Текст книги "Тень Роксоланы"

– Да пью я, пью! – отозвался Серкан. Он поднял чашу, чуть не расплескав тягучее густо-вишневое вино, сладко пахнущее грехом и осенними садами. – Ты лучше посмотри, какие красавицы тут! – указал на танцующих меж посетителями кабака женщин, встряхивающих тяжелыми бедрами, поводящих плечами.

Женщины и впрямь были хороши – Серкан умел выбирать заведения с красавицами. Он никогда не переступал порог портовых кабаков, а если по долгу службы и приходилось заходить в такие заведения, то старался там не есть и не пить, а тем более – не прикасаться к тамошним женщинам. Всем ведь известно, что моряки привозят из дальних походов множество опасных болезней и щедро делятся ими с портовыми женщинами, одаряя красоток не только золотом и украшениями, но и паршой, язвами и дурной кровью. Даже чума, недавно косившая Стамбул, пришла из-за морей через порт.

Но в кабаке, куда Серкан притащил фермера, женщины были другого сорта. Холеные, в изысканных платьях, искусницы в танцах и пении, они выбирались хозяином за красоту и острый ум, к ним ходили учителя, и любая из них могла бы украсить султанский гарем – по крайней мере, посетители заведения были в этом уверены. Но никто не знал, что хозяин получал дополнительный доход, позволяющий придавать кабаку определенный блеск, и доход этот шел прямо из кошельков великого везиря, который непременно желал знать все, что говорят, а особенно то, о чем молчат простые люди. Так что женщины в этом заведении были мастерицами развязывать не только кошельки честных мусульман, но и их языки и служили отличным подспорьем соглядатаям.

– Нет, ага, ну ты посмотри только туда… – Серкан, притворяясь опьяневшим, тыкал пальцем в рыжеволосую красотку с маленьким бубном, извивающуюся, как змея, купающаяся в горячей пыли. – Посмотри на нее! Говорят, что она так же красива, как сама Хюррем Хатун!

– Да нет! – Мустафа всмотрелся в женщину, и она немедленно подтанцевала поближе, повела плечами, выставляя на обозрение фермера пухлые белые груди, едва прикрытые тонкой полупрозрачной тканью. – Разве что такой же масти. Так что толку? У меня вот кобыла есть в точности такого же окраса, как кобыла султана – я видел, когда войско в поход отправлялось. Но разве ж их можно сравнивать?!

– Правильно, правильно говоришь, – закивал Серкан. – Султанша – самая прекрасная женщина в мире, так говорят! – Он наклонился к Мустафе и зашептал ему прямо в ухо: – А вот еще говорят, что она колдунья. Будто бы околдовала нашего султана, поэтому он на других женщин и не смотрит.

– Глупости! – решительно ответил Мустафа и глотнул вина. Немного пролилось, и мелкие капли запутались в его густой бороде, рубиново сверкая в белых и черных прядях. – Можно подумать, что каждому мужчине нужно много женщин. Вот у меня, например, одна жена. Так точно тебе скажу: больше и не надо. С одной бы справиться, а уж если бы их больше было, я бы уже давно покинул этот мир, так было бы тяжко жить!

– Это вряд ли, – засмеялся Серкан. – Может, две жены тебе и много было бы, но вот если бы у тебя была наложница, так это ж совсем другое дело! Наложница обязана была бы тебя слушаться, была бы всегда почтительна и приветлива. И потом, ты же должен знать, что у наложниц никогда не болит голова! А у жены, наверное, частенько побаливает, скажи, Мустафа-ага?

– Бывает, – ухмыльнулся Мустафа. – Я даже как-то хотел пожаловаться кади, что жена не исполняет свой долг супружества, развестись хотел. Вот головные боли и прошли. Ну а сейчас у меня чаще голова болит, чем у нее. Как посмотрю на ее седые волосы, на дряблые бедра и иссохшую грудь, такая головная боль начинается, что хоть лекаря зови!

– А я о чем! Тебе нужна наложница! – Серкан игриво подтолкнул Мустафу локтем в бок. – И головные боли бы у тебя сразу прошли. Интересно, а у Хюррем Хатун часто болит голова? И что тогда делает наш повелитель?

