Текст книги "Страсть гордой княжны"

Свиток шестой

В тот раз отец впервые взял Масуда с собой в долгое путешествие. Быть может, он хотел испытать юношу, быть может, испугать… Или просто ему нужен был надежный помощник, а кто лучше старшего сына поможет отцу? Во всяком случае, именно на это надеялся Масуд, когда унылые «корабли пустыни» миновали первую, самую легкую часть пути – исхоженную караванную тропу, и ступили на камни солончака, отклонившись от проторенного маршрута.

Впереди, как уверял проводник, лежало семь дней пути по жаркому и открытому пространству. Но можно было втрое быстрее дойти до обитаемых мест: всего день отделял их от знаменитого Лазуритового пути – заповедной караванной тропы, что вела от месторождений на полудень и восход – от столицы Афрасиаба до далекой страны Сер, жадной до украшений из магических голубых с белыми прожилками камешков и камней. По правде говоря, начинался Лазуритовый путь не столько от места, где находили прекрасный минерал, сколько от торжища, где камни, утаенные от казны и надсмотрщиков, продавали за половину цены или даже за четверть. Купеческие караваны считались неприкосновенными, а потому никто не отваживался рыться в переметных сумах или сундуках, уже навьюченных на невозмутимых верблюдов.

Масуд поначалу недоумевал: зачем пытаться укоротить путь? Почему неразумно будет проследовать до торжища вместе с караваном? Отец на эти вопросы отвечать не хотел, он лишь поджимал тонкие губы и отрицательно качал головой в некогда темно-зеленой, а теперь изрядно выгоревшей на солнце чалме.

Только когда миновало два дня пути по солончаку из обещанных проводником семи, Рахим вполголоса проговорил:

– Мальчик, мы торопимся, дабы успеть к самому началу торжища. Известно, что камней много, их хватит всем, однако самые лучшие из них, достойные того, чтобы украсить собой одеяние императора или руку богача, бывают лишь в первый день торгов. Ибо лишь в первый день на знаменитом Каменном Базаре продают купцам не ворованные камни, а те, с какими готова расстаться казна владыки.

– Понятно, добрый мой отец. Но почему ты раньше не мог объяснить мне это?

– Не хотел гневить судьбу, мальчик. Лишь сейчас стало ясно, что мы обогнали караваны и будем первыми. Теперь можно говорить об этом, не боясь предательства.

«О да, не бояться хитрости лазутчиков Мехмета или банды ибн Фираса…» – услышал Масуд продолжение слов отца.

Мудрости юноши уже хватало на то, чтобы не переспрашивать, пытаясь уточнить те слова, которые мелькали в разуме собеседника, но не произносились вслух. А потому Масуд просто склонил голову в поклоне – ведь он и в самом деле был согласен с тем, что с судьбой шутить нельзя.

Отец был неразговорчив, и это удивляло юношу, ибо дома Рахим разливался цветистыми речами. «Должно быть, наговорившись дома всласть, мой мудрый отец предпочитает молчать в долгой дороге… Или, Аллах великий, ведь так тоже может быть, не желая гневить судьбу и выбалтывать лазутчикам тайные планы, отец столь усердно молчит в путешествии, что с удовольствием потом дома дарит себе возможность выбалтывать все. Даже сердечные тайны своих приятелей-купцов. Счастье, что Бесиме обычно в беседах этих участия не принимает».

Да, даже беседуя сам с собой, Масуд не называл свою мать матушкой, вспоминая ее лишь по имени, как соседку-приживалку, что вынуждена жить одним домом с людьми совершенно посторонними. Раньше частенько случалось, что Рахим в пылу ссоры кричал, чтобы отправлялась Бесиме в свою провинцию, подальше на восход, и не портила причитаниями и скандалами жизнь ему, уважаемому купцу, и его прекрасному сыну, веселому и послушному Масуду. Однако в последние годы ссоры поутихли, а отец все чаще говорил, что на самом берегу прекрасного теплого моря, в трех днях пути от столицы далекой страны Ал-Лат, стоит заброшенное поместье, управляет им старик Джифа… И если ему, Масуду, когда-нибудь доведется оказаться там, в прекрасной, как сон, и далекой, как мечта, стране, то найдется, где преклонить усталую голову.

Масуд лишь кивал и пожимал плечами – трудно восемнадцатилетнему юноше думать о том, что может произойти, а может и не произойти когда-нибудь в будущем. Юность любит день сегодняшний, иногда вспоминает день вчерашний, но почти никогда не думает о дне завтрашнем.

