Текст книги "Ахульго"

Многочисленности царских войск горцы противопоставили тактику стремительных рейдов. Отряды имама осаждали крепость Внезапную, поджигали нефтяные колодцы вокруг Грозной, атаковали укрепления на Кумыкской плоскости. Когда Гази-Магомед осадил на юге Дербент, но не смог взять древнюю крепость с ее большим гарнизоном, к нему прибыл шейх Ярагский со своим семейством. Аслан-хан подверг гонениям его и его мюридов, приходивших к шейху отовсюду. Тогда имам увез шейха к себе в Гимры, после чего поселил его с семейством в Эрпели. Затем шейх жил в Чиркее, а последние годы – в Согратле, не переставая поддерживать своих учеников словом, делом и молитвой.

После неудачи на юге, под Дербентом, Гази-Магомед прорвал Кавказскую линию на севере и захватил крепость Кизляр. Успехи повстанцев так обеспокоили Николая I, что он решил усилить Кавказский корпус частями, освободившимися после очередной русско-турецкой войны. Но войска Паскевича, командовавшего на Кавказе, не поспевали за имамом. На сторону Гази-Магомеда вставали не только простые горцы, но и известные влиятельные люди. Пополнялись отряды повстанцев и бывшими рабами, которых освобождал имам. Но вовсе неожиданным было то, что к горцам начали переходить солдаты и сосланные на Кавказ поляки из войск Паскевича. Свободы желали не только горцы. Мир вокруг неудержимо менялся, прежние устои рушились, и на их руинах Гази-Магомед возводил Имамат – государство свободных людей.

Восстание расширялось, захватив почти всю Чечню и перевалив за Кавказский хребет, в Джаро-Белоканы и Закаталы. В союзе с чеченскими вождями Гази-Магомед совершал нападения на укрепления пограничной линии, снова угрожал крепости Грозной. А когда горцы подступали уже к Владикавказу, в коня имама угодило ядро. Гази-Магомед был контужен. Когда имам пришел в себя, сподвижники спросили, кто будет после него, если он погибнет?

– Шамиль, – ответил Гази-Магомед, ссылаясь на видение, посетившее его на грани жизни и смерти.

– Он будет долговечнее меня и успеет сделать гораздо больше благодеяний для народа.

Разгневанный император велел покончить с бунтовщиками и покарать имама, дерзнувшего бросить вызов ханам, а с ними и царскому владычеству на Кавказе. Против Гази-Магомеда был послан большой отряд. Сначала войска двинулись через Чечню, разоряя восставшие села и штурмуя укрепления горцев, но добраться до имама так и не смогли. А затем, пополнив в Шуре потери, двинулись на Гимры – родину Гази-Магомеда и Шамиля.

Имам поспешил на помощь, но обоз с трофеями замедлял его движение. Тогда Шамиль предложил избавиться от добычи, раздав ее разоряемому войной народу.

– У хорошего воина карманы должны быть пусты, – согласился имам.

– Наша награда – у Аллаха.

Они успели к Гимрам на несколько дней раньше неприятеля. Шамиль двинулся навстречу передовому отряду Вельяминова, пытаясь его сдержать, а Гази-Магомед принялся укреплять аул. Само же ущелье было перегорожено каменной стеной и завалами. Гимринцы считали, что в их крепость может проникнуть лишь дождь. Они были недалеки от истины, только дождь тот оказался из пуль и ядер.

Шамиль помнил тот ожесточенный бой, как они отражали штурм за штурмом и как немногие уцелевшие воины засели в башне за аулом, которую они построили после сражения в Хунзахе. Башня была окружена, подверглась обстрелу из орудий, а смельчаки из солдат влезли на крышу, проделали в ней дыры и бросали внутрь гранаты и горящие фитили, пытаясь выкурить мюридов. Горцы отстреливались, пока их оружие не пришло в негодность. Убедившись, что живыми им отсюда не уйти, Гази-Магомед сказал: – Лучше встретить смерть в битве, чем дожидаться ее здесь.

Подавая пример, он засучил рукава и воскликнул, потрясая саблей:

– Встретимся перед судом Всевышнего!

