сэр, – сказал Хорнблауэр.

Новый капитан вытащил из нагрудного кармана документ, развернул его и начал читать:

– Приказ сэра Уильяма Корнваллиса, вице-адмирала Красного флага, рыцаря Досточтимого Ордена бани, командующего кораблями и судами Ламаншского флота его величества Джеймсу Персивалю Мидоусу, эсквайру…

– Нельзя ли поживее? – раздался громовой голос с баржи. – Готовьтесь принять шланги! Лейтенант, ставьте людей на помпы!

Кричал капитан баржи – дюжий здоровяк, как можно было догадаться уже по голосу. Буш лихорадочно зажестикулировал, силясь объяснить, что церемония требует тишины.

– Залейте воду – и можете валять дурака сколько влезет! Ветер вот-вот изменится! – проорал дюжий капитан, нимало не смущаясь. Мидоус гневно оскалился: при всем своем огромном росте и мощном телосложении он не мог заткнуть рот наглецу. Галопом отбарабанив вторую половину приказов, он с явным облегчением сложил и убрал документ.

– Шляпы надеть! – гаркнул Буш.

– Сэр, я принимаю у вас командование шлюпом, – сказал Мидоус Хорнблауэру.

– Очень сожалею, что капитан баржи вел себя так неучтиво, – ответил тот.

– Теперь давайте сюда матросов покрепче! – крикнул дюжий капитан, ни к кому персонально не обращаясь. Мидоус обреченно пожал плечами.

– Мистер Буш, мой… я хотел сказать, ваш первый лейтенант, – торопливо представил Хорнблауэр.

– Приступайте, мистер Буш, – распорядился Мидоус, и Буш тут же погнал матросов к помпам – заливать в бочки пресную воду.

– Что это за малый? – спросил Хорнблауэр, указывая большим пальцем на дюжего капитана.

– Этот мерзавец портил мне кровь все последние два дня. – Мидоус сопровождал каждую фразу крепкими словами, которые не к чему тут повторять. – Он не только капитан баржи, но и совладелец. Работает по контракту с Военно-морским министерством – нельзя завербовать его самого, нельзя завербовать его матросов, у всех бумага с печатью. Говорит что вздумает, делает что пожелает. Я бы отдал призовые деньги за следующие пять лет, чтобы всыпать ему плетей.

– Хм. А мне с ним отправляться в Англию.

– Надеюсь, вам повезет больше, чем мне.

– Позвольте, господа. – Матрос с баржи пробежал по сходне и дальше мимо них, таща парусиновый шланг, следом прошел кто-то с бумагами. Повсюду кипела работа.

– Я передам вам судовые документы, сэр, – сказал Хорнблауэр. – Угодно вам будет спуститься со мною в мою… я имел в виду, они в вашей каюте, сэр, и вы можете принять их, как только сочтете удобным.

Его рундук и матросский чемодан сиротливо стояли в пустой каюте. На передачу командования ушло всего несколько минут.

– Можно мне попросить у мистера Буша двух матросов – перенести мои вещи на баржу, сэр? – спросил Хорнблауэр.

Теперь он никто, даже не пассажир. У него вообще нет статуса – это сделалось еще заметнее, когда он вернулся на палубу в последний раз пожать руку офицерам. Все были заняты спешными делами, так что прощание вышло скомканным и не вполне искренним; поворачиваясь к сходне, Хорнблауэр почувствовал странное облегчение.

Впрочем, ненадолго. Даже на якоре «Отчаянный» сильно качался на огибающих мыс волнах, причем шлюп и баржа кренились друг другу навстречу, так что их мачты то сближались, то удалялись. Перекинутая между ними доска двигалась сразу в нескольких плоскостях: вертикально, как качели, и горизонтально, словно компасная игла, а к тому же ходила вверх-вниз и, что хуже всего, ездила взад-вперед в то время как зазор между судами менялся с шести футов до шестнадцати и обратно. Босоногому матросу ничего не стоило пробежать по восемнадцатидюймовой доске без поручней, но для Хорнблауэра это было серьезным испытанием. К тому же он чувствовал на себе взгляд капитана баржи. По крайней мере, последнее обстоятельство придало ему решимости. До сих пор он изучал движения доски краем глаза, делая вид, будто целиком захвачен происходящим на обоих судах, теперь быстро шагнул на нее, словно и не собирался перед этим с духом. Несколько кошмарных мгновений сходня казалась бесконечной, но наконец, благодарение богу, он вступил с нее на относительно твердую палубу. Дюжий шкипер ничего не сказал, и, когда два матроса поставили на палубу вещи, Хорнблауэру пришлось заговорить первым.