Отрадными для Масуда в этом первом странствии стали долгие беседы с предводителем каравана, почтенным Максудом – почти тезкой юного странника. Именно он, а не отец, научил его премудростям странствий и поделился сотней маленьких хитростей, которые должен знать всякий купец, решившийся идти с караваном или примкнуть к нему для того, чтобы сделать свой путь хоть самую малость безопаснее.

Удовольствие от общения с почтенным Максудом было для юноши еще бóльшим оттого, что слышал он и мысли уважаемого предводителя каравана, столь похожие на его речи, что они иногда казались эхом друг друга. «Должно быть, – думал Масуд, – почтенный предводитель научился от всех скрывать свои мысли, подозревая, что когда-нибудь в его караване появится такой человек, как я. Но весьма вероятно, что человек этот, имеющий особое умение, будет обременен и иными задачами, мало походящими на те, что решает в дороге обычный купец».

Продолжительные и неторопливые беседы с Максудом были наградой за долгий и трудный день. Ибо на закате, когда караван становился лагерем и веселое пламя костра начинало лизать закопченные бока котлов, вспоминал Максуд какую-нибудь историю из своей более чем богатой на события жизни. Причем частенько рассказывал о себе так, будто повествует о незнакомце, о тех делах, которые видит со стороны, как чужак. Эта удивительная манера беседы, пляшущие языки огня, высокие черные небеса, украшенные огромными яркими звездами, – все вместе дарило юноше изумительное ощущение причастности к настоящему чуду, которое вершится прямо сейчас, перед его взором.

Но более всего запомнилась Масуду история о том, как почтенный предводитель каравана впервые шел по нынешней тропе, обгоняя других караванщиков, чтобы первым попасть на торжище. О Аллах всемилостивый, к каким, оказывается, хитростям приходится иногда прибегать тому, кто хочет обмануть саму судьбу и всех тех, кто желает быть равным самой судьбе!

Костер уже почти прогорел, на углях стоял чайник; почти все спутники Рахима уснули. Лишь он, юный Масуд, и почтенный караванщик остались сидеть перед гаснущим огнем. Вот тогда и поведал Максуд свою удивительную и забавную историю.

– О Аллах всесильный и всемилостивый, как же Максуд-странник любит ночь! – зазвучал во тьме хрипловатый голос караванщика. – И более всего он любит ночь в дороге. Тишина и прохлада обнимают его своими нежными руками, яркие звезды горят в вышине, призывая его взгляд своими певучими голосами; спит все живое вокруг.

Он любил ночь с той давней поры, когда был совсем крохой – самым младшим ребенком в огромной семье. Старший из братьев давно уже женился и навещал семейство не очень часто, старшая из сестер готовилась выйти замуж. Он же, трехлетний карапуз, вероятно, был несносен. Хотя, быть может, все, кто окружал его, просто хотели передать ему знания и умения, свой вкус к жизни и собственный жизненный опыт, пусть и небогатый, но все же куда больший, чем у него, малыша Максуда. И это, столь похвальное желание многочисленных сестер и братьев, бабушек и тетушек, дядей и дедов столь утомляло мальчика, что он забирался под самую крышу, в каморку, в которой, кроме него, мог поместиться разве что призрак, и там пережидал порывы родственной любви.

«Забавно… Почтенный Максуд страдал от избытка родственной любви, мне же ее иногда так не хватает. И оба мы сбегаем в одиночество, ибо лишь оно становится нашим лекарством».

– Увы, – со смешком продолжал Максуд, не подозревая о мыслях в голове юного «почти тезки» Масуда. – Проходили годы, но желание старших учить его уму-разуму не проходило. Лишь в тот день, когда старший брат отца, достойный путешественник Файзулла ибн Фатих, взял его с собой, впервые вкусил Максуд радость настоящего уединения. Мальчик превратился в юношу. Его собеседниками стали книги и свитки, да так, что вскоре и самые почтенные книжники считали честью для себя побеседовать с юным знатоком. Но и тогда более всего наслаждался Максуд тишиной и покоем, даруемым чтением. Братья и сестры так и не поняли, сколь сильно утомляют они мальчика своими настойчивыми поучениями, а потому продолжали втолковывать юноше то, что он знал, должно быть, куда лучше их всех, вместе взятых.

«Аллах всесильный… Вот и поди пойми, что теперь делать: жалеть юного Максуда или завидовать ему?» – Масуд попытался представить, каково это – целыми днями слушать поучения, зная наперед каждое слово. И понял, что он более чем легко может вообразить себе это, ибо тоже сначала слышал мысли своих наставников и учителей, а затем уже их слова, зачастую менее выразительные и более лживые, чем подлинные мысли говорившего. И лишь одна Зухра, «матушка Зухра», старалась мальчику не лгать ни мысленно, ни вслух, а потому лишь ее, доброй кормилицы, замечания и поучения выслушивал малыш Масуд спокойно, без восстающего, подобно гигантской кобре, духа противоречия.

