Текст книги "Похождения Синдбада-Морехода"

Шахразада
Похождения Синдбада-Морехода

© Подольская Е., 2008

© Albert Slark (slark_arabian_fantasy), 2008

© Hemiro Ltd, художественное оформление обложки, 2008

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», издание на русском языке, 2008, 2012

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», художественное оформление, 2008

Никакая часть данного издания не может быть скопирована или воспроизведена в любой форме без письменного разрешения издательства

Пролог

Жил во времена халифа Гаруна-аль-Рашида, повелителя правоверных, в городе Багдаде человек, которого звали Синдбад-носильщик. Был он беден, зарабатывал на хлеб тем, что переносил тяжести с базара к домам жителей великого города. Как-то раз нес он тяжелую ношу (а в этот день стояла сильная жара), и поклажа показалась ему вдруг несказанно огромной. Зной валил с ног, и Синдбад-носильщик почувствовал, что силы покидают его. «Даже самому могучему нужен минутный отдых», – решил Синдбад и присел на широкую скамью, стоящую у ворот богатого дома. Носильщик положил ношу рядом, чтобы отдохнуть в тени деревьев, склоняющих ветви из-за забора, и подышать воздухом, напоенным нежными ароматами сада. Повеял свежий ветерок и остудил распаленное лицо Синдбада. Мысли пришли в порядок, силы стали возвращаться, и в это мгновение услышал носильщик звуки струн лютни, которые долетали из глубины двора. Благословенные ароматы сада смешивались с пением птиц, которые перекликались и прославляли Аллаха великого на всевозможных языках. Различил Синдбад-носильщик голоса горлинки, персидского соловья, дроздов и певчих куропаток. Любопытство овладело бедняком, и, подойдя к воротам, он заглянул внутрь. Забор скрывал от прохожих тенистый сад, а в глубине сада – дом с распахнутыми дверями, откуда слышались голоса, звучала музыка, а временами в шуме говора ухо могло уловить стихотворную строку, такую возвышенную и прекрасную, что замирало сердце.

Увидел Синдбад и слуг, рабов, прислужников, и челядь. В суете их не было беспорядка, они вносили в распахнутые двери чудесные кушанья, ароматы которых доносились до носа носильщика. Неторопливые виночерпии несли кумганы такой неслыханной красоты, что найти их можно, наверное, лишь у царей и султанов. Драгоценные чаши были полны вин и прекрасных напитков, а огромные блюда наполняли фрукты и яства всех стран.

Удивился носильщик подобной роскоши, поднял глаза к небу и возблагодарил Аллаха всемогущего и милосердного за то, что дарит он избранным своим счастье, достаток и спокойствие. Носильщик не роптал, ибо верил, что придет день, и ему выпадет счастливая доля. А потому произнес нараспев:

 
Усилилось ныне мое утомленье,
Дела мои дивны, тяжка моя ноша.
Другой же – счастливец, не знает несчастья,
И в жизни не нес он и дня моей ноши.
Все люди возникли из капли одной,
Другому я равен, и тог мне подобен,
Но все же меж нами различие есть, —
Мы столь же различны, как вина и уксус.
Но я говорю, не ропща на тебя:
«Ты мудрый судья и судил справедливо».[1]1
  Здесь и далее стихи в переводе М. Салье.


[Закрыть]
 

Голос Синдбада окреп и возвысился, и не заметил он, как в доме наступила тишина. Казалось, что птицы умолкли, внимая прекрасным словам, льющимся из самой души. Утих ветерок, на деревьях не шевелилась листва, даже время замедлило свой бег. Высоко в небе показалась огромная тень – неведомая птица своими крылами затмила на миг солнечный свет…

Произнеся стихи, Синдбад-носильщик собирался уже поднять свою ношу и двигаться дальше, но вдруг из ворот к нему вышел слуга – юноша, еще почти мальчик, в роскошных одеждах, высокий и прекраснолицый. Он схватил носильщика за руку и сказал ему: «Мой господин, да продлит Аллах его дни без счета, приглашает тебя в дом».

