Текст книги "Ахульго"

Глава 24

Наступала осень, ночи становились все холоднее. По вечерам над Ахульго курились дымки, исходившие из подземных жилищ. Кое-где горели костры и на самой горе, делая ее похожей на дремлющий вулкан, готовый взорваться в любое мгновение.

Сурхай все еще продолжал строить. Закончив с жилищами, он вновь укреплял оборонительные сооружения. Людей у него было немного, потому что большинство было отпущено по домам собирать урожай и готовиться к зиме.

Сурхай часто взбирался на скалу, возвышавшуюся над перешейком, который вел на Ахульго, а теперь был глубоко перекопан. Сурхай смотрел на результаты своих стараний отсюда, сверху, и ему хотелось верить, что Ахульго теперь неприступно. Беспокоила его только сама эта скала, с которой он обозревал Ахульго. Дорога из Ашильты шла как раз мимо нее. И если бы ему удалось превратить в крепость и саму эту скалу, то горцы смогли бы не только на ней обороняться, но и защищать подступы к Ахульго.

Сурхай решил так и сделать. Но сил на это уже не было, и ему пришлось отложить свой план до лучших времен, а пока поразмыслить над тем, какой именно должна быть эта крепость на высокой скале.

Имам уже отвык получать добрые вести, но на днях случилось то, чего он давно ждал. Жены, дети, гости – все это было очень важно, но Шамиль не чувствовал себя на Ахульго вполне уютно, пока не привезли на нескольких лошадях его книги. Они уже были на Ахульго в доме Шамиля, когда сюда приходил Фезе. Генерал разрушил аул, но книги уцелели. Их спас благочестивый ашильтинец Магомед, укрывшись с ними в узкой пещере и завалив за собой вход. Его считали погибшим, но на третий день он сумел выбраться. Это сочли чудесным воскрешением, но сам он уверял, что его спасли книги, от которых исходила особая сила. Сурхай тоже любил книги и хорошо понимал, что они значат для Шамиля. Потому и построил отдельную келью для библиотеки имама.

Мечеть на Ахульго была не так велика, чтобы позволить Шамилю уединяться. В медресе при мечети было теперь много учеников, и занятия шли целыми днями с перерывами для общих молитв. Оставаться наедине со своими мыслями не удавалось и дома, где всегда хватало гостей и хлопот.

Наконец, все переменилось. Тюки с книгами были внесены в библиотеку, и Шамиль закрыл за собой дверь. Он хотел сам принять своих старых друзей, взять в руки каждую книгу и каждую положить на предназначенное для нее место.

Что бы ни происходило в жизни Шамиля, книги оставались единственным его богатством. Если бы у него не осталось ничего, кроме его книг, он и тогда бы чувствовал себя богаче великих владык.

Шамиль устроился около тюков и начал доставать из них свои сокровища. Вот первый переписанный им Коран. Тогда он был совсем юным муталимом. Они с Гази-Магомедом скитались по горам в поисках знаний, учились в разных медресе и зарабатывали на жизнь переписыванием книг. Тогда его друг и будущий первый имам был еще просто Магомедом из Гимров.

А этот Коран… Его хотел купить один добрый согратлинец, но Шамиль не стал его продавать. Для согратлинца он переписал еще один. А этот всегда носил с собой. Он успел обтрепаться, страницы пожелтели, кожа на переплете обтерлась. Но когда Шамиль бережно открыл его и начал листать страницы, исписанные еще не очень уверенным почерком, рядом ним встала его юность. Он находил на полях Корана свои пометки, и ему казалось, что он сделал их только вчера. Тогда, когда Шамиль был уверен, что стоит лишь донести до людей откровения, дарованные всевышним своему благородному посланнику Мухаммеду, как мир вокруг изменится, исчезнет зло и восторжествует добро. Он вчитывался в великие строки, и ему становилось жаль людей, которые не могли или не желали увидеть в них путь к спасению в этом и будущем мире. Шамиль не переставал удивляться, что многие вовсе и не заботились о вечной жизни, тратя эту, бренную, на поступки, унизительные для лучшего творения всевышнего. И поводырями этих отступников, слепо спешащих к адским мукам, была горская знать – существа испорченные, корыстолюбивые, коварные и жестокие. Тем не менее эти лицемеры считали себя правоверными мусульманами и вставали на молитву как праведники, лишь заслышав призыв муэдзина. А ведь в нем ясно говорилось:

Аллах велик.

