Текст книги "Записки у изголовья"

79. То, что неразумно

Женщина возгорелась желанием получить должность при дворе, и вот она томится скукой, служба тяготит ее.

Неразумно с ненавистью глядеть на зятя, принятого в дом.

Выдали дочь за человека, вовсе к ней не расположенного, против его воли, и теперь жалуются, что он им не по душе.

80. То, что навевает светлое настроение

Монах, который подносит государю в первый день Зайца жезлы удзуэ, сулящие долголетие.

Главный исполнитель священных плясок микагура. Танцор, который размахивает флажком во время священных плясок.

Предводитель отряда стражников, которые ведут коней в Праздник умилостивления божеств.

Лотосы в пруде, обрызганные пролетным дождем. Главный актер в труппе бродячих кукольников.

81. Когда кончились Дни поминовения святых имен Будды…

Когда кончились Дни поминовения святых имен Будды, в покои императрицы перенесли ширмы, на которых изображен ад, чтобы государыня лицезрела их, предаваясь покаянию.

Они были невыразимо, беспредельно страшны.

– Ну же, гляди на них, – приказала мне императрица.

– Нет, я не в силах, – и, охваченная ужасом, я скрылась в одном из внутренних покоев.

Лил дождь, во дворце воцарилась скука.

Придворные были приглашены в покои государыни, и там начался концерт. Сёнагон Митиката превосходно играл на лютне-бива. Ему вторил Наримаса на цитре-со, Юкиёси – на флейте и господин Цунэфуса – на многоствольной флейте. Это было чудесно! Когда смолкли звуки лютни, его светлость дайнагон продекламировал:

 
Голос лютни замолк,
Но медлят еще с разговором.
 

Я прилегла в отдаленном покое, но тут не выдержала и вышла к ним со словами:

– О, я знаю, грех мой ужасен… Но как противиться очарованию прекрасного?

Все рассмеялись.

82. То-но тюдзё, услышав злонамеренную сплетню на мой счет…

То-но тюдзё, услышав злонамеренную сплетню на мой счет, стал очень дурно говорить обо мне:

– Да как я мог считать ее за человека? – восклицал он. До моего слуха дошло, что он чернил меня даже во дворце. Представьте себе мое смущение!

Но я отвечала с улыбкой:

– Будь это правда, что же, против нее не поспоришь, но это ложь, и он сам поймет, что не прав.

Когда мне случалось проходить мимо галереи «Черная дверь», он, услышав мой голос, закрывал лицо руками, отворачивался и всячески показывал мне свое отвращение.

Но я оставляла это без внимания, не заговаривала с ним и не глядела на него.

В конце второй луны пошли частые дожди, время тянулось томительно.

То-но тюдзё разделял вместе с государем Дни удаления от скверны.

Мне передали, что он сказал:

– Право, я соскучился без нее… Не послать ли ей весточку?

– О нет, незачем! – ответила я.

Целый день я пробыла у себя. Вечером пошла к императрице, но государыня уже удалилась в свою опочивальню.

В смежном покое дамы собрались вокруг светильника. Они развлекались игрой – по левой половине иероглифа угадывали правую.

Увидев меня, дамы обрадовались:

– Какое счастье, вот и вы! Идите сюда скорее!

Но мне стало тоскливо. И зачем только я пришла сюда? Я села возле жаровни, дамы окружили меня, и мы повели разговор о том о сем. Вдруг за дверями какой-то слуга отчетливым голосом доложил, что послан ко мне.

– Вот странность! Кому я понадобилась? Что могло случиться за столь короткое время?

И я велела служанке осведомиться, в чем дело. Посланный принадлежал к службе дворца.

– Я должен сам говорить с нею, без посредников, – заявил он, и я вышла к нему.

– Господин То-но тюдзё посылает вам вот это письмо.

Прошу вас поскорее дать ответ, – сказал мне слуга.

«Но ведь он же вида моего не выносит, зачем ему писать мне?» – подумала я. Прочитать письмо наспех нельзя было.

– Ступай, ответ не замедлит, – сказала я и, спрятав письмо на груди, воротилась во дворец.

Разговор мой с дамами возобновился, но вскоре посланный пришел снова:

– Господин сказал мне: «Если ответа нет, то пусть она вернет мне мое письмо». Поторопитесь же!

«Как странно! Словно рассказ в «Исэ-моногатари»… – подумала я и взглянула на письмо. Оно было написано изящным почерком на тонкой голубой бумаге. Сердце у меня забилось, и напрасно. В письме не было ничего, что могло бы взволновать, только строка из стихотворения китайского поэта:

 
В Зале совета, в пору цветов,
Вы под парчовой завесой.
 