Носильщик хотел отказаться от приглашения, но не смог этого сделать – так велико было его любопытство, настолько хотелось ему узнать, за что же так щедро был вознагражден хозяин этого необыкновенного дома… Синдбад оставил поклажу у привратника при входе и вошел со слугой. Теперь он разглядел, что дом прекрасен, лежит на нем печать достоинства и уюта, а хозяин, видно по всему, всегда рад гостям. Носильщик сделал еще несколько шагов в глубь дома. Перед ним открылся роскошный зал для приемов, полный благородных и нарядно одетых господ. Гости располагались на подушках, что лежали по пушистым коврам, вытканным самыми искусными мастерицами. На низких столиках стояли кумганы с винами отборных виноградных лоз, блюда ломились от изысканных кушаний и сластей, а высокие вазы у стен благоухали цветами. Изумительный порядок, роскошь и уют зала изумляли и слепили любого, а тем более такого неискушенного зрителя, как Синдбад. Заметил он и драгоценные музыкальные инструменты в руках прекрасных рабынь, которые сидели вдоль стен. Несколько минут стоял Сндбад молча, разглядывая роскошные покои, куда привел его слуга.

Посреди зала сидел человек, достойный и по виду знатный. Его бороды чуть коснулась седина, но благородное и мудрое лицо его оставалось прекрасным. Оторопел Синдбад-носильщик – так величествен был хозяин этого необыкновенного дома. (По гостеприимному выражению лица и неспешным движениям, полным уважения, понял Синдбад, что это и есть владелец райских хором.)

Синдбад-носильщик воскликнул про себя: «Клянусь светом, это место наверняка перенеслось сюда желанием Аллаха прямо из райских садов! А может быть, это тайный дворец султана? Или царя какой-нибудь далекой и богатой страны – ведь надо же и царям других стран жить где-то, если они собираются в гости к нашему султану!»

Эти мысли помогли носильщику вновь стать самим собой. Он понял, что все это время простоял молча, не говоря ни слова, лишь восторженно пялясь по сторонам. Но ведь даже самый несмышленый малыш в стране Синдбада-носильщика знает, что надо вести себя вежливо и в первую очередь пожелать всем присутствующим мира и согласия, призвать к хозяевам милость Аллаха, дарующую благополучие и долгие лета благоденствия. Так Синдбад и поступил. Он поцеловал землю у ног хозяина, пожелал гостям мира и попросил Аллаха благословить эту достойную обитель. Затем он замолчал, низко опустив голову.

И хозяин встал ему навстречу и указал на место рядом со своим.

– Добро пожаловать, незнакомец! – голос хозяина был глубок и благозвучен. – Присоединяйся к нам, отведай яств и послушай прекрасную музыку струн, ибо прекраснейшая из моих рабынь будет услаждать наш слух игрой на старинном уде.

Девушка прямо за спиной хозяина взяла в руки инструмент, уложила его на колени и коснулась шелковых струн. На пальцах ее блеснули ноготки-плектры из панциря черепахи. Чарующие звуки наполнили воздух.

Рядом с Синдбадом появился слуга-нубиец с блюдом изысканных яств. Они источали манящие ароматы, и Синдбад еще раз удивился невиданному гостеприимству хозяина. Кушанья были столь горячи, что гость подумал, будто они только что сняты с огня.

Носильщик, произнеся имя Аллаха, стал есть и ел, пока не насытился, а потом воскликнул:

– Слава Аллаху всемилостивейшему и милосердному! Да продлит он дни и годы каждого из сидящих здесь! Да будет благословенно твое имя и твоя жизнь, о радушный хозяин!

Синдбад вымыл руки и, довольный, откинулся на шелковые подушки. В тот же миг смолкла нежная музыка, а хозяин дома заговорил:

– Добро пожаловать в мой дом, благословен день прихода твоего. Как твое имя и каким ты занимаешься ремеслом?

– О господин! – отвечал Синдбад. – Мое имя – Синдбад-носильщик, я ношу на голове чужие вещи, а люди мне платят за это.