– Вы капитан этого судна?

– Капитан Бэдлстоун, шкипер водоналивной баржи «Принцесса».

– Я капитан Хорнблауэр, и вам предписано доставить меня в Англию. – Хорнблауэр, раздраженный небрежной манерой Бэдлстоуна, нарочно выбрал самую официальную формулировку.

– Предписание есть?

Вопрос, сам по себе оскорбительный, был к тому же задан вызывающим тоном, и Хорнблауэр, чья гордость была уже сильно уязвлена, решил, что не позволит больше себя третировать.

– Да, – ответил он.

У Бэдлстоуна было круглое лицо, багровые щеки и на удивление яркие синие глаза под густыми черными бровями. Он твердо выдержал заносчивый взгляд Хорнблауэра. Тот готов был продолжать игру в гляделки, сколько потребуется, но Бэдлстоун ловко обошел его с фланга.

– Пассажирский стол – гинея в день либо три гинеи за весь переход.

Хорнблауэр не знал, что сам должен оплачивать свой кошт, и не успел скрыть изумление, но по крайней мере вовремя одернул себя и не задал вопрос, вертевшийся на языке. Он ничуть не сомневался, что Бэдлстоун формально в своем праве. Вероятно, Военно-морское министерство, заключившее с ним контракт, обязало шкипера перевозить флотских офицеров, однако позабыло оговорить вопрос о довольствии.

– В таком случае три гинеи, – произнес он величавым тоном человека, для которого одна-две гинеи не составляют разницы, и только потом сообразил, что, вероятно, не прогадал: в ближайшее время ветер скорее всего изменится, и тогда переход займет много больше трех дней.

Во все время разговора одна из помп работала с перебоями, а теперь остановилась и вторая. В наступившей тишине раздался голос Буша:

– Всего девятнадцать тонн! Мы можем взять еще две!

– Вы их не получите! – проревел в ответ Бэдлстоун. – У нас нет больше ни капли!

Хорнблауэру странно было чувствовать, что его это больше не касается; он свободен от всякой ответственности, хотя и прикинул машинально, что теперь у «Отчаянного» пресной воды на сорок дней. Пусть Мидоус думает, как растянуть запас. А поскольку скоро задует ост, «Отчаянному» предстоит держаться как можно ближе к Гуле-де-Брест – это теперь тоже забота Мидоуса, не его.

Матросы, качавшие помпы, перебежали обратно по сходне, два матроса с «Принцессы» вернулись, таща шланги. Последним вернулся помощник с бумагами.

– Готовься отдать концы! – заорал Бэдлстоун. – Пошел кливер-фалы!

Он сам встал к штурвалу и сноровисто отвел баржу от шлюпа. Матросы под руководством помощника принялись убирать с борта кранцы. Через несколько секунд суда разошлись настолько, что Хорнблауэр уже не слышал голосов с «Отчаянного». Он глянул через сверкающую воду. Вся команда выстроилась на шканцах – видимо, Мидоус собирался произнести тронную речь. Никто не провожал взглядом баржу и Хорнблауэра, одиноко стоящего на палубе. Узы флотской дружбы крепки, но рвутся в один миг. Скорее всего, они с Бушем никогда больше не встретятся.

Глава вторая

Жизнь пассажира на барже «Принцесса» была связана с великим множеством неудобств. Весь ее трюм заполняли пустые бочки; залить их морской водой вместо выкачанной пресной значило бы испортить ценную тару, так что балластом служили только втиснутые между ними мешки с песком. Баржа строилась в расчете именно на такое затруднение: благодаря плоскому дну и широким обводам она не переворачивалась даже при высокой осадке, но качалась сильно и для новичка непредсказуемо. Она дрейфовала примерно как плот, что при нынешнем направлении ветра не сулило почти никаких шансов добраться до Плимута.

Из-за изменившейся качки Хорнблауэр два дня был на грани морской болезни. Он говорил себе, что страдал бы не многим больше, если бы его и впрямь выворачивало, хотя в глубине души понимал, что это не так. Ему отвели место в каюте площадью шесть квадратных футов и высотой пять, но, по крайней мере, он жил там один и утешался сознанием, что все могло быть гораздо хуже: в переборках были крюки на восемь гамаков, в два яруса по четыре. Ему давно не доводилось спать в гамаке, хребет медленно привыкал к нужному изгибу и чувствовал все скачки и мотания баржи, так что койка на «Отчаянном» ностальгически вспоминалась как роскошь.