И короткая приписка: «А дальше, что же дальше?»

Я не знала, как быть. Если б государыня еще бодрствовала, я бы могла попросить у нее совета.

Как доказать, что мне известен следующий стих? Напиши я китайские знаки неверной рукой, мой ответ оскорбил бы глаза.

Я взяла погасший уголек из жаровни и начертала на письме два японских стиха:

 
Хижину, крытую травой,
Кто навестит в дождливую ночь?
 

Я отдала письмо посланному, но ответа не получила.

Вместе с другими дамами я провела ночь во дворце. Не успела я утром вернуться в свои покои, как Гэн-тюдзё громогласно вопросил:

– Здесь ли «Травяная хижина»?

– Странный вопрос, – сказала я. – Может ли здесь находиться такое жалкое существо? Вот если бы вы искали «Яшмовый чертог», вам бы, пожалуй, откликнулись.

– Отлично! Так вы у себя? А я собирался искать вас во дворце.

И вот что он сообщил мне:

– Вчера вечером у То-но тюдзё в его служебных апартаментах собралась компания придворных, все люди чиновные, рангом не ниже шестого. Пошли рассказы о женщинах былого и нашего времени.

– О себе скажу, я начисто порвал с ней, но так это не может оставаться. Я все ждал, что Сёнагон первая заговорит со мной, но она, видно, и не собирается. Так равнодушна, даже зло берет. Сегодня я хочу проверить, наконец, многого ли она стоит. И тогда, так или иначе, конец делу!

Порешили отправить вам письмо. Но посланный вернулся с известием: «Сейчас она не может его прочесть».

То-но тюдзё снова отправил к вам посланного со строгим приказом: «Схвати ее за рукав и не давай отвертеться. На худой конец пусть хотя бы вернет мое письмо».

Слуге пришлось идти под проливным дождем. На этот раз он очень скоро вернулся и вынул листок из-за пазухи:

– Вот, пожалуйте!

Это было наше письмо.

– Так она вернула его! – То-но тюдзё поспешил развернуть листок и вскрикнул от удивления. Все толпой окружили его:

– Любопытно! В чем дело?

– Ах, до чего же хитроумная негодяйка! Нет, я не могу порвать с ней.

Тут все бросились читать стихи, начертанные вами на письме.

– Присоединим к этому двустишию начальную строфу.

Гэн-тюдзё, сочините ее!

До поздней ночи мучились мы, пытаясь сочинить начальную строфу, и наконец нам пришлось оставить напрасные попытки, но мы все условились, что свет узнает об этой истории.

Он совсем смутил меня своим рассказом.

– Теперь все зовут вас Травяной хижиной, – сообщил мне Гэн-тюдзё и поспешно удалился.

«Неужели эта безобразная кличка навсегда пристанет ко мне? Какая досада!» – огорчилась я.

Вторым навестил меня помощник начальника ремонта Норимицу.

– Я искал вас во дворце, спешил сказать вам, как сильно я обрадован.

– Чем же это? Что-то я не слышала о новых назначениях на должности. Какой пост вы получили?

– Не о том речь, – ответил Норимицу. – Какое радостное событие совершилось вчера вечером! Я едва дождался рассвета, так спешил к вам с этой вестью.

И он стал рассказывать мне, в общем, то же самое, что уже говорил Гэн-тюдзё.

«Я буду судить о Сёнагон по ее ответу и, если у нее не хватит ума, забуду о ней навсегда», – объявил То-но тюдзё. Вся компания начала совещаться.

Сначала посланный вернулся с пустыми руками, но все, как один, нашли, что вы поступили превосходно.

Когда же в следующий раз слуга принес письмо, сердце у меня чуть не разорвалось от тревоги. «Что же в нем? – думал я. – Ведь оплошай она, плохо придется и мне, ее «старшему брату». К счастью, ответ ваш был не просто сносным, но блистательным и заслужил всеобщую похвалу.

– «Старший братец», – твердили мне, – пойдите-ка сюда. Нет, вы только послушайте!

В душе я был безмерно рад, но отвечал им:

– Право, я ничего не смыслю в подобных вещах.

– Мы не просим вас судить и оценивать стихи, – сказал То-но тюдзё, – но только выслушать их, чтобы потом всем о них рассказывать.

