Текст книги "Последняя встреча"

– И впрямь, выглядит молодцом, – сказал Хорнблауэр. – А ты как себя чувствуешь, дорогая?

Он отступил на шаг и внимательно ее оглядел. Признаков беременности пока видно не было, разве что в выражении лица.

– Я вижу тебя и оживаю, – сказала Мария.

Мучительно было сознавать, что ее слова близки к истине. А еще мучительнее – думать о том, что он должен произнести сейчас.

Мария, по-прежнему держа маленького Горацио, свободной рукой одернула его сюртук.

– Твоя одежда так плохо выглядит, Горри, милый. Сюртук весь мятый. Хотела бы я пройтись по нему утюгом.

– Дорогая… – начал Хорнблауэр.

Пришло время сообщить новость, но Мария его опередила.

– Знаю, – быстро сказала она. – Я видела, как твои вещи кладут в коляску. Ты уезжаешь.

– Боюсь, что да.

– В Лондон?

– Да.

– И даже на чуть-чуть не останешься со мной… с нами?

– Боюсь, что нет, дорогая.

Мария держалась с невероятным мужеством. Она подняла голову и твердо посмотрела на него, и только по дрожащим губам было понятно, что происходит у нее в душе.

– А потом, дорогой? – спросила Мария. Голос у нее тоже дрожал.

– Я надеюсь получить корабль. Вспомни, меня обещали сделать капитаном.

– Да! – Всего одно слово, надрывающая сердце безропотность.

Может быть, Мария отвлеклась по чистой случайности, но Хорнблауэр был склонен считать, что она сделала это мужественно и сознательно.

– Что тут у тебя? – спросила она, трогая его левую скулу подле уха. – Похоже на краску. Черную краску. Ты совсем о себе не заботился, дорогой.

– Скорее всего, краска, – согласился Хорнблауэр.

Он усилием воли сдержался, чтобы не уклониться от прилюдной ласки, и только мгновение спустя понял, что Мария увидела. И сразу его накрыло волной воспоминаний. Позапрошлой ночью он вместе с шайкой орущих безумцев ворвался на палубу «Фрелона». Он слышал, как тесак рассекает кость, как побежденные молят о пощаде, видел, как в заполненный людьми твиндек выстрелили девятью фунтами картечи. Все это было только позавчера, а сейчас перед ним ничего не ведающая Мария и его ребенок, и толпа зевак под ясным английским солнцем. От одного мира до другого – только один шаг, но это бесконечно длинный шаг через бездонную пропасть.

– Горри, милый? – вопросительно проговорила Мария, вернув его к яви.

Она смотрела встревоженно, изучая мужа и страшась того, что видит; наверное, заново проживаемые чувства отразились на его лице. Пришло время улыбнуться.

– На «Принцессе» нелегко было помыться, – сказал он, вспоминая, как на кренящейся барже перед зеркалом оттирал краску скипидаром.

Мария потерла ему скулу носовым платком.

– Обязательно умойся, как только сможешь. У меня не оттирается.

– Да, дорогая.

Хорнблауэр понял, что она улыбается без прежнего смертельного напряжения. Теперь, когда Мария немного успокоилась, пришло время прощаться.

– До свиданья, дорогая, – мягко проговорил он.

– Да, милый.

За пять или шесть расставаний, пережитых после свадьбы, она хорошо усвоила урок, запомнила, что ее загадочный муж терпеть не может сантиментов даже наедине, а уж в присутствии посторонних – тем паче. Она поняла, что он порой замыкается, и обижаться не надо, поскольку он сам потом будет жалеть о своей холодности. А главное, Мария усвоила, что не значит ничего, ровно ничего, в сравнении с его долгом. Просить хоть о чем-нибудь ради себя и сына в ущерб долгу – значит получить суровый отказ, и она не может такого допустить, поскольку знает: мужу это будет еще больнее, чем ей.

До коляски было всего несколько шагов. Хорнблауэр поставил бесценный узел на сиденье, убедился, что багаж на месте, и вновь повернулся к жене и сыну.

– До свиданья, сынок.

Вновь наградой ему была улыбка, и вновь мальчик сразу спрятал лицо.

– До свиданья, дорогая. Я буду тебе писать.

