Текст книги "Девять снов Шахразады"

Чувствуя, что расстроил ее своим замечанием, Ридвейн пожалел, что вовремя не смолчал. Желая отвлечь сестру от невеселых размышлений, он спросил:

– Откуда пришло послание?

– Тот, кто передал письмо, сказал, что получил его в Уэссексе от странника, направлявшегося на полудень, – тотчас же откликнулась Ллис. – Он сказал также, что тот, первый, не мог ему в точности объяснить, где или от кого получил письмо.

То, что невозможно было точно установить, откуда дошло к ним послание Адама, не удивило слушателей. Если только господин не посылал своего доверенного гонца, большинство письменных сообщений проходило через множество рук, прежде чем достигало адресата.

Наконец с ужином было покончено. Трое друидов шептались за столом на помосте, и Онья тихонько встала. Выскользнув из дома незамеченной, девушка быстро сбежала по деревянным ступенькам и, обогнув центральную башню замка, оказалась в дубовой роще. Почти двадцать лет назад в честь своей молодой жены отец посадил деревья рядом с теми старыми, могучими, которые давно уже росли здесь.

Приближаясь к священному дубу, Онья тихонько и почтительно напевала стихи молитв, испрашивая разрешения воспользоваться его прикрытием. Перед восходом луны мрак объял все вокруг. Но Онья только этого и ждала. Подобрав бледно-желтые юбки, заткнула их за пояс, сплетенный из тростника, так что подол теперь едва доходил ей до бедер, и принялась карабкаться по стволу. Жесткая, шершавая кора царапала ладони, и девушка опасалась, что полотняные юбки, хотя и заткнутые за пояс, порвутся и надо будет как-то объясняться с матерью. И все-таки она ни о чем не жалела.

Девушка едва успела умоститься в развилке между толстым суком и стволом, когда те трое вошли в дубовую рощу. Ридвейн положил обрывок пергамента на плоский камень под дубом. Затем он, Ллис и Брина встали, образовав треугольник, и взяли друг друга за руки. Закрыв глаза, немного постояли молча. Потом, вытянув вперед руки и касаясь друг друга только кончиками пальцев, друиды затянули печальную и прекрасную песнь. Дикая, необузданная мелодия то стихала, то вновь набирала силу. Голоса их взлетали все выше, друиды двигались все быстрее.

Скрытая ветвями, девушка трепетала, зачарованная гармонией заклинания, в котором она, по давним и смутным преданиям, узнала вечную триаду умиротворенной мощи. Да, хотя ритмичные строфы звучали теперь с другой целью, это, несомненно, был всесильный обряд, способный обратить в бегство бесчисленную армию врагов.

Когда последние звуки волшебного заклинания утихли, каждый из певцов по очереди коснулся камня, на котором все еще покоился обрывок послания. К удивлению девушки, сам камень засиял злым зеленым светом, став прозрачным, как воды морского залива. Устремив взгляды в это сияние, друиды один за другим заговорили о том, что открывалось им в прозрачной глубине.

– Я вижу людей в доспехах древних завоевателей.

Брина узнала доспехи благодаря тому, что они переходили из поколения в поколение их рода.

– Я вижу леса на полудне и ревущее море за ними, – как зачарованная, проговорила Ллис.

Таинственное сияние и выжидательное безмолвие точно повисли в воздухе, пока наконец не заговорил Ридвейн:

– Я вижу громадный каменный замок… окруженный густыми лесами и окутанный грозовыми тучами.

Обе женщины ахнули, но он улыбнулся им решительно и сурово.

– По крайней мере, теперь я знаю дорогу. Я смогу пробраться туда, ведая о грозящих опасностях.

– Пробраться?! – В коротком вопросе Ллис звучали страх и надежда.

Ридвейн улыбнулся. Сияние камня таяло, угасая, и свет взошедшей луны скользил по черным густым волосам, с которых не сводила глаз девушка, спрятавшаяся в ветвях.

– У тебя и у Брины дети – их надо растить, и земли – о них надо заботиться. Одному мне будет легче пробраться и пройти сквозь все препятствия невредимым.