Ветер по-прежнему дул с северо-востока. Он принес ясную погоду, но Хорнблауэра она не радовала, и даже мысль, что Бэдлстоуну придется его кормить куда больше, чем три дня, не могла надолго прогнать хандру. Ему хотелось одного: поскорее добраться до Англии, до Лондона, до Уайтхолла, и получить капитанский чин, пока не вмешалась какая-нибудь случайность. Он с тоской наблюдал, как «Принцессу» сносит все дальше и дальше под ветер, даже сильнее, чем неповоротливые линейные корабли вблизи Уэссана. Читать на борту было нечего, делать – тоже, и не было места, чтобы с удовольствием предаваться безделью.

Хорнблауэр как раз вышел на палубу, устав лежать в гамаке, когда Бэдлстоун резко поднес к глазу подзорную трубу и уставился в наветренную сторону.

– Вот они! – с нехарактерной разговорчивостью объявил шкипер.

Он протянул Хорнблауэру трубу, что (как тот прекрасно понимал) было верхом любезности – капитану, наблюдающему за чем-то интересным, трудно расстаться с подзорной трубой и на один миг. Прямо на них мчалась с попутным ветром даже не эскадра, а целый флот. Впереди неслись под всеми парусами четыре фрегата, следом двигались две колонны линейных кораблей – семь в одной и шесть в другой. Там как раз ставили лисели. Зрелище было великолепным: вымпелы плескали на ветру, кормовые флаги рвались вперед, словно желая с ними поспорить. Округлые носы рассекали синюю воду, и от каждого разбегалась, вздымаясь и опадая, пенная борозда. То была военная мощь Британии во всем своем величии. Первый центральный фрегат прошел совсем близко от «Принцессы».

– «Диамант», тридцать две пушки, – сообщил Бэдлстоун. Он каким-то образом снова завладел подзорной трубой.

Хорнблауэр с завистью и вожделением смотрел на фрегат, идущий на расстоянии пушечного выстрела. Матросы взбежали по фок-вантам; за то короткое время, что «Диамант» шел мимо баржи, убрали и вновь поставили фор-брамсель. Матросы работали образцово: Хорнблауэр не заметил в постановке паруса ни малейшего изъяна. Помощник Бэдлстоуна еле-еле успел поднять грязный флаг Красной эскадры, чтобы вовремя его приспустить; «Диамант» в ответ отсалютовал флагом Синей эскадры. Теперь к барже приближалась правая колонна линейных кораблей; на первом – трехпалубнике – уже можно было различить три ряда раскрашенных в шахматную клетку пушечных портов и синий вице-адмиральский флаг на фор-брам-стеньге.

– «Принц Уэльский», девяносто восемь пушек. Вице-адмирал сэр Роберт Кальдер, баронет, – сказал Бэдлстоун. – В этой эскадре еще два адмирала.

«Принц Уэльский» и баржа обменялись приветствиями. Семь линейных кораблей прошли мимо баржи, и каждый раз флаги на мгновение шли вниз и тут же взлетали вверх.

– Попутный ветер к Финистерре, – заметил Бэдлстоун.

– Сдается, они держат курс в ту сторону, – сказал Хорнблауэр.

Очевидно, Бэдлстоун знал о перемещениях флота не меньше него, а может, даже поболее – всего неделю назад он был в Плимуте, читал английские газеты и слушал разговоры в пивных. Хорнблауэр и сам почерпнул кое-какие крупицы сведений из беседы со шкипером «Шетланда» – провиантской баржи, подходившей к «Отчаянному» за неделю до «Принцессы». То, что Бэдлстоун упомянул Финистерре, а не Гибралтар и не Вест-Индию, намекало на его осведомленность. Хорнблауэр на пробу задал вопрос:

– Идут к Гибралтарскому проливу, как вы думаете?

Бэдлстоун глянул на него с жалостью.

– Не дальше Финистерре.

– Но почему?

Бэдлстоуну явно не верилось, что Хорнблауэру неведомо то, о чем говорят все доки и флот.

– Вилли Нёф.

Так он произносил фамилию Вильнёва – французского адмирала, командующего флотом, который несколько недель назад, прорвав блокаду, вышел в Атлантику и взял курс на Вест-Индию.