– Так у повелителя целый гарем! – вздохнул Мустафа. – Сплошные красавицы. Он там – как в раю среди гурий. Машалла!

– А говорят, что он на этих гурий и не смотрит. – Серкан упорно гнул свою линию. – Это только из-за колдовства молодой хатун, точно тебе говорю.

– Не-еее! – Мустафа выпил еще. Вино ему нравилось, веселило душу, согревало сердце. – Думаю, что повелителю, как и мне, просто хватает одной женщины, если у нее, конечно, голова не болит. А про хатун говорят, что она отличается редким здоровьем и с головой у нее все в порядке. Никогда не болит.

– А вот давай попробуем, – предложил Серкан. – Купим тебе наложницу, а ты потом скажешь – хватает тебе одной женщины, или все же хорошо, когда в доме кроме жены еще и наложница имеется.

Мустафа не имел привычки пить вино и опьянел довольно быстро. Слова нового друга показались ему разумными. И в самом-то деле – почему бы и не попробовать? Тем более что жена так и не подарила ему сына, лишь дочери заполняли небольшой домик фермера. Раньше-то Мустафа все надеялся, что вот-вот родится сын, но в последнее время надежда сменилась унылой покорностью судьбе – жена была слишком стара, чтобы понести, и оставалось рассчитывать только на зятьев. Но наложница – совсем другое дело. Вдруг и правда повезет. И будет сын…

Мустафа так разомлел от вина и мечтаний, что даже не сразу заметил, что приятель уже тащит его по улице к невольничьему рынку.

– Эй, Серкан-эфенди, куда это мы идем? – удивился фермер, осознав, наконец, свое положение. – У меня и денег-то нет, чтоб покупать наложницу.

– Я куплю! Сам куплю для тебя наложницу! В подарок! – ответил Серкан. – Только чтоб доказать тебе, что мужчине нужно много женщин.

– Ну ладно, раз сам купишь… – Мустафа покорно побрел за приятелем. Вино все еще бродило в его голове, замутняя разум, и жаркий влажный ветер, налетающий с моря, еще больше туманил глаза, заставляя видеть то, чего не было.

На рынке Серкан выбрал рабыню подешевле, вздыхая про себя, что служба повелителю, а особенно желание отличиться ведут к таким расходам. Две сотни акче за невольницу! Еще и свои пришлось доложить… А невольница-то не так уж и молода да и не слишком красива. Но плечи у нее широкие, зубы все целы – Серкан сам проверил, задирая женщине губы, как лошади, да и цвет лица ровный, кожа гладкая, бедра тяжелые, а груди – как дыни на бахче. В общем, и к грубой работе годится, и рожать еще может. Продавец сказал, что невольницу эту какой-то бей из гарема своего выгнал, будто бы с евнухом прелюбодействовала. Правильно говорят, что гарем можно доверить только тем, кого кастрировали еще маленькими мальчиками, а вот те, кто стал евнухом в юношеском возрасте, подвержены желаниям, вида женщин выносить не могут, так и рвутся к ним на ложе.

– Ну что, хороша рабыня? – спросил Серкан у Мустафы. Тот оглядел покупку, пощупал тугую грудь, ухмыльнулся.

– Хороша, еще как хороша. С моей-то женой и не сравнить. Прямо луна с небес в руки упала. Спасибо тебе, эфенди!

Договорились встретиться через неделю на рынке.

– Ты, Серкан-эфенди, приходи, я привезу свежие овощи и фрукты, возьмешь столько, сколько тебе надо. Для тебя ничего не пожалею! – обещал на прощание Мустафа.

Довольный, фермер направился домой. В поясе уютно лежали серебряные акче, вырученные за товар, ослик, нагруженный мешками с лакомствами и тканями, весело постукивал копытцами, а следом послушно брела невольница, таща узел с пожитками. Мустафа чувствовал себя счастливым.

Правда, подойдя к ферме поближе, он ощутил, что счастье уменьшается, сменяясь страхом. Жена его была женщина грозная, а старческая немощь ее проявлялась лишь в постели. Во всем же остальном она была истинной главой семейства, держала в страхе и почитании не только дочерей, но и мужа. Но, осмотрев еще раз невольницу, Мустафа приободрился.