Имам окинул друзей прощальным взглядом и бросился из башни в гущу солдат. Шамиль увидел, как штыки пронзили его на взлете и как Гази-Магомед упал перед башней. Мученик лежал с умиротворенной улыбкой на лице. Одной рукой он сжимал бороду, а другой указывал в небо, туда, где была теперь его душа – в божественных пределах, недосягаемых для пуль и штыков. Тогда Шамиль, не давая отчаянию вселиться в души товарищей, воскликнул:

– Райские гурии посещают мучеников раньше, чем их покидают души. Возможно, они уже ожидают нас вместе с нашим имамом!

Затем разбежался и выбросился из башни так же, как сделал это Гази-Магомед. Шамиль и теперь не понимал, как ему удалось перепрыгнуть через частокол штыков, как удалось пробиться сквозь солдатские шеренги, стоявшие по обе стороны дороги. Может быть, потому, что он спасал не себя, а желание отомстить за своего имама и продолжить его дело?

Прыжок Шамиля был так неожидан, а вид его так страшен, что солдаты не сразу пришли в себя от изумления. Брошенный кем-то камень разбил Шамилю плечо, но он продолжал драться, сметая со своего пути каждого, кто пытался его остановить. Тогда еще один солдат изловчился и проткнул Шамиля штыком, но он схватился за штык, притянул к себе солдата и свалил его ударом сабли. Затем вырвал штык из груди и бросился дальше. По нему начали стрелять, но пули миновали Шамиля. На пути его встал офицер. Шамиль выбил шашку из его рук, тот стал защищаться буркой, но это его не спасло.

Тогда, вслед за Шамилем, спасся и гимринский муэдзин Магомед-Али. Он тоже выпрыгнул из башни, но остался невредимым, потому что все были заняты Шамилем. Этому юноше Шамиль остался благодарным навсегда. Когда израненный Шамиль лишился сил и сознания, он укрыл его от врагов. А потом, когда Шамиль счел себя уже мертвым и просил оставить его, чтобы спастись самому, он его не послушал. Магомед-Али как мог боролся за его жизнь. А когда Шамиль пришел в себя, помог ему добраться до Унцукуля и позвал тестя Шамиля лекаря Абдул-Азиза. Страшные раны оставляли мало надежд, но лекарь пустил в ход все свое умение, чтобы спасти Шамиля.

Шамиль все дальше углублялся в волнующие воспоминания, но его вернул к действительности чей-то крик.

– Шамиль! – неслось издалека.

– Имам!

Шамиль остановил коня и вгляделся туда, откуда несся зов. С гребня горы к ним спускался юноша в разодранной черкеске.

Султанбек преградил ему дорогу и спросил:

– Кто ты и зачем зовешь имама?

– Ханские нукеры ограбили наш аул, – рассказывал запыхавшийся юноша.

– Мы дрались, но их было слишком много…

– Где эти псы? – помрачнел Шамиль.

– Собирались уходить, – торопливо говорил юноша.

– Но если пойти напрямик, можно еще успеть.

Поход Шамиля и без того был нелегок, но он не мог оставить в беде людей, которые верили в него и нуждались в его помощи.

– Показывай дорогу, – велел Шамиль, поворачивая коня.

Строй мюридов рассыпался, и всадники начали взбираться на гребень следом за юношей.

Глава 3

Уже оправившаяся после родов, даже похорошевшая Екатерина Евстафьевна Граббе в окружении очаровательных деток являла собой воплощение семейного счастья. За обедом в доме Граббе присутствовала Елизавета Нерская, кузина фрейлины императрицы и душевная подруга Катеньки Граббе. Лиза, как звали ее близкие знакомые, была пикантная, хотя и несколько экстравагантная особа, полная нерастраченных чувств.

Судьба Лизы была романтически трагична. Ее муж, князь Михаил Нерский, оказался среди главных участников заговора, приведшего к декабрьскому восстанию на Сенатской площади. Не желая присягать Николаю, восставшие звали на престол Константина, считая его законным наследником неожиданно скончавшегося императора Александра I. А заодно требовали принятия Конституции. Солдаты и мужики полагали, что Конституция – просто жена Константина, до которой им дела не было. Но им сулили волю и отмену крепостного рабства, за которыми и пошли с их благородиями. Бунт – дело веселое, но обернулось оно кровавой бойней. На следствии выяснилось, что на самом деле заговорщики мечтали свергнуть самодержавие и учредить республику на европейский манер.

