Текст книги "Идеал"

– Так Креван поэтому тебя разыскивает? Ему нужна эта съемка из камеры Клеймения?

Я кивнула.

– Он боится, что ты выложишь это видео?

– Наверное, так.

Кэррик посмотрел на меня с уважением:

– Значит, он у нас в руках. Я знал, что все дело в тебе, но не понимал почему. Он боится, Селестина. Он у нас в руках.

15

– Наговорились? – окликнула нас вдруг женщина, стоявшая в распахнутой двери того вагончика, откуда доносился шум и гам. – Присоединяйся к нам, Селестина!

Широченная улыбка освещала ее лицо. Она мне рада.

Я сморгнула в недоумении, потом сообразила: две недели меня показывали в новостях, вот откуда эта чужая женщина меня знает.

– Угу, спасибо, – сказала я.

– Селестина Норт! – произнесла она, как только я подошла ближе. Она распахнула объятия, прижала меня к себе. – Большая честь для нас.

Сначала я замерла под ее рукой, но постепенно расслабилась. Давно уже меня не обнимали. Подумала о маме и папе и едва справилась со слезами.

– Я – Келли. Заходи, познакомлю тебя со всеми.

Я оглянулась на Кэррика, но Келли уже ухватила меня за руку и повела за собой. Внутри – полным-полно незнакомых людей, и все таращились на меня. Кэррик вошел следом и притаился где-то в углу.

– Это мой муж Адам, – сказала Келли.

Крепкие объятия.

– Добро пожаловать.

– А это Роган. – Она потащила меня к подростку, прятавшемуся в темном уголке.

– Поздоровайся с Селестиной, Роган! – Она говорила с ним, будто с малолеткой.

Он слабо помахал рукой, словно не желая утруждать себя.

– Ну же! – надавила Келли, и он лениво поднялся, зашаркал мне навстречу – стопы чересчур велики для тщедушного тела, штаны спадают, – протянул мне руку. Влажную. Безжизненную. Не глядя в глаза – и скорее обратно, на свое кресло-мешок. Случись такое во внешнем мире, я бы подумала, что ему противно иметь дело с Заклейменной, но здесь все были такие же, я подумала, он и сам один из нас, и списала его поведение на застенчивость. Келли продолжала трещать со скоростью сто миль в час, знакомя меня со всеми остальными.

Корделия и ее маленькая дочка, шестилетняя Ивлин – она тут же показала мне, что верхние зубы уже выпали, вот, кончик языка высовывается. С удивлением я узнала тех двоих мужчин, рядом с которыми оказалась в очереди в кассу – из-за этого две недели назад в супермаркете начались беспорядки. Фергюс и Лоркан. У Лоркана свежий шрам на лбу, Лоркан весь в синяках. А еще Мона, моя ровесница, улыбка такая яркая, что может ночь осветить, энергия так и брызжет. Она сразу мне приглянулась. А вот и человек постарше, в круглых синих очках, волосы собраны в длинный седой хвост, – такому бы сидеть у костра и петь «Кумбайя»[1]1
  «Кумбайя» – духовная песня, особенно популярная в 1960-х годах. Традиционно исполнялась у костра скаутами.


[Закрыть].

– С нашим старшим, Кэрриком, ты уже знакома, – улыбнулась Келли. Кэррик подошел ближе. – Я так рада, что в замке с ним оказалась ты. – Она взяла мои руки в свои, глаза ее наполнились слезами. – Мы знаем, как это страшно. Хорошо, что рядом с нашим мальчиком была ты. – Она потянулась к сыну, но тот слегка отпрянул. Как будто сам удивился такой реакции, но слишком поздно – Келли уже отдернула руку, отвернулась, пряча обиду.

– Ты нашел родителей? – радостно спросила я.

Переводя взгляд с Адама на Келли, я наконец подметила сходство Кэррика с отцом, но на мать он совсем не был похож, она хрупкая, словно птичка, и Кэррик возвышался над ней – как, впрочем, над любым почти человеком. Она больше похожа на Рогана, этого угрюмого мальчишку, который не хотел пожать мне руку. Я снова взглянула на Рогана и сообразила, что он – ее сын.