Улыбка хозяина стала еще шире. Он обнял носильщика за плечи и сказал:

– Знай же, что нас с тобой нарекли одним именем, я – Синдбад-Мореход. Но я хочу, о носильщик, чтобы ты еще раз произнес те прекрасные стихи, которые декламировал, стоя у ворот.

Смутился Синдбад-носильщик (когда говорил он те строки, не знал, что его кто-то слышит, надеялся лишь, что благосклонный Аллах не оставит его):

– Ради Аллаха, хозяин, не взыщи! Усталость, труд и малый достаток повергают человека в невежество и учат косноязычию. Робею я читать стихи, рожденные в моей душе, а не в благородном разуме великих сказителей…

– Не смущайся, – ответил хозяин, – войдя под мой кров, ты стал моим братом. Прочитай же мне стихи! Они были столь прекрасны, а голос твой от ворот доносился так легко и мощно…

И носильщик начал читать. Голос его возвысился и долетел до ушей каждого из гостей, а в словах Синдбада-носильщика было столько благоговения, что хозяин дома не смог сдержать восторга.

Когда смолк гость, поднялся хозяин, низко поклонился и произнес торжественно:

– Знай же, носильщик: я – Синдбад-Мореход. История моя удивительна. Я расскажу тебе обо всем, что со мной случилось, как я пришел к такому счастью и сел в том месте, где ты меня видишь. Я достиг и благоденствия и мира в доме моем после многих лет странствий, долгих дорог ужаса и лишений… Сколь были велики тяготы странствий, испытанные мною, ты поймешь и сам, когда выслушаешь историю о семи моих путешествиях в разные страны света. Да, я совершил семь путешествий, каждое из которых было настоящим странствием в неизвестность, каждое было тяжелее и страшней предыдущего, но все они приносили также и радость. Рассказы мои приводят умы слушателей в смятение, но я не произнесу ни слова лжи, не скажу ничего, что не было бы истиной, чистой, как вода горного ручья, и сладкой, как желанный глоток в палящий полдень. Каждое из моих путешествий было предопределено судьбой. И нет ничего более безжалостного и более величественного, чем желание Аллаха возвысить нас, преподав нам урок, пусть и жестокий, но, как я понял по прошествии времени, мудрый и памятный. От того, что записано в Книге судеб, некуда скрыться и нигде не найти убежища.

Макама[2]2
  Макама – жанр плутовской новеллы в средневековой литературе Востока.


[Закрыть] первая

Гости обратились в слух, а Синдбад-носильщик с благоговением обернулся к хозяину дома.

Тем временем наступил вечер. Воздух стал свеж и прозрачен, тени удлинились, а аромат цветов был едва уловим. Синдбад-гость пригубил напиток из чаши, которую незаметно наполнила молоденькая рабыня, неизвестно откуда появившаяся и неведомо куда исчезнувшая.

Синдбаду почудилось, что все вокруг как-то странно изменилось… Где-то очень далеко слышались голоса, но разобрать слова не получалось. Временами, казалось, налетал ветерок, который нес запахи мускуса и амбры, воздух наполнили капельки воды, вдалеке зазвучали крики караванщиков. Синдбад не мог понять, что происходит. Вдруг его ухо различило чуть слышный девичий смех, но прекрасные рабыни у стен даже не улыбнулись, их пальчики больше не перебирали струны изысканных инструментов. Серебряный перезвон браслетов возник ниоткуда и исчез в никуда.

Синдбад-носильщик оглянулся, пытаясь понять, что происходит с ним, но не увидел покоев, где только что пировал… Комната, убранная богато и совершенно круглая, опоясанная диваном… Мраморные изваяния гурий поддерживают потолок. Диван, стены и пол убраны мехами – драгоценными, мягкими и нежными, как самый пушистый ковер. Шкуры брошены друг на друга, и кажется, будто под ногами густая трава или мягкая постель.