Брина молчала. Она слишком хорошо понимала справедливость слов Ридвейна. Любя его как сына, она боялась за него, но ничего не могла ему возразить. К тому же он был прекрасно обучен военному делу благодаря великому воину – мужу Брины, обладал всевозможными колдовскими познаниями благодаря ее деду, прославленному друиду Глиндору. Брина подумала обо всем этом, и опасения ее рассеялись.

Укрывшись в ветвях, Онья вслушивалась в пугающие слова. До этой минуты она гнала от себя уверенность в том, что Ридвейн примет именно такое решение. Она прижалась к шероховатому стволу дерева, точно бессознательно пытаясь укрыться от суровой действительности. Онья попыталась убедить свое непокорное сердце в том, что Ридвейн должен отправиться на поиски Адама и освободить его.

«Я пойду с ним! Ничто и никто не может помешать мне в этом!»

И вдруг ее точно обдало холодом: ничто и никто, разумеется, за исключением самого Ридвейна. Онья все же решила, что она достаточно находчива и умна, чтобы обойти и это препятствие.

Девушка и сама не знала, сколько еще просидела, не двигаясь, ухватившись за толстые ветки, обдумывая тонкости плана. Уверившись, что предусмотрела все, Онья взглянула вниз и обнаружила непредвиденное затруднение.

Ридвейн, как и его наставник Глиндор, не любил, чтобы преграды в виде сооруженных людьми стен отделяли его от духов природы – источника его сил и могущества. А потому, бывая в Трокенхольте, жрец никогда не спал в доме. Онья не знала, где он устраивается на ночь. А теперь поняла, что он имеет обыкновение спать в этой рощице. Растянувшись на спине, подложив под голову дорожный мешок и завернувшись в длинный черный плащ, Ридвейн спал прямо под ее удобной веткой.

Вот так незадача! Делать нечего – нужно как-то спуститься с дерева и вернуться домой незамеченной. И девушка стала осторожно двигаться по ветвям дуба.

Чувства Ридвейна, отточенные, как у воина, и обостренные, как у жреца, подсказали ему, что за ним наблюдают. В направленном на него внимании не ощущалось опасности, а потому он не двинулся с места. И только когда над головой у него раздался негромкий шорох, он решил, что можно открыть глаза. Взору его предстало чудесное зрелище: лунный свет окатил серебром светлые юбки, подоткнутые под ремень, опоясывающий стройные бедра, подчеркивая сияющую белизну длинных, изящных ног. В каких-нибудь семи футах над головой жреца маленькие босые ножки осторожно перебирали по шершавому стволу дуба. Юноша разрывался между неловкостью и беззастенчивым восхищением, когда вдруг крохотные девичьи пальчики поскользнулись…

Онья в отчаянии попробовала зацепиться за что-нибудь… От полета захватило дух, но этого оказалось мало: девушка упала в объятия Ридвейна, прямо ему на грудь. Не желая лишиться этого неожиданного дара судьбы, она тотчас же зарылась лицом в ложбинку у его плеча. Девушка была готова навеки остаться у него в объятиях. Однако будущее, похоже, не сулило ей подобного счастья. Это стало ясно, когда жрец поставил ее на землю и чуть-чуть отстранил от себя. Онья, пытаясь этому воспротивиться, вывернулась и обвила его шею руками, отчаянно прижавшись к нему. Ей нравилось ощущение его горячего, сильного тела, его могучих и твердых мышц, напрягшихся там, где грудь ее прижималась к его груди. Сердце забилось как сумасшедшее, когда, приподнявшись на цыпочки, она подставила ему губы.

Ридвейн прекрасно знал, почему этого ни в коем случае не следует делать, но слишком уж долго он мечтал об этом жарком объятии. Сладкие и пылкие грезы были виновны в том, что он оказался совершенно не готов противостоять ее трепетному натиску. Едва касаясь твердым ртом ее рта, Ридвейн легонько прикусил губы Оньи. Он раздвинул их, проникая все глубже, пока ее поцелуй, такой детский и чистый, не запылал на его губах, сметая преграды, сплавляя воедино их души. Странные, неистовые ощущения нахлынули на Онью – дыхание ее прервалось, тело как будто таяло. Она припала к нему с томительным стоном, зарываясь дрожащими пальцами в его густые, угольно черные, падающие на плечи кудри.