– Я попал в несколько неловкое положение из-за того, что слыву вашим «старшим братцем». Все бывшие там всячески старались приставить начальную строфу к вашей замечательной строфе, бились-бились, но ничего у них не получалось.

– А какая у нас, спрашивается, особая надобность сочинять «ответную песню»? – стали они совещаться между собой. – Нас высмеют, если плохо сочиним.

Спорили до глубокой ночи.

– Ну, разве это не безмерная радость и для меня и для вас? Если бы меня повысили в чине, я бы и то не в пример меньше обрадовался.

У меня сердце так и замерло от волнения и обиды. Я ведь писала ответ для одного То-но тюдзё. На поверку у него собралось множество людей, против меня был составлен заговор, а я об этом и не подозревала.

Все во дворце, даже сам император, узнали о том, что я зову Норимицу «старшим братцем», а он меня – «младшей сестрицей», и все тоже стали звать Норимицу «старшим братцем» вместо его официального титула.

Мы еще не кончили нашей беседы, как вдруг меня позвали к императрице. Когда я предстала перед ее очами, государыня заговорила со мной о вчерашней истории.

– Государь, смеясь, соизволил сказать мне: «Все мужчины во дворце написали ее двустишие на своих веерах».

«Удивительно! Кто поспешил сообщить всем и каждому мои стихи?» – терялась я в догадках.

С того самого дня То-но тюдзё больше не закрывался рукавом при встречах со мной и стал относиться ко мне подружески.

83. В двадцатых числах второй луны…

В двадцатых числах второй луны государыня временно поселилась в своей дворцовой канцелярии. Я не сопутствовала ей, но осталась в павильоне Умэцубо.

На другой день То-но тюдзё послал мне письмо:

«Прошлым вечером я прибыл на поклонение в храм Курама, а сегодня «путь закрыт», приходится заночевать в дороге. Все же я надеюсь вернуться в столицу еще до рассвета. Мне непременно нужно побеседовать с вами. Прошу вас, ждите меня, мне не хотелось бы слишком громко стучать в вашу дверь».

Но вдруг госпожа Микусигэдоно – «хранительница высочайшей шкатулки с гребнями» – прислала за мною.

«Зачем вам оставаться одной в своих покоях? Проведите ночь здесь у меня», – велела она сказать мне.

На другое утро я поздно вернулась к себе. Моя служанка рассказала:

– Прошлой ночью кто-то сильно стучался в дверь, насилу-то я проснулась, вышла к гостю, а он мне и говорит:

«Так она во дворце? Поди скажи ей, что я здесь». А я подумала, вы, верно, уже почиваете, да и снова легла спать.

«До чего же тупа!» – вознегодовала я.

В эту минуту явился посланный и доложил:

– Его превосходительство господин То-но тюдзё велел передать вам: «Я тороплюсь во дворец, но раньше должен переговорить с вами».

– Если у его превосходительства дело ко мне, пусть придет сюда. Здесь и поговорим! – отвечала я.

«А вдруг он откроет дверь и войдет из смежного покоя?» – При этой мысли сердце мое забилось от тревоги.

Я поспешила в главный зал и подняла верхнюю створку ситоми на восточной стороне павильона.

– Прошу сюда! – позвала я. То-но тюдзё приблизился ко мне мерными шагами, великолепный в своем узорчатом кафтане «цвета вишни». Кафтан подбит алым исподом неописуемо прекрасного оттенка. Шелка так и переливаются глянцем. Шаровары цвета спелого винограда, и по этому полю рассыпаны крупные ветки глициний: чудесный узор! Лощеные шелка исподней одежды сверкают пурпуром, а под ней еще несколько белых и бледно-лиловых одежд.

Он присел на узкой веранде почти под самой бамбуковой шторой, спустив ноги на землю. Мне казалось, будто сошел с картины один из героев романа.

Цветы сливы, белые на западной стороне дворца, алые на восточной, уже понемногу начали осыпаться, но еще были прекрасны. Солнце тихого весеннего дня бросало на них яркие лучи… Как хотела бы я, чтобы все могли вместе со мной посмотреть на это зрелище.

Я нахожусь позади шторы… Нет, лучше представьте себе женщину куда моложе, длинные волосы льются по плечам. Картина выйдет еще более волнующей!

Но мои цветущие годы позади, лицо поблекло. Волосы у меня накладные и рассыпаются неровными прядями.

По случаю придворного траура на мне были платья тускло-серого цвета – даже не поймешь, окрашены или нет, и не отличишь одно от другого, никакого парада. В отсутствие императрицы я даже не надела шлейфа. Мой убогий вид портил всю картину. Какая жалость!