Синдбад почувствовал странное превращение. Вся усталость этого, да и многих других дней улетучивалась, как в самую первую минуту отдыха. Его тело приобрело бесплотную легкость, мысли невыразимо просветлели, а чувства необыкновенно обострились. Стены круглой комнаты истаяли, горизонт расширился – голубой, прозрачный, необозримый, каким он бывает лишь посреди океана, доселе носильщиком невиданного. Синдбада объял блеск солнца и благоухание свежего ветра. Мелодия, что уже утихла, вновь зазвучала и стала громче. Прекрасные изваяния двинулись к нему – лица гурий были нежны, а движения плавны, словно мелкая волна, что накатывает на берег в тихий утренний час.

Они приблизились и обступили его с четырех сторон. Они безмолвно взирали на Синдбада-носильщика, а взгляды их просили: выбери кого-то из нас, позволь доставить тебе минуты несказанного наслаждения. Синдбад поднял руку и указал на одну из гурий, чьи формы показались ему самыми сладострастными, а глаза более глаз иных прелестниц были исполнены любовью и негой, что обещана пророком каждому правоверному в тот час, когда он входит в чертоги небесные.

Дева приблизилась к ложу и протянула мраморную руку… ее пальцы, холодные, но нежные, коснулись горящей кожи, легко, словно крылья бабочки, прошлись по обнаженным плечам. Руки сладко обняли стан, и жаждущие холодные губы прижались к обнаженному торсу. Страсть и боль, наслаждение и ужас охватили душу Синдбада-носильщика, когда он почувствовал, как эти бесстыдные губы ласкают его чресла. Не способный противиться, Синдбад лишь стонал от прикосновений, что одновременно и мучили, и приносили неслыханное блаженство. Когда же, не сдерживаемый более, из горла носильщика вырвался хриплый крик, вдруг оказалось, что и комната, и прекрасная нагая мраморная любовница исчезли.

Вокруг по-прежнему были гости Синдбада-Морехода и комната была все той же. Снова тихонько пели струны под умелыми пальцами прекрасной музыкантши, а сам хозяин восседал на помосте посреди покоев, опершись о подушки.

Голос хозяина перекрыл остальные звуки, и пред Синдбадом-гостем стали проплывать удивительные картины из повествования Морехода, который неспешно начал…

…Рассказ о первом путешествии

Знайте же, о благородные гости и ты, Синдбад-носильщик, что мой отец был купцом. И был он именит и знатен, владел большими деньгами и умер, когда я был маленьким мальчиком, оставив мне все, что нажил за свою полную трудов жизнь: и деньги, и земли, и деревни.

Я вырос и вступил во владение всем унаследованным, ел прекрасную пищу и пил изумительные напитки. Я наряжался, выбирая самые прекрасные ткани и самые богатые одежды, часами гулял с друзьями, покупал прекрасных рабынь и пользовался благосклонностью матушек, желавших сосватать своих дочерей за молодого и богатого юношу, каким был тогда. Дни мои протекали весело и беспечно, и думал я, что все это продлится до той минуты, когда придет ко мне Разрушительница всех желаний.

Но настал день, когда мне пришлось очнуться от беспечности и лени, прогнать из своего дома таких же бездельников, каким был и я сам, ибо разум мой открылся и я увидел, что деньги мои ушли (а с ними исчезли и товарищи, и свахи, и купцы, до сего дня наводнявшие мой двор). Придя в себя, я испугался и растерялся – и вспомнились мне слова, которые я много раз слышал от своего отца. Поучая меня, когда я был еще совсем мал, он частенько повторял слова великого мудреца Сулеймана, сына Дауда (мир с ними обоими!), который говорил: «Есть три вещи, что лучше трех других: день смерти лучше дня рождения, живой пес лучше мертвого льва и могила лучше бедности». Стало ясно, что положение мое изменилось и пора брать свою судьбу в собственные руки.

Я решился и продал все, что еще оставалось: и земли, и дома, и вещи, и драгоценности. А продав все это, я стал совершенно свободен. Карман мой, напротив, был туго набит, ибо от всех продаж я собрал три тысячи дирхемов.

Теперь, когда я был свободен и даже богат, пришло мне в голову, что разумно было бы отправиться в чужие страны. Ведь сказал поэт древности:

 
В труде достигнуть высот лишь возможно;
Кто ищет, тот не знает сна ночами.
Ныряет в море жаждущий жемчужин,
Богатство, власть за то он получает.
Но ищет кто высот без утомленья,
Тот губит жизнь в бессмысленных стремленьях.
 