Свадьба Лизы была назначена на следующий день после восстания, которое началось внезапно, в надежде не допустить переприсяги новому царю. Михаил смог скрыться после расстрела на Сенатской площади, но его быстро выследили. Жениха ждали у церкви, позволив лишь обвенчаться. Вместо брачного алькова Михаил оказался к казематах Шлиссельбургской крепости.

Но несчастная супруга была преданна мужу и бросилась к кузине-фрейлине хлопотать за Нерского. Но ни ее слезы, ни влияние княжеской семьи не смогли умалить тяжести его преступления. Лиза только и смогла, что передать супругу медальон, в котором был миниатюрный портрет Лизы.

Лишь милость нового императора Николая позволила Михаилу избежать плахи. Неустанные хлопоты Лизы вырвали Михаила из каторжных рудников. Он был отправлен на Кавказ искупать вину простым солдатом. И, хотя общество весьма сочувствовало ссыльным декабристам, тянуть солдатскую лямку дворянам было нелегко. Оставалось выбивать штыком офицерские эполеты и утраченное дворянство. Многие сложили на этом поприще головы, как тот же Бестужев-Марлинский, книжками которого зачитывались молодые офицеры. Но кому-то все же удалось вернуться в благородное общество. Вот и Михаил Нерский, явивший в делах с горцами примерную храбрость, получил офицерский чин прапорщика. Чин, хотя и был 14-м, последним по классу, но все же был первым обер-офицерским.

Прочитав об этом в особом отделе «Русского инвалида», Лиза бросила все и помчалась на Кавказ. Однако само производство все не выходило, дело о нем где-то застряло. И вместо встречи с мужем, Лиза только получала от него письма.

Лиза решила дожидаться его тут, и жила в доме Граббе. Она усердно слала кузине душераздирающие письма, а в остальное время пользовалась лечебными водами, надеясь облегчить свои душевные недуги.

Вот и сегодня она уже успела посетить несколько источников и поговорить со множеством людей, совершавших утренний моцион. Это давало ей возможность знать все, что происходило на Водах, расспрашивать офицеров, не встречал ли кто ее мужа, и узнавать о ходе войны.

Все это было нелегко. Дичавшие на войне офицеры только и думали, за кем бы поволочиться. Надеясь расположить к себе пикантную особу, они живописали свои геройские подвиги, приводя в подтверждение свои раны. А некоторые, подвыпив, и вовсе вдруг сообщали, что муж ее, Михаил, перешел к горцам или – и того хуже – убит. Все это приводило несчастную Лизу в ужас. Она не спала ночами, воображая себе опасности, которым подвергался ее любимый супруг, хотя письма его были совсем другого свойства. Он называл ее, как прежде, Лизонькой и описывал чудесные кавказские пейзажи, а военные походы представлял увлекательными прогулками. Она плакала и без конца перечитывали его драгоценные письма.

«Милый мой ангел! Судьба разлучила нас, но таков уж промысел Божий, без испытаний нет любви! Медальон с образом твоим ненаглядным всегда у моего сердца, он бережет меня от несчастий, а любовь твоя освещает мой путь светлой надеждой. Скоро уже, поверь, душа моя, очень скоро мы будем вместе. Поцелуем запечатываю письмо сие, и ты непременно ощутишь жар его страсти.

Муж твой Михаил Нерский».

Только письма его пахли порохом, а почерк становился все более резким. И это еще больше пугало Лизу.

Ей было уже тридцать, красота ее увядала, пленительные прежде взоры теряли свое очарование. Она была замужем, но не имела ни настоящего мужа, ни детей. И это становилось все невыносимее, когда подруги ее давно обзавелись большими семействами, новыми связями и блистательным положением в свете. Дети Граббе ее умиляли, а в Павле Христофоровиче она видела олицетворение своих сокровенных надежд. Ведь он тоже когда-то был декабристом. Но когда она заговаривала об этом, Граббе нервно прерывал ее:

– Сударыня! Это дело прошлое. Это пора забыть!