Она подставила губы для поцелуя, но сдержалась, чтобы не повиснуть на муже, и отстранилась ровно в то мгновение, когда он начал отодвигаться сам. Хорнблауэр залез в коляску, чувствуя странное одиночество. Форейтор вскочил на переднюю лошадь и оглянулся через плечо.

– В Лондон, – сказал Хорнблауэр.

Лошади побежали, и кучка зевак нестройно закричала «ура». Затем копыта застучали по мостовой, коляска свернула за угол, и Мария с ребенком сразу исчезли из виду.

Глава восьмая

– Да, подойдет, – сказал Хорнблауэр хозяйке.

– Заноси наверх, Гарри! – крикнула та через плечо, и ступеньки внизу заскрипели под тяжелыми шагами – это ее слабоумный сын тащил по лестнице чемодан и рундук.

В комнате были кровать, стул и умывальный таз. Зеркало на стене. Все, что человеку нужно. Это дешевое жилье посоветовал ему последний форейтор. На грязной улочке, куда они свернули с Вестминстер-бридж-роуд, почтовая коляска произвела настоящий фурор. Через узкие окна до сих пор доносились крики детей, сбежавшихся на нее поглазеть.

– Что-нибудь еще желаете? – спросила хозяйка.

– Горячей воды.

Хозяйка чуть суровей взглянула на постояльца, который в девять часов утра требует горячую воду.

– Хорошо, сейчас принесу, – сказала она.

Хорнблауэр оглядел комнату; ему показалось, что если хоть на минуту ослабить внимание, она начнет вращаться. Он сел на стул: ощущение было такое, будто его долго били дубиной пониже спины, и теперь там сплошной синяк. Куда приятнее было бы вытянуться на кровати, но Хорнблауэр знал, что в таком случае мгновенно уснет. Он скинул башмаки, снял сюртук и понял, что от него воняет.

– Горячая вода, – сказала хозяйка, снова входя в комнату.

– Спасибо.

Как только дверь за нею закрылась, Хорнблауэр устало поднялся на ноги и сбросил остальную одежду. Сразу стало немного лучше: он не снимал ее последние три дня, а в комнате под крышей, раскаленной июньским солнцем, было одуряюще жарко. Мозги от усталости ворочались с трудом; доставая чистое платье и разворачивая несессер, Хорнблауэр раза три застывал, вспоминая, что собрался делать. Лицо, отразившееся в зеркале, было покрыто щетиной и слоем пыли. Он с отвращением отвернулся.

Противно и неудобно было оттирать себя дюйм за дюймом, окуная губку в таз, но и такое мытье немного бодрило. Пыль была повсюду, она сумела проникнуть даже в рундук и поднялась облаком, когда Хорнблауэр доставал одежду. Наконец он побрился, истратив на это последнюю пинту горячей воды, и вновь оглядел результат.

Изменения к лучшему были разительны, хотя теперь лицо, смотревшее из зеркала, выглядело ужасно худым, а загар, доходящий ровно до середины лба – выше начиналась белая полоса от треуголки – казался нарисованным. Это напомнило ему глянуть на левую скулу. Краска, которую не смогла оттереть Мария, после умывания и особенно бритья вроде бы исчезла. Хорнблауэр облачился в чистое; одежда, как всегда после плаванья и до первой стирки в пресной воде, была чуть сыровата. Час, который он выделил себе на отдых и туалет, уже вышел. Хорнблауэр взял узел с бумагами и на плохо гнущихся ногах спустился по лестнице.

Он по-прежнему ничего не соображал от усталости. Путешествие на почтовой коляске может представляться романтичным, но выматывает несказанно. Когда меняли лошадей, он иной раз позволял себе полчаса отдыха (десять минут, чтобы поесть, двадцать – чтобы поспать за столом, положив голову на руки), а последние часы то и дело задремывал сидя, несмотря на тряску. «Лучше быть моряком, чем курьером», – думал Хорнблауэр по пути в адмиралтейство. Он заплатил полпенни пошлины за проход по мосту, но даже не глянул вниз на снующие суда, что не преминул бы сделать в любое другое время, однако сейчас усталость совершенно убила любопытство. Наконец он обогнул Уайтхолл и оказался перед адмиралтейством.

Неустрашимый Фостер весьма разумно снабдил его запиской; привратник с неприкрытым подозрением оглядел и самого Хорнблауэра, и узел из одеяла. Вполне объяснимо: лордов адмиралтейства приходилось оберегать не только от безумцев и прожектеров, но и от просителей из числа флотских офицеров.