– Да мужчина я или нет?! – вопросил он безмятежную небесную синь. Небеса промолчали, и Мустафа вздохнул. Он предчувствовал скандал, который устроит жена, и холодок бежал по вспотевшей спине.

– Господин, дайте воды, – попросила невольница, впервые заговорив с хозяином. Мустафа даже вздрогнул. – Жарко, очень пить хочется, да и устала я.

Мустафа подал ей небольшой мех с водой. Невольница глотнула, поморщилась – вода была теплой, попахивала плохо выделанной кожей и гнилью, но все же утоляла жажду.

– Мы скоро придем, господин? Я голодна…

– Скоро, очень скоро, – отозвался Мустафа, ежась. – А зовут-то тебя как?

Ему хотелось поговорить, отвлечься от пугающих мыслях о жене.

– Айгуль. – Невольница гордо улыбнулась. – Но вы, господин, если хотите, можете дать мне новое имя.

– Айгуль? Луна, значит. – Мустафа одобрительно помотал головой. Имя ему понравилось. Когда-то он согласился жениться на своей жене только потому, что посчитал ее имя счастливым для брака – Эмине, что значило «надежная». – Будешь освещать мои сны!

Мустафа взбодрился. Имя наложницы было счастливым, и она наверняка подарит ему столь желанного сына. Ну а жена… ну, покричит, конечно, немного, а потом сама же радоваться будет. Не придется ей мучиться с супружеским долгом, пройдут вечные головные боли. Да и по хозяйству невольница поможет. Вон какая крепкая, сразу видно, что работать будет как пчелка.

Фермер заблуждался, и это выяснилось очень быстро – стоило только переступить порог старого домика. Эмине не слушала никаких резонов, а кричала так, что сосед, заглянувший узнать последние столичные новости, поначалу решил, что в доме кого-то убивают.

– Дурень ты дурень! – голосила Эмине, захлебываясь криком и слезами. – Зачем привел этот позор на мою голову? Можно подумать, что ты такой уж знатный всадник, что тебе молодая лошадь нужна! Да ты ж и пяти минут в седле не можешь продержаться!

Сначала, увидев слезы жены, Мустафа даже решил уступить ей и отвести невольницу обратно на рынок. Но после оскорбления своего мужского достоинства уперся.

– Замолчи, злосчастная! – заявил фермер. – Ты так и не смогла подарить мне сына. Зря я на тебе женился. А если будешь продолжать кричать, так и разведусь немедленно!

– Ах ты! – Эмине даже задохнулась от возмущения. Но утихла, лишь сверкала злобным взглядом то на мужа, то на невольницу. Черная ревность и страх рвали ее сердце на части. Не раз приходилось женщине слышать истории о таких вот рабынях, которые рожали сыновей, а потом законная жена оказывалась на улице, никому не нужная и нищая.

К вечеру в фермерском домике настала благостная тишина, и семейство собралось ужинать. Мустафа, предвкушая приятную ночь с невольницей, затребовал крепкий бульон, надеясь, что это блюдо поспособствует зачатию сына.

Ох, напрасно Мустафа заговорил о бульоне! Жена его, промолчав почти весь день, все время мучилась вопросом – как отомстить неверному мужу, как его помучить. Услышав же о бульоне и предстоящей ночи, она и вовсе потеряла остатки разума, осталась только злоба. И, подавая бульон, Эмине не выдержала – со всем отчаянием и обидой она опрокинула чашку с горячей жирной жидкостью прямо на голову мужа.

Какой же поднялся крик и вой! Мустафа крутился на месте, вопя от страшной боли – проклятый бульон обжег ему голову, потек по лицу, оставляя багровые дорожки, покрытые волдырями. Дочери бросились поливать отца водой, но это не помогало – жир прилипал крепко, не смывался холодной водой, и становилось только больнее. Ну а невольница, увидев волдыри, вспухающие на щеках Мустафы, клочки волос, в которых запутались кусочки вареной морковки и лука, вдруг весело расхохоталась и продолжала смеяться, пока фермер вертелся, разбрасывая в стороны тарелки и горшки.

