Текст книги "Рейхов сын"

И тут англичане рванули в атаку. Генка выскочил из-за бронеавтомобиля, вскинул MP.41… и граната, до которой добежали палящие из всех стволов «томми» наконец взорвалась – через долгие полминуты после того, как он выдернул запальный шнур.

Генка все же выпустил очередь по врагам, практически одномоментно со взрывом. Может, в кого-то и попал, а может, всех посекло осколками – этого он не знал, однако же ни одного из атаковавших немецкие позиции англичан в стоячем состоянии парень больше не наблюдал. Генка от удивления даже застыл на несколько мгновений этаким памятником самому себе. И совершенно напрасно.

Несколько пуль цокнули по камням и броне подбитого OA vz.30 почти одновременно, затем Генка почувствовал тупой удар в левую ногу, миг спустя понял, что та его больше отчего-то не держит, а сам он падает. Да, он грохнулся, едва не выпустив из рук пистолет пулемет, и с изумлением уставился на свою левую штанину, по которой стремительно расползалось кровавое пятно.

«Это что, меня ранили? – как-то отстранено удивился он. – Надо до артиллеристов доползти, у них аптечка, наверное, есть. А может, не ранили? Не больно ведь…»

Боль, тянущая и выматывающая, пришла чуть позже, когда он полз к позиции горного орудия. Полз, превозмогая и боль, и головокружение, и подступающую сонливость, и «черных мух» перед глазами. Полз, так и не выпустив из рук пистолет-пулемет. Не потому, что боялся утратить личное оружие – толку-то было с него без патронов, – а потому что просто не догадался бросить этот тяжелый, мешающий ему передвигаться предмет.

«Интересно, а почему они не стреляют? – подумал он, добравшись наконец до цели и пытаясь перелезть через бруствер. – А вот почему… Убили всех… А спусковой шнур-то натянут. Не успели бабахнуть напоследок ребята».

Генка подполз к орудию и сел, прислонившись к ящику со снарядами.

«А кто же меня теперь перевяжет?»

Почти минуту Кудрин тупо оглядывал окружающее пространство, из последних сил борясь с обмороком. Внезапно лязг и рычание мотора пробилось к его сознанию через уши, словно заложенные ватой.

«Это что? Ой, танк…»

В каком-то десятке метров от него и впрямь был виден борт «Матильды II», неторопливо ползущей по своим танковым делам. Генка глупо ухмыльнулся, потянулся вперед, упал на пузо и, дотянувшись до спускового шнура, резко дернул за него. Грохот выстрела долбанул по барабанным перепонкам, и он потерял сознание.

Появившиеся со стороны тыла несколько минут спустя советские танки Генка уже не видел.

Окрестности города Мерзифон (Турция)

22 марта 1940 года, 16 часов 47 минут

– Грыцко, дывыся, парубок!

– Що? Мабуть нимец, тильки мелкий?

– Да що ж я, парубка от чоловика не видризняю? Тю! Вин жеж у живих! Товарищ дохтур, пийдите сюды!

Из рапорта майора Шранка (выдержка)

…Кандидат в егеря Гудериан Гейнц, используя гранату и стрелковое оружие, уничтожил в бою до отделения солдат противника, затем, невзирая на ранение и сильную кровопотерю, добрался до орудия, самостоятельно подготовил его к выстрелу, хладнокровно подпустил вплотную британский танк Mark II Matilda II и уничтожил его выстрелом с дистанции в 12 метров…

Окрестности города Берхтесгаден, шале Бергхов 24 марта 1940 года, три часа дня

Адольф Алоиз Гитлер отошел от мольберта, всем своим видом демонстрируя крайнее раздражение, и взял трубку телефонного аппарата.

«Интересно, имею я право хоть на один день отдыха в году? – подумал он. – Я кто, в конце концов, правитель самого могучего государства мира и фюрер германской нации, или чернокожий раб на плантации?»

– Слушаю тебя, Иоахим, – произнес Гитлер. – Что случилось?

– Хорошие новости, Адольф, – прозвучал в трубке голос Риббентропа. – Дания вступила в войну на нашей стороне.

– Ценнейшее приобретение, – желчно ответил фюрер. – Главное – неожиданное. С чего это они так?

– Англичане вчера потребовали предоставить им Исландию в качестве базы для борьбы с нашими субмаринами, – ответил рейхсминистр иностранных дел. – Датчане, наивные люди, понадеялись на Лигу Наций и отказались. Сегодня в полдень, в Рейкьявике, высадился полк британской морской пехоты и взял город под контроль.