– Что с ним? – спросил Хорнблауэр.

– Он возвращается. Думает у Бреста соединиться с французским флотом и дальше в Ла-Манш. Бони собрал свою армию в Булонге и рассчитывает не сегодня-завтра пообедать лягушками в Виндзорском замке.

– Где Нельсон?

– Гонится за Вилли Нёфом по пятам. Если Нельсон его не перехватит, то перехватит Кальдер. Бони не видать английского берега, как своих ушей.

– Откуда вам все это известно?

– Покуда я ждал ветра в Плимуте, туда пришел шлюп от Нельсона. Через полчаса новость знали все в городе.

Последние важнейшие сведения – и о них известно каждой собаке. У Бонапарта в Булони четверть миллиона обученных и снаряженных солдат, а в ламаншских портах – тысячи плоскодонных судов, готовых перевезти их в Англию. При поддержке двадцати, тридцати или даже сорока испанских и французских линейных кораблей этот план возможно осуществить, и тогда через месяц Бонапарт и впрямь будет есть лягушек в Виндзорском дворце. Участь мира, судьба цивилизации зависит от согласованных перемещений британского флота, и недельной давности плимутские сплетни сегодня докладывают Бонапарту. Чем больше французы знают о планах британского флота, тем выше их шансы на успешное вторжение.

Бэдлстоун смотрел на Хорнблауэра с любопытством: видимо, тот не сумел до конца скрыть свои чувства.

– Да не тревожьтесь вы, – сказал Бэдлстоун, и теперь Хорнблауэр в свой черед взглянул на него удивленно.

За прошедшие два дня они не обменялись и двумя десятками слов. Бэдлстоун явно недолюбливал флотских офицеров; возможно, его смягчило то, что Хорнблауэр сам не искал сближения.

– С какой стати мне тревожиться? – бодро ответил он. – Мы разберемся с Бони, когда до этого дойдет.

Бэдлстоун уже пожалел о своей разговорчивости. Как всякий капитан, он постоянно поглядывал на шкаторину грот-марселя и сейчас внезапно обрушился на рулевого.

– Смотри, куда правишь, болван! Держи круче! В Испанию, что ли, хочешь попасть? Хуже нет, чем пустая баржа и криворукий деревенский увалень, которому нельзя доверить штурвал!

За время этой тирады Хорнблауэр отошел в сторонку. Его мучили и другие опасения помимо тех, что возбудил разговор с Бэдлстоуном. Война входит в решающую стадию, близятся великие битвы, а у него нет корабля. Два года он терпел тяготы, опасности и монотонность блокадной службы, но именно сейчас, в переломные дни, оказался между двух стульев. Кризис может разрешиться прежде, чем он вновь выйдет в море: либо Кальдер настигнет Вильнева до конца этой недели, либо Бонапарт постарается пересечь Ла-Манш до конца следующей. Лучше быть капитан-лейтенантом на шлюпе, чем капитаном без корабля, тем более что и его новый чин – пока всего лишь обещание. Такие мысли кого угодно могут привести в бешенство; устойчивый норд-ост, дувший последние два дня, держал его пленником на треклятой барже, давая Мидоусу на «Отчаянном» все шансы отличиться. После десяти лет в море Хорнблауэр должен был понимать (и понимал), что глупо беситься из-за ветров – непредсказуемых и неуправляемых ветров, определявших его жизнь с отрочества. И все равно он изводился так, что не находил себе места.

Глава третья

Хорнблауэр лежал в гамаке, хотя уже давно рассвело. Он сумел перевернуться на другой бок, не проснувшись окончательно – умение спать в гамаке вернулось, хоть и не сразу, – и намеревался оставаться в полудреме как можно дольше. По крайней мере, мозг, затуманенный сном, не будет с таким напряжением прокручивать одни и те же тоскливые мысли, да и вечер наступит быстрее. Вчера выдался дурной день: попутный ветер, задувший к закату, домчал «Принцессу» обратно до блокадной эскадры и тут же вновь переменился на встречный.

На палубе заслышались топот и суета, затем к борту подошла шлюпка. Хорнблауэр скривился и приготовился вылезти из гамака. Он убеждал себя, что, скорее всего, это какой-нибудь пустяк, не имеющий к нему ни малейшего отношения, однако решимость оставаться в полудреме полностью испарилась.

