Текст книги "Крах тирана"

Глава 98

Фируза быстро привыкла к новому дому и родственникам, которые старались ее утешать и баловать после всего, что выпало на долю несчастной девушки. У нее появилось много подруг. Им было бесконечно интересно все, что произошло с Фирузой. Судьба ее была так необычна! Особенно для тех, кто за всю жизнь мог так и не выбраться из своего аула.

Фирузе было что рассказать, и девушки готовы были слушать ее снова и снова. Про то, как ее похитили каджары, как везли через всю Персию, как покончила с собой гордая шемахинка, как шах открыл перед Фирузой сокровищницу Индии, как она взяла себе лишь кинжал, чтобы убить шаха, если удастся, или себя, если иначе не сможет защитить свою честь. Жизнь в гареме была им непонятна, но пугающе интересна. Грозный Лала-баши представлялся им свирепым великаном, а то, что он был евнухом, смущало девушек даже больше, чем порядки, существовавшие в шахском гареме.

Ширали, живший в том же доме, что и Фируза, считался у девушек героем. Ведь именно он с помощью ручной змеи расправился с гадким Лала-баши.

Особенно волновало подруг Фирузы то, как ее привезли в Дербент и как Муса-Гаджи с Ширали похитили ее из гарема самого Надир-шаха.

Эти истории они уже знали наизусть, и, пересказывая их друг другу, каждая прибавляла к ним свои необыкновенные подробности. И, когда история возвращалась к Фирузе в новом облике, она уже не была уверена, с ней ли все это было или с какой-то другой девушкой. Но и то, что с ней случилось на самом деле, уже казалось ей чем-то далеким, из другой жизни, тяжелым сном, который закончился ее радостным пробуждением в Согратле.

Боль забывалась, уступая место надежде, что Муса-Гаджи вот-вот вернется. Вернется живой и здоровый. Даже битва в Аймаки, где, как она слышала, участвовал и Муса-Гаджи, казалась ей не такой опасной. Война есть война. Куда страшнее палачи Надир-шаха, настоящие живодеры, в чьих лапах побывал Муса-Гаджи после того, как выкрал из гарема Фирузу и пожертвовал собой, чтобы она успела спастись.

Чтобы обнадежить Фирузу, ее названый брат Ширали, помогавший ее отцу в кузнице, рассказывал всем о подвигах Мусы-Гаджи, о его схватке с леопардом, о том, как он перехитрил Ибрагим-хана, как спасал джарцев из застенков в Тебризе, и даже о тех подвигах, которые он не совершал. И выходило, что завлечь Лютф-Али-хана в западню, а затем расправиться с его многотысячным войском – дело совсем нетрудное для такого удальца, как Муса-Гаджи.

Иногда к ним заглядывал и Чупалав. Он тоже уверял Фирузу, что все будет хорошо, Муса-Гаджи вот-вот вернется с победой. Фируза уже свыклась с мыслью, что все так и будет, но, когда на Турчидаге появился знакомый шатер ее мучителя Надир-шаха, сердце девушки испуганно забилось.

– Опять он! – шептала она ночами, утирая слезы и не выпуская из рук заветный кинжал. – А Муса-Гаджи? Неужели он не знает, не чувствует, как ей без него страшно? Почему он не спешит к ней? Ведь враг уже здесь…

Фируза пыталась скрывать, что творилось в ее душе, старалась не смотреть в сторону Турчидага, но близость каджарских полчищ давала о себе знать на каждом шагу. Озабоченные лица односельчан подтверждали ее опасения. Даже ее сверстницы, прежде гордившиеся тем, что уже замужем, теперь ходили с потемневшими от страха лицами. Они боялись за своих детей, а мужья не разрешали увозить их из аула, решив умереть или победить на родной земле. Все знали, что шах творил с захваченными детьми и женщинами. Об этих ужасах рассказывали и воины, прибывшие в Андалал. И желание отомстить шаху за погубленные семьи было в них так же сильно, как и решимость защитить Дагестан от нового варварства.

И девушки, и молодые матери теперь тоже обзавелись кинжалами по примеру Фирузы. А у кого их не было, просили Мухаммада-Гази или Ширали выковать такие же.