– Еще бы, – фыркнул Гитлер. – Если память мне не изменяет, в исландской армии числится всего шестьдесят человек, вооруженных револьверами.

– Они еще и сопротивляться пробовали, – хохотнул Риббентроп. – Правда, недолго. Но датчане на британское самоуправство обиделись и присоединились к нашей войне.

– Ладно, лишними не будут, – буркнул Адольф Алоиз Гитлер. – У них там, кажется, несколько кораблей и подводных лодок было. Даже броненосцы, будто бы, и не то, чтоб совсем уж устаревшие…

Обсудив со своим министром иностранных дел еще несколько вопросов, Гитлер вернулся к мольберту, взял кисть… и положил ее на место. Настроение рисовать пропало напрочь.

«А ведь база в Исландии, это, пожалуй, серьезно, – мрачно подумал он. – Надо позвонить Рёдеру, узнать его мнение по этому поводу».

Часть II
Hoth mit Uns[29]29
  С нами Гот (нем.)


[Закрыть]

Первым делом мы испортим самолеты.

Ну а девушек? А девушек потом.

Советский народный юмор

Если в небе серебристые самолеты, то это американцы. Если камуфлированные – то это бритты. А если в небе пусто – то это люфтваффе!

Из солдатского немецкого фольклора

Стамбул, дворец Доламабахче

29 марта 1940 года, 09 часов 05 минут

«Солнце красит на рассвете стены древнего… гм… дворца», – мысленно напел комбриг ВВС РККА Павел Федорович Жигарев, посмотрел на старинные напольные часы, сверил их со своими и негромко хмыкнул. Часы, обычно показывавшие правильное время всего два раза в сутки[30]30
  Все часы дворца Доламабахче остановлены и показывают всегда одно и то же время: 9 часов 5 минут. Именно в это время, 10 ноября 1938 года во дворце, бывшем его резиденцией, умер основатель Турецкой республики – Мустафа Кемаль Ататюрк.


[Закрыть], на сей раз не врали.

– А вот не вижу оснований для смешков, – так, чтоб было слышно только Жигареву, пробормотал стоявший рядом комдив Бакунин. – Ситуация-то не радует.

– Не радует, – согласился с командиром 61-го стрелкового корпуса летчик. – Но с часами, это они перемудрили все равно. Раз он у них Отец Турков, так и построили бы, как мы, Мавзолей. И людям о человеке память, опять же.

– С часами, это да, – Федор Алексеевич покосился на огромную люстру богемского стекла, подаренную некогда султану королевой Викторией, и добавил. – С люстрой тоже. Но это, однако ж, не повод для радости.

– А что у нас сейчас из таких поводов вообще есть? – буркнул Павел Федорович.

На Ближневосточном ТВД поводов радоваться было, действительно, немного. Хотя ни на западе прорвать оборону союзников франко-британцам не удалось, ни на северном направлении с форсированием хребта Кёроглу не сложилось, марш О’Коннора на Самсун увенчался успехом. Остатки 95-й бригады легких танков, 16-ой пехотной дивизии и турецких резервистов, разбитые в упорном пятидневном сражении, откатились за Кызылмуран и Ешильырмык, позволив Новой Антанте рассечь Турцию на две части. Английское наступление на этом выдохлось, вроде бы, но кто знает, кто знает…

На западе же все было не то что не слава богу, а не слава богу совсем. Во-первых, Жигарев не смог найти общего языка со своим немецким коллегой, генералом авиации Келлером. Почему так сложилось, не мог сказать ни один из них: может, классовая борьба между сыном крестьянина-бедняка из Тверской губернии и отпрыском прусского сборщика налогов из Бохума обострилась, строго в соответствии с учением Маркса-Энгельса-Ленина; может, сказывалась какая-то неприязнь немецкого кадрового офицера к выслужившемуся из рядовых комбригу; может, полагал герр Альфред, что за время участия в японо-китайской войне камрад Жигарев обазиатился (сам Павел Федорович такого за собой не замечал, хотя поговорку «С кем поведешься – так тебе и надо», безусловно, знал), может, конечно, что и по какой иной, или по всем указанным причинам не заладилось у них общение, однако беседы двух генералов обыкновенно напоминали между собой фырканье двух котов, что-то не поделивших между собой.