Я свидетельствую, что нет никакого божества, кроме Аллаха. Я свидетельствую, что, истинно, Мухаммад – Посланник Аллаха. Спешите на молитву. Спешите к спасению. Аллах велик. Нет никакого божества, кроме Аллаха.

Но отступники не беспокоились о спасении, у них были дела поважнее.

Шамиль доставал все новые книги, будто доставал из вечности крупицу своей жизни. Он вспоминал, как обрел каждую из этих книг, что она ему открыла, какую радость познания принесли с собой ее страницы.

Вот книга, которую Шамиль перечитывал множество раз. Это был сборник хадисов – преданий о поступках и изречениях пророка. Шамиль возвращался к ним снова и снова, когда ему было трудно, когда он начинал терять веру в себя, в возможность изменить мир и людей. Эта книга была для него прохладным родником в знойной пустыне. В ней он находил примеры, освещавшие ему путь даже во мраке отчаяния. А люди потом невольно сравнивали жизнь Шамиля с деяниями Мухаммеда.

Сегодня у Шамиля был счастливый день. Он бережно вынимал из тюков книгу за книгой. И воздух в библиотеке будто уплотнялся от множества воспоминаний. Ему казалось, что книги тоже помнят, как они встретились, знают, о чем думал Шамиль, когда читал их. Это были сокровенные размышления Шамиля, его радости, сомнения, несогласия… Но книги, с которыми он иногда спорил, понимали его лучше других. Они были его добрыми собеседниками и учителями. Они испытывали Шамиля, обличали его ошибки, радовались его успехам.

Вот «Начало праведного пути» Аль-Газали. Вот «Разъяснение тысячи смыслов», «Ключи от рая», «Великий источник равновесия и согласия», «Трудности следования по пути пророка», «Сад ищущих», «Дары Мекки», «Постижение знаний»…

Шамиль раскрывал очередную книгу и долго не мог оторваться. И многое понимал уже совсем иначе, чем прежде.

В книгах было столько хорошего, что чем больше он читал, тем больше ему хотелось читать. С ними можно было забыть обо всем. Он знал много людей, с которыми предпочел бы никогда больше не встречаться, но среди сотен этих книг не было ни одной, с которой он согласился бы расстаться.

Иногда Шамиль думал, что лучше бы он жил не теперь, а тогда, когда писались эти книги, или потом, когда бы все на земле устроилось и никто бы не мешал ему читать столько, сколько вмещали его душа и разум. Но сегодня он не мог себе позволить этого даже в подземной библиотеке. В дверь негромко, но настойчиво стучали. Это был Юнус, который принес тревожные вести. Разведчик Шамиля, служивший в Шуре, в штабе Апшеронского полка, сообщал об отряде, который двинулся в Хунзах. Отряд был куда больше, чем те, что обычно сопровождали транспорты. Вместе с ханской милицией он мог быть очень опасен.

– Мы ведь договорились не трогать друг друга, – сказал Шамиль.

– Наверное, они решили надежнее защитить Хунзах, – докладывал Юнус.

– К новому начальнику приезжали ханы и уговаривали его пойти на тебя.

– Пусть попробуют, – сказал Шамиль.

– Они уже пришли, – продолжал Юнус.

– Утром прибыл человек из верхних аулов. Говорит, что войска расположились на границе Хунзахского ханства. Они что-то замышляют.

Но еще тревожнее было то, что люди из верхних аулов, не спросив Шамиля, решили напасть на пришельцев.

– Я запретил нападать первыми, – говорил Шамиль, с сожалением откладывая книги и надевая оружие.