Упоминание о тех днях декабря 1828 года его коробило. Не случись ему оказаться среди членов «Союза благоденствия», его судьба могла сложиться куда лучше. Он вышел из Общества за четыре года до известных событий, но тень их преследовала его всю жизнь. Эта злополучная «прикосновенность» висела над ним Дамокловым мечом, грозя обрушиться в любую минуту, несмотря на все его отличия и награды на государевой службе.

– Простите, Павел Христофорович, – утирала слезы Лиза.

– Но если он теперь офицер, отчего письма по-прежнему приходят вскрытыми? Разве можно этак бесцеремонно?

– У нас все можно, – многозначительно отвечал Граббе, у которого были свои обиды на правительство.

Лиза этого не понимала. Ей казалось, что тайные цензоры безжалостно вынимают из писем душу, а ей достается что-то другое, утратившее самое драгоценное, на что никто, кроме нее, не может иметь прав.

– А верно ли, что есть тайный указ насчет декабристов, чтобы за отличия не представлять к повышению, но доносить только, какое отличие ими сделано?

Граббе знал про этот указ, как и про многие другие, но обсуждать действия правительства, тем более с женщинами, не считал возможным.

– Но вот ведь повысили князя, – сказал он.

– Не князя, – поправила Лиза.

– Солдата.

– Как вам будет угодно, – развел руками Граббе.

– Все мы у государя – солдаты.

– И все же, – не могла взять себя в руки Лиза.

– Когда вы были… То есть когда Михаил оказался в заговорщиках, он ведь желал отечеству пользы? Пусть он ошибался, но ведь из любви… Вот и мне говорил, отчего, мол, мы французов разбили, вернули Европе свободу, а сами и мечтать о ней не смеем?

– Химеры! – вспылил Граббе.

– Разве не сами же главари декабристов, Пестель да Муравьев, царство им небесное, в проектах своих указывали, что для спокойствия государства надобен специальный жандармский корпус, особая тайная полиция? Вот государь и прислушался. А граф Бенкендорф возглавил. Потому и письма ваши приходят вскрытыми.

Граббе хотел было продолжить обличительную речь, но сумел взять себя в руки. Как бывший тайный агент, он отлично видел, что на Кавказских Минеральных Водах шныряли стаи субъектов, которые следили за всем и доносили обо всем. Не говоря уже о собственно голубых жандармских мундирах, к которым все давно привыкли, но брезгливо сторонились. И для Граббе не было секретом, что любое неосторожное слово, всякое подозрение в неблагонадежности становились известными в столице. Даже храбрый служака-офицер, далекий от политики, а только, захмелев, чистосердечно порицавший процветавшее на Кавказе казнокрадство, раздачу наград приближенным или бездарность воинских начальников, мог дорого поплатиться за свое вольнодумство.

Генерал несколько раз уже порывался отказать Лизе от дома, но положение при дворе ее кузины, которой она не ленилась сообщать о герое Граббе, незаслуженно пребывающем не у дел, удерживало его от резкого шага. Никогда не мешает напомнить о себе при дворе, даже таким способом. Кроме того, Лиза снабжала семейство Граббе последними сплетнями, которые деликатно именовались новостями, и только в особых случаях это называлось «нонсенс».

Новость, которую она сообщила на этот раз, повергла Граббе в изумление.

– А вы про генерала Вельяминова слышали? – спросила Лиза, отпивая чаю.

– А что Вельяминов? – насторожился Граббе.

– Говорят, умер.

– Как умер?!

Граббе вскочил и заходил по комнате, не в силах осознать случившееся.

– Алексей Александрович, такой крепкий мужчина, герой, и вдруг – умер? – не верила Екатерина Евстафьевна.

– Вероятно, вы хотели сказать – убит? – нервно говорил Граббе

– На войне, случается, убивают.

– Да нет же, – настаивала Лиза

– Умер! Заболел и умер.