Время теперь тянулось мучительно медленно. Говорили, что каджары заняли весь Турчидаг и скоро набросятся на Андалал, а Мусы-Гаджи все не было.

Единственной радостью для Фирузы было то, что их дом часто навещала мать Мусы-Гаджи. Старушке тоже было не по себе, и она находила множество причин наведаться к Мухаммаду-Гази и его дочери. И если поначалу она говорила о Фирузе как о красавице, жениху которой очень повезет, то теперь обхаживала ее как будущую невестку. Она уже не скрывала своих намерений и только жалела, что нельзя засватать девушку без поручения жениха.

– Вот приедет Муса-Гаджи, и поженитесь! – уверенно говорила пожилая горянка. – Таких орлов, как мой сын, еще поискать!

При отце Фируза лишь смущенно опускала глаза, но когда его не было, плакала навзрыд, обнимая будущую свекровь, которая тоже исстрадалась в ожидании единственного сына.

После обильных слез они утирали глаза и принимались успокаивать друг друга, уверяя, что Муса-Гаджи уже мчится домой и вот-вот явится к ним великим героем.

Глава 99

Много лихих джигитов съезжалось в Андалал. Повсюду стояли группы вновь прибывших. Согратлинки несли им кувшины с водой, угощали фруктами. Горцы встречали старых друзей и весело вспоминали былые дела. Но вдруг все стихли, услышав крик Дервиша-Али, который бежал по аулу наперегонки со своим петухом, огибая перегороженные завалами улочки и радостно крича:

– Муса-Гаджи вернулся! Муса-Гаджи едет!

Мусу-Гаджи и его соратников, возвращавшихся из Аймаки, встречали оружейным салютом. Все уже знали о славной битве, где был наголову разгромлен Лютф-Али-хан. Прибывших поздравляли с победой, и каждый стремился пожать руку героям.

– Муса-Гаджи, сын мой! – спешила к нему мать, не веря своему счастью.

Услышав долгожданную весть, Фируза взобралась на крышу, чтобы поскорее увидеть любимого. На площади перед годеканом собралось много людей, и Фируза увидела, как мать бросилась на шею своему сыну, а затем гордо взяла уздечку его коня.

Вышедшие на шум из кузницы Мухаммад-Гази и Ширали щурились на солнце и оглядывались кругом. Заметив на крыше дочь, Мухаммад-Гази не выдержал:

– Что, приехал? – спросил он.

– Да, – потупив взор, ответила Фируза. – Мать его не нарадуется.

– Пойду, посмотрю, – сказал Ширали, торопливо снимая кузнечный фартук.

Мухаммад-Гази тоже хотел пойти поздравить Мусу-Гаджи со счастливым возвращением, но понял, что дочери самой не терпится оказаться там. И он решил сделать это позже.

– Я тут кое-что закончу, – сказал Мухаммад-Гази. – А ты сходи к роднику, в кузнице вода кончилась.

Дождавшись, пока отец уйдет в дом, Фируза бросилась в свою комнату, нарядилась в лучшее платье, погладила кольцо, подаренное Мусой-Гаджи, и поспешила с кувшином к роднику. Родник был неподалеку от их дома, но она пошла к тому, который был у площади.

– Муса-Гаджи вернулся! – улыбались ей встречные девушки и о чем-то шептались, провожая взглядами спешащую Фирузу.

Но она их не слышала. Слезы радости туманили ее светлые глаза, в висках стучало одно:

– Он вернулся!

Потом Фирузу вдруг охватило беспокойство: ведь с тех пор, как она не видела Мусу-Гаджи, а это казалось ей вечностью, она могла измениться, сердечные муки могли отразиться на ее лице, а в Согратле так много юных красавиц… И кто откажет славному герою, если он на кого-то засмотрится? Но Фируза гнала от себя эти ужасные мысли. Как она могла подумать такое! Муса-Гаджи столько ее искал, столько раз был на краю гибели из-за нее! И все же сердце ее было неспокойно, пока она не увидела Мусу-Гаджи.