– У нас мир с русскими.

– Их мулла говорит, что мир – у тебя, а у них газават к тем, кто покушается на их землю.

– Собери людей, – велел Шамиль, закрывая библиотеку на ключ.

– Мы выступаем.

Вслед за тем были посланы приказы наибам, чтобы те явились с отрядами в указанное место. Сурхая Шамиль оставил защищать Ахульго на случай появления новых отрядов противника.

А в Южный Дагестан, к Ага-беку, полетел почтовый голубь, к лапке которого было привязано письмо имама.

– Лети, – сказал Шамиль, выпуская птицу.

– И не забудь вернуться.

К вечеру Шамиль со своими мюридами двинулся в горы.

Глава 25

Когда имам прибыл на место, то застал обескураженных горцев, потерпевших неудачу. Они возвращались в свое село, везя убитых и раненых.

Вдалеке, на холме, белели палатки пришельцев, горели костры и блестели металлом пушки.

Мулла, который перед стычкой воспламенял горцев проповедями, предстал перед Шамилем с опущенной головой.

– Где теперь твои призывы? – спросил его Шамиль.

– Разве я не запрещал вам выступать без моего приказа?

– Клянусь, у меня и в мыслях не было нарушать твою волю, – отвечал мулла.

– Люди сами бросились на гяуров, а я не мог их оставить.

– Если каждый начнет мерить опасность своей меркой, беда обрушится на всех, – сказал Шамиль.

– Вы решили напасть на них, а теперь они придут на вас.

– Мы будем защищать аул! – выкрикнул мулла.

– А сначала выгоним отступников!

– Отступников? – переспросил Шамиль.

– Кое-кто, увидев большое войско, послал их начальнику приглашение занять аул.

– Лучше бы вы наказали предателей.

чем бросаться на пушки их друзей.

– Но ты же не разрешаешь казнить без суда, – оправдывался мулла.

– А пушки смотрели на нас целый день. Вот люди и не выдержали.

– Если вы не смогли справиться со своими предателями, я сам с ними поговорю, – пообещал Шамиль.

Жители аула спешно готовились к обороне. А отступники заперлись в доме бека, выжидая прихода Фезе.

Имам занял позицию на гребне горы, над селом, и выставил на видном месте свой флаг.

Генерал-майор Карл Фезе, командовавший отрядом, смотрел на противника в подзорную трубу.

– Взгляните-ка, – сказа Фезе, передавая трубу адъютанту.

– Вон там, не белом коне.

Адъютант навел трубу и воскликнул:

– Шамиль!

– Вы уверены?

– Да, ваше превосходительство. Все сходится. И шашка на правом боку! Так только Шамиль носит!

– Имам! – обрадовался Фезе, приникая к трубе.

– Сам пожаловал!

Это сулило удачу. Фезе затем и пришел в горы, чтобы спасти свою репутацию. После того, как он безуспешно осаждал Шамиля в Ашильте, не смог взять имама, а затем был вынужден подписать с ним мир, начальство к Фезе охладело. Этот швейцарский наемник лез из кожи вон, чтобы выслужиться, но его употребляли на второстепенные надобности. Он рыскал с отрядом по Южному Дагестану в тщетных попытках привести его в покорность и покарать повстанцев.

Когда в Шуру прибыл Граббе, Фезе поспешил к нему. Старые счеты с Шамилем не давали ему покоя, а Граббе жгучее желание Фезе поквитаться с имамом пришлось как нельзя кстати. Тем более что ханы слали панические письма, требуя остановить Шамиля, пока он не овладел форпостом царского владычества в горах – самой Хунзахской крепостью.

Фезе убеждал, что теперь-то Шамиля не упустит, что дороги знает, а в недра гор проникнет незаметно, под видом доставки транспортов с провиантом в Хунзах, и что следует поторопиться, пока Шамиль не превратил Ахульго в неприступную крепость.