– Чем же он болел? – все еще сомневался Граббе.

– Не слышал, чтобы он лечился.

– Говорят, открылась тяжкая водяная болезнь. Он в экспедиции был против черкесов. Солдаты из сил выбивались, а граф решил подать пример и полдня шел по глубокому снегу.

– Это же надо так простыть! – перекрестилась Екатерина Евстафьевна.

– А какой был красавец!

– Государь даже своего лейб-медика прислал, но все оказалось напрасно, – продолжала Лиза.

– А хоронить где будут? – спросила Екатерина Евстафьевна.

– У покойного имение в Тульской губернии, – сказал Граббе и перекрестился.

– Туда и повезли, – кивнула Лиза.

– Все только об этом и говорят.

Неожиданная смерть генерал-лейтенанта Вельяминова могла многое изменить. Граббе знал его еще по войнам с Наполеоном. Вельяминов был сверстником Граббе и служил в артиллерии у Ермолова, когда Граббе был у того адъютантом.

Став командующим на Кавказе, Ермолов сделал Вельяминова начальником штаба Отдельного грузинского корпуса, и с тех пор его протеже участвовал во всех войнах, случавшихся на Кавказе и вокруг него. После Турецкой войны он получил пост командующего войсками на Кавказской линии и в Черномории. Он не гнулся перед начальством и не всегда соглашался с военным министром Чернышевым, за что Граббе уважал его особенно, так как имел свои счеты с этим царедворцем, больше занятым интригами, чем настоящими военными делами. Наперекор Чернышеву, Вельяминов не признавал оборону и отдавал предпочтение сильным набегам. Его считали вольтерьянцем за томик веселого философа, с которым Вельяминов не расставался даже в походах. Читал он в очках, за что солдаты прозвали его «четырехглазым». Он сочинил «Способ ускорить покорение горцев», но применить его на деле так и не сумел. Вельяминов слыл распорядительным и хладнокровным командиром, умевшим вселять отвагу в самое слабое сердце. Но в смысле гражданского управления Граббе его не одобрял, потому что здесь творились очевидные безобразия и полнейшая неразбериха.

Взволнованный Граббе понимал, что Лиза не могла знать всего, а происходить теперь должно было многое. Генерал решил выйти в город, чтобы узнать о чрезвычайном событии побольше.

Граббе надел мундир и украсил его своим главным орденом – Святого Георгия 3-й степени, который красноречиво свидетельствовал о множестве прочих. Золотой крест с расходящимися белыми лучами давался за особые боевые заслуги, его полагалось носить на шейной ленте и никогда не снимать. Граббе получил его за Польскую компанию. Тогда, в должности начальника штаба 1-го пехотного корпуса, он участвовал в нескольких сражениях и штурмовал Варшаву.

Глава 4

Дамы вызвались сопровождать генерала. Жене не терпелось поговорить со знакомыми о своем прелестном младенце. А Лиза стремилась в магазин Челахова, где можно было не только купить модные вещицы, но и найти свежий номер «Русского инвалида», в котором она надеялась прочесть о новом повышении мужа по службе. Ее не столько опечалила смерть знаменитого генерала, сколько беспокоила мысль о том, как бы заступивший на место Вельяминова не отменил прежние представления о производстве в новые звания.

Курорт на минеральных водах у гор Машук и Горячая было велено учредить в начале века. Но настоящее свое развитие он получил при Ермолове, в правление которого здесь появились минеральные ванны, так и прозванные – Ермоловскими. Началось кипучее строительство лечебниц, лазаретов, павильонов, дач и гостиниц. По украшавшей пейзаж пятиглавой горе Бештау город получил свое название – Пятигорск. Поначалу здесь лечились раненые и больные с Кавказского театра военных действий, но со временем Пятигорск разросся и превратился в модный южный курорт, где бурлила светская жизнь.

Пятигорский бульвар, обсаженный липами, был многолюден и напоминал Невский проспект. Все «водяное общество» прогуливалось здесь в перерывах между употреблением предписанных докторами порций из целебных источников. Публика была весьма разнообразная, и костюмы встречались поразительные – от вуалей и ярких шляп до статских фраков и разнообразных вариаций военных мундиров, украшенных папахами, бурками и всевозможным оружием.