То-но тюдзё сказал мне:

– Я тороплюсь сейчас в императорский дворец на службу. Что-нибудь передать от вас? Когда вы пойдете туда? – и продолжал дальше: – Да, между прочим, вчера я вернулся, не дожидаясь рассвета. Думал, вы меня ждете, я ведь предупредил вас заранее. Луна светила ослепительно ярко, и не успел я прибыть из Западной столицы, как поспешил постучаться в ваши двери. Долго я стучал, пока не вышла ко мне служанка с заспанными глазами. До чего же глупый вид и грубый ответ! – рассказывал он со смехом.

На душе у меня стало скверно.

– Зачем вы держите у себя такое нелепое существо?

«В самом деле, – подумала я, – он вправе сердиться».

Мне было и жаль его и смешно.

Немного погодя То-но тюдзё удалился. Если б кто-нибудь смотрел на эту сцену из глубины двора, то, верно, спросил бы себя с любопытством, что за красавица скрывается позади бамбуковой шторы. А если б кто-нибудь смотрел на меня из глубины комнаты, не мог бы и вообразить себе, какой великолепный кавалер находится за шторой.

Когда спустились сумерки, я пошла к своей госпоже. Возле государыни собралось множество дам, присутствовали и придворные сановники. Шел литературный спор. Приводились для примера достоинства и недостатки романов.

Сама императрица высказала свое суждение о героях романа «Дуплистое дерево» – Судзуси и Накатада.

– А вам какой из них больше нравится? – спросила меня одна дама. – Скажите нам скорее. Государыня говорит, что Накатада ребенком вел жизнь дикаря…

– Что же из того? – ответила я. – Правда, небесная фея спустилась с неба, когда Судзуси играл на семиструнной цитре, чтобы послушать его, но все равно он – человек пустой. Мог ли он, спрашиваю, получить в жены дочь микадо?

При этих словах все сторонницы Накатада воодушевились.

– Но если так… – начали они.

Императрица воскликнула, обращаясь ко мне:

– Если б видели вы Таданобу, когда он пришел сюда!

Он бы вам показался прекрасней любого героя романа.

– Да, да, сегодня он был еще более великолепен, чем всегда, – подхватили дамы.

– Я первым делом хотела сообщить вам о нем, но меня увлек спор о романе, – и я рассказала обо всем, что случилось.

Дамы засмеялись:

– Все мы не спускали с него глаз, но могли ли мы, подобно вам, следить за нитью событий вплоть до мельчайшего шва?

Затем они наперебой принялись рассказывать:

«То-но тюдзё взволнованно говорил нам:

– О, если б кто-нибудь вместе со мной мог видеть, в каком запустенье Западная столица! Все ограды обветшали, заросли мохом…»

Госпожа сайсё бросила ему вопрос:

– Росли ли там «сосны на черепицах»?

Он сразу узнал, откуда эти слова, и, полный восхищения, стал напевать про себя:

 
«От Западных ворот столицы недалеко…»
 

Вот любопытный рассказ!

84. Когда мне случалось на время отбывать в мой родной дом…

Когда мне случалось на время отбывать в мой родной дом, придворные постоянно навещали меня, и это давало пищу кривотолкам. Но поскольку я всегда вела себя осмотрительно и нечего было мне таить от людей, что ж, я не огорчалась, пусть себе говорят.

Как можно отказать посетителям, даже в поздний час, и тем нанести им жестокую обиду? А ведь, бывало, наведывались ко мне и такие гости, кого не назовешь близкими друзьями.

Сплетни досаждали мне, и потому я решила на этот раз никому не говорить, куда еду. Только второй начальник Левой гвардии господин Цунэфуса и господин Наримаса были посвящены в мой секрет.

Младший начальник Левой гвардии Норимицу – он-то, разумеется, знал обо всем – явился навестить меня и, рассказывая мне разные разности, сообщил, между прочим:

– Вчера во дворце господин Сайсё-но тюдзё настойчиво допытывался у меня, куда вы скрылись: «Уж будто ты не знаешь, где твоя «младшая сестрица»? Только притворяешься. Говори, где она?» Я уверял его, что знать ничего не знаю, а он нещадно донимал меня расспросами.