Во-вторых, по мере прибытия все новой и новой техники вавилонское столпотворение на турецких аэродромах превращалось в полнейший наземный и воздушный хаос – столько разных языков и машин с опознавательными знаками различных стран там смешалось: турки, венгры, румыны, немцы, русские, болгары и югославы!.. Речь Посполитая, оказавшаяся в интересном положении между Германией и СССР и вынужденная вступить в войну на их стороне, тоже грозилась чего-то там прислать, для полного счастья. Дело, конечно, было не только в налаживании взаимодействия между разноязыкими воинскими частями. Гораздо большей проблемой являлось не сбить кого-нибудь своего. Огромное разнообразие техники воюющих сторон сказывалось на ситуации в воздухе далеко не лучшим образом – пилоты враждующих сторон постоянно путали союзников с неприятелем и наоборот. В результате машины обеих сторон постоянно попадали под «дружественный огонь» (хотя бы и потому, что часть авиапарка Турции и Румынии была укомплектована франко-британской техникой, да и просто перепутать у пилотов своих с чужими получалось совсем нередко), а противник не подвергался обстрелу исключительно потому, что принимался за своего.

Ситуация на земле, конечно, была лучше, но не сказать, что кардинально.

– Ну, с такой обстановкой в воздухе нам никаких врагов не надо, – мрачно заметил Гот, выслушав мнение офицеров-летчиков. – Сами друг друга угробим. Необходимо как-то решать проблему. Какие буду предложения?

– От германских коллег, – подал голос югославский подполковник Шимич, – поступало предложение окрасить фюзеляжи всех союзных самолетов в один яркий цвет. Герр Келлер ратовал за окраску аэропланов в желтый.

– Но достаточного количества желтой краски в Западной Турции не нашлось, – не упустил случая вставить шпильку Жигарев.

Келлер кисло поглядел на комбрига.

– Цвет, конечно, яркий, заметный… – задумчиво произнес Герман Гот. – А с какой краской у нас проблем не имеется?

– С белой. И с красной, – сообщил Альфред Келлер и, ехидно покосившись на Павла Федоровича, добавил: – Советские камрады предлагали их смешать и окрасить самолеты в розовый цвет целиком.

– В розовый? – генерал-полковник усмехнулся. – Ну, такой окраски точно никто не применяет, перепутать будет сложно.

Затем Гот помолчал пару мгновений и задумчиво добавил:

– А знаете, что-то в этом есть.

Бухарест, больница Колтеа

29 марта 1940 года, 10 часов 20 минут

Жители «Маленького Парижа», как заслуженно за свои широкие бульвары и парадную архитектуру эклектики называют столицу Королевства Румыния, вполне обоснованно гордятся старейшей в Европе больницей – клиникой Колтеа, возведенной еще в далеком 1704 году. Правда, в недоброй памяти 1802-ом здание больницы, возведенной богачами и меценатами Вакарести, было полностью разрушено землетрясением, но усилиями славного сына Румынии, Давилы[31]31
  Давила, Кароль – видный румынский деятель медицины XIX века.


[Закрыть], клиника была восстановлена, и ее новое здание, выстроенное в неоклассическом стиле, радовало глаза прохожих нарядным светло-бежевым фасадом и чуточку голубоватым, украшенным шпилем, шлемовидным куполом, а пациентов – просторными палатами и яркими фресками на стенах и потолке.

– Это не больница, это какой-то музей, – заявил Генка, заходя в палату Бюнделя. – Как тут можно лечиться, если и дышать-то страшно?

– Так же, как и везде, Гейнц, – улыбнулся оберягер. – Лежать подольше, есть и спать побольше.

– Отдыхать впрок? – Кудрин осторожно опустился на стул и отставил костыль в сторону. – Это можно. А что ты там такое читаешь?

Курт заложил страницу указательным пальцем и продемонстрировал мальчику обложку.

– Ахим фон Арним, «Бедность, богатство, преступление и искупление графини Долорес», – прочитал Гена. – Интересно?

– Ну… – на лице Бюнделя отразилась внутренняя борьба между формулировками «фигня» и «фигня первостатейная».

– А чего тогда читаешь? – удивился парень.

– А это он на нашу сестру милосердия, Виорику Стан, пытается впечатление умного произвести, – подал голос с соседней койки санитётерфельдфебель Северин. – Она как раз сейчас зайти должна, вот бедняга и терзается этим, с позволения сказать, чтивом.

– Мужчина должен выглядеть в глазах девушки немного лучше, чем он есть на самом деле, Ганс, – парировал оберягер. – А это, – он постучал указательным пальцем левой руки по обложке, – классика немецкого романтизма.

– Ну да, девушки любят романтику, – глаза Генки смеялись.

– Конечно, – согласился Бюндель. – Ты же на свидании девушке цветы даришь, а не аптечные изделия в коричневой бумаге[32]32
  В Германии в 1933 году был принят закон, разрешающий продажу презервативов только в простой коричневой бумаге и только в аптеках.