Услышав этот стон, полный желания Ридвейн почти потерял рассудок, растворившись в бездонном, ослепительном наслаждении, – он еще крепче прижал к себе нежное стройное тело. Онья выгнулась, забыв обо всем, и тут он внезапно понял, что совершил. Теперь, когда он отведал божественной амброзии ее губ – сладчайшей, всего несколько капель, и оттого еще более драгоценной, – он ощутил свою вину, и ему стало еще больнее оттого, что никогда больше он не сможет, не посмеет коснуться ее. Ридвейн рывком отстранился, оторвался от ее уст, и Онья вскрикнула, ощутив утрату. Она подняла густые, длинные, как стрелы, ресницы, со страстным, почти ощутимым желанием вглядываясь в чарующий свет, сиявший в темно-синей глубине его глаз.

Злясь на себя за ребяческое, безрассудное поведение и на нее за то, что ей так легко удалось сбить его с пути истинного, Ридвейн постарался взять себя в руки.

– Иди-ка ты спать, Росинка!

Ридвейн назвал ее тем детским шутливым прозвищем, которым когда-то давно называл крохотную девочку, нежную, словно фея. Такой она и была, и до сих пор еще оставалась. Хотя молодой друид уже успел ощутить и совсем иные, куда более земные черты.

– Я уже выросла.

– Вот как?

Ох, этот низкий насмешливый голос… Онья впервые почувствовала, какая опасность таится для нее в этом мужчине. Однако опасность эта была скорее притягательной, чем грозной. Увидев, как нежное личико Оньи вновь обрело столь привычное для него выражение покоя, Ридвейн, сжав сильными пальцами худенькие плечи девушки, бережно повернул ее на тропинку, ведущую к замку.

– Возвращайся, девочка! Твое приключение окончилось…

Шахразада попыталась сбросить эту руку с плеча. Она сосредоточенно смотрела под ноги – дорожка была до боли знакома, но сейчас казалась неизвестной и пугающей.

«О нет, Ридвейн, мое приключение только начинается!»

– Начинается, моя греза?

Голос Шахрияра, которому неоткуда было взяться среди холмов полуночной страны, более чем быстро привел царицу в чувство.

– Что начинается, Шахразада? С кем ты разговаривала?

– Начинается… – Та, прищурившись, посмотрела мимо лица мужа. – Какая-то новая жизнь… Или, быть может, какая-то новая сказка.

Шахрияр улыбнулся – вот теперь перед ним была его жена, не какая-то незнакомка, зачем-то принявшая облик царицы, а милая сердцу, такая привычная, уютная, раз и навсегда неизменная Шахразада.

Свиток восьмой

Шаги Шахрияра уже стихли, но Шахразада все не могла прийти в себя – уж слишком разительным было отличие смуглого, довольного жизнью, ничего не опасающегося и ни о чем не тревожившегося халифа от юного друида, околдовавшего сердце малютки Оньи (или ее самой, Шахразады, которая только миг назад прикидывала, как бы изловчиться и все же сопутствовать любимому в его опасном путешествии…).

С каждым разом возвращение давалось ей все с большим трудом. Да и не хотелось ей возвращаться сюда – в привычное, раз и навсегда расписанное существование царской жены, о которой вспоминать можно иногда, как о приятной, но не очень нужной мелочи. Быть может, царице так только казалось, но…

Но она чувствовала, что жизнь вокруг нее стала похожа на болото… Или на пруд – красивый, теплый, спокойный. Но лежащий в стороне от людских глаз и людских сердец.

– Ох, если бы найти мне такой мир… Где я бы снова стала самой собой…

«И там бы опять была заперта в золотой клетке…»

Царица оглянулась – слова раздались пугающе близко.

– Кто здесь?

Тишина была ответом на едва слышный шепот царицы. Это придало Шахразаде смелости, и она выпрямилась на ложе.

Привычный покой и уют опочивальни отчего-то заставил сердце биться едва ли не у самого горла – что-то в колышущихся занавесях было неправильным, непривычным. Что-то в теплой тишине было настораживающим… Странные запахи, запахи чужих миров кружили голову…

«Ты везде будешь пленницей царских покоев, узницей своего высокого сана…»

И снова этот шепот, бестелесный и безжизненный.

– Кто ты?