– Значит, вы двое …

Я ждала отклика, но они молчали. Даже не глядели друг на друга. Странная какая-то атмосфера, очень напряженная. Хотя – воссоединение с близкими через тринадцать лет едва ли дается легко.

– Они – братья! – вдруг выкрикнула Мона. – Ага! Начислите мне баллы! – Она шутовски взмахнула сжатым кулаком. – Большая счастливая семья, верно, ребята?

– Мона! – строго одернул ее Адам, а Келли отвернулась. Не похоже, чтобы Мону это смутило.

– Кэррик, ты не сказал ей, что отыскал нас? – расстроилась Келли.

Молчание затянулось. Кэррик дергал себя за мочку, пристыженно, в поисках ответа, который помог бы ему вывернуться из неловкой ситуации.

– А Кэррик уже показал тебе спальные места? – как раз вовремя вмешалась Мона.

И так, переваривая на ходу открытие, что Кэррик сумел-таки найти родителей, я поспешила следом за Моной, которая трещала быстро-быстро, я с трудом разбирала слова.

– Ничего. Сейчас все покажу. Будешь жить со мной.

Как я уже говорила, жилье состояло из составленных друг на друга вагончиков, но это были не обычные прямоугольные вагоны с примитивными койками, а современные, очень умно спланированные: я заглянула по пути в одну из спален и увидела продуманное жилое помещение с двухэтажной кроватью – наверху одно место, внизу два, со встроенными полками и ящиками. Поместились даже душ и туалет. Все ослепительно-белого цвета.

– У каждого спального отделения собственный санузел, кондиционер, телевизор с плоским экраном и персональный сейф, – проговорила Мона смешным «искусственным» голосом, как будто портье, сопровождающий гостя по отелю. – В каждом отделении двуспальная кровать и односпальная койка наверху.

Я рассмеялась:

– Никогда раньше ничего подобного не видела.

– Все самое лучшее для работников CCU! – Она понизила голос, хотя незаклейменные размещались так далеко от нас, что услышать никак не могли. – Владелец завода сочувствует Заклейменным. Мы с ним ни разу не встречались, он – тайная, закулисная фигура, – с иронией пояснила она, широко раскрывая глаза и шевеля пальцами, словно кукольник.

– Это Эдди?

Она засмеялась в ответ.

– Нет, Эдди – управляющий. Я говорю о главном боссе, о владельце, создателе, изобретателе и так далее. Бахи говорит, что знаком с ним, но я не вполне ему верю: Бахи – ученый, он иногда малость … – Она присвистнула, не договорив до конца. – Во всяком случае, Эдди про нас знает. Он селит нас отдельно от других и планирует смены так, чтобы мы с ними не смешивались. Только он и мы сами знаем, что мы – Заклейменные, больше никому знать нельзя. Все мы здесь, понятное дело, нарушители. – Она закатила глаза, посмеиваясь и над этим понятием. – Так что повязок мы не носим. Если Клеймо у тебя на руке, будешь работать в перчатках, если Клеймо на виске, тебе подберут работу, на которой нужно надевать каску, или сделаешь такую прическу, чтоб все закрыть. На косметику не полагайся, тут бывает жарко, и краска стечет с лица, оглянуться не успеешь. Если Клеймо на языке, придется помалкивать. Усекла?

Я поспешно закивала. У меня Клейма всюду, где она перечислила, и в других местах сверх того.

– Супер. – Она присмотрелась, соображая, можно ли мне доверять, и осталась довольна. – У нас тут одна девушка влюбилась в ученого. Лиззи – она жила со мной в одной комнате. Все порывалась рассказать ему: дескать, она так его любит, ей важно, чтобы он знал о ней правду. – Мона снова закатила глаза. – Честное слово, каждую ночь я слушала этот бред. Ну и вот, ничего хорошего из этого не вышло. Она рассказала ему, кто она есть, он психанул, и она удрала. Могла нас всех до беды довести, – сердито продолжала Мона, отпирая свое отделение и распахивая дверь.

Внутри все было в точности как в том отделении, куда я успела заглянуть по дороге. Односпальная койка наверху явно принадлежала Моне, там виднелись постеры, на постели лежал плюшевый мишка. Внизу – двойная кровать, голый матрас, там до недавней поры спала Лиззи, считала это место своим домом, рассказывала соседке о своей любви – а потом сбежала. Как же мы все заменимы.