Казалось, здесь никому и дела не было до умершего Вельяминова. Все были заняты способами водного излечения и афишами заезжих гастролеров. Дамы же, заняв все скамейки вдоль бульвара, внимательно изучали наряды соперниц, особенно недавно прибывших из столиц и, следовательно, имевших больше понятия о последних модах.

Гомеопатических наклонностей местных докторов Граббе не разделял, считая, что настоящий лев должен питаться мясом. А на страдальцев с горящими глазами, принимающих натощак невообразимое количество дурно пахнущих минеральных вод, смотрел снисходительно, как на помешанных. Граббе лишь сдержанно раскланивался с редкими знакомыми и внутренне негодовал на это сборище ряженых, среди которых не находил ни одной значительной персоны, мнение которой могло бы что-то значить.

Наконец, они добрались до нужного дамам магазина, над которым красовалась вывеска «Депо разных галантерейных, косметических и азиатских товаров».

Генерал магазинов не посещал. Оставив дам за их любимым занятием, он направился в ресторацию, служившую центром здешней светской жизни.

Ужасная гора, виденная Граббе во сне, не шла у него из головы, и генерал чувствовал, что существует какая-то неуловимая связь между ней и кончиной Вельяминова.

Владелец магазина армянин Челахов устроил его на столичный манер, и приезжие могли найти в нем все, что могло понадобиться для отдыха, лечения и развлечений. Цены у Челахова были ниже столичных, а товары не хуже. Сверх того предлагались кавказские костюмы, оружие и прочие местные принадлежности отменного качества. Покупать у Челахова считалось хорошим тоном, и здесь всегда хватало посетителей.

Екатерина Евстафьевна с восторгом перебирала детские наряды, только что поступившие из Парижа. Она обожала своих детей и денег на них не жалела. А Лиза принялась листать журналы, все еще надеясь выискать в них дорогое ей имя. Ничего не найдя, она отложила журналы и с грустью смотрела на хлопоты счастливой матери, которая покупала платьице за платьицем. Это было так трогательно и так невыносимо. Лиза отвернулась, чтобы украдкой смахнуть слезу, но тут ее внимание привлек смуглый молодой господин, выбиравший кавказскую саблю.

– А нет ли поострее? – любопытствовал покупатель, неумело размахивая тяжелой саблей.

– Найдется, – сладко улыбался продавец и подавал другую саблю, полегче.

– Вот, извольте.

– Да, – согласился покупатель, рубя воздух новой саблей.

– Эта не в пример острее будет.

– Ежели на войну идти изволите, то рекомендую и кинжал, – предлагал товар продавец.

– Гвозди рубит, шайтан.

– А-а, – неуверенно кивал покупатель.

– На Шамиля в самый раз!

– Если на Шамиля, – принял серьезный вид продавец,

– Вам непременно пистолет надобен. Имеем новейших конструкций.

– Пистолет у меня уже есть, – сообщил покупатель.

– Даже два. Французских! Таких и в столице не найти.

– Простите, сударь, – не удержалась Лиза.

– А вы в какой полк намерены?

– Я, собственно, еще ни в какой, – отвечал покупатель.

– Я по личному желанию, сударыня. Как волонтер… В тот, что к Шамилю поближе будет.

– Вы такой храбрый! – улыбнулась Лиза.

– Да! – воскликнул волонтер.

– То есть… У меня особая цель. Я специально приехал. Однако же позвольте представиться. Честь имею, Аркадий Синицын, бывший студент.

– Елизавета Нерская, – протянула руку для поцелуя Лиза.

– Я на тот предмет спрашиваю, что муж мой в Дагестане служит. И если вы его увидите… Я бы хотела…

– Сочту за честь! – обрадовался Аркадий.

– А бурочку не желаете ли? – напомнил о себе продавец, набрасывая на плечи Аркадия черную бурку.

– Господи Боже! – воскликнула Лиза, глядя на преобразившегося Аркадия.

– Вылитый черкес!

