Текст книги "Парфюм стихов"

Парфюм стихов
Шарль Бодлер

Переводчик Михаил Меклер

© Шарль Бодлер, 2023

© Михаил Меклер, перевод, 2023

ISBN 978-5-0059-9054-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Плач Икара
Complainte d’Icare

 
Любителям шлюх всё равно,
счастливая, спокойная или сытая,
но руки мои делают только одно,
пустой воздух сотрясают скрытно.
Благодаря дивным звёздам,
что пылают в глубине небес,
в моих глазах сияет грозно
память солнечных чудес.
Смотрю на конец и начало востока,
где медленно вращаются небеса.
Поднимаюсь под взором неизвестного ока
и чую, как крылья мои покидают телеса.
Опалённый красой созвездия,
я блаженства совсем не узнаю.
Вот дам имя своё этой бездне,
что знает смерть и могилу мою.
 

Обиженная луна
Lune offensee

 
Наши отцы поклонялись луне на зло всем.
Звёзды в милых платьях шли за ними в изумлении
с голубых высот страны в светлый гарем.
Там была древняя Синтея, свет моего уединения.
Это счастье – видеть любовников в её постели,
сверкая во сне прохладной эмалью своих зубов.
Поэт разбивает лоб о проблемы в своей колыбели,
как гадюки сцепляются, попав на травяной покров.
Ты проходишь, как и прежде, по сумеркам до утра,
в своём жёлтом плаще и тайной походкой,
чтобы целовать увядшую Эндемиона благодать.
Я вижу твою мать, этого нищего века дитя,
склоняющую над своим зеркалом лицо украдкой,
искусно припудривая грудь, которая вскормила тебя.
 

Пустота
Vide

 
Пустота Паскаля была с ним и ночь и день.
Это всё бездна, действие тоски, мечты и слова!
Это поток штормового ветра паники, а я мишень,
мои волосы встали вертикально снова.
Вверху, внизу, кругом пустыня и бездна,
пугают неотразимые просторы в тишине.
Многообразный кошмар без выхода с места
Бог прослеживает своей рукой в темноте.
Я боюсь сна, как боятся глубокой ямы.
Я вижу только бесконечность в каждом окне,
в смутном ужасе, если кто это знает.
Мой дух преследует стресс головокружения,
завидует любой неподвижности везде,
чтобы никогда не убегать от числа и бытия!
 

Закат романтизма
Coucher de soleil du romantisme

 
Как прекрасно новое солнце при восходе,
оно вспыхивает своим приветствием, как взрыв!
Счастливые встречают это чувство благороднее,
чем сон в глазах, когда заката следует порыв.
Помню, я видел цветок, фонтан, борозду,
сердце билось под взглядом обморочным.
Бежим, ещё не поздно, к горизонту, на звезду,
поймаем луч косой, летящий, беспорочный.
Напрасно преследую призрака Бога.
Ночь установила власть свою,
полная дрожь и мрачный холод,
запах гробницы тянет в тени,
по краю болота, шатаясь, идут,
редкие жабы и мокрые слизни.
 

Спокойствие
Calme

 
Потерпи, печаль моя, и помолчи.
Ты просила, вот она, ночь, впадает в дремоту.
Тёмная атмосфера окутала холмы,
принося одним мужчинам покой, а другим заботу.
В то время мерзкое человеческое множество
с угрызением совести играет в удовольствия.
Мучительно под плетью радости и безжалостно,
приходит грустная печаль из дальней области.
Дай руку мне. Смотри, вот утерянные годы
свисают с балкона из-под старой попоны,
улыбаясь, вырываются из водной пучины.
Под какой-то аркой умирающий свет дрожит,
а длинный саван, тянущийся с востока, спит,
слушай, дорогая, как наступает тишина в ночи.
 