Смешок увяз в полутьме, но не пропал – следом за ним раздался еще один, потом еще один, потом еще… Потом послышалось девичье хихиканье, потом откуда-то пришел шелест волн, потом теплый запах вечернего моря окутал царицу, вновь погружая ее в сладкие видения на грани яви и сна.

«О, как же прекрасна эта островная страна! Какое счастье, должно быть, жить здесь, гулять по ее паркам и просто по морскому берегу… Все равно, повелительница ты или простая ныряльщица-ама, юная наследница престола или старуха-служанка…»

Шахразада сделала несколько шагов по горячим от солнца камням. Галька колола изнеженные ноги, обжигала кожу и дарила ни с чем не сравнимое ощущение жизни во всей ее обольстительной полноте.

– Я Битори, – произнесла царица и поняла, сколь сладко для нее ее собственное имя.

Необыкновенно жарким выдалось лето в прекрасной стране Канагава. В знойном мареве утопал даже императорский дворец. В саду поникли цветы, а нежные деревца начали сбрасывать листву, чтобы хоть так защититься от испепеляющего жара. Принцесса Битори вместе с подругами и придворными дамами теперь все время проводила не в столице, утопающей в жаре, а на берегу океана в летнем домике. Положение не позволяло дочери императора, словно простой охотнице за жемчугом, ама, целыми днями нырять и плавать в соленых водах. Но Битори придумала, как обмануть суровых нянь, в чьи обязанности входило следить за юной принцессой. Она приказала перенести как можно ближе к воде свою плетеную беседку. И как только глаза нянюшек смыкались в старческой дреме, она мигом сбрасывала с себя многослойное одеяние и погружалась в воду.

Ныряние, охота за раковинами-жемчужницами и долгие беседы у костра с девушками-ама стали для Битори такой же радостью, как поэзия. И в поиске драгоценностей, и в создании танка она видела много общего, чувствовала, что долгие поиски того самого, единственно верного слова сродни многим часам, проведенным под водой ради единственной неповторимо прекрасной жемчужины.

У костра девушки болтали о том, о чем болтают все девушки мира, – о любви и изменах, о парнях и дальних странах, где живется лучше, богаче и вольготнее. А когда наступал самый темный час ночи, приходило время страшных рассказов. Но девушки-ама никогда не рассказывали о призраках, безмолвно скользящих в тишине ночных садов, о пионовом фонаре, что освещает оба мира и призывает духов пробираться из своего мира в мир живых… Всегда это были рассказы о подводных чудовищах.

О спрутах-монстрах, что могут обвить своими щупальцами не только джонку, но и шхуну и вместе с моряками увлечь ее в морскую пучину. О чудовищных драконах, что живут на полуденных островах. Крики их будто бы похожи на рев медведя, а лапы толщиной со ствол древнего дерева.

И здесь, в самый черный час жаркой летней ночи, услышала принцесса Битори маняще-страшную историю о Великом морском змее. Девушки верили, что Великий морской змей появляется у отмелей для того, чтобы показать, где лежит самая красивая и крупная жемчужина. Они считали это неведомое чудовище своим добрым, пусть и неведомым, приятелем. Ведь по поверьям, которые передавались в семьях рыбаков и охотников за раковинами-жемчужницами, Великий морской змей – это и есть сама душа океана. Иногда добрая, иногда суровая…

Рассказывали девушки и о том, как много столетий назад первый император из рода Фудзивара задумал устроить охоту на Великого морского змея. Он хотел поселить его в огромном пруду посреди императорских земель. Пруд вырыли обширный и глубокий, за несколько месяцев наполнили его морской водой. Поселили там рыб из прибрежной полосы и на половине судов императорского флота отправились на Великую охоту. Продолжалась эта охота не один год. Пруд успел высохнуть, а рыбы стали добычей императорских кошек. И вот наконец император вернулся в свой дворец. Из его кораблей уцелел лишь один. Жестокие шторма и ураганы всего мира видел император, побывал и в теплых, и в холодных водах. Много раз показывался ему Морской змей, словно манил за собой. Но каждый раз ускользал, будто насмехаясь над непомерными аппетитами молодого императора.

– Но почему же император не поймал Морского змея?

– Об этом, принцесса, когда-то рассказал моей бабушке ее жених, дед которого собирался отправиться в плавание за Великим змеем, – ответила Митико, самая ловкая из ама. – Собирался, но, вспомнив о первой охоте за нашим покровителем, раздумал.