– У меня письмо к мистеру Марсдену от адмирала Фостера, – сказал Хорнблауэр и с интересом отметил, как смягчилось лицо привратника.

– Не соблаговолите ли написать об этом здесь? – сказал привратник, протягивая бланк.

Хорнблауэр написал: «С посланием от контр-адмирала Гарри Фостера», затем поставил внизу свою подпись и адрес меблированных комнат.

– Прошу сюда, сэр, – сказал привратник.

Очевидно, контр-адмирал, командующий плимутским портом, сам или через своего эмиссара имел право немедленного доступа к их сиятельствам.

Привратник отвел Хорнблауэра в приемную, а сам понес письмо и записку на бланке куда-то в глубину здания. В комнате сидели несколько офицеров с выражением надежды, нетерпения или обреченной покорности на лице. Хорнблауэр поздоровался и сел в уголке. Стул был деревянный, жесткий, совсем не подходящий для избитого тряской тела, зато с подлокотниками и высокой спинкой, на которую так удобно было откинуться…

Французы каким-то образом взяли «Принцессу» на абордаж и теперь носились по темной палубе, размахивая тесаками, а Хорнблауэр никак не мог выбраться из гамака. Кто-то кричал: «Проснитесь, сэр!», а он именно что силился проснуться, но никак не мог. Наконец стало ясно, что ему кричит в самое ухо кто-то, трясущий его за плечо. Хорнблауэр дважды сморгнул и вернулся к яви.

– Мистер Марсден сейчас вас примет, сэр, – произнес незнакомый человек, который его разбудил.

– Спасибо. – Хорнблауэр схватил узел и встал на ватные ноги.

– Крепко же вы уснули, сэр, – заметил посланец. – Сюда, сэр, пожалуйста, сэр.

Хорнблауэр не помнил, те же люди сидели раньше в приемной, или это уже другие, но взгляды, которыми его провожали, были исполнены черной зависти.

Мистер Марсден оказался высоким и невероятно элегантным пожилым джентльменом. Даже старомодная прическа – волосы, завязанные на затылке широкой лентой, – лишь подчеркивала элегантность, поскольку удивительно шла к его стилю. Марсден был фигурой почти легендарной. Его имя знала вся Англия, поскольку именно ему адресовались все депеши («Сэр, имею честь сообщить вам для передачи их сиятельствам…) и публиковались в газетах с этой вступительной фразой. Первые лорды приходили и уходили – как недавно ушел лорд Мелвилл[7]7
  Генри Дандас, 1-й виконт Мелвилл (1742–1811), британский политик, первый лорд адмиралтейства в 1804–1806 годах. В 1805 году против него было выдвинуто обвинение в растрате казенных средств, а в 1806-м парламент отрешил его от должности.


[Закрыть] и пришел лорд Бархэм[8]8
  Чарльз Миддлтон, 1-й барон Бархэм (1726–1813), британский адмирал, первый лорд адмиралтейства в 1805–1806 годах.


[Закрыть], менялись члены адмиралтейского совета и адмиралы, но мистер Марсден оставался секретарем. Это на нем лежала вся сложнейшая административная работа по управлению величайшим флотом в истории человечества. Разумеется, у него была большая канцелярия – по слухам, не меньше сорока клерков, – и заместитель, мистер Барроу, почти такой же известный, как сам Марсден, но тем менее в глазах всего мира мистер Марсден был человеком, который едва ли не в одиночку воюет против Французской империи и Бонапарта.

У него был изысканно обставленный кабинет окнами на плац-парад конной гвардии. Кабинет идеально подходил своему хозяину, сидевшему за овальным столом. За спиной у него стоял старенький клерк, очень худой и явно невысокого ранга, судя по вытертому сюртуку и застиранному вороту рубашки.

Хорнблауэр, поздоровавшись, выложил на стол узел.

– Посмотрите, что там, Дорси, – через плечо обратился Марсден к старику-клерку, затем вновь глянул на Хорнблауэра. – Как эти документы попали к вам?

Хорнблауэр кратко рассказал о захвате «Фрелона». Все это время серые глаза Марсдена пристально следили за его лицом.

– Так французский капитан был убит?