Уорнер
Le Warner

 
Каждый мужчина несёт своё имя,
у него в душе живёт ядовитая змея.
Восседая на своём троне, он говорит
«Хочу» или «Нет!», а потом уже кричит.
Зафиксируй неподвижный взгляд.
Никси, или Сатиресс, произносит:
«Думай о своём долге – и будешь рад».
Делай детей и сажай деревья свои
там, где будешь вечером. Зуб говорит:
«Полируй мраморный фриз или стихи».
Всё, что он любит, рассматривай своевременно,
никогда не приходит момент такой,
человек не слышит предупреждение мгновенно
этой невыносимой змеи порой.
 

Крышка
Couvercle

 
Куда бы он ни шёл по морю или суше,
под палящем солнцем или тёмным небом,
слуга Иисуса, адепт, Цитерия его слушала
и призрачных нищих под сверкающим светом.
Горожанин, или путешественник, или оседлый,
его крошечный мозг быстрый или медленный,
везде человек узнаёт ужас тайны очень близко
и дрожащим глазом смотрит высоко или низко.
Высоко в небе парит мнимая усыпальница,
потолок с подсветкой для оперы и глухие стены,
где каждый актёр ходит по залитой кровью сцене.
Под страхом вольнодумцев отшельник надеется,
на небе чёрная крышка гигантского котла,
под которым бушуем мы, невидимые существа.
 

Голос
Voix

 
Я был высотой с фолиант, а моя кровать
опиралась на книжный шкаф Вавилон.
Там был латинский пепел и греческий прах,
смешались вместе басня, роман, фельетон.
Два голоса твердили уверенно, хитро и беспечно:
«Земля – это пирог, наполненный сладостью».
Это удовольствие вам будет бесконечным.
Аппетит ваш станет сравним необъятности.
Другой сказал: «Путешествуй во сне,
за пределами известного и возможного!»
Он пел, словно бриз с океана ко мне,
как неизвестный призрак, выл ничтожно.
Его ласкающий слух был всё же пугающим.
Тебе я ответил: «Да, мой голос! Гораций!»
Я бы назвал это исходом начинающим,
увы, с тех пор из-за роковых декораций.
Я отчётливо вижу странные миры воображения,
существующие в пустотах без света.
Это восторженная жертва моего зрения,
змеи следуют и скользят по ногам где-то.
Я приветствую с нежностью пророков
пустыни и моря, отдаю им почести.
Плачу на пирах и смеюсь на похоронах,
вкус вина гадкий и полный горечи.
Гляжу в небо и проваливаюсь в ямы,
я часто ложь принимаю за факты.
Голос утешает, сохраняй мечты своими,
сумасшедшие лучше, чем мудрые, упиваются ими.
 

Эпилог
Epilogue

 
Я тихо взобрался на вершину холма,
откуда город виден был как на ладони.
Чистилище и ад, больницы, публичные дома,
тюрьма, где грех у наших ног цветёт в агонии.
Ясно, что Сатана есть покровитель бед.
Я не плёлся туда, чтоб напрасно поплакать,
как старик, с любовницей своей навек
я жаждал сохранить наслаждения запах.
Сводница может сделать свежими вещи,
если вы ещё спите в утреннем свете
или порхаете в покровах ночного спокойствия.
Гнусная столица, я люблю тебя! Да! Да!
Куртизанки и сутенёры – все ваши удовольствия,
это вульгарная толпа не поймёт никогда.
 

Одобрение ужаса
Approbation d’horreur

 
В этом небе странном и бледном,
похожем на измученную твою судьбу,
в опустошённом сердце летают мысли бегло.
Ответь мне: ты вольнодумец, мать твою?
Ненасытный и жадный
для мутного, неясного неба,
не стони, как Овидий,
изгнанный из рая и Рима.
Расколотые небеса и берега сошлись,
моя гордость отражается в тебе.
Твои облака с трауром унеслись.
Катафалки моей мечты
и ад отражаются в твоём свете,
а сердце радуется от красоты.
 