Тот стоял в кругу друзей, а Чупалав и аксакалы одобрительно хлопали их по плечам и слушали их рассказы о сражении. Но тут Ширали отвел в сторону Чупалава и указал ему глазами на Фирузу. Чупалав понимающе улыбнулся, вернулся к Мусе-Гаджи и шепнул ему на ухо:

– Она пришла.

– Фируза? – будто очнулся Муса-Гаджи. – Где она?

Он начал оглядываться вокруг, пока не разглядел среди других девушек ту, к которой стремилось его сердце. Фируза набирала в кувшин воду из родника, а Муса-Гаджи смотрел на свою любимую. Почувствовав на себе его взгляд, Фируза оглянулась.

Вода уже лилась через край, но для Мусы-Гаджи и Фирузы мир будто остановился.

Фируза была у родника не одна, но женщины, поняв, в чем дело, не стали ее торопить. Только мать Мусы-Гаджи, заметив растерявшуюся девушку, отвела ее от родника.

– Давно пора, – смеялись женщины. – Кувшин и так полон.

– Дело не в том, что кувшин полон, – отвечала им мать Мусы-Гаджи. – А в том, что девушке давно замуж пора.

Фируза смутилась, подняла свой кувшин и хотела было уйти, но мать Мусы-Гаджи ее задержала:

– Куда это ты? А кто даст моему сыну напиться с дороги?

Муса-Гаджи и сам уже шел к Фирузе, но его окликали со всех сторон, опять поздравляли, снова что-то спрашивали, и он вынужден был останавливаться.

Фируза чувствовала себя неловко под взглядами женщин, которым хотелось увидеть, как влюбленные встретятся, и она уже хотела уйти, но мать Мусы-Гаджи цепко держала ее за руку. Наконец, Муса-Гаджи вырвался из ликующей толпы и подошел к Фирузе. Она протянула ему кувшин, и он начал пить из него, не отрывая глаз от любимой и проливая воду. Ему казалось, что Фируза стала еще красивее, чем прежде.

– Здравствуй, Фируза, – сказал Муса-Гаджи, оторвавшись от кувшина.

– С возвращением, Муса-Гаджи, – ответила Фируза, опуская сияющие от счастья глаза.

Фируза хотела сказать ему еще многое, но не смогла проронить больше ни слова. Муса-Гаджи тоже будто онемел. Но глаза их и так достаточно сказали друг другу, и Фируза медленно пошла домой.

Он проводил ее взглядом, а когда она скрылась за поворотом, Муса-Гаджи вдруг услышал голос матери:

– Сват уже готов.

– Сват? – оглянулся Муса-Гаджи.

– Ну да, как же без свата? – удивлялась мать, показывая на дожидавшегося в сторонке Чупалава.

– Зачем так торопиться? – растерялся Муса-Гаджи.

– Торопиться? – вскинула руки мать. – Она и так без тебя извелась, я боялась – умрет с тоски, пока ты вернешься.

– Неудобно так сразу.

– Увести невесту из-под носа проклятого шаха было удобно, а жениться неудобно? – запричитала мать. – Или будешь ждать, пока он снова за ней явится? А он и явится, чтоб у него, проклятого, нутро сгнило. Вон уже шатер свой поставил, чтоб он сгорел!

– Мать верно говорит, – вмешался Чупалав. – А то люди скажут: спасал-спасал, а жениться не хочет.

– Я хочу! – выпалил Муса-Гаджи. – Но разве теперь время для свадеб?

– Как бы не было поздно, – убеждал Ширали. – Женись, и дело с концом!

Их разговор прервало громкое ржание, и все увидели коня, которого пытался удержать за уздечку Дервиш-Али.

– Тулпар! – радостно воскликнул Муса-Гаджи, бросаясь к своему коню.

– Как взбесился! – сердито объяснял запыхавшийся Дервиш-Али. – Чуть стойло не разнес!

– Хозяина почуял, – улыбался Чупалав.

– Тулпар, друг мой, – ласкал успокоившегося коня Муса-Гаджи. – Соскучился…

– А с этим что делать? – спросил Дервиш-Али, указывая на арабского скакуна, на котором приехал Муса-Гаджи.

– Можешь взять себе, – махнул рукой Муса-Гаджи.

– Правильно, – добавил Чупалав. – Тебе причитается за добрую весть.