Я хорошо понимала, что почувствовала эта юная Лиззи, когда возлюбленный отверг ее, узнав, что она – Заклейменная. Мне вспомнилось, как Арт смотрел на меня в школьной библиотеке, когда я вернулась после Клеймения, как он не решился меня поцеловать. В этом, верно, основная идея Клейма на языке. Все говорят, что это Клеймо – самое ужасное. Но у меня есть похуже: Креван собственноручно прижал раскаленное железо к моей пояснице, заявив, что я испорчена до мозга костей. Об этом здесь никто не знает, кроме Кэррика, – он присутствовал при этом.

– Давно Лиззи ушла? – спросила я, глядя на широкую пустую кровать.

– Две недели назад. Даже не попрощалась, – сердито ответила Мона. – И вещи почти все оставила. Проводишь с человеком дни напролет, считаешь его другом … В общем … – она быстро сменила тему, прикинувшись, будто ей все равно, хотя обида ясно читалась на ее лице, – в общем, правила таковы. Здесь спишь, тут умываешься, вещи складываешь вот сюда. Ложиться и вставать можешь в любое время, как тебе удобнее по работе. Бывают дневные смены и ночные. Перекусить можешь у нас на общей кухне. У завода имеется столовая получше – выбор шире, еда вкуснее, – но там трудно избежать близкого общения. Келли и Адам работают на кухне, Бахи – наш ученый специалист, Корделия – великий компьютерщик, а я уборщица. С другими общаться можно, только не слишком сближаться. Никто не знает, что мы Заклейменные, но некоторые люди задают слишком много вопросов, понимаешь? Лучше держаться в стороне, но и тут не переборщить, иначе обратишь на себя внимание. И ни в коем случае нельзя иметь дела с Фергюсом и Лорканом: у них одно на уме. – Она многозначительно посмотрела на меня.

– А, ну да, секс.

– Нет, – расхохоталась она. – Это бы здорово. Нет, – посерьезнев уточнила она, – революция. Наверное, Кэррик тоже такой, он все время с ними, но он тихий, о чем он думает, не угадаешь. – Она выдержала паузу, улыбчиво присматриваясь ко мне. – Вижу, на тебя он внимание обратил, – приподняла она брови.

– У нас с Кэрриком ничего такого, – ответила я, не в силах объяснить, что на самом деле «у нас с Кэрриком».

Наша связь была глубже, мы прошли через такое, что навеки соединило нас, через то, чего у меня никогда не будет с другим человеком. Не знаю, так ли это хорошо, что, глядя на Кэррика, я всякий раз вспоминаю, что он присутствовал в камере Клеймения в самый трудный момент моей жизни. При виде его я вынуждена вспоминать об этом снова и снова. Может быть, лучше держаться от него подальше, и тогда это пройдет.

Мона уставилась на меня в ожидании сочных подробностей, но мне было не по себе. Рассказать ей о том, что нас соединяет, – значит рассказать всю историю, а всю историю до конца никому доверить нельзя.

– Давно ты здесь живешь? – спросила я, оглядываясь по сторонам.

– О, ты в точности Кэррик – уходишь от ответа. Ладно, можешь не говорить мне, только гляди в оба: эти мальчики из интерната, известное дело, мечтают только об одном. – Наступив на мою кровать здоровенным черным кожаным ботинком, она полезла к себе в постель.

Я призадумалась:

– О революции?

Она ухмыльнулась:

– Не-а. Они по большей части хотят секса.

Невольно я расхохоталась.

– Я тут уже год. Я-то на твои вопросы отвечаю.

– Ты год как заклеймена?

– Два года. – Она отвернулась, дотянулась до лакированного шкафчика без ручек на стене, нажала на дверцу, чтобы открыть. Сняла с полки постельное белье и уронила на мою кровать. Потом снова прошлась по моей кровати большими кожаными ботинками и спрыгнула на пол, принялась застилать мне постель. Я попыталась помочь, но она отмахнулась и, продолжая возиться с простыней, начала рассказ. Я почувствовала: ей легче рассказывать свою историю, когда руки чем-то заняты.