– Да.

Не было надобности рассказывать о голове капитана, разрубленной тесаком Мидоуса.

– В таком случае бумаги могут быть подлинными.

Хорнблауэр на мгновение растерялся и только потом сообразил: Марсден не исключает возможность военной хитрости и того, что бумаги подброшены специально.

– Полагаю, сэр, они подлинные. Видите ли… – И он объяснил, что французы никак не могли ожидать контратаки со стороны баржи.

– Да, – согласился Марсден. Он говорил неизменно официальным сухим тоном. – Вы, вероятно, понимаете, что Бонапарт пойдет на любые жертвы, чтобы ввести нас в заблуждение. Впрочем, как вы говорите, капитан, обстоятельства были совершенно непредсказуемые. Что там, Дорси?

– Ничего особенно существенного, кроме вот этого, сэр.

«Это», разумеется, относилось к бумагам между двумя листами свинца. Дорси внимательно пригляделся к бечевке, которой они были перевязаны.

– Она не из Парижа, – сказал он. – Вероятно, ее завязали на корабле. И адрес, по-видимому, тоже надписал капитан. С вашего позволения, сэр.

Дорси, нагнувшись, взял с подноса перед Марсденом перочинный нож, разрезал бечевку, и свинцовый сандвич раскрылся.

Между пластинами лежал большой полотняный пакет, запечатанный в трех местах, и Дорси внимательно их оглядел.

– Сэр, – сказал он Хорнблауэру, – вы доставили нам нечто ценное. Очень ценное, сэр. Такого нам еще не попадалось.

Он протянул пакет Марсдену, и тот потрогал печати пальцем.

– Печати новоявленной империи Бонапарта, сэр, – сказал он. – Отличные образчики.

Хорнблауэр внезапно осознал, что Бонапарт объявил себя императором лишь несколько месяцев назад. Когда Марсден дал ему взглянуть на печати поближе, он увидел имперского орла с молниями и подумал, что птица выглядит не столь уж величественно: перья на ногах больше всего напоминали преувеличенно широкие штаны.

– Я предпочел бы вскрыть пакет со всей осторожностью, сэр, – сказал Дорси.

– Очень хорошо. Можете идти.

Сейчас его судьба могла повернуть в ту или иную сторону – Хорнблауэр с каким-то беспокойным предчувствием ощутил это в тот миг, когда Марсден поднял на него холодный взгляд, готовясь сказать: «Вы свободны».

Позже – месяца через полтора – он вспоминал эти мгновения, когда все решила случайность. Бывало, что пуля пролетала меньше чем в футе от него; если бы стрелок взял на долю дюйма правее или левее, жизнь Хорнблауэра оборвалась бы. Так и сейчас, задержись телеграфная депеша на несколько минут – и его жизнь пошла бы совсем иначе.

Ибо дверь в дальнем конце комнаты внезапно распахнулась, и в нее быстрым шагом вошел еще один элегантный джентльмен. Он был на несколько лет моложе Марсдена, одет сдержанно, однако чрезвычайно модно: слабо накрахмаленный галстук доходил до ушей, белый жилет под черным сюртуком подчеркивал стройность талии.

Марсден с раздражением обернулся на звук открывшейся двери, но сдержал недовольство, увидев, кто вошел, а особенно – заметив листок бумаги в его руке.

– Вильнёв в Ферроле, – объявил вошедший. – Только что сообщили телеграфом. Кальдер дал ему бой у Финестерре, но потом флоты разошлись.

Марсден взял депешу и внимательно прочитал.

– Это надо передать их сиятельствам, – сказал он, решительно вставая с кресла. Даже сейчас в его движениях не было заметно спешки. – Мистер Барроу, это капитан Хорнблауэр. Вам стоит ознакомиться с его последним приобретением.

Марсден вышел через почти незаметную дверь в дальнем конце кабинета, неся известия, быть может – исторической чрезвычайной важности. У Вильнёва больше двадцати линейных кораблей – испанских и французских. Кораблей, при поддержке которых Бонапарт может пересечь Ла-Манш. Вильнёв ускользнул от Нельсона, три недели искавшего его в Вест-Индии, а теперь от Кальдера.

– Что за приобретение, капитан? – спросил Барроу. Простой вопрос пистолетным выстрелом ворвался в мысли Хорнблауэра.