Он еще сидел в гамаке, спустив ноги, когда вошел мичман. Хорнблауэр, уставившись на него осоловелыми глазами, отметил белые панталоны и башмаки с пряжками – видимо, чей-то протеже с флагмана. Мичман протягивал письмо, и Хорнблауэр проснулся окончательно. Он сломал печать.

Сим вам строго предписывается и указывается явиться в качестве свидетеля на заседание трибунала по обвинению капитана Джеймса Персиваля Мидоуса, офицеров и команды шлюпа Его Величества «Отчаянный» в потере сказанного шлюпа, происшедшей от посадки на мель в ночь на 19-е мая 1805 года. Заседание состоится в девять часов до полудня сегодня, мая 20-го дня 1805 года в капитанской каюте корабля Его Величества «Ирландия».

Генри Боуден, контр-адмирал, капитан флота

NB. Шлюпку за вами пришлют.

Хорнблауэр читал и перечитывал записку, не веря своим глазам. Наконец он вспомнил, что перед ним мичман, а значит – надо сохранять внешнюю невозмутимость.

– Очень хорошо, спасибо, – буркнул он.

Не успел мичман повернуться спиной, как Хорнблауэр выдвинул рундук и начал ломать голову, как разгладить вытертый почти до дыр парадный мундир.

Итак, «Отчаянный» потерпел крушение. Однако Мидоус жив, а значит, скорее всего, жертв либо вообще нет, либо они небольшие. Быстро же Мидоус выбросил «Отчаянный» на прибрежные камни. Сделать это было легче легкого, что первым мог подтвердить Хорнблауэр, два года избегавший подобной опасности.

Чтобы побриться, пришлось подтащить рундучок к люку, высунуть голову наружу и установить зеркальце на комингс. Хорнблауэру подумалось, что Мидоус при своем росте мог сделать то же самое и не вставая на дополнительную подпорку.

Подошел Бэдлстоун и заговорил. Хорнблауэр слушал, балансируя на рундуке; он еще не до конца приспособился к хаотическим движениям «Принцессы», что затрудняло бритье, для которого требовались обе руки: одной рукой держать бритву, другой растягивать кожу.

– Так значит, «Отчаянный» налетел на Черную скалу, – сказал Бэдлстоун.

– Я знал, что он на мели, но не знал, где.

– По-вашему, на дне морском – значит на мели? Он напоролся на камни в отлив, получил пробоину, наполнился водой, и в прилив его опрокинуло.

Удивительно, как быстро такие, как Бэдлстоун, узнают новости во всех мелочах.

– Жертвы есть? – спросил Хорнблауэр.

– Не слышал, – ответил Бэдлстоун.

Если бы утонул кто-нибудь из офицеров, об этом бы наверняка говорили. Значит, все живы, включая Буша. Хорнблауэр смог сосредоточиться на том, чтобы выбрить трудный участок в левом углу губ.

– Даете показания на трибунале? – спросил Бэдлстоун.

– Да. – Хорнблауэр не имел ни малейшего желания снабжать Бэдлстоуна дополнительным материалом для сплетен.

– Если ветер отойдет к западу, я отплыву без вас. Ваши вещи сгружу в Плимуте.

– Вы чрезвычайно любезны. – Хорнблауэр чуть было не дал выход чувствам, но вовремя себя одернул. Нет смысла браниться с плебеем, даже если оставить в стороне иные соображения. Он вытер лицо и бритву, затем встретил взгляд Бэдлстоуна.

– Не многие бы так сказали, – проговорил тот.

– Не многие нуждаются в завтраке, как я сейчас, – ответил Хорнблауэр.

В восемь часов подошла шлюпка, и Хорнблауэр в нее спустился; на боку у него висела дешевая шпага с бронзовой рукоятью, а единственный эполет на левом плече означал, что его еще не утвердили в звании капитана. Однако, когда он поднялся на борт «Ирландии» вслед за двумя капитанами с эполетами на обоих плечах (очевидно, тем предстояло заседать в судебной комиссии), его встретили всеми положенными почестями. На подветренной стороне шканцев прохаживались взад-вперед, о чем-то напряженно беседуя, Мидоус и Буш. Мичман, встретивший Хорнблауэра, сразу отвел его в сторону; это лишний раз подтверждало, что он вызван как свидетель-эксперт и, дабы сохранить беспристрастность суждений, не должен разговаривать с обвиняемыми.