– Разве это конь? – скептически оглядел скакуна Дервиш-Али. – На таком только на свадьбы ездить. Да еще кормить надо. Нет, с меня и петуха достаточно.

– С тобой не поспоришь, – усмехнулся Чупалав.

– Лучше бы они взяли меня с собой в Аймаки, – заявил Дервиш-Али. – Тогда бы каджарский главарь живой не ушел.

– В следующий раз пошлем тебя главным, – пообещал Чупалав.

– Смотри, не забудь, – погрозил пальцем Дервиш-Али и принялся сравнивать красивого арабского коня с невысокими, но выносливыми горскими лошадьми, и сравнения эти были не в пользу трофейного скакуна.

Когда Чупалав, Муса-Гаджи и Ширали явились к Мухаммаду-Гази, тот не сразу понял, что за этим кроется.

Муса-Гаджи должен был навестить своего учителя, и в этом не было ничего особенного. Мухаммад-Гази рад был его видеть, особенно после всех его подвигов, и он радушно принял гостей. Однако по заговорщическому виду Чупалава и Ширали и по тому, как старалась Фируза, накрывая обед из лучшего, что было в доме, старый оружейник почувствовал, что все это неспроста.

Муса-Гаджи, как принято в горах, расспросил Мухаммада-Гази о здоровье и житье-бытье и смущенно замолчал. Мухаммаду-Гази и самому хотелось о многом расспросить Мусу-Гаджи, который спас его дочь и так много перенес ради нее, но сейчас это было не совсем удобно. А когда Муса-Гаджи попросил отпустить его, ссылаясь на то, что еще не был дома, где его ждет мать, отец Фирузы все отлично понял и не стал возражать.

Как только Муса-Гаджи удалился, Чупалав тут же взялся за дело:

– Почтенный Мухаммад-Гази! – начал он. – Самые уважаемые люди могли быть сейчас на моем месте, потому что уважают тебя и были бы рады совершить то, для чего я пришел. Однако я не решился их беспокоить, ведь ты сам знаешь, сколько у них важных дел. А потому мне выпала честь просить тебя, Мухаммад-Гази, сделаться отцом Мусе-Гаджи, моему лучшему другу и твоему ученику. О прочих его достоинствах говорить не буду, тебе они известны.

Это была традиционная форма сватовства, и Мухаммад-Гази, выдержав приличествующую случаю паузу, ответил так, как отвечает отец, дающий согласие на брак своей дочери:

– Иншааллах! Если Аллаху будет угодно!

Они пожали друг другу руки, и на этом сватовство считалось законченным.

После сватовства следовало заключить махари – брачный договор, для которого требовался ученый человек. Обычно это делалось не сразу, а через несколько недель или даже лет. Но Чупалав и тут решил поторопить события.

– Вечером приходи в мечеть, – сказал он. – А теперь мне пора, дел много.

– Не слишком ли быстро? – удивился Мухаммад-Гази. – Может, вы и свадьбу сегодня же играть собрались?

– Свадьбу лучше завтра, – ответил Чупалав, не смущаясь. – Сегодня все не успеть.

– У нас так не принято, – попытался возразить Мухаммад-Гази.

– Бывает еще быстрее, – улыбнулся Чупалав. – Я свою Аминат увез ночью, а к полудню она была моей законной женой. Не веришь – спроси у Мусы-Гаджи.

Мухаммад-Гази знал, что так оно и было, и не нашелся что ответить.

– Так я пойду, если разрешишь? – спросил Чупалав.

– Вы даже не поели как следует, – возразил Мухаммад-Гази. – Посидите еще.

– Я бы с удовольствием, – ответил Чупалав. – Но сам знаешь, что кругом творится…

– Ну что ж, – встал Мухаммад-Гази, провожая свата. – По правде сказать, нам с Ширали тоже в кузницу пора, пока горн не остыл.

– Пули льете? – спросил Чупалав.

– Льем, теперь их понадобится больше, чем мы думали.

– Да поможет вам Аллах, – сказал Чупалав на прощанье.