– Всего лишь депеша от Бонапарта, сэр. – Несмотря на растерянность, Хорнблауэр сознательно обратился к Барроу «сэр» – в конце концов, как второй секретарь адмиралтейства тот был знаменит почти как сам Марсден.

– Однако она может быть чрезвычайно важна, капитан. О чем в ней говорится?

– Сейчас ее вскрывают. Этим занимается мистер Дорси.

– Понятно. За сорок лет в канцелярии Дорси стал специалистом по перехваченным документам. Это его вотчина.

– Я так и догадался, сэр.

Наступило недолгое молчание, и Хорнблауэр, собравшись с духом, задал мучивший его вопрос:

– Что там с Вильнёвом, сэр? Вы можете мне сказать?

– Не будет беды, если вы узнаете, – ответил Барроу. – Официальный бюллетень выйдет, как только его подготовят. Кальдер перехватил Вильнёва у Финистерре и два дня вел с ним бой. Видимость была плохая, и Вильнёв сумел ускользнуть.

– Есть трофеи?

– Кальдер захватил два испанских корабля.

Два флота, по двадцать кораблей в каждом, бились два дня – и такой жалкий итог! Англия будет негодовать, и, кстати, она в серьезной опасности. Французы, вероятно, прибегли к своей обычной тактике уклонения – уходили под ветер, паля бортовыми залпами, британцы же пытались держаться близко друг к другу, за что и поплатились.

– И Вильнёв пробился в Ферроль, сэр?

– Да.

– Это место нелегко будет блокировать, – заметил Хорнблауэр.

– Вы знаете Ферроль? – заинтересованно спросил Барроу.

– Довольно хорошо, сэр.

– Откуда?

– Я был там военнопленным в девяносто седьмом, сэр.

– Вы бежали?

– Нет, сэр, меня отпустили.

– Обменяли?

– Нет, сэр.

– Так как же?

– Я помог спасать пострадавших при кораблекрушении.

– Вот как? Значит, вы хорошо знаете Феррольскую бухту?

– Неплохо, сэр, как я уже сказал.

– И вы говорите, что ее нелегко будет блокировать. Почему?

В тихом лондонском кабинете офицера подстерегает не меньше неожиданностей, чем на палубе фрегата в море. Вместо внезапно налетевшего шквала или вражеского корабля на горизонте может прозвучать тихая просьба немедленно изложить, в чем трудности блокады Ферроля. Ибо впервые за столетие первым лордом адмиралтейства был моряк, адмирал: второй секретарь мог отличиться, продемонстрировав знакомство с обстановкой в Феррольской бухте.

Хорнблауэру пришлось формулировать словами то, что он до сих пор лишь ощущал моряцким чутьем. Думать надо было быстро, чтобы не вышел поток бессвязных наблюдений.

– Во-первых, расстояния, – начал он. – Это совсем не то, что блокировать Брест.

В обоих случаях базой будет Плимут; оттуда до Бреста меньше пятидесяти лиг, а до Ферроля почти двести. Снабжение и связь станут вчетверо труднее.

– Даже больше, чем вчетверо, учитывая преобладающие западные ветра, – закончил Хорнблауэр свое объяснение.

– Прошу вас, продолжайте, капитан.

– Однако на самом деле есть куда более важные факторы, сэр.

Дальше продолжать было легко. У флота, патрулирующего Ферроль, не будет дружественного укрытия под ветром. Брестский блокадный флот может уйти от западных штормов в Торский залив – стратегия последних пятидесяти лет строилась на этом географическом обстоятельстве. При блокаде Кадиса рядом есть нейтральная Португалия, Лиссабон на одном фланге, Гибралтар – на другом. Когда Нельсон блокировал Тулон, в его распоряжении были рейды Сардинского побережья. Иное дело – Ферроль. Западные шторма загонят флот в каменный мешок Бискайского залива, где берега враждебны, круты и неприступны. Из Бреста ведет один-единственный узкий проход; из широкой Феррольской бухты целый флот сможет выйти в один отлив, что ни разу не удавалось французам в Бресте. Хорнблауэр рассказал, как организовано снабжение флота в Феррольском порту, при каком ветре можно покинуть бухту, при каком – нельзя, как ведется наблюдение за возможным противником и насколько вероятно вступить в тайные сношения с берегом наподобие тех, что он сам завязал при блокаде Бреста.