– Нелепо мне было выдавать ложь за правду, – продолжал Норимицу. – Чуть было я не прыснул со смеха… У господина Сайсё-но тюдзё был такой недоуменный вид! Я боялся встретиться с ним взглядом. Измучившись вконец, я взял со стола немного сушеной морской травы, сунул в рот и начал жевать. Люди, верно, удивлялись: «Что за странное кушанье он ест совсем не вовремя!» Хитрость моя удалась, я не выдал себя. Если б я рассмеялся, все бы пропало! Но я заставил Сайсё-но тюдзё поверить, будто мне ничего не известно.

Все же я снова и снова просила Норимицу быть осторожнее:

– Смотрите же, никому ни слова! После этого прошло немало времени.

Однажды глубокой ночью раздался оглушительно громкий стук.

«Кто это ломится в ворота? – встревожилась я. – Ведь они возле самого дома».

Послала служанку спросить, – оказалось, гонец из службы дворца. Он сказал, что явился по приказу младшего начальника Левой гвардии, и вручил мне письмо от Норимицу. Я поднесла его к огню и прочла:

«Завтра кончается «Чтение священных книг». Господин Сайсё-но тюдзё остался во дворце, чтобы находиться при особе императора в День удаления от скверны. Он неотступно требует от меня: «Скажи, куда скрылась твоя «младшая сестрица»? Не отговориться от него. Больше я молчать не могу. Придется мне открыть вашу тайну… Как мне быть? Поступлю, как велите».

Я ничего не написала в ответ, только завернула в бумагу стебелек морской травы и отослала его Норимицу.

Вскоре он пришел ко мне.

– Всю эту ночь Сайсё-но тюдзё выпытывал у меня вашу тайну, отозвав в какой-нибудь темный закуток. Настоящий допрос, сущая мука! А вы почему мне не ответили? Прислали стебелек дрянной травы! Странный подарок! Верно, это по ошибке? – недоумевал Норимицу.

Мне стало досадно. Значит, он так ничего и не понял! Молча я взяла листок бумаги, лежавший на крышке тушечницы, и написала на нем:

 
Кто скажет, где она,
Когда нырнет рыбачка?
Молчит трава морская.
Затих вспененный ключ…
К разгадке береги!
 

– А, так вы сочинили стишки? Не буду читать! – Норимицу концом своего веера отбросил листок и спасся бегством.

Мы были так дружны, так заботились друг о друге – и вдруг, без всякого повода, почти поссорились!

Он прислал мне письмо:

«Я, пожалуй, совершил промах, но не забывайте о нашем дружеском союзе и, даже разлучась со мной, всегда смотрите на меня как на своего старшего брата».

Норимицу часто говорил:

«Если женщина по-настоящему любит меня, она не пошлет мне стихов. Я ее стал бы считать кровным врагом. Захочет со мной порвать, пусть угостит меня стишками – и конец всему!»

А я послала ему ответное письмо с таким стихотворением:

 
Горы Сестра и Брат
Рухнули до основанья.
Тщетно теперь искать,
Где она, Дружба-река,
Что между ними струилась?
 

Думаю, Норимицу не прочитал его, ответа не пришло. Вскоре он получил шапку чиновника пятого ранга и был назначен помощником губернатора провинции Тотоми. Мы расстались, не примирившись.

85. То, что грустно видеть

Как, непрерывно сморкаясь, говорят сквозь слезы. Как женщина по волоску выщипывает себе брови.

86. Вскоре после того памятного случая, когда я ходила к караульне левой гвардии…

Вскоре после того памятного случая, когда я ходила к караульне Левой гвардии, я вернулась в родной дом и оставалась там некоторое время. Вдруг я получила приказ императрицы немедленно прибыть во дворец.

Одна из фрейлин приписала со слов государыни:

«Я часто вспоминаю, как я глядела тебе вслед, когда ты шла на рассвете к караульне Левой гвардии. Как можешь ты быть столь бесчувственной? Мне этот рассвет казался таким прекрасным!..»

В своем ответе я заверила государыню в моей почтительной преданности. И велела передать на словах:

«Неужели могу я забыть о том чудесном утре? Вы сами разве не думали тогда, что видите перед собой небесных дев в лучах утренней зари, как видел их некогда Судзуси?»

Посланная мной служанка скоро вернулась и передала мне слова государыни:

«Как могла ты унизить своего любимца Накатада, вспомнив стихи его соперника? Но забудь все свои огорчения и вернись во дворец сегодня вечером. Иначе я тебя от всего сердца возненавижу».

«Мне было бы страшно навлечь на себя хоть малейшую немилость. Тем более после такой угрозы, я готова жизнь отдать, лишь бы немедленно прибыть к вам», – ответила я и вернулась во дворец.