Вечером Сагитав, как человек ученый, заключал брачный договор между Мусой-Гаджи и Мухаммадом-Гази, который был теперь не только отцом, но и представителем невесты – вакилем. Сначала Сагитав выяснил размер кебина – выкупа за невесту, о котором мать Мусы-Гаджи успела договориться с Мухаммадом-Гази. Выкуп был назначен небольшой, он и вовсе не был нужен Мухаммаду-Гази, но таков был порядок. Сошлись на десяти золотых монетах, которые полагалось передать отцу, но затем обычно поступали в распоряжение невесты. Затем Сагитав соединил ладони Мусы-Гаджи и Мухаммада-Гази полагающимся образом, чтобы большой палец жениха оказался выше пальца вакиля, и произнес то, с чего начиналось каждое важное дело:

– Бисмиллягьи ррахIмани ррахIим! – Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного!

Затем накрыл своим пальцем сложенные пальцы жениха и вакиля и спросил Мухаммада-Гази:

– С помощью и с соизволения Аллаха и по пути, указанному пророком Мухаммадом, да благословит его Аллах и да приветствует, за десять золотых монет кебина отдаешь ли ты свою дочь этому человеку?

– Отдаю свою дочь этому человеку, – подтвердил Мухаммад-Гази.

– С помощью и с соизволения Аллаха и по пути, указанному пророком Мухаммадом, да благословит его Аллах и да приветствует, за десять золотых монет кебина берешь ли ты дочь этого человека? – обратился Сагитав к Мусе-Гаджи.

– Беру дочь этого человека, – подтвердил Муса-Гаджи.

Трижды повторив свои вопросы и трижды получив утвердительные ответы, Сагитав прочитал молитву, благословляющую новый союз, и объявил брак заключенным.

Теперь Муса-Гаджи и Фируза были законными мужем и женой. Осталось лишь сыграть свадьбу.

Муса-Гаджи достал золото, чтобы передать его Мухаммаду-Гази, но он отвел его руку:

– Мне это не нужно. Отдай лучше своей жене.

– Разве так можно? – удивился Муса-Гаджи, оглядываясь на Сагитава.

– Теперь это не мое дело, – пожал плечами Сагитав. – Ты – дал, а взял он или нет – дело его.

– Но я хотел бы тебе что-нибудь подарить, – настаивал Муса-Гаджи.

– Придет время, может, я и скажу, чего бы мне хотелось, – улыбнулся Мухаммад-Гази.

Узнав, что брак благополучно заключен, мать Мусы-Гаджи начала готовиться к свадьбе. Она созвала всех своих соседок, и они принялись за сундуки, где годами копились подарки будущей невестке.

На свет извлекались старинные платья, шали, украшения, в которых мать Мусы-Гаджи сама когда-то выходила замуж. Все это должно было быть и у самой невесты, но после того, что случилось с ее матерью и их домом, мать Мусы-Гаджи считала, что хватит и того, что было в ее сундуках.

Затем женщины принялись украшать комнату новобрачных, устилая ее коврами, закрывая стены красивыми тканями и делая все остальное, что полагалось делать в таких случаях.

– Лихой парень, этот Муса-Гаджи! – шутили женщины. – Не успел засватать, а уже свадьба!

– А чего тянуть? – отвечала мать. – По всему видно, шах, да лопнет его брюхо, воевать с нами полезет. Кто знает, чем это кончится? Сколько людей погибает. А вдруг, не дай Аллах, и в Мусу-Гаджи моего пуля попадет? Хоть внуки останутся…

Глава 100

Чтобы дать всем понять, что близится час битвы, Надир облачился в свои доспехи, которые стоили вооружения целого полка, взял щит и вышел из шатра под громогласные приветствия своих телохранителей:

– Слава Надир-шаху! Шаху шахов слава!

И гвардия отвечала:

– Да продлится век властителя земли!

Видя свое войско в готовности, Надир сел на коня и поехал вдоль края плато, оглядывая Андалалские земли. За ним следовала свита.

– Почему нет известий от Лютф-Али-хана? – спросил Надир-шах визиря.

– Я послал лучшего курьера, – оправдывался тот. – Он должен вернуться сегодня.

– Горе ему, если опоздает, – мрачно произнес Надир-шах.