Граббе и сам был готов ринуться в горы, но Головин считал такую экспедицию преждевременной, поскольку, как он писал: «Общества Нагорного Дагестана спокойны, и они не предпринимают противу нас никаких враждебных действий». И пока Шамиль его не беспокоил, Головин главное свое внимание обратил на Черноморскую линию.

Но Граббе не терпелось доказать, кто на Кавказе главный стратег. Тем более что представился случай сделать это руками обезумевшего от служебного рвения Фезе.

– Авось, и выйдет что-нибудь? – размышлял Граббе, которому неожиданные наскоки прежде не раз приносили успех.

– А если Фезе сломает себе шею, так пусть пеняет на себя.

На просьбы Фезе дать ему отряд побольше, чем он имел сам, Граббе отговаривался недостатком в войсках и предлагал присоединить к отряду гарнизон Хунзахской крепости. Но в надежде на ретивость Фезе Граббе дал ему несколько горных пушек.

Узнав о предстоящем выступлении, юный артиллерист Ефимка начал приставать к уходившему в дело Михею, чтобы взяли и его. Но бывалый фельдфебель знал, что на благоразумие Фезе полагаться не приходится, и оставил Ефимку до следующего раза, сказав, что в горах теперь будет холодно, а пушки берут лишь для видимости.

Многие офицеры-апшеронцы тоже просились в поход, но им было отказано. Зато надоевшие Граббе «фазаны», мечтавшие поскорее отличиться, такую возможность получили. Перекрестившись, они вписывали свои имена в список желающих участвовать в экспедиции, а затем отправлялись на базар покупать лошадей.

Командовать волонтерами Попов поручил бывшему декабристу Михаилу Нерскому. Полковник недолюбливал его не столько за прошлые бунтарские помыслы, сколько за острый язык, который стал еще острее, когда его произвели в прапорщики. Но утвержденные бумаги все не приходили, Нерский слышал вечное «ничего об вас еще нет» и ходил в офицерском мундире, хотя и без эполетов.

Строптивость и упрямое нежелание выполнять команды вроде «Шапки долой!» раздражали начальство, однако в бою Нерский был храбр, пулям не кланялся и офицерство выслужил кровью.

В молодости он учился на инженера, но слишком сильно увлекся идеями свержения самодержавия и установления республики, которая виделась ему идеалом равноправия и справедливости. Эти опасные идеи и привели князя сначала на каторгу, а затем и на Кавказ. За десять лет в солдатах Михаил много чего насмотрелся и много чему у солдат научился, но неистребимые аристократические манеры по-прежнему выдавали его благородное происхождение. Тем не менее солдаты его любили. Он был горд, но не спесив и никогда не отказывал, если солдаты просили его написать письмо их родным.

Постоянные унижения, исключения из списков отличившихся и неусыпный жандармский надзор за солдатом «из государственных преступников» посеребрили голову Нерского, но не сломили духа. Больше всего на свете Михаил хотел вернуться домой, к свой жене, которую не видел столько лет. Но он не мог удовлетвориться званием прапорщика и желал выйти в отставку хотя бы поручиком, если не капитаном, звание которого давало право на восстановление в дворянских правах. И, когда стало известно о готовящемся походе, Нерский вызвался в числе первых.

Попов с радостью откомандировал его в отряд Фезе. Присутствие Нерского в Шуре грозило Попову большими неприятностями. Сохранивший дворянскую привычку иметь обо всем свое мнение, Нерский в офицерской компании успел высказаться и насчет Граббе. Узнав, что тот назначен вместо Вельяминова командовать войсками на Кавказской линии, Нерский поднял тост за декабристов, из которых выходят такие славные генералы. Попов и сам знал о прошлом Граббе, как знал и о том, что теперь он декабристов недолюбливал. А потому назначил в отряд Фезе и всех остальных разжалованных за ту декабрьскую смуту.

Обложив село, Фезе ждал подхода хунзахской милиции во главе с Хаджи-Мурадом. Даже вместе с гарнизоном Хунзахской крепости, подошедшим вовремя, сил все равно было недостаточно, когда приходилось иметь дело с самим Шамилем. Но милиции все не было.