Навязчивая идея
Obsession

 
Великие леса пугают меня, словно громадные соборы.
Ты ревёшь, как орган в душе, осуждённой где-то.
Траурный процесс, где предсмертные хрипы хором
издают звук вашего De Profundis, как эхо.
Я ненавижу океан! Мой разум в его бурной магистрали
видит себя, я слышу громкий смех его морей,
наполненный звуками богохульства и рыданий,
с горьким смехом побеждённых людей.
Ты радовала меня и свою ночную звезду!
Я знаю язык, на котором говорит их свет!
Поскольку я ищу наготу, пустоту и тьму.
Сами тени кажутся, что они от живых,
в полотнах, где тысячи потерянных существ
хотят взглядом спрыгнуть с глаз моих.
 

Мечта любознательного человека
Reve curieux

 
Ты пробовал когда-нибудь вкусную скорбь?
Ты просил говорить тебе, что ты дерьмо?
В моей душе странная болезнь и смерть.
Ужасные желания соединились в целое одно.
Тоска, надежда и никакой фракционной желчи,
чем больше рокового песка, тем ещё больше
острой и вкусной муки теснилось в моём сердце,
отрывалось от мира и становилось всё дальше.
Я был как ребёнок, жаждущий зрелища,
ненавидел занавеску, как препятствие видеть.
Вот и правда открылась леденящая.
Я умер, ужасное утро окутало меня.
Это всё, что можно было увидеть?
Занавес поднялся, а я ещё ждал тебя.
 

Парижская мечта
Константин Гис
А Constantine Guys
Reve parisien

 
Далёкий образ и неясный,
этот страшный пейзаж,
что не видит даже смертный,
проснулся утренний ужас.
Сон полон был чудес и пепелища!
По единственному капризу
открывшегося этого зрелища
я запретил всю эту мазню.
Художник должен гордиться мастерством.
Я наслаждался своей картиной,
очарован был однообразным трудом
из металла, мрамора, воды и глины.
Вавилон лестниц и аркад,
это был бесконечный дворец,
полный бассейнов, и каскад
падающего золота, тусклый цвет.
Тяжёлая катаракта сияла,
как завеса из хрусталя
висит в воздухе, ослепляя,
стены из металла и камня.
Не деревья, а колоннады,
кружили спящие бассейны,
куда смотрели милые наяды,
на себя, как это делают жёны.
 
 
По берегам розы в зелени,
голубая раскинулась вода
на краю огромной Вселенной
для миллионов лиг навсегда.
Были неслыханные камни,
волшебная волна тоже была,
я поразился всем увиденным,
огромные дрожали зеркала!
Бесстрастный и молчаливый,
я был под небосводом Ганга,
сыпались сокровища из урны
в бездну алмазного ранга.
Я архитектор сего заклинания,
сделал приручённый океан,
точно по воле моего сознания,
через драгоценный канал.
Всё было глянцевым и ясным,
переливались даже оттенки
чёрной жидкой славы
в кристаллах света и тени.
Ни единой звезды нет и следа
и солнца ровного, низкого в небе,
чтобы осветить чудесные места,
сияющие во внутреннем огне!
Над переменными чудесами
зависла страшная новинка!
Всё для глаз, и ничего ушами,
в тихой вечности была картинка.
Я видел ужасы моей лачуги
и ощутил на себе постыдность,
забота, проникающая в душу,
глаза, отражающие невинность.
Жестокие мрачные удары,
часы пробили полдень,
небо наливалось тенями,
серый мир внезапно онемел.
 