[Закрыть], хотя за ради их применения ты ее и позвал.

Кудрин, который с девушкой еще и не целовался-то ни разу, густо покраснел.

– Нет, ты не романтик, – вздохнул Северин. – Вот откуда такой цинизм? Я понимаю, у меня, медика, но у тебя…

– Это не цинизм, а здравый прагматизм, – парировал Курт.

Дверь в палату отворилась, и на пороге появился, в сопровождении хорошенькой медсестрички, обер-лейтенант Дитер фон Берне в накинутом поверх формы белом халате.

– Доброе утро, бойцы, – поприветствовал он всех троих и, бросив взгляд на книгу, которую Бюндель все еще сжимал в правой руке, укоризненно добавил: – Лучше б ты Устав учил, герр Стетоскоп.

«Вот на кой черт надо было при Виорике мое прозвище вспоминать?» – раздраженно подумал Бюндель.

«Заставит учить Устав всех троих», – печально подумал Северин.

Берлин, Вильгельмплац, 8–9

30 марта 1940 года, 10 часов 00 минут

– Тэк-с, ну, с этим мы разобрались, – доктор Пауль Йозеф Геббельс отложил в сторону очередной лист бумаги. – Что у нас есть для завтрашнего воскресенья и начала следующей недели? Фриче, давайте начнем с вас.

Начальник IV отдела Имперского министерства народного просвещения и пропаганды, отвечающего за прессу, бросил быстрый взгляд в подготовленные материалы.

– Закончена эвакуация в Румынию остатков первого батальона сотого горного полка. В нем выбито, убитыми и ранеными, три четверти личного состава. Для сектора иностранной прессы уже подготовлены публикации о мужестве и самопожертвовании немецких горных стрелков. А вот сектор внутренней прессы по этому поводу в затруднении – только статья о том, что для раненых солдат предоставлены лучшие госпитали и клиники Бухареста, но это уже пас нам от ведомства Риббентропа.

– Что ж вы так? – усмехнулся уполномоченный фюрера по контролю за общим духовным и мировоззренческим воспитанием НСДАП и глава Центрального исследовательского института по вопросам национал-социалистической идеологии и воспитания Альфред Розенберг, сильно недолюбливающий лично Геббельса и переносивший это свое чувство на всю команду «министра правды».

– Я же говорил, герр рейхсляйтер, – Ганс Фриче пожал плечами, – потери там чудовищные.

– Да, про потери нам не надо… – задумчиво произнес Геббельс. – Про потери, это нехорошо… Фриче, герои там есть?

– Да они там все герои, герр рейхсминистр. Удерживали перевал полдня против целой… – начальник IV отдела вновь бросил взгляд в свои пометки… – целой дивизии.

– Но ведь такое невозможно без нужной организации и подготовки, верно? – поинтересовался Геббельс и, дождавшись утвердительного ответа, продолжил: – Значит, один герой для статей у нас уже есть, так?

– Их командир, майор Шранк? – Фриче сделал пометку карандашом. – Полагаю, командиры рот тоже…

– Видите, как просто? – улыбнулся Геббельс. – Кто-то еще отличился? Я имею в виду – особенно.

– Пожалуй, да, – осторожно отозвался Фриче. – Фаненюнкер Инго Ортруд командовал наблюдательным постом, представлен к нарукавной ленте «Турция»[33]33
  В реальной истории не существовала.


[Закрыть]. Или – вот! Незадолго до начала боевых действий батальон подобрал и выходил единственного спасшегося с советского парохода, подвергшегося бомбардировке британцев. Подросток, воспитанник интерната. Из-за плохого понимания русского при оформлении аусвайса записан как Гейнц Гудериан и оформлен для постановки на довольствие, как кандидат в егеря.

Раздались смешки присутствующих – некоторые сотрудники министерства были в курсе «безумной переписки» Гудериана и фон Браухича.

– Во время боя мальчик уничтожил до отделения пехотинцев и танк. Представлен к знаку «За ранение», рассматривается возможность награждения Железным крестом.

– Ну вот, вот же! – воскликнул Геббельс. – Можете, когда захотите! Дайте статьи во всех газетах уже в это воскресенье! Германия должна знать своих героев.

– А вас не смущает, – подал голос Розенберг, – что мальчик, в некотором роде, русский?

– Мы добиваемся не правды, а эффекта, – отмахнулся от него Геббельс. – К тому же по документам-то он Гудериан, не так ли? Будет фольксдойче. А с награждением орденом надо бы ОКХ поторопить. Да, и узнайте у Риббентропа статус парня. Если он еще не связывался с русскими по его поводу, то лучше пускай этого и не делает.