Хаджи-Мурад не спешил выполнять приказ Ахмед-хана, отношения с которым ухудшались у него день ото дня. Сославшись на рану, полученную в стычке с очередным аулом, отпавшим от ханства, Хаджи-Мурад объявил, что не может сейчас выступить. Рана была легкая, но прапорщик хотел, чтобы Ахмед-хан сам показал, как надо драться с мюридами, а не только попрекал Хаджи-Мурада за его неудачи. Рассерженный Ахмед-хан велел милиционерам выступать, но у одних оказались неоседланными лошади, у других не хватало пороха, у третьих затупились шашки… Без Хаджи-Мурада они воевать не хотели.

Не дождавшись хунзахской милиции, Фезе решил атаковать сам. Послышались сигналы горнов, дробь барабанов. Отряд начал строиться в боевые ряды. Пушки зарядили картечью и навели на аул. Все замерли в тревожном ожидании. Фезе уже готов был начать штурм, когда от имама прибыл парламентер. Это был Юнус, который привез послание Шамиля.

«Знайте, что я не намерен нарушать мир, заключенный с вами, и не желаю прослыть клятвопреступником, – писал Шамиль.

– Люди, которые напали на вас, сделали это по своей воле, как нападают на них по своей воле и люди Ахмед-хана. Если вы благоразумны, то подумайте, что будет впоследствии. Если же вы хотите сражаться, то знайте, что мы – мужчины, которые не отказываются от войны».

Фезе ответил демонстративным залпом из орудий.

Видя, что Фезе готовится наступать, Шамиль велел жителям покинуть аул. Женщины и дети уходили, нагрузив пожитками и люльками арбы и ослов.

Шамиль тем временем начал маневрировать, стараясь сбить генерала с толку. Небольшой отряд мюридов разбился на десятки и двинулся в разных направлениях. Одни делали вид, что хотят обойти Фезе с фланга, другие намеревались зайти в тыл.

Растерянный Фезе перестраивал отряд, менял направление готовящегося удара, приказывал разворачивать пушки. Он понимал, что Шамиль с ним играет, желая выиграть время. Но генерал и сам еще надеялся дождаться появления Хаджи-Мурада и его джигитов.

Так продолжалось целый день, пока со стороны Хунзаха не прибыл Ахмед-хан с небольшим отрядом. Ему с трудом удалось набрать тридцать милиционеров, не считая собственных нукеров.

– Почему не атакуете, генерал? – мрачно полюбопытствовал Ахмед-хан.

– Хотел спросить вашего ханского разрешения, – съязвил рассерженный Фезе.

– Может, вы еще у Шамиля разрешения спросите? – ответил Ахмед-хан.

Фезе хотел было указать хану на его нерасторопность, но взял себя в руки и приказал адъютанту:

– Снайпера ко мне!

Явился молодой егерь, имевший, в отличие от остальных, штуцер – винтовку с нарезным дулом последнего английского образца.

– Вон того, на белом коне, примечаешь?

– Вижу, ваше превосходительство!

– Сними-ка мне его.

– Рад стараться! – козырнул снайпер и бросился искать подходящее место для стрельбы.

Когда он вполне устроился, всадника на коне уже не было видно. Снайпер стал водить мушкой, ища цель.

– Да где же он?

Вместо Шамиля он увидел новую партию мюридов, спускавшихся к аулу.

– Ваше превосходительство! – закричал снайпер, показывая куда-то вдаль.

– Еще горцы идут!

Фезе навел трубу и увидел то, чего втайне опасался. На помощь Шамилю прибыло подкрепление.

Первым наибом, пришедшим на помощь, был Али-бек Хунзахский с полусотней мюридов. Шамиль с наибом спустились к селу и вошли в него с разных сторон. Мюриды заняли передовые позиции, а Шамиль с Али-беком направились к дому, в котором засели отступники.

– Их там много, – предостерег мулла.

– Я делаю это для того, чтобы у вас не было кровной мести, – отвечал Шамиль, не обращая внимания на предостережения.