Когда же все немного успокоилось, а боль притихла, Мустафа грозно осмотрел домочадцев. Эмине сияла от счастья, а невольница все еще хихикала. Лишь дочери казались огорченными и испуганными.

– Ах, вы так? – Мустафа скрипнул зубами. – Ну хорошо же!

Несколько палок он обломал о спины жены и невольницы. Эмине и Айгун обе были в синяках с ног до головы, и им уже не хотелось смеяться.

Через неделю фермер, довольный и гордый собой, явился на столичный рынок, ведя ослика, груженного тяжелыми корзинами со свежими овощами и фруктами. Серкан поджидал его с нетерпением. Едва дождавшись, когда Мустафа продаст привезенный товар, потащил его в кабак.

– Ну что, ага, как теперь думаешь – довольно ли мужчине одной женщины? – спросил Серкан, щедро подливая вино в чаши.

– Не знаю, как кому, – ответил возгордившийся фермер, поглаживая бороду. – Я вот и с двумя справляюсь отлично. И если будет воля Аллаха, то в должное время моя невольница подарит мне сына.

– А как же твоя жена? Ты же говорил раньше, что тебе вполне хватает и одной женщины! – удивился Серкан.

– Наверное, ты был прав, – покачал головой Мустафа. – Только колдовством и можно объяснить, что я всю жизнь так думал. Но оказывается, от колдовства очень просто избавиться. Достаточно побить ведьму палкой как следует – и колдовства как ни бывало!

– Значит, если бы наш повелитель как следует побил палкой Хюррем Хатун, то смог бы тогда наслаждаться и другими женщинами в гареме? – Серкан подмигнул направо и налево, но Мустафа ничего не заметил.

– Я думаю, – важно ответил он, – что повелителю следовало бы попробовать этот способ. Глядишь, и Хюррем Хатун стала бы тихой и покорной, как и полагается правоверной мусульманке.

Напрасно Мустафа пил вино, напрасно водил дружбу с соглядатаем. Плохо для него это закончилось. За неуважительные слова о султане и его семье фермеру отрубили голову, а потом носили ее на палке по всему столичному рынку, пока кожа не ссохлась от черноты, крича о преступлении несчастного. Серкан получил пять сотен акче за раскрытие заговора против повелителя, которые благополучно потратил по кабакам на непотребных девок. Ну а невольница Айгуль в положенный срок родила – как и мечтал Мустафа. Правда, родилась опять девочка, но фермер об этом уже не узнал.

После казни нескольких таких глупых фермеров громкие разговоры о колдовстве Хюррем Хатун утихли. Правда, по углам все равно об этом шептались, но вслух уже говорить побаивались. Зато погромче болтали о том, что Хюррем Хатун зря притворяется правоверной мусульманкой. Сразу видно, что она не отказалась от христианства и наверняка читает свои нечестивые молитвы во время намаза. А иначе с чего бы ей требовать, чтобы у султана не было других женщин? Это же как раз у христиан положено иметь только одну жену! Да-да, Хюррем Хатун не мусульманка, и ежели поискать повнимательнее, то у нее найдется и крест!

* * *

Султан отправился в поход – завоевывать новые земли, распространять веру Аллаха по Европе, расширять Османскую империю, но жизнь Топкапы текла так же размеренно и привычно, как и в его присутствии. Разве что девушки в гареме немного скучали, лишившись обычного своего развлечения: угадывать, кто именно в следующую ночь взойдет на султанское ложе, кому повезет пройти по золотому пути. Правда, в последнее время это развлечение стало пустым, ведь султан не желал видеть никого, кроме Хюррем Хатун. Но все могло измениться в любой момент. Уж в гареме это было хорошо известно. Сегодня – любимая наложница, а завтра – тоска и печаль одиночества в просторных покоях. Достаточно посмотреть на Махидевран Султан.