Балыкесир (Турция), 9-я Авиабаза ВВС 03 апреля 1940 года, 08 часов 17 минут

– Nemoj me jebat![34]34
  Нецензурное хорватское выражение, означающее крайнее изумление.


[Закрыть] – в сердцах произнес капитан ВВС Югославии Зелемир Рукавина, глядя на свой розовый IK-3! Только теперь он понял слова командира эскадрильи о том, что командование решило произвести эксперимент с окраской боевых машин, для лучшей опознаваемости «свой-чужой».

– Hai, in puii mei, dati incoace![35]35
  Ну вы, блин, даете. (румынск.)


[Закрыть] – замер рядом с ним румынский локотенант Ионеску и уставился на свой, покрашенный диагональными белыми и красными полосами P.24.

– Во халера! – послышался со стороны русской эскадрильи громовой голос майора Хацяновича. – Гамон! Механик, а ну стой, сярун! Стой, каб ты здох, лайно запорхатьское, маркитун, струк мехам ляснуты, мярзотник гыкнутый! Стой! Каб цябе трясца, ашалоток, прышчырак, ёлупень трясцанутый, шмонька дзюшкая, маздан, джинджик барыльный, халиба, вахлак прастакаваты, дупа конячья! Стой!

Майор вылетел из-за самолетов в весьма растрепанных чувствах, такой же форме и с черенком от лопаты в руках. Обведя окружающее пространство налитыми кровью глазами, он остановил свой взгляд на машине Рукавины и охнул:

– От сранае гадайё. Лучше б тебя, как меня – в гуйно покрасили.

– Gefickte Scheisse! Fick dich ins Knie! Pimmel! Arschbacke! Scheisskerl! Wichser! Mistkerl! – мимо Рукавины, Ионеску и Хацяновича промчался немецкий механик, за которым, размахивая точно таким же череном, что и у белоруса-майора, несся гауптманн Штоц.

Со всех сторон аэродрома также слышались экспрессивные турецкие возгласы: «Inek! Beyinsiz! Sipastik! Kus beyinli! Amina koyim!..» и яростное венгерское «Bozmek!!!»

«Интересно, в какой цвет окрасили Messerschmitt Штоца? – подумал Зелемир. – Он ведь всегда такой невозмутимый… был».

Бухарест, больница Колтеа

03 апреля 1940 года, 10 часов 30 минут

– Гляди, про тебя в газетах пишут, Гейнц, – сказал Бюндель, въезжая в палату на кресле-каталке и демонстрируя воскресный номер «Фёлькишер беобахтер».

– Про меня? – удивился Генка. – Чёй-так? Может, про другого кого?

– Не так уж много Гудерианов в нашей армии. А чтобы генерал Гудериан собственноручно подбил вражеский танк из горной пушки, этого я не припоминаю. На, держи, наслаждайся славой.

Кудрин принял газету, быстро пробежал глазами обведенную карандашом заметку и хмыкнул:

– Точно не про меня, я ж говорил.

– Это почему? – удивился Бюндель.

– Тут написано, что парень, который это сделал – немец, а я русский.

– А в аусвайсе у тебя что написано? – хитро прищурился Курт. – А написано там «Гейнц Гудериан». Не очень советское имя, ты не находишь?

– Я не виноват, что ты глухой пенек, – насмешливо фыркнул мальчик. – Слушать надо было внимательнее.

Оберягер помрачнел: перед его глазами снова встал утренний турецкий пляж, покрытый изувеченными детскими телами.

– Да… наверное, – пробормотал он и некоторое время молчал.

– Курт, что ты тут делаешь? – вопросил майор Шранк, входя в палату. – Тебя там медсестричка обыскалась уже. Виорика Стан, кажется.

Командир роты подмигнул Бюнделю:

– Давай, поспешай, а то, я видел, там Северин ошивался.

– Придушу гада, – пробормотал оберягер и выкатился на своем кресле-каталке из палаты.

– Хорошо, что он только ноги сломал, герр майор, – расхохотался с соседней с Генкиной койки штабсгефайтер Зонг.

– Да, ноги в этом деле не главное… – задумчиво ответил Макс-Гюнтер и, повернувшись к Кудрину, добавил: – Ага, смотрю, ты уже прочитал про свои подвиги.

– Это не мои! – возмутился Генка. – Я ж не немец!

– Уже немец, – спокойно ответил Шранк. – В высших кругах решили, что ты теперь фольксдойче, причем чистокровный, со всеми вытекающими последствиями.