Слова эти придали мне решимости, я посоветовался с друзьями отца (которых не призвал еще к себе Аллах всемилостивый) и накупил товаров для продажи да в придачу и кое-чего из припасов для долгого странствия. Душа моя возрадовалась тому, что отказался я от праздности, и подсказала, что лучшим будет путешествие по морю.

Вместе с другими торговцами, и более опытными в делах торговых, и такими же новичками, как я сам, оказался я в Басре, откуда и начинается для всякого купца или человека торгового настоящий, полный забот, невзгод и прибылей морской путь. А там сел я на корабль из тех, что нас, купцов, возят по всему миру.

Дни и ночи видели мы только буруны и гладкое море, слышали только шум волн и крики чаек, любовались только закатами и рассветами… Проплывали мы и мимо островов, переходя из моря в море, видели перешейки, что соединяли сушу полночную с сушей полуденной. И везде, где бы ни появлялись, мы продавали, покупали и выменивали товары.

Странствие длилось уже не один день. Повидали мы и моря теплые, и моря холодные. Видели земли обильные и скудные, населенные и безлюдные. Как-то раз после долгого перехода, когда запасы подходили к концу, достигли мы одного острова. Он был подобен прекраснейшему из райских садов.

Хозяин корабля пристал к острову, бросил якорь и спустил сходни. Все, кто был на корабле, сошли на берег. Как сладки первые шаги по земле после долгих дней странствия по волнам! Сначала нас немного пошатывало, потом силы стали возвращаться, а вместе с ними вернулся к нам и аппетит. А что может быть лучше для сильного молодого мужчины, чем хороший кусок мяса, зажаренный над огнем! Вот так и получилось, что мы разожгли костры, и пока дрова прогорали, умылись в водах быстрого ручейка, что тек рядом с нашим временным лагерем. Вода в нем была чистой и до того холодной, что обжигала разгоряченную кожу, и казалось, будто окунаешься в жидкий огонь. Солнце грело; до начала пира, как мы надеялись, оставалось уже немного времени. Вот тогда мы с товарищами и решили прогуляться по островку в надежде, что Аллах дарует нам сладкие плоды к ужину.

Мы отошли довольно далеко – мачты корабля почти скрылись из виду. Стих и шум временной стоянки, не доносился до нас и запах костра. Мы гуляли по островку и дивились тому, что не растут на нем ни пальмы, ни деревья высокие, ни благословенные фруктовые сады. Лишь травы поднимались здесь и там да на полянках росли ягоды, которые, как я узнал много позже, жители далеких полночных земель называли земляникой. Мы вернулись к временному лагерю и наконец смогли вкусить горячего мяса и чистой воды из ручейка. И так сладостна была эта простая пища, что казалось, будто вкушаем мы райские яства как праведники, наконец представшие пред очи самого повелителя правоверных.

И вдруг страшный вопль прорезал тишину, до того нарушавшуюся лишь пением птиц и нашими голосами. Капитан, стоя на палубе судна, бил в железный лист и что-то отчаянно кричал. Мы прислушались.

– Скорее, путники! Бросайте все! Торопитесь на корабль! Случилось страшное!

Мы недоуменно переглядывались, не спеша последовать мудрому совету опытного человека. А он тем временем продолжал кричать. Испуг звучал в его голосе, и нам тоже становилось жутко.

– Оставьте вещи и бегите, спасая душу! Убегайте, пока вы еще не погибли!

Слова капитана наконец проникли в наши умы и мы поняли, что надо торопиться так, как не торопились никогда в жизни, мчаться столь стремительно, будто за нами гонится стая вечно голодных волков.

На самом же деле все было куда ужаснее. Клочок суши, на котором мы так вольно пировали, по которому так благодушно гуляли, оказался вовсе не островом. То была чудовищная рыба, быть может, самая огромная из всех, что рождало море. Попав в теплое течение, она затаилась, наслаждаясь. Долгие дни прошли с тех пор, на рыбину нанесло песка, появилась и не один раз выросла и пожухла трава, потекли ручейки, свили гнезда птицы.