А Настенька никак не могла свыкнуться со своим новым именем. Когда к ней обращались как к Хюррем Хатун, она даже вздрагивала. Все время казалось, что ее принимают за другую, будто она притворяется кем-то. Особенно тяжело было со служанками – раньше у Настеньки никогда не было служанок.

– Хюррем Хатун, какое платье вы хотите сегодня? – спрашивали у нее, а она и не знала, что ответить. Дома все было просто: одно платье праздничное, одно будничное, да еще в сундуке лежало свадебное платье, которое Настенька сама шила и вышивала долгими зимними вечерами, мечтая о будущем семейном счастье.

– Хюррем Хатун, вам очень подойдут вот эти серьги, – ей протягивали шкатулки и коробочки, наполненные драгоценностями – подарками султана, а Настенька даже не знала толком, как все это носить.

И все время это обращение – Хюррем Хатун… Впору растеряться.

Настенька понимала, что новое имя – самый нежный подарок султана. И что этому подарку даже больше, чем всем тканям и драгоценностям, больше, чем новым просторным покоям и личным служанкам, завидуют все в гареме. Особенно Махидевран Султан. Но не чувствовала она себя Хюррем Хатун. Никак! И мусульманкой не чувствовала, хоть и тщательно соблюдала все обряды – Аллах упаси, еще заметит кто, что она по-прежнему крестится потихоньку да молитву читает перед сном, прося доброго Боженьку разбудить ее с утра, не позволить умереть во сне и без покаяния.

Она все еще была Настенькой. Смешливой девчонкой, которая обожала передразнивать всех вокруг, чей смех был похож на россыпь серебряных колокольчиков, а рыжие волосы вечно торчали во все стороны. Настенькой, которая пела тонким детским голоском печальные протяжные песни, танцевала до упаду в овинах во время Масленицы, знала больше всех колядок во всей округе и вышивала самые красивые рушники в деревне. Настенькой, которая в лесу не боялась никакого зверя – ни ползающего, ни летающего, ни переваливающегося на четырех лапах, а умела поговорить с любым: что с зеленой гадюкой, свернувшейся на клюквенной кочке, что с медведицей, лакомящейся малиной, что с кукушкой, насмешливо кричащей с верхушки сосны.

Новая жизнь казалась ей чудным сном, волшебной сказкой. Вот проснется с рассветом – и с утренним туманом растают дивные видения. Не будет больше султана, который смотрит на нее обожающими глазами, служанок, что с поклонами подают еду и питье, странных нарядов и удивительных подушек, шитых золотом и серебром. А вновь увидит Настенька старую хатку, вросшую в землю почерневшими от времени бревнами, соломенную крышу, низко нависающую над россыпью весенних первоцветов, батюшку, что при свете лучины бормочет, читая Писание, матушку, хлопочущую у плиты, а в низкое слюдяное оконце заглянет неяркое солнце, разбившись на множество разноцветных искорок…

Из этого сна ничего не жалко было Настеньке, разве что султана. Так бы и смотрела на него, и насмотреться не могла!

Но, открывая глаза, видела она перед собой служанок, раскладывающих перед юной любимицей повелителя роскошные одежды, серебряную посуду, непривычную еду, от которой ныл живот, а за высоким стрельчатым окном шумел огромный город. И пахло не сырой землей и густой, влажной зеленью, а морской солью, рыбой, тяжелой сладостью экзотических цветов, да из бедных кварталов и от невольничьего рынка доносил ветер вонь пота и фекалий, да сухая пыль влетала в распахнутое окно, оседая на волосах, припорашивая их тусклой сединой.

Когдастало известно о беременности Настеньки, служанки начали суетиться вокруг нее еще больше. И почтения к ней прибавилось. Еще бы, она ведь уже была не просто гюзде – любимица, но икбал – принявшая семя султана, которое дало росток. Настенька же к своей беременности относилась как к должному: она обещала султану родить сына, и вот – она его уже носит под сердцем. И вкусы ее оставались так же просты, как в те времена, когда она бегала босиком по родным лугам.

Вот только не знала Настенька, как ее простота отзывается в султанском дворце.

Венецианский повар, готовивший деликатесы для особо привередливых султанских наложниц, только всплескивал пухлыми ладонями, услышав новые требования.