– Бурка в горах – первое дело, – убеждал продавец.

– И от непогоды спасает, и от ран бережет. Опять же папаха…

– Это я и сам знаю, – сказал Аркадий, скидывая бурку.

– Вы это все мне заверните.

Он достал деньги расплатился не глядя.

– Куда прикажете принесть?

– В гостиницу. Знаете, тут, за углом. В седьмой нумер.

– Всенепременно, ваше благородие, – кланялся продавец.

– И бутылочку вина приложим от заведения. У нас все по высшему разряду.

Довольный произведенным на даму впечатлением, Аркадий рискнул продолжить знакомство.

– Не позволите ли вас проводить, сударыня, в смысле моциона?

Этот молодой человек был так не похож на местных нахальных донжуанов, что Лиза решилась прогуляться с ним по бульвару. Про Екатерину Евстафьевну она тут же позабыла.

В помпезном здании ресторации, над которым весьма потрудился архитектор Шарлемань, устраивались балы, представления и благотворительные вечера в пользу раненых, а дважды в неделю проходили благородные собрания. За вход брали по пятьдесят копеек серебром, из которых платили музыкантам и покупались свечи для освещения. Прочие удовольствия, равно как и изысканные напитки, посетители оплачивали сами. Но в этот день с посетителей денег не брали в память о Вельяминове, который немало способствовал устройству этой ресторации.

Когда Граббе вошел в просторную, красиво убранную залу, к нему сразу же бросилось несколько его знакомых. В отличие от бульвара, здесь были весьма озабочены вестью о кончине Вельяминова.

– Вы уже слышали, Павел Христофорович? – спрашивали генералы и полковники, почтительно здороваясь с Граббе.

– Какое несчастье, ваше превосходительство!

– Прямо беда!

– А что Шамиль?

– Пока сидит тихо.

– То-то! Пусть только попробует мюридов своих бунтовать.

– И зачем было в снегу стоять? Генеральское ли это дело?

– Генеральское дело – во всем быть примером, – ответил Граббе.

– И в снегу, и даже под ядрами.

– А какой был генерал! Самого Аббас-Мирзу за Аракс загнал!

– И ведь всюду поспевал! Помню, шли мы с ним через Балканы…

– А учен был! Бывало, принесут ему голову абрека, так он ее непременно в столицу для научного обозрения!

– Что же теперь будет?

– Неисповедимы пути господни…

– Дас, – глубокомысленно, со значением кивал Граббе.

– Все мы смертны…

Граббе имел много что сказать о Вельяминове, и даже поболее остальных, но в обществе мелькавших здесь голубых мундиров предпочел ограничиться тирадой насчет боевого товарищества с Вельяминовым в Наполеоновскую кампанию, давая понять, что заслуги их под Смоленском и при Бородино были оценены менее чем скромно.

Подали рюмки с водкой. Все выпили, поминая генерала. Затем разговоры переместились в кружки, и к сожалениям стали примешиваться иные тревоги. Кто теперь заступит на место Вельяминова? Что будет с теми, кому он протежировал, кому обещал должности? Сменится ли штаб? Оставят ли горцев в покое или, напротив, велят безотлагательно усмирить? Было о чем призадуматься, особенно тем, кто служил на Кавказе. И втайне почти всякий прочил себя на соблазнительную вакансию, ибо каждый мнил себя Наполеоном.

Лиза и Аркадий прогуливались по бульвару, как старые знакомые. Она держалась от кавалера на достаточно деликатном расстоянии, которое не могло бы бросить на нее и малейшую тень компрометации. Лизе вовсе не хотелось подвергать сомнению свою репутацию, которую она гордо берегла столько лет. Но Лиза так давно не разговаривала с молодыми людьми, даже на таком расстоянии, что была в некоторой растерянности. Особенно ее смущали завистливые взгляды стареющих дам, которые расселись на скамейках вдоль аллеи и подозрительно перешептывались, слишком внимательно разглядывая ее кавалера.

Чтобы не обращать на них внимания, Лиза представляла, будто прогуливается со своим супругом… Ведь именно для этого она сюда и приехала – броситься на шею мужу, вышедшему в офицеры. Эта ничего не значащая прогулка оборачивалась опасным искушением.