Когда же мы разожгли костры, почувствовала эта рыбина жар и попыталась избавиться от досадного неудобства. Мы ощутили под ногами шевеление, а затем чудовищная судорога пробежала вдоль рыбьей спины, которая была велика, как сотня полей, заросших пышными травами.

Капитан первым понял, что за беда постигла нас. Ведь рыбина, почувствовав жар, собиралась охладиться и погрузиться в воду… Выход был только один – бросая все, торопиться на корабль, чтобы отчалить и так спастись от погружения в бездонные пучины вместе с чудовищем.

Мои товарищи заторопились к кораблю. Как быстро мы ни бежали, но до спасительной палубы успели добраться единицы…

Рыбина погрузилась в пучину, и сомкнулось над ней ревущее море. Смогли спастись лишь немногие счастливцы. Капитан не ждал никого. Он торопился отчалить от коварного берега, чтобы водоворот не закрутил его кораблик подобно щепке, когда чудовище погрузится на океанское дно. Я и мои друзья оказались в воде. Аллах был милостив к нам – вскоре рядом с нами всплыли пустые сундуки из тех, что стояли в нашем временном пристанище на коварном островке. На одном из них смог удержаться и я.

Минуты тянулись как годы; наконец волнение вод улеглось. И тут оказалось, что из некогда большой компании дружных купцов, не один день торговавших вместе, выжил в волнах лишь я один. Одному мне Всемилостивейший решил даровать жизнь. Но что это была за жизнь! Ведь я болтался посреди океана, отталкиваясь ногами как веслами, и волны играли со мной, бросая направо и налево. Куда бы я ни повернул голову, в какую бы сторону ни посмотрел, – везде была лишь бесконечная синяя и безжалостно бескрайняя водная гладь, и тогда я понял, что гибну.

Пришла страшная ночь. Воды несли меня неизвестно куда. Висели надо мной безжалостные и безмолвные звезды. Тщетно взывал я к Аллаху, прося попеременно то забрать меня к себе и тем наконец освободить от страха безвестности, то указать дорогу к обитаемым землям, дабы вознес я повелителю правоверных горячую молитву… Наконец рассвело.

Положение мое было жалким. Я все так же болтался посреди бескрайнего океана, но страх мой куда-то ушел, и смог я восхититься великим искусством Аллаха, сотворившего наш мир.

Рассвет из темно-розового постепенно стал золотым, а потом из-за горизонта медленно поднялось солнце – прекрасное, как самая совершенная драгоценность в сокровищнице эмира. Вместе с солнцем, казалось, возродилась и жизнь вокруг меня.

Но не только радостным было для меня такое возрождение. Вскоре показался невдалеке огромный плавник. За месяцы плавания я уже видал самых разных рыб, и плавник этот, по моему разумению, принадлежал рыбине, что была крупнее всех виденных мною ранее. Наш капитан рассказывал, что акулы – так он называл страшных охотниц океана – чуют запах очень далеко. А если бы ноги мои были изранены или хоть одна капля крови попала в воду, они уже разорвали бы меня на куски.

Но испугаться я не успел – сделав вокруг меня несколько неспешных кругов, рыбина исчезла в глубинах. Мою радость, казалось, разделяли и крошечные серебристые создания, которые высоко выпрыгивали из воды и, пролетев сверкающей дугой, снова падали в воду. Если б я не знал, что в море водятся только рыбы, я бы подумал, что это стайки птичек вспархивают и перелетают с ветки на ветку.

Аллах смилостивился надо мной – весь день царило безветрие и лишь течение куда-то влекло меня. Проходили минуты и часы, утро сменилось полуднем, его жар вскоре сменился вечерней прохладой, потом опять на безбрежные воды опустился звездно-синий полог ночи. И вновь возблагодарил я Аллаха.