– Да где ж я возьму эту квашеную капусту? Да как ее готовят? Соленые огурцы! Да где ж это видано?! – возмущался он. – Такое только простолюдины едят в варварских странах. А вот цыпленок, фаршированный перепелиными яйцами, утиная грудка в кисло-сладком соусе… Посмотрите вот на это! Печеночка! Воздушная прямо! Настоящая fegato alia veneziana, сам дож Венеции не отказался бы отведать! А ей какие-то огурцы подавай! Капусту! Где ж это видано?!

Венецианец наотрез отказался готовить блюда, требуемые молодой госпожой. Темница, в которой повара держали неделю, не помогла его кулинарным талантам – он попросту не знал, с какой стороны подойти к квашеной капусте или огурцам в меду, да и сами огурцы были для него небывалой диковиной.

Стамбул – великий город, в котором можно найти все, что пожелает душа. Это смешение ароматов и наций, вероисповеданий и даже законностей, диковинная похлебка, вечно кипящая на огне, иногда выплескивающаяся с клубами пара на раскаленную поверхность плиты, если крышка закрыта слишком плотно. Если чего-то нет в Стамбуле, значит, этого нет и во всем мире.

Один из янычар привел в Топкапы повара, родом из украинских земель – здоровенного мужика с гладко выбритой головой и лицом, лишь запорожский оселедец обвивался вокруг уха да длинные висячие усы касались груди. Алые шаровары его были так широки, что из них вполне мог бы получиться парус на небольшой корабль, белая вышитая рубаха была стянута шелковым кушаком высоко, прямо под грудью – уж очень выпирал живот, будто мужик проглотил арбуз. Из холщовой котомки, незаметно повисшей на плече, торчали деревянные ложки, пучки ароматных трав и прочие принадлежности поварской профессии, коей он, по его же утверждению, владел в совершенстве.

– Огурчики в меду? Госпожа просит? – Украинец только пожал плечами, и длинные усы его нахально дрогнули. – Да вы только принесите мне огурчики, а я уж приготовлю. Она будет довольна.

О, Аллах! Легко сказать – принесите огурцы, а взять-то их где? Вот уж чего не было на стамбульских базарах, кишащих людьми и товарами так густо, как блохи на бездомной собачонке. Специально снаряженная фелука помчалась к крымским берегам за вожделенными огурчиками. Для маленького шахзаде, что носила под сердцем юная икбал, ничего не жалко. Пусть султан не сможет сказать, что не сделали все, что возможно. Пусть просветлятся очи его, когда он увидит свою любимицу здоровой и улыбающейся.

Новый повар размашисто перекрестился на купола мечетей и принялся за дело. Не прошло и недели, как на столе юной икбал появились все требуемые блюда: и похрустывающая капусточка, источающая острый аромат, в которой ярко горели шарики алой клюквы, и кислые огурчики, и многое другое, о чем Настенька с тоскою вспоминала, думая о родном доме.

И Настенька продолжала чувствовать себя в волшебной сказке. Она гуляла по саду, шутила со служанками, собирала огромные охапки роз, которые расставляла в своих покоях, читала и перечитывала письма султана да писала ему ответы, вкладывая в вычурную вязь чужого языка всю любовь, которой полно было ее сердце. Все изменилось в один день.

Как обычно, Настенька с самого утра, едва позавтракав, отправилась в сад в сопровождении служанок. Неподалеку маячили охранники – не дай Аллах, молодая госпожа споткнется, упадет, а вдруг еще змея случайно заползет на зеленую лужайку. Да мало ли какая беда может приключиться. Султан потом никого не пожалеет. Так что лучше понаблюдать, своя ж голова целее будет.

– На качелях бы покачаться, – вздохнула Настенька, срывая у края дорожки фиолетовый колокольчик. Он напоминал о родном доме, и у девушки защемило в груди. Вот бы посмотрели на нее родители, то-то порадовались бы дочкиному счастью!

– Да как можно, госпожа! – в один голос воскликнули служанки. – На качелях! Надо ж такое придумать!