– Меня выгнали из дому после того, как мне поставили Клеймо. Отец сказал: «Ты мне не дочь». – Она произнесла отцовские слова басом, прикидываясь, будто ее это забавляет, но смешного тут было мало. – Вернулась в один прекрасный день из школы, а мои вещи уже упакованы. Он проводил меня до такси, а мама смотрела в окно. Дал мне денег на неделю, и на том привет. – Взгляд ее уставился куда-то вдаль. – Год я прожила на улице, как настоящая порочная Заклейменная. А потом донеслись вести о нарушителях-чудесниках, которые ухитряются жить без контроля стражей, тех, кому Трибунал не переломил хребет. Поначалу я думала, это миф, эти нарушители вроде эльфов, но оказалось, правда. И наконец я попала сюда. Лучшее, что могло случиться со мной.

Слушая ее с широко раскрытыми глазами, я осознала, как же мне повезло: у меня есть семья, которая никогда меня не бросит. Бедный мой дедушка прямо сейчас расплачивается за то, что пытался защитить меня, подумала я.

– Что ты сделала? – спросила я.

– Целый год делала то и се, следовала правилам, выполняла, что велела мне стражница, а потом надоело – не для меня это. Работу я найти не могла, а без работы не могла платить за жилье. Ютилась в разных убежищах для бездомных. Сама понимаешь, Заклейменным несладко, даже когда есть крыша над головой – попробуй себе вообразить, каково это, когда и дома нет. – Глаза ее блестели от слез. – Так что я решилась и перебралась сюда. – Она снова глянула на меня в упор.

– Что ты сделала, за что тебя заклеймили?

Ее слезы мгновенно высохли, глаза потемнели. Так я усвоила первое правило Заклейменных: никогда не спрашивай других, за что их приговорили к Клейму.

16

Я проснулась в спальном вагоне от кошмара, уже привычного. За мной гнались. Я все время убегаю от Кревана – несусь, перепрыгиваю стены, но всегда недостаточно быстро, как будто на тренажере, вроде бы и бегу, бегу, но уйти не могу. Ужасно выматывает, и так всю ночь, по кругу. Единственная разница между новым кошмаром и всеми предыдущими: добавились еще и картины, как дедушку пытают в камере Клеймения.

Потея и задыхаясь всю ночь, ранним утром я вскочила – надо как можно скорее поговорить с Дахи. И еще важнее: позвонить домой. Узнать, что происходит.

Утренний свет струился в окно вагончика. Я обнаружила, что Моны уже нет на верхней койке. Наверное, ушла на работу. Я глянула на часы и глазам своим не поверила: полдень.

В дверь постучали.

Я завернулась в простыню так, чтобы прикрыть Клеймо напротив сердца, и открыла дверь.

– Привет, – сказал Кэррик, оглядывая меня с ног до головы, и я почувствовала, как под его взглядом покрываюсь мурашками. – Принес тебе чем подкрепиться. – Он протянул дымящуюся паром кружку кофе и шоколадный кекс. – У меня обеденный перерыв.

– Поверить не могу, что я так долго спала.

– Нужно было отдохнуть. – Взгляд его сделался еще внимательнее. – Тебе туго пришлось.

Я обхватила кружку руками, наслаждаясь теплом.

– Спасибо.

– Приходи в кухню, как будешь готова. Сейчас почти у всех перерыв, и они тебя ждут, хотят кое-что показать. Не пугайся так. – Редкая улыбка промелькнула на его лице.

– Хорошо, сейчас приду. Кэррик! Ты родителей нашел! – Я счастливо улыбнулась ему.

– Ну да, – пробурчал он, сморщил лицо озадаченно. – Так странно. Так непривычно. Всего несколько недель. Я их почти не знаю. А они знают меня, мама особенно: она вроде все до мелочей обо мне знает, а я о ней – ничего…

– Конечно, странно. Я всего несколько дней провела в замке, и то дома потом все казалось непривычно.

Например, с моей сестрой Джунипер: мы с ней все время не ладили, помирились буквально в последнюю минуту перед тем, как я второпях покинула дом. Она призналась, что чувствовала себя виноватой, потому что не поддержала меня тогда в автобусе и не выступила на суде. И при этом она, как это ни чудно, ревновала, завидовала даже моему наказанию, потому что это я поступила правильно, а не она. Еще выяснилось, что она помогала Арту прятаться, даже от меня, в то время как мне он отчаянно был нужен – увидеться с ним казалось важнее всего на свете. Наши отношения так сильно изменились, исказились за несколько недель, и все потому, что мы не поговорили вовремя.