– Вы, я вижу, в Ферроле времени не теряли, капитан, – заметил Барроу.

Хорнблауэр мог бы пожать плечами, но удержался от столь неанглийского жеста. Воспоминания о плене нахлынули потоком, и с ними – явственное ощущение тогдашней горькой тоски. Вернувшись к яви, он поймал на себе заинтригованный взгляд Барроу и со стыдом осознал, что дал тому на миг заглянуть в свои чувства.

– По крайней мере, я немного научился говорить по-испански. – Хорнблауэр пытался внести в разговор долю шутки, однако Барроу отнесся к ответу с прежней серьезностью.

– Не многие офицеры взяли бы на себя такой труд, – был его вывод.

Хорнблауэр, как пугливая лошадь, шарахнулся от разговора про свои личные качества.

– В Феррольском вопросе есть еще один аспект, – торопливо сказал он.

– Какой же?

Обе дороги, ведущие в город – через Бетансос и через Вильяльбу – проходят через горные перевалы. Едва ли испанцы будут в силах снабжать по этим длинным и трудным дорогам отрезанный от моря флот.

– Вы что-нибудь знаете про эти дороги, капитан?

– Меня этапировали по ним, когда я был в плену.

– Сейчас Бони – император, а доны – его покорные рабы. Если кто и заставит их работать, то уж скорее он.

– Весьма вероятно, сэр. – Вопрос касался скорее политики, чем флота, и Хорнблауэр не считал для себя возможным развивать тему.

– Итак, – проговорил Барроу, обращаясь скорее к самому себе, – мы снова ждем, когда противник выйдет и даст нам бой, а, по вашим словам, капитан, положение много хуже прежнего.

– Это всего лишь мое мнение, сэр, – торопливо заметил Хорнблауэр.

Такие вопросы в ведении адмиралов, и не стоит младшим офицерам сюда вмешиваться.

– Если бы только Кальдер задал Вильнёву хорошую трепку, – продолжал Барроу. – Половина наших трудностей осталась бы позади.

Хорнблауэр должен был что-то ответить: пришлось быстро сочинять незначащие слова, которые не прозвучали бы критикой адмирала со стороны младшего офицера.

– Вполне возможно, сэр, – сказал он.

Ясно было одно: как только британская публика узнает о битве при Финистерре, поднимется шквал возмущения. При Кампердауне, при Абукирке, при Копенгагене английский флот полностью уничтожал противника. Обывателей не удовлетворит простая стычка, особенно сейчас, когда Бонапарт готов переправить через Ла-Манш целую армию и судьба Англии зависит от надежности ее флотов. Возможно, Кальдера, как в свое время Бинга, обвинят в недостатке рвения. Страну ждет политический скандал.

Отсюда вытекала следующая мысль: политический скандал сметет правительство, включая первого лорда и, может быть, даже секретарей. Через месяц его теперешний собеседник может оказаться в отставке и с несмываемым пятном на репутации. Хорнблауэр внезапно почувствовал сильнейшее желание уйти отсюда как можно скорее. Ему отчаянно хотелось есть, а еще сильнее – спать. По счастью, тут отворилась дверь и вошел Дорси.

При виде Барроу тот замер.

– Секретарь у их сиятельств, – объяснил Барроу. – Что там у вас, Дорси?

– Я вскрыл депешу, захваченную капитаном Хорнблауэром, сэр. Она… она очень важна, сэр.

Дорси мельком покосился на Хорнблауэра.

– Думаю, капитан Хорнблауэр вправе увидеть результаты своих трудов, – сказал Барроу.

Дорси, успокоившись, шагнул вперед и выложил на стол депешу и поднос, на котором лежали несколько дисков белого воска.

– Я сделал слепки с печатей, – объяснил Дорси. – По два с каждой. Резчик из Чипсайда изготовит по ним печати, которые сам Бони не отличит от собственных. Сами оригиналы я снял, не сильно повредив – методом горячего ножа, сэр.

– Превосходно, – сказал Барроу, разглядывая результаты. – Так значит, это новые печати новой империи?

– О да, сэр. Но депеша! Это главный трофей! Смотрите сюда, сэр! И сюда!