– А… – мальчик в задумчивости почесал ежик черных волос, отросших со времен спасения с «Черноморца». – А какие последствия вытекают, герр майор?

– Ну, во-первых, гражданство Рейха, – загнул тот один палец.

– Я же гражданин СССР, – изумился Генка.

– И документ об этом у тебя есть? – приподнял бровь Шранк. – Нет? А у меня вот, представь, на тебя есть. Сегодня прислали. И по нему ты не Gennadiy Kudrin, а Гейнц Гудериан, двадцать восьмого ноября одна тысяча девятьсот двадцать третьего года рождения.

– Врут ваши документы, с двадцать четвертого я.

– Человек врать может, официальная бумага – нет, – усмехнулся майор. – Пришлось приписать тебе год, чтобы ты смог быть подвергнуть эмансипации. Это во-вторых, – он загнул еще один палец. – Знаешь, что такое эмансипация?

Кудрин сморщил нос и задумался.

– Это, кажется, когда женщины борются за равные права с мужчинами, – ответил он, чуть помедлив.

– Эти мне эмансипэ… – негромко рассмеялся майор. – Нет, это значит, что ты признан полностью право– и дееспособным, наравне со взрослыми.

– А… зачем? – слегка ошалел Кудрин.

– Затем хотя бы, что в ближайшие дни придет приказ о награждении тебя «Железным крестом» второго класса, – ответил майор и загнул еще один палец на руке. – Это, кстати, в-третьих. Ну, и для того, чтоб я смог с чистой совестью оставить тебя на службе в нашем полку. Или у тебя иные планы?

Бранденбург-на-Хафеле,

Нойштадиш Хайдштрассе

10 апреля 1940 года, 11 часов 17 минут

– Дитер! Дитер фон Берне! – неторопливо идущий по улице родного города, куда приехал на заслуженный отдых, обер-лейтенант обернулся на голос.

– Ба, герр фон Хиппель, что вы тут делаете, друг мой? – Дитер обнялся со старым товарищем своего отца.

– Раньше был просто «дядюшка Тедди», – рассмеялся пожилой мужчина в форме гауптманна инженерных войск. – О, да я гляжу, ты «Железный крест» получил? Молодец, молодец. Наслышан о геройстве горных стрелков под Мерзифоном. Тяжелый был бой? Прости, что спрашиваю, мой мальчик, но от штабов я далек, а в газетах… Ну ты же знаешь, что там не напишут всю правду.

– Непросто пришлось, – чуть посмурнев, ответил фон Берне. – Большую часть батальона повыкосило. Сам просто чудом без царапины обошелся. Да, наверное, не сложнее, чем вам в Восточной Африке, в Великую Войну, надо полагать.

– Да, – крякнул гауптманн, припомнив свою службу под командованием фон Леттова-Форбека. – Война там была… своеобразная. Ты никуда не торопишься, Дитер? Посидели бы в кафе, рассказал бы старику подробности.

– Так-таки уж и старику, – рассмеялся фон Берне. – Не рановато ли вы себя списываете? Снова в строю, как я вижу. И – нет, я никуда не спешу, да и самое время чем-нибудь перекусить. С радостью пообщаюсь с вами, герр Хиппель.

– Ну вот и славно, – улыбнулся гауптманн. – Здесь за углом, если помнишь, делают замечательный кофе.

Господа офицеры неторопливо направились в кафе, продолжая беседу.

– Я вижу, вы оставили пехоту ради инженерных войск? – поинтересовался, между прочим, обер-лейтенант, когда они заняли столики и сделали заказ.

– Что делать? Кому-то надо и этим заниматься, – ответил Теодор фон Хиппель. – Принял восьмисотый строительно-учебный батальон особого назначения. Нас, кстати, тут расквартировали. Ну да что обо мне? Я-то все по тылам. Лучше расскажи, как там, в Турции? Накостыляем Новой Антанте? Расквасим им нос до юшки кровавой, как полагаешь?

– Судьба войны решится не там, – покачал головой фон Берне. – Плацдармы для атаки на Сирию и Египет потеряны, после нашего разгрома Турция разрезана надвое…

– Фу-фу-фу, так уж и «разгрома», – хмыкнул гауптманн.