Лебедь
Cygne

 
Андромаха, я думаю только о тебе
около узкого печального ручья,
где безмерно величие вдовьего горя,
зияет на выросшей из твоих слез траве.
Вдруг мою память тронуло что-то,
когда я сел на новую карусель.
Старый Париж исчез куда-то
Быстрей, чем из сердца выходит хмель.
Я вижу мысленно эти хилые кабинки,
груды отёсанных столбов и капителей,
сорняки, массивные глыбы зелёнки,
безделушки на витринах магазинов в пыли.
Там раньше был звериный острог.
На рассвете пробуждался труд,
под ясным небом ремонтники дорог
издавали в безмолвный воздух стук.
Я увидел лебедя, вырвавшегося из клетки на мгновение,
ударяя перепончатыми ногами по сухой почве,
раскрыв свой клюв, в бездонной канаве, воочию,
он волок по твёрдой земле своё белое оперение.
Он судорожно купал в пыли свои крылья,
сердце его рыдало по родным ручьям.
Несчастный, странный, роковой символ,
молния ударила к порывам дождя.
Я вижу тебя, как правду Овидия,
мужик преобразился в напряжении
взглядом к жестокой и ироничной синеве,
обращаясь к богам со своим прошением.
Париж. Ничего в моей тоске не меняется.
Новые гостиницы, брусчатка, строй леса,
старые пригороды, всё стало аллегорией, кажется,
мои воспоминания стали тяжелей, чем небеса.
В Лувре изображение угнетает меня и странников.
Я думаю о большом лебеде, его безумных движениях,
смешных, возвышенных, как у изгнанников,
затем гложут бесконечная тоска и сомнения.
Андромаха, выпавшая из объятий
великого героя, имущество в руках гордого Пирра.
В гробнице экстатическая грация в печали,
это жена Елена и вдова Гектора!
Я думаю о негритянке с чахоткой и голодной,
Которая, не сводя глаз, тащится по грязи в саванне,
ночуя под африканской одинокой пальмой,
за огромной пеленой в густом тумане.
Из потерявших то, что нельзя восстановить
когда-либо, навсегда, кто пьёт их слезы,
сосёт грудь печали волчицы-матери и
тощих сирот увядающих, как мимозы!
Так изгнание моего сердца в лесах,
старая память звучит как стих.
Я думаю о моряках, забытых на островах,
о пленных, побеждённых и о многих других!
 

Далеко отсюда
Loin d’ici

 
Это и есть святилище новое,
где милая барышня меня манит,
спокойная и всегда готовая,
со своими пышными грудями.
Её локоть на подушке лежит,
хорошо слышен поток фонтана,
это в комнате Доротея дрожит
от ветра и воды на расстоянии.
Рыдают и смешные поют песни,
чтобы успокоить ребёнка страх,
избалованного, хоть тресни,
с головы до самых пят.
Таким образом своими стихами
её нежные поверхности везде проявляются,
умащённые сладкими духами.
И цветы, грациозно падая в обморок, изумляются.
 

Раскопки
Excavation du squelette

 
Анатомические пласты,
где спят древние книги,
на причалах хорошо видны,
как древние мумии.
Рисунки с гравитацией мастерства
художника из прошлого
передают красоту естества,
несмотря на мрачную тему пошлого.
Видно, как ужасные тайны раскрыты,
содрана кожа с тел мужских,
представлены батраков скелеты,
копающих землю у ног своих.
Крестьяне угрюмые и покорные,
выдавленные из могилы, осуждены.
Зачем они землю роют,
это странный урожай, ты им скажи.
Сгибая свой позвоночник
и каждое бесплотное сухожилие,
фермерский сарай для них сколочен,
труд заполняет заботой идиллию.
Хочешь показаться чистым,
ужасным, жёстким слишком.
Судьба на костяном дворе
может стать неуверенной себе.
Пустота есть предатель,
и смерть всегда лжёт нам,
что где-то есть созидатель,
навсегда новый нашим глазам.
Всегда и везде до вечности
орудуй тяжёлой лопатой, руками,
скреби по лезвию тусклой земли
под босыми, окровавленными ногами.
 