– Мне кажется, когда с тобой такое случается, это … отчуждает от других, – тихо заговорила я, вспоминая, как вернулась в школу, а у меня там не оказалось больше друзей, как многие учителя не пускали меня в класс, как одноклассники заманили меня в сарай и заперли, как оборвался роман с Артом. Все сдвинулось с места, все изменилось, и мало что к лучшему.

Снова он пристально глянул на меня.

– Но нас с тобой то, что случилось, вовсе не развело, – сказал он.

Мне и задуматься не пришлось.

– Нет.

– Это нас сблизило, – продолжал он.

– Да, – пугливо улыбнулась я.

Он кивнул.

– Жду тебя на кухне. Иди той дорогой, которую Мона тебе показала: не надо, чтобы другие тебя видели.

Я закрыла за ним дверь, ощущая, как прибывают силы всего лишь оттого, что постояла рядом с ним, – правда, от его прощального совета я несколько сникла. Я приняла душ, быстро оделась, понимая, что меня все ждут. Распахнув дверь, я чуть не налетела на кулак – сначала мне показалось, что он целит мне в лицо, и я, взвизгнув, присела. Но удара не последовало, и ноги тоже не пытались ни пнуть меня, ни удрать, а лишь переминались у меня перед глазами. Я осторожно убрала руки, которыми закрывала лицо и рискнула перевести взгляд выше.

Молодой человек так и замер с занесенным кулаком, в недоумении таращась на меня.

– Я собирался постучать в дверь.

– А! А, ну да. – Я поднялась на ноги, чувствуя себя довольно глупо.

– Простите, что напугал, – продолжал он в замешательстве, его щеки густо заалели, никогда такого яркого оттенка не видела у реального человека. – Я Леонард, – продолжал он, блуждая взглядом по полу, по стене, по двери, куда угодно смотрел, лишь бы не на меня. – Я тут работаю. – Он подтянул висевший на шее пропуск и сунул мне его в дверь.

«Леонард Амбросио, технолог». А выглядел скорее как мальчик из хора.

– Привет, Леонард, – сказала я и открыла дверь шире.

Я боялась, что он может меня узнать, но раз он здесь, в этом отделении, значит, он тоже Заклейменный? Можно ему доверять? Не сощурились ли немного его глаза, когда он присматривался ко мне? Мое лицо, мое имя демонстрировали все СМИ. Попалась?

– Простите, что побеспокоил вас. Вы тут новенькая, понимаю. Раньше в этой комнате жила моя подруга. – Он огляделся по сторонам так, словно нервничал больше, чем я. – Лиззи.

Я напряглась. Тот самый друг и возлюбленный, который не признает Заклейменных.

Он с надеждой смотрел на меня.

– Я только что приехала, я ничего не слышала о ней, – ответила я, стараясь защитить себя, думая про себя: из того, что она Заклейменная, еще не следует вывод, что я непременно тоже.

– Ничего? А? Вот ее фотография. – Он следил за мной, пока я разглядывала фотографию: вдруг мне что-то припомнится. – И вот мой телефон. – Он вручил мне клочок бумаги со своим именем и номером. – Если что-то услышите о ней, если кто-то о ней заговорит, скажет, куда она могла уехать, – пожалуйста, позвоните мне. Я очень хочу ее найти.

– Зачем? – холодно спросила я.

От такого моего тона он явно растерялся.

– То есть как?

– Зачем вам понадобилось ее искать?

Неужели он рассчитывает, что я добуду ему информацию и он сможет напустить стражей на беглянку?

– Потому что я ее люблю, – ответил он, заклиная меня взглядом. – И очень за нее волнуюсь. – Он огляделся осторожно и продолжал, понизив голос: – Я знаю, кто она … что с ней … понимаете? – Он посмотрел прямо мне в глаза. – Мне кажется, она побоялась мне сказать, но меня это не беспокоило, я давно знал и нисколько об этом не беспокоился, то есть беспокоился, конечно, за нее, это вовсе не мешало мне ее любить, наоборот, из-за этого я, наверное, еще больше ее любил. – Щеки его снова вспыхнули, парень засмущался. – Мне важно, чтобы вы поняли, я против Заклейменных ничего не имею. – Опять его взгляд заметался по коридору. – А главное, необходимо, чтобы это поняла Лиззи. Вы мне поможете?