– Если они не раскаются, если не станут на верный путь, им лучше расстаться с жизнью с нашей помощью. Может, тогда Аллах простит их заблуждения.

Остановившись перед домом, Шамиль крикнул:

– Выходите.

В ответ послышалось:

– Убирайся из нашего аула, оборванец!

Не дожидаясь повеления имама, Султанбек схватил лежавший у дома каменный каток и швырнул его в ворота, за которыми укрылись отступники.

Створки ворот треснули и распахнулись. В образовавшийся проход бросились Юнус и еще несколько мюридов. Во дворе завязалась жаркая схватка. Отступников оказалось около дюжины. Одни рубились с мюридами, а другие, засев на втором этаже, целились в Шамиля из пистолетов.

Грянули выстрелы, но Шамиль и Али-бек успели укрыться за каменной стеной. Не дожидаясь, пока отступники снова зарядят пистолеты, они бросились во двор, взбежали по каменной лестнице и бросились в шашки. Но отступники уже не могли сопротивляться, потому что Султанбек успел взобраться на крышу и, свесившись оттуда, уже держал обоих за бороды.

Разделавшись с остальными, мюриды взлетели на второй этаж и скрутили отступников.

– Что скажете? – спросил Шамиль, пряча шашку в ножны.

Но отступники только злобно скрипели зубами. Тот, что бы постарше, сплюнул кровью и отвернулся, не выдержав взгляда Шамиля.

– Мне можете не отвечать, но перед Аллахом отвечать придется, – сказал Шамиль и покинул дом отступников, оставив их в распоряжении Юнуса и Султанбека.

Глава 26

Хан вертелся на коне, торопя Фезе: – Надо на них напасть, пока Шамиль не ушел и пока другие не явились!

– Я того же мнения, – ответил Фезе.

Он выехал вперед и приказал:

– В атаку!

Забили барабаны, войско Фезе двинулось вперед, где на подступах к аулу разгоралась битва.

Фезе все еще надеялся взять Шамиля. Но жители защищали аул вместе с опытными и отлично вооруженными мюридами.

Несколько атак захлебнулось. Шамиль позволял убирать раненых и убитых, надеясь, что Фезе поймет тщетность своих усилий и отойдет. Но генерал жаждал реванша. Он отвел солдат, чтобы снова пустить в ход артиллерию.

На перевале, справа от села, появилась толпа конных и пеших горцев. Это прибыл Ахбердилав с мюридами и поднятыми по тревоге ополченцами. Не зная, как теперь поведет себя Шамиль, Фезе прекратил атаки, выстроил войска прямоугольником, в каре, и стал выжидать.

Увидев, как обстоят дела, Ахбердилав предложил Шамилю атаковать неприятеля.

– Пока нам лучше оставаться здесь, – сказал Шамиль.

Тут из рядов прибывших мюридов показался седобородый изобретатель Магомед.

– Но у них пушки!

– А нам их так не хватает, – с сожалением качал головой Ахбердилав.

– Мы их захватим! – убеждал Магомед.

– Ты хочешь, чтобы я отдал всех наших людей ради какой-то пушки? – осадил его Шамиль.

– Слишком дорогая цена.

Вдруг о стену рядом с Шамилем чиркнула пуля. Затем рядом просвистела еще одна.

Шамиль спешился, и тут над его головой пролетела третья пуля, выбив из стены осколки.

– Снайпер, – определил Юнус.

– Они узнали тебя по шашке на правом боку, – предположил Султанбек.

– Солдаты думают, что ты левша.

– Горе им, если я возьму шашку в правую руку, – усмехнулся Шамиль, перевешивая шашку на другой бок.

Противники простояли в том же положении еще один день. Вечером на плечо Юнуса сел голубь, вернувшийся от Ага-бека.

– Умная птица, – улыбнулся Шамиль.

– Накорми ее и спрячь в клетку.