Семь стариков
Sept vieillards

 
Муравьиный город, мечтаний полный,
прохожий на рассвете призрак встречает!
Тайны повсюду, сок течёт, который
в узких венах великого людоеда играет.
Однажды на унылой улице, рано утром,
здания стояли в холоде пассивно.
Берега реки приветствовали вздутым обрывом
и отражали душу актёра декоративно.
Грязно-жёлтый туман затянул пространство,
отправилась утомлённая душа на ночлег,
напрягая нервы, я шёл словно герой по царству,
сотрясаемый барабанной дробью телег.
Старик в лохмотьях продолжал хромать,
отражая цвет дождевого плеска.
Его взгляд побуждал милостыню подать
глазам его из злого блеска.
Можно подумать, что его глазные зрачки
пропитаны желчью, взор находился в холоде.
Его длинная борода жёсткая, похожая на клочки,
торчала, как у Иуды в древнем городе.
Он не сгибался, был сломан его позвоночник.
Сделав резкий прямой угол ногами,
он фиксировал свою линию, тренируя копчик,
принимая неуклюжую форму, перемещаясь шагами.
Треногий ростовщик, или четвероногий больной,
давил ногами мертвецов обезличенных,
пробираясь по снегу и грязи, шёл домой,
враждебный миру и совсем безразличный.
Затем его двойник, тряпки, спина, палка, борода,
никакая черта не отличала его столетнего близнеца.
Они шли в ногу, будто два призрака из барокко,
возникнув из одного ада, бредут до неизвестного конца.
Был ли я участником печально известной игры,
или то был злой шанс, который унижал тебя!
С минуты на минуту я насчитал семерых —
размножений этого зловещего старика!
Кто улыбнётся моей тревоге,
упираясь в неброскую дрожь,
несмотря на их дряхлость в итоге,
каждый из семи монстров был хорош.
Мог бы я дожить до восьмого, ещё одного,
более фатального, неумолимого повторения.
Феникс жуткий с собственным отцом и сыном его.
Я был спиной к этой одержимой процессии исступления.
Пьяный видит вещи удвоенными.
Я ковылял домой, хлопнув дверью, был в ужасе,
больной, лихорадочно обеспокоенный,
израненный тайной, абсурдом снаружи!
Напрасно я пытался взять в руки командование,
все усилия бесполезны, режим бури был таков.
Моя душа, безмачтовая баржа, плясала отчаянно
над каким-то чудовищным морем без берегов!
 

Путешествие
Voyager

 
Влюблённый в марки и глобус ребёнок готов
приравнять Вселенную к его безмерному желанию.
Как же прекрасен мир в свете прожекторов,
мала и незначительна память в глазах признания!
Как-то отправились мы путешествовать к несчастью,
были наполнены огнём, следуя морским ветрам.
Сердца были переполнены негодованием и страстью,
успокаивая себя навстречу бесконечным волнам.
Мы были рады, когда из-под ног уходила земля,
от ужасов детства, позора и обречения.
Будто в глазах женщины тонула астрология
и опасные духи Цирцеи тиранического значения.
Оглушая собой, чтобы не быть дикими зверями,
с пространством, светом и огненными небесами.
Лёд, что жалил их, палящее солнце выживания
медленно стирали следы своего желания.
Настоящие путешественники всегда уходят,
только двигаются их сердца, как воздушные шары,
они, как свет от судьбы, никогда не уводят,
не зная почему, всегда говорят: «Беги!»
Те, кто свои желания видит в образах облачности,
кто мечтает о безмерной чувственности,
как солдат мечтает о пушках, смещая неясности,
человеческий дух не генерирует глупости.
 
 
Подражаем с ужасом волчкам и чашкам,
в своих прыжках и даже во сне одиноко,
любопытство мучает, и мы катимся дальше,
будто ангел хлещет нас на солнце жестоко.
Цель не остаётся прежней, странствуя по судьбе,
и где бы ни находился ты, в каком царстве,
безумная надежда никогда не устаёт и нигде,
она мчится в поисках покоя в воздушном пространстве.
С мостика гремит голос: «Сними кожу с глаз!»
Наша душа следует к острову Икара.
Голос сверху обезумевший зовёт нас:
«Черт, да это камень!» – она кричала.
На каждом острове смотрят дозорные,
судьба обещает своё Эльдорадо.
Воображение, вызывающее обряд оргий,
находит лишь голый риф после торнадо.
Вот бедный любитель химерических песков!
Заковать бы его в кандалы и бросить в море,
это пьяный моряк, открывающий земли веков,
чей мираж наполняет бездну страданием и горем.
Словно старый бродяга, бредёт он по тине,
мечтает голову поднять в ослепительном рае.
Его взгляд завораживает огонь Капуи,
где освещённая свечами его лачуга встречает.
Путешественники носят странные прозвища.
Мы читаем истории в их глазах,
покажите нам воспоминания и сокровища,
чудесные драгоценности из звёзд на небесах.
Желаем путешествовать без пара и парусов!
Проецируйте наш дух на простынях, как полотна,
облегчая скуку тюремных сказок и снов,
ваше прошлое, самый дальний предел горизонта.
 