Войску пора было воевать, оно слишком застоялось на Турчидаге. Уже миновала середина сентября. Еще день-другой, и нечего будет есть, даже пастбища будут уже непригодны для лошадей. А внизу, в Андалале, хватило бы всего. Шах видел богатые сады, хорошие дома, даже овец, пасшихся на склонах.

– Мой повелитель, есть известия о Кайтагском уцмии, – несмело сообщил визирь.

– Что там? – недовольно обернулся Надир-шах, почувствовав неладное.

– Он изменил, – сказал визирь, стараясь не смотреть в побагровевшее лицо Надир-шаха.

– Изменил?!

– Уцмий собрал отряд и… – не решался вымолвить визирь, – и…

– Говори же! – приказал Надир-шах.

– Они напали на караван, везший вашему величеству дань из Индии.

– Дань Мухаммад-шаха?! – не поверил Надир.

– Караван разгромлен, а сокровища похищены, – с трудом выдавил из себя визирь.

– И это сделал уцмий, которого я пощадил? – не верил Надир-шах. – Украл жалование моего войска за четыре месяца?

– Да, мой повелитель, – подтвердил визирь.

– Я доберусь до этого изменника, – пообещал разгневанный Надир-шах. – Я выколю ему глаза, отрублю воровские руки, а затем с живого сдеру шкуру!

Он яростно хлестнул своего коня, как будто собирался скакать в Кайтаг карать уцмия, и конь понесся по плато.

– Жду повелений вашего величества! – кричал визирь, едва поспевая за шахом.

Надир резко осадил коня и кивнул визирю на ждавших неподалеку военачальников:

– Зови их сюда.

– Приблизьтесь! – велел визирь военачальникам.

Те, гремя доспехами, двинулись к повелителю.

– Мои победоносные львы! – обратился к ним Надир-шах и указал плетью на Андалал. – Все, что вы видите, – ваше! Я ждал, что этот народ образумится, но теперь пожелал, чтобы вместо моей милости они испытали на себе мой гнев. Я хотел переселить их в Персию, но теперь они станут обитателями страны небытия. Это разбойничье гнездо должно быть уничтожено! Что скажете?

– Напасть немедленно, повелитель! – заговорили военачальники.

– Пока мы тут стоим – к ним приходит подмога.

– Сколько бы там их ни собралось, мы сотрем их в пыль!

– Куда им против нашего войска, – уверяли военачальники.

– Лишь бы не разбежались, когда мы на них двинемся.

– В живых никого не оставлять, – велел Надир-шах. – Кроме женщин, пока не найдем беглянку.

– Найдем, повелитель! – обещали военачальники. – Из-под земли достанем.

– Кто приведет ее ко мне живой, тот получит великую награду, – пообещал Надир-шах. – А затем мы пойдем на Хунзах. Если их хан не находится, то и с ними мы поступим так же, как с андалалцами. Весь Дагестан будет наш. Его сверкающими пиками я украшу свой щит и корону!

Надир готов был отдать приказ о наступлении, когда издалека послышался крик.

– Дорогу! Дорогу! Послание великому падишаху!

– Это он! – обрадовался визирь, всматриваясь в приближающегося курьера.

– Курьер от Лютф-Али-хана? – с надеждой спросил Надир-шах.

– Да, мой повелитель, – поклонился визирь. – Он прибыл вовремя.

Доскакав до свиты, окружавшей Надир-шаха, курьер соскочил с коня, подполз к ногам повелителя и передал визирю свиток с печатью.

– Послание от Лютф-Али-хана, – доложил курьер.

Визирь сломал печать и прочел письмо.

По тому, как побледнело его лицо, Надир-шах понял, что и эта новость не из приятных.

– Что он пишет? – спросил Надир-шах, знаком велев визирю отъехать в сторону от остальных.

– Этого не может быть, мой повелитель, – дрожащим голосом произнес визирь.

– Говори, пока я не отрезал тебе язык, – приказал Надир-шах.

– Отряд Лютф-Али-хана… Его разбили горцы… Уничтожили в Аймакинском ущелье… Спаслось не больше тысячи человек… Они укрылись в Тарках, у Хасбулата, но там их осадили восставшие кумыки.

– Давно я не получал таких дурных известий, – мрачно процедил шах.