И они наперебой начали рассказывать девушке, как опасно в ее положении даже думать о качелях. А голова закружится? А ведь и упасть можно! Маазаллах! Пусть Аллах защитит от таких ужасов!

У Настеньки и в самом деле закружилась голова от кудахтанья служанок, и она свернула на заброшенную аллею, усаженную по краям рододендронами. Их жирные глянцевые листья важно покачивались, и это почему-то очень веселило девушку.

Неожиданный крик, раздавшийся где-то неподалеку, остановил ее неспешную прогулку.

– Что-то случилось! – Настенька побежала на крик, не обращая внимания на служанок, что пытались остановить ее. Аги заспешили следом, нервно ощупывая рукояти сабель. Крик в саду Топкапы не сулил ничего хорошего.

И точно. Поблизости от конюшен, рядом с роскошным розовым цветением, под сенью бальзамных деревьев и ливанских кедров, в ряд выстроились мальчишки, одетые в униформу дворцовой кухни. Перед ними вышагивал янычар из дворцовой охраны, взмахивающий остро отточенным мечом.

– Ну, кто-нибудь признается? – резко выкрикнул янычар, оглядывая осунувшиеся и заплаканные мальчишечьи лица. Тишина была ему ответом, только свистнул негромко ветер, едва пошевелив мясистые листья громадного фикуса. – Что ж, хорошо, – кивнул стражник.

И вдруг без всякого предупреждения, даже не изменившись нимало в лице, вспорол живот ближайшему мальчугану. Сизый окровавленный ком вывалился наружу, распавшись склизкими змеями. Мальчишка рухнул на песчаную дорожку. На комок кишок налипли песчинки, как блестящие драгоценные камушки, заиграли в солнечных лучах. Стражник склонился над мальчиком.

– Не он… – задумчиво пробормотал, выпрямился и так же деловито ткнул острой сталью следующего.

Настенька пронзительно закричала, метнулась было вперед, но служанки удержали ее.

– Нельзя, госпожа, нельзя, – зашептали в уши, хватая за руки.

– Да что ж здесь происходит такое?! – воскликнула Настенька. Все увиденное казалось кошмаром, внезапно вторгшимся в волшебную сказку. Резкий железистый запах крови, вонь разорванных внутренностей перебивали нежные цветочные ароматы. Настенька скрутилась в рвоте, давясь и кашляя. Служанки поддерживали ее под руки.

– Немедленно узнайте, в чем дело, – приказала Настенька, и впервые в ее голосе прорезались нотки настоящей госпожи гарема.

История оказалась проста: на кухне пропал огурец, предназначенный для стола юной икбал. Настенькин огурец. Кто-то из кухонных мальчишек не удержался и стащил диковинное лакомство, ради приготовления которого в Топкалы даже привели нового повара. Они никогда не видели огурцов, эти мальчишки, а уж тем более таких чудных – в меду. Никто не сознался в краже, и виновного стали искать простым и надежным способом – вспарывая животы, чтобы узнать, кто именно съел огурец.

– Пойдемте, госпожа, пойдемте, – служанки тянули ее в сторону. – Нужно уходить. А мальчиков вылечат. Да-да, вылечат обязательно. Тех, кто не виноват. Вон и лекарь стоит…

– Нет, я подожду, – заявила Настенька. Платье ее было заляпано рвотой, на лице проступили алые пятна, и она, никогда не отличавшаяся красотой, перестала быть даже милой. Зато куда-то исчезла всегдашняя неловкость, и спина ее гордо выпрямилась, как и положено настоящей икбал, носящей под сердцем шахзаде.

Виновным оказался пятый мальчишка – в его желудке обнаружились остатки огурца. Юного вора, кричащего от боли и ужаса, уволокли в сторону. Ему должны были отрубить голову, ведь воровство должно быть наказано. Ну а четверых невиновных отдали лекарю, который тут же захлопотал вокруг них, вкладывая в распоротые животы комки кишок, промокая кровь и слизь чистыми тряпицами.

– В лазарет их, всех в лазарет, – скомандовал лекарь.