 
Мы видели пляжи с песком,
волны видели, звёзды, а также
бедствия и потрясения, шторм,
нам было скучно, как и раньше.
Великолепие солнечных лучей,
блестит на отмелях фиолетовый цвет,
слава городов меркнет на лоне ночей,
как только угасает солнечный свет.
В наших душах неугомонная тоска
погрузилась в отражение пламени неба.
Самые величайшие сцены, богатые города
без приманок влекли нас на дальние берега.
Наслаждение добавляет желанию силы,
в котором наслаждение есть основа старого древа,
пока кора утолщается, вы растёте до вершины.
Ты звучишь, когда твои ветви жаждут коснуться неба.
Мы приветствовали богов из слоновой кости,
троны в блеске созвездий под главной звездой,
дворцы и стены, скульптурные части
стали бы банкирам мечтой роковой.
Одежда, пьянящая своё видение,
женщины с накрашенными губами
жонглируют умными выражениями
с ласками скользящих змей ночами.
 
 
Что дальше, пацаны? Главное бы не забыть
то, что мы увидели через этот мир, в этот миг
по роковой лестнице с низу до верха,
утомительное зрелище вечного греха.
Женщина, подлая рабыня, полная гордыни,
глупая, обожающая себя без отвращения.
Человек, жадный тиран, суровый, похотливый,
раб того раба, полный извращений.
Мучитель, который играет,
мученик, который рыдает.
Пир ароматный и влажный от крови,
яд власти развращает толпу до боли.
Несколько религий, как наша исконная,
все восхождение на небеса святость оная,
словно инвалид под одеялом,
лежит в ногтях и власяницах вялых.
Человек, опьянённый гением, болтает,
безумство как никогда, или даже хуже огня,
к Богу в бешеной агонии взывает:
«Господин мой, прими проклятие от меня!»
Менее глупые, суровые любители бреда,
хранимые судьбой, убегают из большого стада,
укрываясь в глубинах опиума!
Это новости со всего мира и вакуума!
 
 
Горькие знания мы получаем из путешествий!
Мир всегда показывает всем сумасшедшим,
что скуп и однообразен образ и он манит,
оазис ужасов в пустыне тоска плодит!
Пойдём или останемся, если можешь остаться.
Иди, беги, приседай, чтоб наслаждаться.
Время есть бдительный враг теневой.
Есть бегуны, им не очень-то хорошо порой.
Апостол, или странствующий иудей, готов
без корабля, вагона, как они излагают,
может бежать от мерзкого погонщика рабов,
его могут убить, не выходя со своего вокзала.
Наконец он ставит нам ногу на позвоночник,
надежда теплится, мы кричим: «Вперёд!»
Когда мы уехали в Китай посредине ночи,
наши глаза были устремлены на правый борт.
Плыли по сумрачному морю на парусах
с радостью юного путешественника
и слышали соблазнительные голоса,
что ароматный лотос нашли наверняка.
Вот и пожинаем чудесные плоды,
от которых зависят надежды,
напейся странной сладости и жди
после полудня, которые безбрежны.
В знакомом языке мы призраки видим быстрей,
простирает руки к лицу наш Пилад.
«Чтобы обновить своё сердце, плыви к Электре своей!» —
зовёт она, чьи колени мы когда-то обнимали вот так.
Вот старый капитан уже якорь спускает.
Эта земля утомила нас, пора полететь и умереть.
На небо и море чёрная злоба чернил наползает,
наши сердца наполнены светом, пора лететь.
Вылей свой яд, раствори в нём весь свой страх,
погрузись в глубины пустоты, рай или ад!
Его огонь обжигает наши умы, и в них тоска живёт,
в глубинах неизвестности находим новое своё!