– Ладно. – Я нахмурилась: совсем не такую версию изложила мне Мона, и мне бы не хотелось увязать в чужих отношениях. Противный голосок в моем мозгу все переспрашивал: не подстава ли это? Он использует меня, чтобы найти Лиззи, и сдаст ее? – Но я вам уже сказала: мне про Лиззи ничего не известно.

Где-то за углом хлопнула дверь. Мы оба тревожно оглянулись.

– Пожалуйста, не говорите Моне и другим, что я сюда приходил. Мне в этом отделении бывать не полагается, Лиззи дала мне пропуск, когда мы встречались. Это … это пусть останется между нами, – попросил он.

Таким серьезным он выглядел, таким обеспокоенным, таким искренним, что я готова была ему поверить. И он вроде бы предлагал соглашение: я никому не расскажу о нем, а он никому не расскажет обо мне. Я поспешно прикрыла дверь, соображая, не стоит ли все же поговорить с Моной. Его история противоречила ее версии, но я только что сюда приехала, не хотелось оказаться вовлеченной в словесную войну, тем более в историю, которая меня вовсе не касалась.

В итоге я пожала плечами и пошла в кухню, решив про себя, что об этом можно больше не думать.

Первая большая ошибка.

17

– Долго ты возилась! – заявила Мона, едва я переступила порог. – У нас уже и обед почти кончился.

– Извините, – ответила я. – Просто я давненько уже не мылась так, чтоб каждую минуту не дергаться, вдруг стражи явятся.

Все рассмеялись, сгрудились вокруг меня. Тут были и другие Заклейменные, кого я не видела накануне, они тоже подошли познакомиться. Ивлин непременно хотела показать мне акробатические трюки и пустилась колесом через всю комнату, ее мать, Корделия, никак не могла ее остановить.

– Ты уж прости, – сказала Корделия, устраиваясь возле меня. – Ивлин живет тут с двух лет, она всегда возбуждается, когда к нам попадают новые люди, это случается так редко.

– Все в порядке. Славная малышка. – Я улыбнулась, в глубине души жалея беднягу.

– Добро пожаловать. – Теплые руки Бахи сжали мои ладони. – Хорошо спала?

– Лучше, чем раньше, – улыбнулась я. Действительно, пусть мне снова снились кошмары, все лучше, чем у деда на ферме, где тревога ночь напролет не давала уснуть. И тут же мне стало стыдно: отсыпаюсь, а дедушку тем временем мучают в замке из-за меня.

– Отлично. Тебе, конечно, надо было отдохнуть после такого путешествия. Мы ведь все прошли через то же самое, не забывай, мы понимаем, как трудно адаптироваться. На это нужно время, и мы тебе поможем. Оставайся с нами сколько захочешь.

– Спасибо, – ответила я.

Бахи неожиданно захлопал в ладоши:

– Так, ребята. Спасибо, что собрались в свой перерыв, а что касается тех, кто прогуливает работу: Эдди вас убьет, так что не вините потом меня. – Он грозно глянул на Мону, одетую в форму уборщицы: та снова смеялась. – Давайте покажем Селестине Норт, чем мы тут занимаемся.

Стулья и диванчики сдвинули, образуя круг. Я оказалась рядом с Моной. Кэррик остался стоять за пределами круга, руки сложил, прислонился к стене: лицо серьезное, все время настороже.

По другую сторону от меня села Келли.

– Надо нам с тобой поболтать, – оживленно сказала она, подмигивая. Она пожала мне руку.

Я поняла, как напрягает Кэррика желание его матери вернуть все и сразу: она так счастлива вновь обрести сына, она хватается за любую связь с ним. Адам, устроившийся рядом с женой, слегка похлопал ее по колену: видимо, призывал соблюдать спокойствие. Она извинилась и отпустила мою руку.

Роган прятался в темном углу, как и прошлой ночью, пристроился на кресле-мешке, компьютерная игра под рукой. Но все же он сдвинулся поближе, смотрел, что у нас происходит, и в итоге сосредоточил все внимание на Кэррике, следя за каждым его движением.