– Шли годы. Максуд из самого младшего превратился сначала в юношу, а потом и в зрелого мужа. Он не женился, ибо не мог представить, что рядом с ним появится женщина, которая тоже, подобно многочисленной родне, будет поучать и требовать, смеяться и плакать, чего-то все время желать и на чем-то все время настаивать. В своей нелюбви к людям Максуд зашел так далеко, что готов был удалиться в пустыню и жить там отшельником. И лишь мудрость его дяди, того самого уважаемого путешественника, теперь уже седого старца, помогла Максуду. По его велению он стал караванщиком. И теперь, спустя не одно десятилетие, превратился в предводителя каравана, несравненного знатока известных и тайных троп, мудрого и молчаливого защитника чужого имущества от посягательств воров и разбойников.

«О да, почтеннейший, слава о тебе гремит далеко. Слово твое купцы уважают как свое собственное, тебе одному готовы доверить не только грузы, но и свои жизни. Должно быть, такое людское доверие удручает. Но и заставляет изо всех сил это доверие оправдывать».

Максуд продолжил рассказ, утверждая юношу в его мнении и одновременно развенчивая это самое мнение.

– Иногда для того, чтобы довести караван без приключений, Максуд нанимал чужеземных бойцов, иногда вел караван совсем уж глухими тропами. Бывало, прибегал к услугам проводников, но лишь в самом крайнем случае, так как куда более полагался на собственное, обострившееся за годы чутье, чем на людей.

Он давно уже понял, что превратился в законченного человеконенавистника. И оправдывался лишь тем, что люди много чаще подают повод подозревать их, чем восхищаться или уважать.

«Воистину, уважаемый, так оно и есть! Представляю, что бы ты думал о людях, если бы слышал, сколь разнятся их слова с помыслами. Тогда ты стал бы не просто человеконенавистником. Быть может, даже подался бы в палачи…»

Масуд усмехнулся этим своим мыслям, найдя много общего в собственной судьбе и в судьбе почтенного предводителя каравана.

– Вот поэтому и любил ночь Максуд, предводитель караванов. Ибо ночь заранее предупреждала о своем появлении, она никогда не манила миражами, была безжалостна, но и честна.

Свиток седьмой

И вновь Масуд не мог не согласиться со словами уважаемого Максуда:

– А теперь, мои почтенные спутники, пора вспомнить о том, что я обещал рассказать. О том, как впервые прошел тропой, по которой мы следуем сегодня.

Рахим кивнул, то ли соглашаясь выслушать историю достойного Максуда, то ли просто показывая, что еще не спит. Предводитель каравана уселся поудобнее, пригубил чая и, подняв глаза вверх, дабы там, среди звезд, прочесть начало истории, продолжил:

– Нынешний поход был для Максуда весьма важен. Уважаемые купцы поручили ему довести караван до далекой чинийской столицы, прекрасного города Лояна. Ибо там мечтали они пасть в ноги наместнику, дабы передать драгоценные камни и пряности. Камни пошли бы на строительство Храма Белой Лошади и были бы даром чинийцам, что населяли всю империю под рукой самогó Великого халифа. Пряности же предназначались императору и стоили ничуть не меньше, чем все камни и драгоценности, когда-либо перевозимые караванами Максуда. И если пряности уже были уложены в мешки и сундуки, то камни, прекрасные камни, достойные украшения прекрасного храма, еще следовало купить. На том самом торжище, великом Каменном Базаре, куда мы держим путь сейчас.

Сам Максуд готов был отказаться от такого почетного, но опасного поручения. Но лесть, о, этот воистину сладкий яд для ушей и разума, сделала свое дело. Лесть и немалые деньги, которые обещаны были ему после успешного возвращения домой. О да, почетно быть единственным, кто может выполнить воистину невыполнимое. Но в то же время это и весьма глупо. Ибо любой его, Максуда, шаг мгновенно становился известен недругам.

– Уважаемые мои собеседники, – тут Максуд поклонился Рахиму, – могут спросить, какие же недруги могут быть у предводителя каравана, человека небогатого и незаметного. И удивятся эти собеседники весьма и весьма, когда узнают, что недругов у него куда больше, чем у самого богатого купца. Ибо зависть ленива, а соперничество деятельно. Тот, кто лишь просто завидует богатству, сидит неподвижно. Тот, кто желает богатство украсть, суетится и временами побеждает. А что же тот, кто этому вору препятствует, кто умеет его перехитрить и вернуть украденное истинному хозяину? Да-да, тот становится его, вора, самым страшным врагом.