Быть может, думал я, это мои последние часы. Но несмотря на неизвестность, в которой я перебывал, и жажду, томившую меня, то, что предстало перед глазами, исполнило меня благоговения перед великой милостью Создателя, ибо подобных красот, величественных в своем совершенстве, не видел доселе ни один правоверный. А может быть, и видел, но не понял, какая милость Творца ему оказана.

Этой ночью я уже не призывал Аллаха, а лишь молился о том, чтобы дожить до того дня, когда смогу я найти земли, обитаемые человеком, дабы рассказать об озарении, что снизошло на меня этой звездной ночью.

И услышаны были мои молитвы. Не успело еще солнце подняться над морем, как появилась вдали темная полоска земли, которая оказалась островом. Скалы вздымались над водой, но я увидел небольшую бухточку. Туда и несло меня течение. Наконец мое суденышко, в которое превратился старый сундук, вынесло на берег.

Почти теряя сознание, выбрался я на песок. Ноги мои отекли, руки и лицо были опалены солнцем. Меня терзала жестокая жажда. Силы покинули меня, и, безмолвный и недвижимый, пролежал я почти сутки до нового восхода. И был я так неблагодарен, что не вознес молитвы Всевышнему, а лишь мечтал о воде и покое.

Вновь надо мной взошло солнце. Лучи его были горячи и безжалостны. Они погнали меня в глубь острова. Искал я и воды, и тени, и пристанища, дабы обдумать, что же делать дальше. Временами я то полз, то шел; след мой напоминал более след улитки, чем человеческий. И вот нашел я ручей. Вода была сладка и холодна. Она придала мне сил оглянуться по сторонам. И увидел я растущие вокруг деревья, а на них спелые плоды. И уже вкушая первый из них, подумал я, что этот остров наверняка не рыбина-чудовище: и скалы и деревья нам не встречались на том предательском островке.

Плоды подкрепили меня, вода освежила. Теперь я мог начать исследовать то пристанище, куда забросила меня судьба.

Прекрасны были берега, и земли, и виды вокруг. Я осторожно шел, опасаясь диких зверей. (Хотя, говоря по чести, опасаться-то надо было не зверей, а самого страшного из них – себе подобного, человека. Ибо нет ничего страшнее зверя, скрывающегося за человеческой личиной.)

Остров казался тихим и безлюдным. Утро сменилось полуднем, а за ним пришел и вечер, но я никого не находил.

Ноги мои передвигались все тяжелее, я начал искать пристанище для ночлега и осматривался по сторонам. На горизонте высились горы, а у их подножья темнели леса. Прозрачный воздух позволял разглядеть все до листика на дереве. И привиделось мне, что где-то там, у кромки леса, созданные рукой человека, стоят дома. Быть может, это был мираж. Хотя откуда взяться миражу на прекрасном щедром зеленом острове? Я решил найти пристанище на ночь, а утром попытаться добраться до тех построек. Даже если они покинуты, то это будет мне лучшим приютом, чем опушка леса или шалаш из ветвей.

И вот, как раз тогда, когда я, смирившийся со своей участью, стал подыскивать небольшую площадку, чтобы попытаться устроиться на ночлег, я заметил что-то живое и огромное.

Страха не было в моей душе, а только любопытство. Ибо откуда взяться страху, когда радуешься всему, что избавляет от одиночества и безвестности?

Это оказался конь. Вернее, кобыла. Невиданной мною доселе породы – изумительно красивая, с точеными высокими ногами, горячими глазами и невероятно высокая. Она нетерпеливо заржала, увидев меня, и начала бить копытом, но с места не сходила. Удивившись такому странному поведению, я подошел ближе и увидел, что красавица-лошадь привязана. Значит, где-то здесь есть и человек. Ибо только человеку может прийти в голову остановить бег прекрасного животного.

Я сделал еще несколько шагов в сторону кобылы и услышал рассерженный шепот, идущий от самой земли. Но говорил со мной не дух острова. Это был бородатый человек, который спрятался в кутах и старался быть как можно более незаметным:

– Ты не можешь идти тише, незнакомец?

Невольно я сдержал шаг, стал почти красться. Но недовольный наблюдатель не унимался:

– Да не топай ногами! Лучше подползи ко мне ближе! Видишь же: еще мгновение, и она испугается!