– Многие присоединяются к нашему племени – иногда они потом уходят, но всех принимают с любовью и распростертыми объятиями, – заговорил Бахи. – Прежде чем я стал Заклейменным, в прошлой моей жизни, когда я был ученым, мне довелось много путешествовать по лабораториям, по заводам всего мира. – Я понимала, что он обращается непосредственно ко мне, что все это адресовано главным образом мне. – Этого мне теперь больше всего недостает: сойти с трапа самолета, вдохнуть воздух новой страны, почувствовать, как опаляет меня жаркое африканское солнце. – Он замер на миг, уйдя в воспоминания, и все терпеливо ждали, вероятно тоже погрузившись в ту пору свободы, которую мы принимали когда-то как само собой разумеющееся. – Но, я считаю, удачно, что теперь я могу делиться опытом этих путешествий с теми, кто такого опыта не имел. – А это уже предназначалось Ивлин. – Например, африканское племя бабемба вполне могло бы кое-чему научить цивилизованные народы. Это племя верит, что каждый человек от природы хорош, каждый хочет лишь безопасности, любви, мира и счастья. Но порой в погоне за этими насущными вещами человек допускает ошибку. И если с кем-то случается такая ошибка, этого человека выводят в центр поселка. Все бросают работу и собираются вокруг, все принимают участие в чудесной церемонии: каждый соплеменник рассказывает этому оступившемуся собрату, что хорошего тот успел сделать в своей жизни. Всё припоминается, каждая хорошая черта, каждое доброе дело. Под конец устраивают праздник, и так этого человека символически и буквально принимают обратно в племя.

– Это чудесно, – мечтательно пробормотала я. Вот если бы …

– Самое мое любимое, – откликнулась Мона.

– Итак, Леннокс, ты у нас новичок. Встань, – приказал Бахи.

Лоркан, Фергюс и Кэрри поддержали его подбадривающими кликами. Леннокс, ухмыляясь, выдвинул стул и сел в центре комнаты. Изображая рок-звезду, помахал нам, будто со сцены, будто нас тут – тысячи зрителей.

Ивлин запрыгала на месте, непременно хотела начать первой:

– Когда Леннокс к нам пришел, он был очень добр ко мне. Носил меня на закорках, играл: он папа-обезьян, а я малышка. – Леннокс явно смутился. – И я никогда раньше не слышала, чтобы человек мог прорыгать весь алфавит подряд.

Тут все расхохотались, но Ивлин неумолимо продолжала:

– Леннокс всегда веселый, он много шутит, и мне это в нем нравится, потому что он нас веселит. Но однажды Леннокс загрустил. Я заглянула к нему в комнату, а он сидел и плакал. Я спросила его, что случилось. Он смотрел на фотографии, где они с женой занимаются серфингом. Сказал, что скучает по морю. А я ему сказала, что он хотя бы видел море, а я – никогда. Я почти всю жизнь провела тут. И вскоре Леннокс отлучился тайком, а когда вернулся, принес мне ракушку. Он велел мне приложить ее к уху: если мне захочется услышать шум моря, достаточно приложить раковину к уху и прислушаться. Теперь всегда, когда мне становится немножко грустно, я прижимаю раковину к уху, закрываю глаза и прямо тут, в вагончике рядом с мамой, воображаю, будто я перенеслась на пляж, ноги зарыты в песок, волны грохочут, на мне купальник, я уже десяток песочных замков построила, а там, на волнах, – Леннокс с женой. Спасибо тебе, Леннокс, за то, что подарил мне море.

Корделия утерла глаза: ее маленькая дочка, живя постоянно при заводе, была лишена стольких детских впечатлений. Келли тем временем зааплодировала, и все присоединились к ней.

Леннокс откашлялся:

– Ох, нелегко мне придется!

И правда, это было не так-то легко, но ничего прекраснее этого я не видела: полная комната людей, рассказывающих о своем товарище столько хорошего, и благодаря этим рассказам я стала понимать Леннокса: да, он все время ерничал и изображал беззаботного придурка, но он был добр. И вот еще о чем я задумалась: у Леннокса, значит, была жена. Где же она? Что с ней произошло? Чем он заслужил Клеймо? Вчерашняя реакция Моны научила меня: такой вопрос не стоит лишний раз задавать. И все же мне очень хотелось знать, каким образом каждый из собравшихся здесь стал Заклейменным, – особенно мне хотелось знать о родителях Кэррика.