– Не все так плохо, – визирь пытался смягчить удар. – Лютф-Али-хан и Гайдар-бек живы.

– Лучше бы они погибли, – зло произнес Надир-шах.

– А Джалил-хан убит, – продолжал визирь.

– Хотя бы в этом ему повезло, – сказал Надир-шах.

Он повернул своего коня и помчался к шатру. Теперь многое менялось, и Надиру нужно было обдумать, как быть дальше. Растерянному визирю он не оставил никаких приказов, кроме повеления отрубить голову курьеру, принесшему дурную весть.

Когда Надир-шах сошел с коня у своего шатра, ему показалось, что он слышит музыку. Сначала он не придал этому значения, решив, что так разгоняют скуку его наложницы, которых он давно не посещал. Но это была не та музыка, к которой он привык. Его увеселители, танцовщицы, певцы и музыканты развлекали наложниц мягкими мелодиями и любовными песнями. А танцовщицы пускались в веселящие душу пляски только тогда, когда того желал сам Надир. Но та музыка, что слышалась откуда-то издалека, была другой, бодрой и веселой. Она то пропадала, то вновь звучала, будто ветер приносил ее из Андалалской долины.

Надир вслушался, затем спросил визиря:

– Ты тоже это слышишь?

Визирь завертел головой, прислушиваясь к долетавшим до Турчидага звукам:

– Что-то слышу, мой повелитель.

– Откуда это?

– Сейчас узнаем, – поклонился визирь.

Он достал подзорную трубу и стал внимательно разглядывать села внизу. В одном из них, в Согратле, визирь заметил какое-то движение. Он всмотрелся получше и увидел, что там что-то происходит, наездники гарцуют на конях и палят в воздух из пистолетов. Звуки музыки до Турчидага едва долетали, но выстрелы различались ясно.

– Там что-то празднуют, мой повелитель, – сообщил визирь.

– Празднуют? – недоумевал Надир. – Они должны дрожать от ужаса, а не веселиться.

– Я говорю лишь то, что вижу, мой повелитель, – испуганно произнес визирь.

– Тогда узнай, что они там празднуют, – приказал Надир.

Но тут в голове его мелькнула неприятная мысль. Что же еще могли праздновать андалалцы в своем главном селе? Победу над Лютф-Али-ханом!

– Они решили, что, разбив один отряд, можно праздновать победу у меня на глазах? – гневно говорил Надир. – Но я испорчу им праздник.

И все же Надир был слишком опытен и осторожен, чтобы принимать решения, поддавшись чувствам. Он считал себя великим полководцем и любил обставлять дела так, чтобы это помнили и потомки. Напасть на горцев он решил на рассвете, внезапно. А пока нужно было предпринять что-то другое.

Взгляд Надир-шаха упал на кормушку, щедро наполненную отборным овсом для его коня. И это подсказало ему то, что нужно было теперь сделать.

– Насыпьте в хурджин пшена и отправьте этот мой подарок на их праздник, – велел он визирю.

Когда все было готово, Надир-шах поручил дело своему секретарю, дал ему в провожатые двух дюжих мазандеранцев из личной охраны и велел:

– Пусть знают, что поражение Лютф-Али-хана им не поможет. Войск моих по-прежнему не сосчитать, как зерен в этом хурджине. Да смотрите там в оба! Чтобы вернее сокрушить бунтарей, я должен знать о них все.

– Слушаю и повинуюсь, – склонился перед шахом секретарь.

– А вы, – обратился шах к мазандеранцам, – скажите этим надменным аварцам, что ждать я больше не намерен. Если не покорятся, я сделаю с ними такое, чего не делал еще ни с кем. Я заставлю их есть своих детей, а их женам найду новых мужей среди наших воинов.

Посланцы с хурджином отправились в Согратль неохотно, опасаясь, как бы их не постигла участь аксакалов, приходивших с письмом от андалалцев. Но ослушаться воли шаха означало немедленную смерть.

Двигались они осторожно, заранее крича, что идут с посланием от шаха. Их сразу заметили, и сторожевые посты пропускали их неохотно. На подступах к аулу посланцы шаха были окружены уже целой толпой горцев, настроенных весьма враждебно.