– А позвольте полюбопытствовать, вы здесь с папенькой? – решился спросить Аркадий.

– Вовсе нет, я живу у семейства генерала Граббе.

– Граббе! – воскликнул Аркадий, будто услышал имя старого приятеля.

– Как же, как же!

– Он истинный герой, – кивала Лиза.

– И даже был декабрист.

– Вот-вот, из декабристов! – кивал Аркадий.

– Они, декабристы, такие. Им ничего не страшно.

– И знаком с моим мужем.

Но Аркадия мало занимал муж Лизы, ему больше нравилось думать, что Граббе может составить ему протекцию.

– А генерал, он на каком фланге? Где Шамиль?

– Он… – не знала, что ответить Лиза.

– Он сейчас в отпуске. Поправляет здоровье.

– А когда поправит? – не унимался Аркадий.

Но Лиза решила перевести разговор на другой предмет.

– Вы говорили, пистолеты у вас особенные.

Аркадий засиял от гордости:

– Я открою вам тайну.

– Тайну? – удивилась Лиза.

– Только дайте слово, что не скажете генералу.

– Как вы могли подумать! Ну, говорите же!

– Это дуэльные пистолеты.

– Дуэльные? – не понимала Лиза.

– Я прибыл, чтобы вызвать на дуэль Шамиля.

– Что вы такое говорите? – не верила Лиза.

– Разве вы знаете Шамиля?

– Я его никогда не видел, но, по рассказам бывалых офицеров, он – человек благородный. Стало быть, примет вызов.

– За что же вы его намерены вызвать?

– Я вижу в вас аристократическую особу, я очарован вами и потому откроюсь лишь вам, – произнес Аркадий с видом заговорщика.

– Благодарю вас, сударь. Но продолжайте же. Это очень волнительно.

Аркадий уже собрался было с духом, но тут навстречу выкатился открытый экипаж, в котором веселая компания в окружении цыган распевала модный романс «В горах я встретила черкеса».

Лиза наметанным глазом определила, что кутили настоящие «кавказцы». Это было видно по загорелым лицам. Была весна, но высоко в горах можно загореть и зимой. И еще она знала, что эти молодцы – с Правого фланга, на который в том, 1838 году, было обращено главное внимание кавказского начальства и откуда прибывало больше всего раненых.

Следом катили парные дрожки, и возницы созывали желающих отправиться на Щелочные, Кислые и Железные Воды, посетить загадочный Провал или полюбоваться видами с горы Машук.

Затем показался и разукрашенный тарантас, из которого выскакивали клоуны, жонглеры и ученые собачки, приглашая на свои представления. А маги и чародеи сулили открыть любые тайны и предсказать будущее.

В благородном собрании разбирали военную компанию против горцев. Толковали о Вельяминове, который не сумел взять Шамиля в Гимрах, в разбитой и окруженной башне, о Фезе, который запер Шамиля в далеком ауле, но выпустил. Да к тому же подписал с ним мир, который вселил в горцев уверенность в своей непобедимости. О государе, который в свой визит на Кавказ был так разгневан, что ему не представили раскаявшегося Шамиля, что уволил Розена и положился на Головина, обещавшего быстро кончить войну. Обо всех вместе главных кавказских командирах, которые валили вину друг на друга. А главное – о том, что Кавказ превратился в Ахиллесову пяту России. Долгая и непопулярная война становилась вредной привычкой вроде пьянства. А много ли проку от пьянства? Одни долги да дуэли. Надо бы кончать, только духу не хватает. Хотя и для войск – недурная школа. Только это вечное оправдание уже теряло смысл. После школы люди умнее становятся, а тут – жизни лишаются.

Как карты, в которые невозможно выиграть, а выиграв – обогатиться. Но вот вопрос: имеют ли горцы право на независимость? Философический вопрос. Ханы-то их давно на государевой службе. Выходит, Шамиль – бунтарь. А разве можно с бунтарями мириться? Эдак и в России крестьяне на помещиков восстанут. А мужику волю давать – хуже нет. Все устои рухнут.