Настал момент, когда о Ленноксе высказались все, кроме Кэррика и меня.

– Ну что ж, – подытожил Бахи. – Селестина, ты у нас со вчерашнего дня, так что от тебя панегирика Ленноксу мы не ждем, – тебе еще предстоит освоиться с его очарованием.

Снова общий смех.

– Кэррик никогда не участвует, – шепнула мне Мона, словно он тут пробыл больше двух недель.

– Погодите! – вмешался вдруг Кэррик, и все удивленно смолкли. Он расцепил скрещенные на груди руки и отлепился от стены. Впервые я видела его смущенным – он странно перебирал пальцами.

– Супер, – пробормотала Мона.

Он сердито глянул на нее и запихал руки в карманы.

– Вот что, Леннокс, – заговорил он, стесняясь, глубоким серьезным тоном. – Мы действительно знакомы всего две недели, я мало о тебе знаю. Практически ничего.

– Очень трогательно, – заметил Леннокс, и ему ответили смехом.

– Но мне понадобилась твоя помощь. И ты оказался рядом. Дахи позвонил мне, действовать надо было срочно. А поскольку лицами этих двух идиотов, – он указал на Фергюса и Лоркана, – оклеен весь город, помочь мог только ты. И ты поехал со мной вместе за той, – он глянул на меня, сердце забилось, бабочки в животе, – кто так важен, – сердце громче, громче, – для дела Заклейменных.

Мона громко цокнула языком.

– И я никогда не смогу как следует отплатить тебе за это.

Я почувствовала, как таю под пристальным взглядом Кэррика, но неисправимый Леннокс вновь убил торжественность момента:

– Возьму наличными.

И снова общий хохот.

– Давайте воздержимся от обсуждения какого бы то ни было «дела», – нервно перебил Бахи. – Нас интересует только одно дело: у нас есть повод для праздника, о котором мы узнали только вчера.

Свет вдруг померк, запели «С днем рожденья тебя». Келли, которая раньше сидела со мной и каким-то образом ускользнула незамеченной, вынесла из кухни огромный торт с восемнадцатью свечками. Вокруг нее скакала, распевая и облизываясь, Ивлин. Доскакав до меня, малышка запрыгнула мне на колени и помогла задуть свечи.

Всего день тому назад я говорила себе, что никогда больше не стану загадывать желания – и вот загадала.

– Большое спасибо вам всем! – сказала я, сияя.

Мне отрезали огромный кусок, куда больше, чем Заклейменным позволяется получить раз в неделю, наша единственная «роскошь».

– Тебе нравится? – приставала Ивлин. – Что самое вкусное?

Я засмеялась, скрывая неловкость, присмотрелась к бисквиту, прослоенному светлым кремом.

– Ванильный крем, – сказала я и откусила еще кусок.

Ивлин нахмурилась:

– Но это же лимонный торт.

Щеки у меня вспыхнули, я запихнула в рот еще ложку, лишь бы не отвечать. Краем глаза я видела, что Кэррик внимательно за мной наблюдает.

Келли присела возле меня, обняла за плечи и шепнула на ухо:

– Вкус постепенно вернется, поверь мне.

Прожевывая очередной кусок безвкусного торта, я невольно гадала, за какую ложь наказали мать Кэррика.

18

Поздно вечером, когда все разошлись, кто спать, кто на ночную смену, Кэррик зашел ко мне. Мона вопросительно подняла брови, но я лишь посмеялась и ушла с Кэрриком. Все не так, как ей видится, – нам просто нужно поговорить, а то Келли все время крутилась рядом с сыном, и, хотя я понимала, почему она так себя ведет, нам это мешало обсудить наши дела. Потом пришлось ждать, пока у Кэррика закончится смена, за этим последовал общий ужин, причем Келли уселась между нами, думая, видимо, что способствует сближению, а на самом деле Кэррик рядом с ней оцепенел и на все отвечал односложно, а я и вовсе от усталости едва могла говорить.