Наконец пушечный выстрел возвестил, что началось заседание. Через двадцать пять минут Хорнблауэра вызвали в каюту, где за длинным столом сверкали позументом семь капитанов. С одной стороны сидели Мидоус, Буш, штурман Проуз и боцман Уайз. Горько и неловко было видеть тревогу на их лицах.

– Суд задаст вам несколько вопросов, капитан Хорнблауэр, – начал председательствующий. – Затем обвиняемые могут попросить вас дать разъяснения.

– Да, сэр, – ответил Хорнблауэр.

– Как я понимаю, вы передали командование шлюпом «Отчаянный» утром семнадцатого числа.

– Да, сэр.

– Состояние его материальной части было хорошим?

– В целом да, сэр. – Он должен был говорить правду.

– Это означает «хорошим» или «дурным»?

– Хорошим, сэр.

– Таблица компасных девиаций[2]2
  Девиация компаса – отклонение его стрелки от направления магнитного меридиана под влиянием судового железа. Она зависит от курса корабля и нескольких других параметров, поэтому за изменением девиации приходилось постоянно следить, определяя время от времени ее величину на различных румбах. – Здесь и далее примечания переводчика.


[Закрыть] была точна, насколько вы можете судить?

– Да, сэр. – Он не мог возводить на себя напраслину.

– Вам известно, что шлюп его величества «Отчаянный» в отлив налетел на камни у Черной скалы. Что вы можете сказать по этому поводу?

Хорнблауэр стиснул зубы.

– Такое могло случиться очень легко.

– Не соблаговолите ли изложить свое мнение более подробно, капитан?

Он мог бы сказать многое, но следовало очень тщательно выбирать слова. Не хотелось выглядеть хвастуном. Надо было должным образом подчеркнуть все навигационные опасности, но (памятуя, что он два года успешно их избегал) не выставить себя кем-то исключительным. Он хотел помочь обвиняемым, но и не перегнуть палку. Так или иначе, можно было сделать несколько замечаний, которые легко проверить по вахтенному журналу. Хорнблауэр упомянул устойчивый западный ветер, дувший в предыдущие несколько суток, и резкий норд-ост, поднявшийся в тот день. В таких условиях отлив мог быть непредсказуемо сильным, к тому же между скал почти наверняка возникли встречные течения, которые невозможно учесть, поскольку их направление зачастую меняется на расстоянии кабельтова. От Черной скалы на юго-восток отходит длинный риф; если не считать самой дальней его оконечности, буруны над ним видны лишь по низкой воде в сизигийный прилив[3]3
  Сизигийный прилив – наибольший прилив, когда приливообразующие силы Луны и Солнца действуют вдоль одного направления. В это время высокая вода становится очень высокой, а низкая – очень низкой.


[Закрыть], а лотом его не обнаружить. Кораблю, держащемуся близко к Гуле, немудрено было наскочить на этот риф.

– Спасибо, капитан, – сказал председатель, когда Хорнблауэр закончил. Затем глянул в сторону обвиняемых. – У вас есть вопросы?

Тон его ясно подразумевал, что в вопросах нет надобности, однако Мидоус вскочил. Он казался изможденным – может быть, впечатление усиливала одежда с чужого плеча, но глаза запали, щеки ввалились, а левая еще и подергивалась.

– Капитан, – спросил он, – ветер был северо-восточный, свежий?

– Да.

– Наиболее благоприятный для попытки французов выйти в Ла-Манш?

– Да.

– Где должен был находиться «Отчаянный» в таких условиях?

– Как можно ближе к Гуле.

Это был важный пункт, его и впрямь следовало подчеркнуть особо.

– Спасибо, капитан, – сказал Мидоус, садясь.

Хорнблауэр глянул на председателя, ожидая дозволения удалиться.

– Будьте добры ответить суду, капитан, – сказал председатель, – как долго вы командовали «Отчаянным» на блокадной службе?

– Чуть более двух лет, сэр.

На прямой вопрос можно было ответить только буквально.

– И какую часть времени вы находились вблизи Гуле? Довольно будет приблизительной оценки.

– Думаю, половину времени… может быть, треть.

Эти слова сводили на нет почти все, что Мидоус выиграл своим вопросом.

– Спасибо. Можете удалиться, капитан Хорнблауэр.

Теперь он мог глянуть на Буша и Мидоуса, но лишь мельком и не выказывая никаких чувств: всякое выражение сочувствия заставило бы судей усомниться в его непредвзятости. Хорнблауэр поклонился и вышел.