– И что говорил этот достойный старец?

– О нет, Битори, был Масутаро тогда не старцем, а сильным и прекрасным юношей. И рассказывал, что в последнюю ночь перед странствием, такую же темную и жаркую, как сегодня, вышел он на берег моря. Быть может, хотел напоследок побродить по земле перед долгим морским походом… А быть может, ждала его где-то прекрасная девушка… Но не это запомнилось деду жениха моей бабушки. Как сегодня, светила огромная яркая луна. Серебристая дорожка от нее убегала далеко в море – как раз туда, куда завтра и должен был отправиться смелый мореход. Но внезапно эту дорожку пересекла широкая черная полоса. Потом еще одна, потом еще. И прямо к ногам окаменевшего от ужаса Масутаро выплыла огромная змея. Вернее, не совсем змея. У чудовища была голова, как у огромной лошади, с острыми зубами, змеиная шея и длинное туловище, больше всего походившее на туловище тюленя. Четыре огромные толстые лапы с перепонками между пальцев напоминали лапы ящерицы. А длинную шею венчала красная грива, как у ярмарочного дракона.

– Какое чудовище! – выдохнула Битори. По спине у нее поползли мурашки. Она оглянулась на океан… На какое-то мгновение ей показалось, что из воды поднялась голова на высокой шее и начала поворачиваться, покачиваясь из стороны в сторону, будто выискивая добычу, как это делают древесные змеи. Но то оказались просто блики на воде – в эту ночь такой гладкой, будто полотнище шелка, что выложили на просушку.

– Да, Масутаро-сан тоже сначала испугался. Но потом услышал у себя в голове слова, с которыми обратилась к нему эта змея. Она просила смелого юношу, чтобы тот отказался от охоты на нее и ее детей, а за это Масутаро была обещана щедрая добыча на все те годы, когда он будет выходить в море…

– И он согласился?

– Да, он согласился! Но не потому, что пленился роскошными уловами, которые ему были бы предначертаны до конца его дней. Он побоялся гнева страшной змеи.

– Но чем же так страшен ее гнев?

– А страшен он тем, что ослушников ждет самая страшная из смертей, смерть в морской пучине. Змея сказала, что ужасные волны-цунами, много раз сметавшие все живое на наших островах, – это и есть расплата за то, что глупые людишки пытались поймать Великого морского змея, ее мужа, ее саму и их детей.

– Неужели это правда?

– Никто в целом мире не знает, правда ли это. Но говорят, что тот самый, первый из рода Фудзивара, кто вернулся в одиночку из этого плавания, погиб вместе с дворцом, гвардией, садами и парками на следующий год, когда гигантское цунами прокатилось по острову.

И тут принцессе припомнилось, что до сего времени посреди императорского сада на каменном постаменте стоит фигурка змеи, выточенная из цельного куска темно-зеленого, почти черного нефрита. Битори всегда думала, что эта скульптура установлена как назидание, напоминание о том, что даже в самой прекрасной траве правды могут водиться змеи лжи и зависти. Но теперь поняла, что наследники из рода Фудзивара установили в самом сердце императорских покоев эту фигуру как предостережение лихим охотникам, которые могут кинуться в битву, не разведав, кто враг, а кто друг.

– И с тех пор больше никогда Масутаро не пытался отправиться на охоту за страшными морскими чудовищами. Хотя еще дважды его звали правители стать лоцманом в охотничьих экспедициях, о которых мечтали все мужчины императорской крови.

Принцесса протянула к огню разом замерзшие руки… Страшный взгляд огромной змеи, казалось, сверлил спину. Битори едва сдерживалась, чтобы не оглянуться. На какое-то время она настолько погрузилась в свои мысли, что не заметила, как ее собеседницы, смелые красавицы ама, начали вставать с песка… Их странные позы и нарочито неспешные движения словно разбудили девушку. Она хотела уже вскочить, но тут ей на плечо опустилась теплая ладонь Митико.

– Осторожно, твое небесное великолепие. Вставай с песка очень медленно и не делай резких движений.

– Что случилось?

Митико приложила палец к губам.

– И постарайся говорить как можно тише… Вот так… А теперь, принцесса, очень осторожно повернись в сторону воды.