– Разгрома, – твердо ответил Дитер. – Приди русские минут на десять позже, мы бы с вами сейчас не разговаривали. Да и то, что пришло… Признаюсь честно, я не считаю японцев столь уж хорошими вояками, но после более чем убедительной победы русских под Халхин-Голом предполагал, что у них современная армия, чего-то стоящая. Финляндия – ну, возможно, там очень тяжелые условия для наступления, не знаю, если честно. Может, Советы просто никуда не спешат. Но, сказать по чести, та их техника, что я видал, никакой критики не выдерживает. Да, появление их танков заставило отойти англичан и дать отступить нам, но когда они снова пошли в атаку, русские горели, словно броня их была из фанеры. Их и румын выкинули за реку буквально в течении трех суток, при том, что просто маршировать до Кызылмурана бриттам было два дня. Не знаю, у меня было такое ощущение, что в бой шли вооруженные «Кюгельпанцеры» или Sd. Kfz.3. В лучшем случае – Sd. Kfz.13[36]36
  Kugelpanzer – «танк-шар» (нем.). Лёгкий шарообразный бронеавтомобиль, спроектированный в Третьем Рейхе в 1930-х гг. в качестве подвижного наблюдательного пункта для корректировки огня артиллерии. Броня 5 мм, вооружение отсутствует; Sd. Kfz.3 – Gepanzerter Kraftwagen, бронетранспортёр Веймарской республики 1920-х годов. Броня 8—12 мм, вооружение отсутствует; Sd. Kfz.13 – Maschinen gewehrkraftwagen Sd. Kfz.13, германский лёгкий бронеавтомобиль 1930-х годов. Первый серийный бронеавтомобиль Германии после Первой Мировой войны. Броня 8 мм, вооружение 1–7,92-мм пулемет MG-13.


[Закрыть], только с пушками. Да и то не все, большинство-то пулеметными и были.

Обер-лейтенант покачал головой.

– Сдается мне, прислали вам не новейшую технику, Дитер, – пожал плечами фон Хиппель, – а те танки, которые для современной войны уже непригодны, а на метал отправлять жалко. Про «сухопутные линкоры» в монгольских степях даже в японских газетах уважительно отзывались[37]37
  Герр фон Хиппель имеет в виду пятибашенные танки Т-35. В реальной истории при Халхин-Голе не применялись. О их применении в этом варианте истории см. роман «Нихт капитулирен!»


[Закрыть].

– Может быть, может быть, – ответил фон Берне. – Но ни одной «Матильды II» русские так и не подбили. А мы остановили парочку. Одну даже совсем мальчишка подбил, сын полка наш.

– Что-то я такое читал, – ответил гауптманн. – Но, сказать по чести, полагал, что это очередная «правда» доктора Геббельса.

– Да нет, вполне реальный мальчик, официальный кандидат в горные стрелки, – улыбнулся Дитер. – Как раз в мою роту его и пристроили. Я-то сначала думал, что навязали обузу мне на шею, а он вон как отличился. Целое отделение лайми положил, а потом в упор умудрился застрелить танк. Так что в газетах врут только о том, что он фолькс-дойче. Мы его когда подобрали, он воды наглотался, хрипел как старая патефонная пластинка, вот и услышал наш знаток славянских наречий его имя как «Гейнц Гудериан».

– Да, чего только не бывает, – усмехнулся фон Хиппель. – Вон, такой же мальчишка, сын нашего дипломата в Анкаре, потерялся во время эвакуации посольства, так не только выбрался из вражеских тылов, а еще и привел с собой целый партизанский отряд из турок, в два десятка штыков. Как собрать и возглавить-то умудрился, один Бог знает.

– Да, читал. Вроде бы на их счету до полуроты лягушатников, – кивнул обер-лейтенант. – Но тоже полагал, что это такая особая разновидность «правды» от нашего рейхсминистра образования.

На этом беседа практически прервалась, поскольку официант принес заказанную офицерами еду. Гауптманн во время обеда был задумчив, и отвечал на редкие реплики фон Берне с некоторой задержкой, односложно и едва ли не невпопад. Наконец, когда с едой было покончено, фон Хиппель вернулся к прерванному разговору.

– Скажи, а вот этот мальчик в вашем полку, Гудериан, он тебе очень дорог?

– В каком смысле? – не понял фон Берне.

– Ну, ты не сильно расстроишься, если я заберу его к себе в батальон?

Ереван, штаб Отдельной Кавказской Армии

11 апреля 1940 года, 10 часов 20 минут

– Ну что, Константин Ксаверьевич, – обратился Яков Владимирович Смушкевич к крепкому, в самом расцвете лет мужчине со знаками различия комкорпуса в петлицах, чубатому, с открытым лицом и пронизывающим взглядом светлых, не то серых, не то светло-светло-зеленых, почти бесцветных глаз, – освоился уже на новой должности?