Вот потому у Максуда и было множество врагов. И сейчас, на первом привале у подножья гор, через которые завтра ляжет караванная тропа, Максуд-предводитель прикидывал, кто из врагов бросился за ним в погоню.

«Воистину, отец был более чем мудр, найдя почтенного Максуда и пригласив его провести наш караван. Весьма разумно было бы сказать, что Аллах всесильный посылает нам встречу с людьми именно тогда, когда она более всего нужна…» Благовоспитанность мешала Масуду высказать свои мысли вслух, перебив неспешное повествование предводителя. «Завтра, – решил юноша. – Я спрошу у него завтра».

Рассказ же продолжался.

– Максуд вспоминал своих врагов, пытаясь прикинуть, кто же из них… Искендер из рода Расулов, уроженец Черной земли Кемет? К счастью, он уже безопасен. Некогда рекомый Искендер, тогда еще зрелый муж, попытался отобрать богатый караван, который впервые повел Максуд. Но горы на пути сыграли с людьми Искендера скверную шутку: их покусали змеи, которым вроде бы и неоткуда было взяться на иссушенных каменистых склонах. Тогда Искендер решил, что Максуд призвал на помощь волшебство, дабы уберечь караван, и ославил караванщика колдуном. Но купцы, все чаще прибегавшие к услугам молодого предводителя, в один голос решили, что он может быть хоть сыном самого Иблиса Проклятого, но если доводит караваны до цели без потерь, то иного не следует и искать. Кто еще? Франк Жуан, решивший, что знает путь до Восходных скал, места, где солнце поднимается из океана? У него достанет здравого смысла или, быть может, трусости удержаться от похода в неизвестность. Слуга конунга, Ялгмар Беспощадный, уже несколько десятков лет живущий в прекрасном Багдаде? О, этот мог бы рискнуть своей шкурой. Но он стар, и стары спутники его юности. Они просто не решатся на столь далекий и трудный поход.

«Кто же еще?» – спрашивал Максуд у холодной Луны. Но лишь тишина была ему ответом. В этой тишине он и уснул, дабы завтра из-под поседевших бровей вновь настороженно осматривать каждый камень под ногами…

– Прости, что прерываю, уважаемый, – трудновато кланяться, сидя на кошме, однако Масуду это удалось, должно быть, благодаря юношеской гибкости. – Но почему он об этом думал, раз уж все равно вывел караван?

– Потому, уважаемый, что это был последний лагерь у перекрестья невидимых обывателю троп. Одна из них, та, какой думал воспользоваться Максуд, вела по труднодоступным местам, однако вывела бы к цели много быстрее другой. Ему, предводителю, преграды и враги были не страшны, однако они могли навредить каравану, а этого, понятно, Максуд хотел менее всего.

– Я понял тебя, уважаемый. Но, прости еще раз мне сей вопрос, должно быть, Максуд так и не пришел к какому-то выводу?

– Ты прав, юноша. Он не утвердился во мнении, кого следует опасаться. И потому решил, что на помощь ему может прийти давняя охотничья хитрость, о которой некогда рассказала ему мудрая матушка. Слушай же, юноша, что было дальше.

Масуд почтительно склонил голову, подумав, что достойному предводителю каравана воистину не помешал бы дар, подобный его дару, – умение читать мысли собеседника. «Должно быть, – решил Масуд, – дар сей не помешает никому, так как приносит много благ и полезен в любом деле и в любую пору». Увы, вывод этот был столь же правилен, сколь и ошибочен, ибо «во многом знании много печали…»[1]1
  «Во многом знании – много печали… И, умножая познания, мы умножаем скорбь». – Екклезиаст, сын Давида, царя в Иерусалиме, Ветхий Завет, 33-я часть Танаха, 7-я книга Ктувим. (Здесь и далее примеч. автора, если не указано иное.)


[Закрыть]. Конечно, эту фразу Масуд слышал неоднократно, думал, что знает ее смысл. Однако знать и понимать – вещи порой более чем различные. Иногда для понимания уже известного приходится пережить множество пренеприятнейших минут.

Эти мудрые мысли юноши остались Максуду неизвестны, и он продолжил свою неторопливую сагу.

– Его, предводителя, собственный храп оказался предателем… Звуки богатырского сна главы каравана заглушили осторожные шаги того, кто ждал этого мига. Ящерицей скользнула черная верткая тень, растворившись в черноте у скал. Блеснула едва видимая искра из-под кресала – и вот уже факел осветил камни вокруг входа в узкую пещеру.