Ночью в русский лагерь, переодевшись солдатами, пробрались Магомед и Султанбек. Они собирались похитить пушку. Орудия стояли на взгорке, готовые к движению и удерживаемые только подпорками. Пока Султанбек удерживал оглушенных солдат, Магомед вынул подпорки. Пушка сдвинулась с места, а затем покатилась с горы, круша по пути костры и палатки. Пушка оказалась слишком тяжелой. Она не остановилась, как рассчитывал Магомед, на дороге под аулом, а пронеслась через все рытвины и полетела в пропасть. Магомед чуть не плакал от досады и готов был последовать за пушкой, если бы его не удержал Султанбек.

В лагере начался переполох, но никого поймать не удалось.

Ночью выпал снег, и утром на нем была ясно видна колея от колес пушечного лафета, которая вела прямо к пропасти. Потерю пушки списали на нерадивых пушкарей, плохо поставивших подпорки. В наказание Фезе приказал их расстрелять, потом заменил расстрел на шпицрутены. Когда началась экзекуция, Фезе отменил и ее во избежание солдатского бунта. А преступных пушкарей поставил во главе колонны, коей предполагал начинать атаку на аул.

Наутро явился Хаджи-Мурад с остальной милицией. Он не смог усидеть в Хунзахе, когда неподалеку был знаменитый Шамиль, с которым Хаджи-Мураду давно хотелось помериться силой и храбростью.

Фезе снова открыл артиллерийский обстрел, а затем приготовился двинуться на штурм двумя колоннами. Первую колонну замыкала рота волонтеров, вооруженных чем попало. Впереди стоял Михаил с солдатским ружьем. Он примкнул штык, на который в таких делах полагался больше, чем на ружье, и обратился к волонтерам:

– Господа! Держаться вместе! Команды исполнять в точности! И не пытайтесь поймать горцев руками. Под пули не лезьте. Коли суждено, они сами вас найдут.

Затем Михаил достал из-под рубахи золотой медальон, в котором хранилось изображение его любимой супруги Елизаветы, поцеловал его и перекрестился.

Коннице Ахмед-хана велено было обойти аул с тыла. Но хан, поговорив с Хаджи-Мурадом, сказал, что его джигиты пойдут на аул в лоб, а колонны пусть окружают.

– Конница – в лоб? – удивился Фезе.

– На завалы? Это неправильно.

– Наше дело, – сказал Хаджи-Мурад и, свистом подав сигнал, бросился вперед.

Следом помчались его нукеры. Колонны были еще далеко, когда Хаджи-Мурад уже ворвался в аул. Его джигиты носились по узким улочкам, нигде не встречая сопротивления, но все еще ожидая засады.

– Ушел, – сообщил Хаджи-Мурад, когда начали подходить колонны.

– Шамиль ушел? – не верил Фезе.

– Весь аул.

Услышав, что аул пуст, солдаты закричали «Ура!», а волонтеры бросились за трофеями, чтобы иметь доказательства участия в славном деле.

Они успели возмужать, когда увидели кровь во время первой атаки. И у многих пропало желание идти в следующую. Но выглядеть трусом никто не хотел. И, когда все так благополучно разрешилось, они резвились, как дети, штурмуя пустые дома. Кому-то везло, он находил брошенную папаху, сломанный кинжал или разбитое ружье.

Юнкер Стрелецкий счел, что ему повезло больше других, когда в доме на окраине аула он обнаружил настоящего горца, хотя и очень старого. Старик сидел в накинутой на плечи овчинной шубе с длинными, ушитыми на концах рукавами. Сидел, прислонившись к каменной стене и беззвучно шевелил губами, будто читая молитву. Старик не захотел покидать свой аул. А кинжал положил на пол перед собой, сдаваясь на милость победителей.

Стрелецкий, держа наготове пистолет, осторожно подошел к старику и наклонился, чтобы забрать его кинжал. В это мгновенье старик выхватил из рукава овчины саблю и нанес Стрелецкому удар. Юнкер рухнул, едва успев выстрелить. На выстрел сбежались его друзья.

Старик выставил перед собой окровавленную саблю и тихо смеялся, обнажив почти беззубый рот.