Дорси старческим пальцем взволнованно ткнул в бумагу. Под страницей, заполненной абзацами каллиграфического текста, стояла размашистая подпись. Ее чиркнули небрежным движением, так что на бумаге остались брызги чернил. Хорнблауэр еле-еле разобрал первые три буквы: «Нап», дальше шла изломанная черта и росчерк.

– Это первая такая подпись, попавшая нам в руки, сэр, – объяснил Дорси.

– Вы хотите сказать, прежде он подписывался «Н. Бонапарт»? – спросил Хорнблауэр.

– Просто «Бонапарт», – сказал Дорси. – У нас сотни, тысячи образцов той подписи, а такой раньше не было.

– И все-таки он еще не вполне вошел в роль императора, – заметил Барроу, изучая депешу. – Называет себя «я», а не «мы». Смотрите, вот здесь и здесь.

– Я уверен, сэр, что вы правы, – сказал Дорси, – хотя сам французского не знаю. А вот еще кое-что новое. Вот. И вот.

В верхней части листа значилось «Palais des Tuilerie» и «Cabinet Imperiale».

– Это новое? – спросил Барроу.

– О да, сэр. До сих пор он не называл Тюильри дворцом, а тут стояло «канцелярия первого консула».

– Интересно, о чем говорится в депеше? – вмешался Хорнблауэр. Дорси и Барроу говорили только о внешнем, словно люди, которые судят о книге по переплету, а не по тому, что в ней написано. Он взял у Дорси депешу и начал читать.

– Вы знаете французский, сэр? – спросил Барроу.

– Да, – ответил Хорнблауэр немного рассеянно. Прежде ему не доводилось читать писем императора.

«Господин генерал Лористон», – начиналось письмо. В первом абзаце упоминались инструкции, отданные ранее военным и флотским министерством, во втором речь шла об относительном старшинстве генерала Лористона и некоторых других офицеров. Третий больше напоминал пламенный призыв:

«Поднимите мои стяги над этим прекрасным континентом, а если британцы вас атакуют и вы будете терпеть неудачи, помните три правила: деятельность, сосредоточение сил и твердая решимость умереть со славою. Таковы великие принципы войны, давшие мне победу во всех моих кампаниях. Смерть – ничто; жить бесславным и побежденным – значит умирать ежедневно. Не тревожьтесь о своей семье, думайте лишь о тех, кого ваше завоевание присоединит к моей».

– Сдается, дела там плохи, – заметил Хорнблауэр. – Бони велит ему держаться до последнего.

– И не обещает подкрепления, – согласился Барроу. – Скорее наоборот. А жаль.

Чтобы отправить подкрепление в Вест-Индию, Бонапарту пришлось бы рискнуть частью своего флота.

– Бони прежде нужна победа здесь, – предположил Хорнблауэр.

– Да.

Хорнблауэр увидел, как его собственная горькая усмешка повторилась на лице Барроу. Победа Бонапарта в европейских водах означает завоевание Англии, а за нею неизбежно падут Ост– и Вест-Индия, Канада и Капская колония – изменится судьба всего человеческого рода.

– Но это… – Барроу взмахнул депешей, – может сыграть свою роль.

Хорнблауэр, понимавший ценность отрицательной информации, кивнул. И тут в кабинет снова вошел Марсден, неся стопку бумаг.

– А, вы здесь, Дорси? Это его величеству в Виндзор. Проследите, чтобы курьер выехал не позже чем через пятнадцать минут. Это передать телеграфом в Плимут. Это в Портсмут. Отдайте писарям, пусть приступят немедленно.

Любопытно было наблюдать Марсдена за работой: в его голосе не чувствовалось и тени волнения, а фразы хоть и следовали одна за другой без паузы, звучали четко, раздельно, сухо. Бумаги, возможно – да почти наверняка – были чрезвычайно важны, однако Марсден вел себя так, будто раздает пустые листы на ничего не значащей церемонии. Поворачиваясь к Барроу, он скользнул по Хорнблауэру холодным взглядом, не дав тому возможности откланяться.

– Больше известий никаких, мистер Барроу?

– Никаких, мистер Марсден.

– Подтверждение из Плимута доставят не раньше восьми часов завтрашнего утра, – заметил Марсден, глядя на часы.