Настенька дождалась, когда мальчишек унесли, и лишь потом медленно двинулась ко дворцу. Она больше не обращала внимания на окружающую экзотическую прелесть султанского сада. Дивные деревья и кустарники не занимали ее воображение, вместо аромата роз она ощущала кровавую вонь. Губы девушки были сжаты плотной ниточкой, две морщинки залегли в уголках рта, а одна прорезала чистую гладь лба.

Расшитые золотом и камнями туфли мягко шаркали по садовой дорожке. Цветы наклоняли яркие головки, а озорной ветерок, налетавший с моря, дергал кудрявые рыжие пряди. Настеньки больше не было. Она умерла там, около султанских конюшен, вместе с мальчиком, съевшим огурец. По саду Топкапы, гордо выпрямив спину и подняв подбородок, вышагивала Хюррем Хатун, будущая султанша, готовящаяся подарить повелителю мира наследника.

* * *

По террасе гулял свежий ветерок с моря, веял приятной прохладой. Жаль, что кроме прохлады он нес портовые запахи – гниющей рыбы да просмоленного дерева, но невозможно ведь иметь все сразу. Хатидже Султан вздохнула, тронула пальцем лукум в тарелке, подумала, оторвала толстую округлую виноградину, густо-фиолетовую от зрелости, бросила ее в рот. Раскусила. В горло потек кисло-сладкий сок, охлаждая приятно, нежно. Хорошо когда в покоях есть терраса. В ее покоях тоже есть, но у Валиде Султан, конечно, и покои богаче, и терраса куда как больше. Хатидже Султан отогнала крамольные мысли. Уж ей-то никогда не стать Валиде Султан, недоступно. А недоступного незачем и желать, только душу травить.

Она посмотрела на мать и еще раз тихо вздохнула. Валиде Султан, несмотря на то, что уже разменяла пятый десяток и родила девятерых детей, сохранила гордую стать завоевателей-Гиреев в сочетании с тонкой красотой лица. На гладкой коже не было ни единой морщинки, только шея состарилась – кожа утратила упругость, стала вялой, но потерявшую красоту шею Валиде Султан закрывала роскошными ожерельями. Не будь она вдовой султана Османской империи, даже сейчас нашлось бы много мужчин, что пожелали бы ввести ее в свой дом. Хатидже нечего было и мечтать сравняться красотой с матерью. Рядом с ней она всегда чувствовала себя некрасивой и незначительной. Ах, вот если бы выучиться хотя бы так подзывать служанок, как мать! Один легкий кивок и почти незаметное движение кисти – воплощение повелительной изысканности. Сама же Хатидже размахивает руками, как обычная деревенская девка, и с головы при этом чуть не падает роскошный венец, дай покрывало вечно путается. Зато ее брат – султан, и отец был султаном! Хатидже Султан вздернула голову, вновь чуть не уронив венец.

Хатидже Султан уже полтора года как вернулась к матери после смерти мужа. Искандер-паша был хорошим человеком, но увы, слишком стар, да еще и не отличался крепким здоровьем. Их брак продлился несколько месяцев, а затем Хатидже осталась одна – ни мужа, ни детей. Она вернулась к привычной жизни рядом с матерью, постаравшись забыть о не долгом брачном союзе. Правда, теперь, когда ее брат Сулейман занял престол отца, вновь начались разговоры о замужестве. Не удивительно, ведь сестра султана – разменная монета, с помощью которой повелитель покупает верных слуг. Если же слуга перестает быть верным, его казнят, а «монету» передают другому. Жизнь проста…

Хатидже Султан надеялась, что не нее выдадут замуж первой. Ведь есть еще Шах-и Хубан, младшая сестра, которой едва сравнялось одиннадцать лет. Ей будут подбирать мужа в первую очередь, а уж до молодой вдовы очередь дойдет лишь потом. Хатидже не слишком хотела замуж, воспоминания о браке были не слишком приятными. Да и откуда им быть иными, если юную девушку отдают старику, и вместо обещанных радостей ей достается уход за больным. Увы, Валиде Султан уверила старшую дочь, что недолго ей осталось ходить вдовой, ведь Шах-и Хубан еще слишком молода, а Хатидже в свои двадцать четыре года полностью созрела для нового брака.