– Бей его, ребята! – крикнул кто-то, но волонтеры все не решались подойти.

– Может, лучше его пристрелить? – предложил другой волонтер.

Но тут подоспел их командир Нерский.

– Чего стоите? – закричал он на волонтером.

– Унесите раненого!

Волонтеры, будто опомнившись, подхватили раненого Стрелецкого и понесли его со двора. Но один остался, не сводя со старика пистолета.

– Не стрелять, – приказал Нерский.

– Он моего друга ранил, Сашку Стрелецкого! А может, и вовсе убил! – отвечал волонтер, не сводя со старика испуганных глаз.

– Мы пришли в его дом с оружием, – сказал Нерский.

– За это и мы французов убивали.

– То – французы! – растерялся волонтер.

– Уходи, – велел Нерский волонтеру и направил штык на старика, – не то будут потом кошмары мучить. Я сам его.

Волонтер опустил пистолет и побежал за своими друзьями. Седобородый, не переставая смеяться, покачал головой и бросил саблю перед Нерским.

– Сам одной ногой в могиле, а туда же, воевать, – покачал головой Нерский. Затем опустил штык, поднял саблю старика и ушел.

Вскоре за тем во двор въехал Хаджи-Мурад. Увидев его, старик перестал смеяться.

– Зачем не ушел? – спросил его Хаджи-Мурат, кружа на коне по двору.

– Хотел на тебя посмотреть, – прошамкал старик.

– Ты, говорят, герой.

– Они возьмут тебя в плен, – сказал Хаджи-Мурад.

– В плен? – опять засмеялся старик.

– Я даже молюсь сидя, ноги не держат. Какой из меня аманат?

– А рука еще крепкая, – сказал Хаджи-Мурад, поворачивая коня обратно.

– Лучше пусть убьют, – сказал старик.

– И примут на себя мои грехи. Чего мне еще желать?

Хаджи-Мурад ничего не ответил и выехал со двора.

Рана Стрелецкого оказалась неопасной. Волонтеры окружили перевязанного приятеля, наливая ему в походную кружку рому и попутно делясь впечатлениями.

– А того абрека старого кто порешил? – спрашивал Стрелецкий, прижимая к себе трофейный кинжал, который теперь принадлежал ему по праву.

– Андрюха, – отвечали друзья.

– Из пистолета.

– Кажется…

– Да нет, его командир наш штыком пригвоздил!

Юнкер испугано улыбался и лихорадочно отхлебывал ром из кружки.

Убедившись, что аул полностью оставлен, что кроме кур тут ничего нет, Фезе приказал разрушить дома. Но Ахмед-хан с ним не согласился.

– Этот аул всегда принадлежал хунзахским ханам, – сказал он.

– Зачем же уничтожать нашу собственность? Люди могут вернуться, если им будет где жить. Тогда я обложу их штрафом и заставлю платить подати.

– Но это дома преступников, – настаивал Фезе.

– Их следует покарать!

– Наверное, – согласился Ахмед-хан.

– Но дома не виноваты.

Фезе простоял в ауле еще день, не решаясь преследовать Шамиля по заснеженным горам. Тем временем прибыл посыльный с плохими известиями. Ага-бек в Южном Дагестане, в Самурской долине, поднял новое восстание, грозившее перекинуться на Шекинскую провинцию.

Фезе предписывалось срочно вернуться назад. Генерал был в отчаянии. Он снова упустил Шамиля. Фезе понимал, что это был его последний шанс и он его не использовал.

Ахмед-хан почувствовал облегчение, когда Шамиль удалился. Но мысль о том, что восстание в Южном Дагестане вспыхнуло не случайно, наводило его на мрачные предположения. Хаджи-Мурад тоже считал, что все это неспроста. И не удержался, чтобы не сказать:

– Сегодня Ага-бек бунтует, завтра Ташав Чечню поднимет. Скоро генералам будет не до Хунзаха.

– Главное, чтобы им было дело до Шамиля, – злился Ахмед-хан.