И принцесса посмотрела в сторону океана. То, что она увидела, заставило ее окаменеть от ужаса и благоговения.

В нескольких шагах от берега из воды на высокой змеиной шее вверх вздымалась огромная голова. Серебристые блики играли на мокрой коже. Невероятная змея словно осматривалась по сторонам. Грива, черно-красная в свете луны, казалась пучком длинных водорослей. Наконец чудовище взглянуло прямо в глаза принцессе. Несколько мгновений смотрело, не отрываясь, и… слегка качнуло головой, словно кланяясь девушке.

Битори показалось, что в душе у нее заиграла какая-то невероятная победная мелодия…

Еще миг – и змея исчезла так же бесшумно, как и возникла. И лишь темные полосы поперек серебристой лунной дорожки указывали ее путь.

Чудо было столь неправдоподобно близким и таким ошеломляюще величественным, что принцесса стояла не шевелясь. Рядом с ней замерли и девушки-ныряльщицы.

– Какое чудовище… – простонала царица-Битори. – Какое чудо!..

– Сестричка! Сестричка! Проснись!

– Какое удивительное чудо…

– Да приди же ты в себя! – Оглушительная пощечина заставила голову царицы дернуться в сторону.

– Аллах великий, – Шахразада с трудом раскрыла глаза. – Герсими, что с тобой?

Только сейчас царица почувствовала ожог удара на щеке.

– Это ты меня ударила, глупая девчонка?

– Да я б тебя и убила, если бы не боялась гнева халифа Шахрияра! Как можешь ты так нас пугать?!

– Не кричи, прекраснейшая…

Шахразада неохотно встала и сделала несколько шагов к окну. Ослепительное солнце заливало дворцовый сад, плавило в своем горниле белые минареты и жухлую зелень кипарисов, скрывая все в зыбком мареве послеполуденного зноя.

– Как долго я спала… Вот уже и полдень позади.

– Полдень?! Да позади уже три полудня…

– Не может быть… – Голос Шахразады вмиг сел. – Три? Ты не путаешь?

– Сестренка, приди же в себя! Три долгих-предолгих дня ты спала столь крепко, что становилось страшно, жива ли ты… Халиф не отходил от ложа ни на шаг, прислушивался к каждому твоему вздоху и стону…

– Как жаль, что я этого не видела…

Герсими с испугом посмотрела на невестку. Похоже, она ожидала каких угодно слов, только не этих.

– …вереница лекарей, – уже куда тише продолжила она, – сменилась за эти дни. Каждый из них предлагал свой способ привести тебя в чувство… И ни у кого не получалось.

«Глупышка, просто я должна была увидеть Великого Змея. Потому и лекари не могли ничего сделать. Я должна была понять, что мир куда больше, чем даже тысяча тысяч рассказов о нем… Я обязана была увидеть это и понять, что моя собственная сказка еще не рассказана!»

– Но кто же разбудил меня? – скорее для вида поинтересовалась царица.

Герсими пожала плечами.

– Ты тяжело вздохнула, когда за дверью послышались рыдания Шахрияра. А потом проговорила, что это удивительное чудо. И раскрыла глаза…

– Выходит, меня привели в чувство рыдания мужа?

– Выходит, так… Его отчаяние и тоска по тебе.

– Но где же он? – Шахразаде вдруг нестерпимо захотелось увидеть халифа, нет, увидеть Шахрияра, разглядеть тоску в его глазах, желание вновь быть рядом с ней. Как тогда, пять долгих лет назад, когда она сказала короткое «согласна».

Герсими отчего-то опустила глаза. А царица услышала раскатистый хохот своего мужа внизу, где-то в глубине сада.

– Рыдания, сестричка? – недобро прищурившись, уточнила Шахразада.

– Клянусь, сестра моя! Он был в отчаянии…

– Должно быть, оттого, что я еще жива… Царица в несколько шагов пересекла огромную опочивальню и распахнула двери.

– Уходи, сестра. Мне нечего тебе сказать. И следует о многом подумать. Разочаруй халифа – после вечерней молитвы я присоединюсь к нему.

Ее невестке ничего не оставалось делать, только как улыбнувшись покинуть покои царицы. Проклиная, впрочем, в душе глупца Шахрияра, у которого не хватило мозгов веселиться чуть менее громко.