Я послушно опустился на землю и, стараясь двигаться бесшумно, подполз к недовольному бородачу.

– Кто ты? И что делаешь здесь, на заповедных землях нашего повелителя, царя аль-Михрджана? – спросил тот.

– Я Синдбад-купец. Страшное несчастье в один миг сделало меня из богатого бедным, из счастливого несчастным, из жителя щедрого и роскошного Багдада потерявшимся путешественником…

Я вынужден был замолчать, ибо ладонь человека, сидевшего в засаде, зажала мне рот. Сердитый голос прошипел:

– Говори потише, а лучше прошепчи мне все это на ухо… Наши кони так боятся громкого голоса, тем более сейчас, когда должны из пучины прийти их суженые – морские крылатые кони, счастье и богатство нашего острова и царя аль-Михрджана, да продлит Аллах всемогущий его годы!

И тогда вполголоса, вернее, полушепотом, я поведал бородачу свою историю от того дня, как решил сделаться странником, и до того мига, как, смирившийся, собрался искать хоть какого-то убежища на ночь.

– Повесть твоя печальна, Синдбад-чужестранец! Знай же: ты попал на остров царя аль-Михрджана, владыки самого богатого в мире конного царства и самых прекрасных в мире коней! А я Джафар – первый конюх его Восточной конюшни!

Я поклонился, приветствуя Джафара. (Хотя кланяться лежа на земле было совсем неудобно – но разве неудобство остановит правоверного, чтобы пожелать здоровья и процветания ближнему?)

– Теперь нам надо затаиться, Синдбад-чужеземец! Вот-вот из моря должны появиться крылатые кони. Их мы и ждем. Видишь, красавица Алхас привязана! Сегодня она должна понести от морского коня. А когда родится жеребенок, станет он дороже целого мешка золота, ибо крылатые кони царя аль-Михрджана уже от момента рождения предназначены самым могущественным магам подлунного мира…

– А скажи мне, о Джафар, Алхас единственная ждет сейчас коня морского?

– Ну что ты, чужеземец, – улыбка конюха в полутьме была чуточку насмешливой. – Хороши б мы были, если б у нас была только одна кобыла-невеста! Сейчас по всему берегу привязаны наши красавицы, которые ждут своих мужей. Ведь крылатые морские кони привязываются на всю жизнь, а соединившись, становятся парой до самого дня смерти. Когда жеребец удовлетворяет свое желание, он всегда стремится увести за собой кобылу. И только крепкие веревки не дают ему сделать этого. Знал бы ты, как страшно кричат они тогда, когда приходит миг расставания! Их зовет в пучину безжалостная судьба. И только знание, или, быть может, надежда на встречу через год не дает прекрасным морским крылатым коням и нашим кобылам замертво упасть на месте. Так продолжается из года в год уже не одно столетие, а когда рождаются жеребята, происходит еще одно чудо – жеребчики, едва родившись, взмывают в небо. А там, словно точно зная этот час, кружат их отцы… И только кобылки и их матери остаются с нами…

В голосе первого конюха Восточной конюшни царя было столько гордости, что я невольно позавидовал ему.

– Я свидетель этих чудес уже почти два десятилетия, но великое таинство соединения и изумительной верности наполняет мое сердце благоговением перед чудесами повелителя всех правоверных, Аллаха всемилостивейшего и милосердного! Вот если бы он и людям давал такую же любовь!

– Да ты поэт, Джафар! Я завидую и тебе, и твоему нелегкому, но прекрасному ремеслу!

– Спасибо на добром слове, чужеземец… Скоро начнется таинство. Нам здесь больше нечего делать. Крики крылатых коней призовут нас в срок. А теперь удалимся и дадим совершиться чуду воссоединения и рождению новых жизней!

Ползком мы проделали недлинный путь, и вскоре Джафар указал мне на какую-то странную дыру в земле. Это оказалась дверь. За ней ступеньки вели вниз, к глубоким и уютным комнатам под землей. Здесь все уже было готово для ожидания.