Днем в ясную погоду телеграфное сообщение из Плимута доходит за пятнадцать минут. В недавней поездке Хорнблауэр видел исполинские семафоры, а год назад, под Брестом, сам такой уничтожил. Верховые курьеры, сменяясь днем и ночью, довозят депешу за двадцать три часа. В коляске на почтовых он покрыл то же расстояние за сорок – теперь казалось, что это не часов, а недель.

– Депеша, перехваченная капитаном Хорнблауэром, достойна внимания. – Барроу говорил с тем же показным равнодушием, что и Марсден; трудно было сказать, подражание это или пародия.

На то, чтобы прочесть депешу и сделать выводы, Марсдену потребовались считанные секунды.

– Итак, теперь мы можем воспроизвести послание его императорского и королевского величества императора Наполеона. – Улыбка, сопровождавшая эти слова, была такой же сухой, как и голос.

На Хорнблауэра – возможно, из-за последней реплики Марсдена – накатило странное состояние. Перед глазами плыло от голода и усталости, мир вокруг сделался нереальным, и нереальность еще усиливалась соседством этих двух джентльменов. В мозгу рождались дикие, безумные замыслы, но они были не безумнее мира, в котором он очутился – мира, где целые флоты приводятся в движение одним словом, а императорские депеши служат предметом шуток. Хорнблауэр про себя отмел свои идеи как бред сумасшедшего, однако они продолжали логически достраиваться в голове, образуя фантастическое целое.

Марсден смотрел на него – сквозь него – холодным равнодушным взглядом.

– Возможно, вы сослужили большую службу королю и Отечеству. – Это следовало расценить как похвалу, однако будь Марсден судьей, выносящим обвинительный приговор, фраза прозвучала бы точно так же.

– Надеюсь, что так, сэр, – ответил Хорнблауэр.

– И почему вы на это надеетесь?

Вопрос был обескураживающий. Обескураживающий, поскольку ответ был столь очевиден.

– Потому что я королевский офицер, сэр.

– А не потому, капитан, что ожидаете награды?

– Об этом я не думал, сэр. Все произошло по чистой случайности.

Словесный поединок слегка его раздражал. Возможно, Марсдену игра доставляла удовольствие. Возможно, она вошла у него в привычку из-за необходимости постоянно осаживать честолюбивых офицеров, жаждущих продвижения в чине.

– Жаль, что депеша не особа важна, – продолжал тот. – Она лишь подтверждает то, о чем мы и раньше догадывались: Бони не собирается отправлять подкрепление на Мартинику.

– Но если взять ее за образец… – начал Хорнблауэр и тут же умолк. Безумные идеи, облеченные в слова, стали бы еще нелепее.

– За образец? – повторил Марсден.

– Что именно вы предлагаете, капитан? – спросил Барроу.

– Я не могу больше тратить ваше время, джентльмены, – промямлил Хорнблауэр; он стоял на краю пропасти и мучительно пытался в нее не рухнуть.

– Вы дали нам намек, капитан, – сказал Барроу.

Отступать было некуда.

– Приказ Вильневу от Бони: во что бы то ни стало немедленно выйти из Ферроля. Надо будет придумать какое-нибудь объяснение: скажем, Декре сумел вырваться из Бреста и оба флота должны встретиться у Клир-Айленда, так что Вильневу необходимо сию минуту поднять якоря. Это способ навязать Вильневу сражение, которое сейчас так нужно Англии.

Теперь все было произнесено. Две пары глаз пристально смотрели на Хорнблауэра.

– Идеальное решение, капитан, – сказал Марсден. – Если бы еще оно было осуществимым. Как все было бы замечательно, будь у нас способ вручить такой приказ Вильневу.

Вероятно, секретарь адмиралтейского совета выслушивал безумные прожекты, как победить Францию, по семь раз в неделю.

– Бони наверняка регулярно отправляет приказы из Парижа, – не сдавался Хорнблауэр. – Как часто вы шлете приказы главнокомандующим из этого кабинета, сэр? Адмиралу Корнваллису, например? Раз в неделю? Чаще?

– Не реже, – признал Марсден.

– Думаю, Бони пишет чаще.

– Скорее всего, – согласился Барроу.

– И эти приказы везут по дорогам. Разумеется, Бони не доверит их испанской почтовой службе. Офицер – французский офицер, кто-нибудь из императорских адъютантов – скачет с депешей через Испанию, от французской границы в Ферроль.