– Освоился, товарищ командарм второго ранга, – ответил тот. – Чего ж не освоиться? Солдаты в тридцать пятом и сорок девятом корпусах обстрелянные, да и командиров их, комбригов Кирпоноса и Москаленко, я хорошо знаю, так что никаких проблем не возникло. С комбригом Кузнецовым, из сто шестьдесят третьей мехдивизии, я, правда, по службе раньше не пересекался, но у меня он оставил самые благоприятные впечатления, как и личный состав его подразделения. Да и о его действиях в Карелии отзывы исключительно положительные. Так что, готовы на выдвижение в Турцию хоть сейчас, если авиация прикроет.

– В этом, товарищ Рокоссовский, можете не сомневаться, – усмехнулся Смушкевич. – Авиация поддержит. Как у вас налажено взаимодействие с Готом?

– С Готом не очень, – нахмурился комдив. – Командовать, паршивец, пытается, жар нашими руками загребать норовит.

– Ну, я думаю, – произнес находившийся здесь же, в кабинете командующего недавно сформированной армией, заместитель наркома обороны и начальник Главного политуправления Красной Армии, Лев Захарович Мехлис, – аппетиты наших немецких товарищей можно будет поумерить. Готу подчинены войска в Западной Турции, а командование советской Отдельной Кавказской, как и силами турецких союзников на востоке, возложено на вас, товарищ Мартинес[38]38
  По некоторым данным, с 17 августа 1937 года по 22 марта 1940 года Рокоссовский не содержался во Внутренней тюрьме УГБ при НКВД по Ленинградской Области на Шпалерной улице, а находился в Испании, в качестве военного эмиссара под псевдонимом Мигель Мартинес. Автор склонен верить этим «некоторым данным».


[Закрыть]. Пускай товарищ Гот это учтет.

Северная Турция,

западный берег реки Кызылмуран

11 апреля 1940 г., 11 часов 17 минут

– Мойше, скажи мне честно, как на духу, как одессит одесситу…

– Сеня, я с тебя удивляюсь. Ты таки действительно хочешь, чтобы я тебя честно послал куда подальше, как одессит одессита? Сэмен, я таки извиняюсь, но если я это сделаю, ты ж туда не дойдешь.

Два механика-водителя в званиях простых красноармейцев сидели на броне стоявшего в засаде Т-37А и рубали сало с луком. Весеннее турецкое солнышко припекало, противник не наблюдался, и сидеть в раскаленных коробках боевых машин у молодых людей не было ни малейшего желания.

– Мойше, ты меня обижаешь. Я уже дошел практически до ручки, а ты говоришь, что я не дойду куда подальше? Я дойду хоть до края земли, если хочу что-то узнать. Мойше, скажи, каким образом такой тихий еврейский мальчик с пальцами музыканта попал за рычаги управления этой дуры?

Красноармеец кивнул в сторону расположенного неподалеку Mk I, «Матильда».

– Сеня, если как на духу, то сам ты дура, а моя «Моталка», щоб ты знал, даст твоему водоплавающему уродцу сто очков форы. В последнем бою я в борт получил четыре снаряда и только немножечко оглох и попортил себе краску на корпусе.

– Чтобы всучить мне эту самую фору, твоей каракатице, на минуточку, надо меня еще догнать, а это тебе, Мойше, ни разу не угрожает. Но я все еще не слышу ответа на свой нескромный, но корректный вопрос!

– Сэмен, я с тебя потею. У меня мудрая еврейская мамочка, она знает что лучше для ее сына, и что еврей, если хочет быть честным пролетарием, а не контрой, может быть либо музыкантом, либо сапожником. Конечно же она отдала меня учиться скрипке ко Льву Аркадьевичу, или откуда у меня такие пальцы? Ты знаешь что такое скрипка, Сэмен? Знаешь ли ты, что такое заниматься на этом великом инструмэнте, когда соседские мальчишки гоняют в футбол или лапту, а ты в это время, как проклятый, извлекаешь из нее божественные мелодии? Нет, ты этого не знаешь, и не дай боже тебе этого знать. Конечно, когда в школе набирали учеников на курсы механизаторов и водителей трактора, я поговорил с кем надо и попал в трактористы по комсомольскому распределению. Мама, я извиняюсь, ничего не сказала, а причем довольно громко, но – ша, она у меня мудрая женщина. Когда на следующий день она ссорилась с нашей соседкой, тетей Симой, щоб ей быть такой здоровой, как я сейчас подумал, то пообещала, что я нечаянно задавлю всех недовольных своим трактором. Що ты думаешь? Тетя Сима на полчаса онемела! С тех пор мама точно знает, что еврей, если хочет быть честным пролетарием, а не контрой, может быть либо музыкантом, либо сапожником, либо трактористом.