– Да пребудет Аллах с каждым из нас! – прошептал неизвестный в темноту.

И с удовольствием услышал в ответ:

– И да охранит он нас своею великой милостью!

Второй факел осветил стены крошечной пещеры, способной укрыть путника, но всего лишь одного.

– Максуд уснул…

– О да, я слышу это! – Изуродованное длинным шрамом лицо говорившего скривилось в усмешке. Лицо же пришельца по-прежнему оставалось в тени. – Ты узнал, что везет караван?

«Воистину, наш предводитель рожден поэтом, сказителем… – с улыбкой, к счастью, не различимой в темноте, подумал Рахим. – Самый занимательный плутовской роман не идет ни в какое сравнение с его историей. Мне уже вовсе не хочется спать. Однако очень хочется узнать, что же было дальше».

– О да, – мальчишка (а лазутчиком был совсем юный отрок) рассмеялся. – Добрая половина мешков нагружена пряностями. Запах их так силен, что за ним теряется и запах пота, верблюжьего и человеческого.

– Но ты уверен, что это не уловка старого хитреца, дабы скрыть истинный характер груза?

– Нет, уважаемый. Я наудачу запустил руку в один из мешков… Вот, понюхай сам.

Мальчишка раскрыл ладонь, и в ноздри человека с изуродованным лицом ударил запах аниса, терпкий и кисловатый.

(Признаюсь, почтенные, что запах этот вел и того, кто следил за юным лазутчиком. Ибо малыш, а чего еще ждать от юности, переусердствовал. А у тайного его соглядатая чувства были обострены долгими годами непростой жизни. Прислушаемся же к разговору мальчишки, уважаемые…)

– Но зачем же везти обычный анис через горы в… Куда, ты сказал, отправляется караван?

– Я ничего такого не сказал, уважаемый, – покачал головой мальчишка. – Никто из нас не знает конечной цели странствия, не знаем мы и того, сколь долго это странствие продлится. Известно лишь, что все мы, погонщики, – круглые сироты, что на родине ни у кого из нас не осталось родственников, которые считали бы дни до нашего возвращения…

Незнакомец усмехнулся, и шрам превратил его лицо в чудовищную маску смерти.

– Это мудрый поступок. Мудро не говорить погонщикам ничего, мудро найти тех, кого никто не ждет. Но и глупо одновременно, ибо вызывает подозрения. А все то, что подозрительно, – небезопасно.

– Да, уважаемый, – согласно кивнул мальчишка.

– Итак, зачем же вести через горы в неведомые страны обычный вонючий анис?

– Не только анис… Я слышал еще ароматы асафетиды и бадьяна, куркумы и зиры…

– Это неважно, глупец. Зачем везти все это на восход, если обычно караваны, нагруженные специями, держат свой путь на закат? Разве мало на восходе мест, где растут все эти вонючие травки и кустики?

– Прости, уважаемый, ответов на твои вопросы я не знаю.

– Да я и не жду их от тебя, дурачок, – пробормотал незнакомец.

– …Я знаю лишь то, что караван, груженный пряностями и предводительствуемый оглушительно храпящим Максудом, завтра взойдет на горную тропу, ведущую через хребет и ущелья куда-то на восход.

– Этот хитрец решил идти по древней, столетиями нехоженой тропе, – проворчал человек с изуродованным лицом. – Что ж, не будем соревноваться в мудрости, Максуд-странник. Я просто последую за тобой и все узнаю сам.

Затем он обернулся к мальчишке.

– Возвращайся к каравану, глупец. Да смотри, зорко следи за каждым шагом своего предводителя! А завтра ночью вновь ищи мой знак. Если привал будет в горах, ты увидишь его на окрестных скалах. Если ж появится жилье человеческое – на двери или стене, рядом с тем местом, где я найду приют. Вот тебе монетка за труды.

Блеснуло благородное золото, и мальчишка, раскрывший было рот, низко поклонился и убежал.

– Зачем же ты, глупый толстый Максуд, отправился с караваном глупых вонючих пряностей туда, где они в тысячи раз дешевле?

Сухое потрескивание факела было единственным звуком, ответившим незнакомцу. И еще оглушительный храп того самого Максуда, о котором столь пренебрежительно отозвался этот незнакомец.

Невидимый соглядатай, следовавший за мальчишкой, отошел недостаточно далеко, чтобы не услышать этих слов уродливого незнакомца. Конечно, он знал ответ. И знание это было подобно оружию, которое поможет сокрушить неизвестного врага.