Текст книги "Фламандские легенды"

Глава тринадцатая
О высохшем сердце и матери Галевина

Однажды утром Галевин сидел за столом в своем замке. Его отец и сестра уехали в Брюгге купить ей на платье сукна цвета спелой пшеницы, и ему смиренно прислуживали брат и мать.

Вдруг он весь похолодел, ибо сердце его перестало биться.

Он приложил руку к груди и почувствовал, что кожа на ней ссохлась.

Затем он почувствовал, что лицо его перекосилось, плечи опустились, спина сгорбилась, и все тело съежилось.

Посмотрев на мать, потом на брата, он заметил, что они смеются над ним.

– Гляди, – говорили они друг другу, – наш господин снова влез в свою прежнюю безобразную шкуру, и лицо у него такое же безобразное, как было.

– Ах, мессир, – дерзко сказал брат, без боязни приблизившись к Галевину, – может быть поднести вам кубок клауварта,[8]8
  Clauwaert (флам.) – сорт пива.


[Закрыть] чтобы вы пришли в себя? Сдается мне, что в вас нет былой силы.

– А этого не хочешь попробовать? – спросил сир Галевин и стукнул брата кулаком, но боль от удара была все равно, что от удара мушиной лапки.

Тут младший брат и вовсе осмелел и, усевшись на лавку против Галевина, сказал:

– Мессир, я думаю, хватит с вас колбасы, теперь мой черед поесть.

И он взял колбасу из миски брата.

– Мессир мой сын, – молвила мать, – а ведь вы могли бы попотчевать меня, вашу старую мать, тем старым вином, что храните для себя одного.

И она взяла из рук его кубок с вином.

– Мессир, – сказал младший брат, – мне кажется, что вам не одолеть этого барашка с засахаренными каштанами. Не прогневайтесь, я и сам не прочь его съесть.

И он положил перед собою жареного барашка.

– Мессир мой сын, – молвила мать, – кажется, вам не по вкусу этот прекрасный ячменный пирог с творогом, передайте его мне, сделайте милость!

И ошеломленный сир Галевин передал ей пирог.

– Мессир мой брат, – сказал младший, – вы слишком долго сидите, словно император какой, не угодно ли вам поразмяться, не пора ли и вам послужить за столом?

И сир Галевин встал и начал им прислуживать.

– Мессир мой сын, – молвила мать, – я вижу, вы присмирели. Не угодно ли вам попросить прощения за то, что вы слишком долго заставляли меня, вашу старую мать, стоять, как простую служанку, подавая вам питье и еду?

И сир Галевин упал к ее ногам.

– Мессир мой брат, – сказал ему младший, – не хочешь ли пасть и к моим ногам и поцеловать их за то, что я служил тебе, как раб?

– Не хочу, – отвечал сир Галевин.

– Не хочешь?

– He хочу, – повторил сир Галевин и отступил на шаг.

– Поди сюда! – сказал младший брат.

– Не хочу, – отвечал сир Галевин.

Тогда младший брат подскочил к нему и, без труда бросив на пол, стал его душить, колотить и бить золотой шпорой по лицу.

– Защищайся, Сиверт Галевин Непобедимый! – говорил он. – Никто не осилит тебя, кроме меня. Ты долго обращался с нами, как с покорными слугами, но теперь ты в моих руках, и я растопчу тебя, словно кусок сыра. Почему бы тебе не ускакать от меня, словно ты коза, почему бы тебе не вспорхнуть, словно ты птица, спасаясь от меня, Сиверт заколдованный?

И, с остервенением колотя его, младший брат вытащил нож.

– Проси пощады, не то я зарежу тебя.

– Не хочу, – отвечал сир Галевин.

Услышав эти речи, мать быстро выхватила из пылающего очага горсть золы, хотя зола обожгла ей руки, и швырнула ее в глаза и в рот своему младшему сыну.

– Ты не убьешь моего первенца, злодей! – крикнула она.

Ревя от боли, младший брат, ослепленный золой, вертелся во все стороны, вытягивал руки и пытался кого-нибудь ударить, но мать отняла у него нож, повалила наземь, заперла и вышла, таща за собой старшего сына. И хотя с годами силы ее ослабели, она отнесла Галевина в башню (ибо он был без чувств) на собственных плечах, как пастух овцу, и там нежно ухаживала за ним, перевязала ему кровавые раны на лице и груди и покинула его только с наступлением ночи.

Глава четырнадцатая
О великом бессилии сира Галевина и о днях и ночах, проведенных им в лесу

Оставшись в одиночестве и почувствовав себя немного лучше, Злонравный встал и, с радостью нащупав серп на поясе, отворил дверь и прислушался, нет ли поблизости брата.

И когда стемнело, спустился с лестницы.

От ударов и ушибов он так изнемог, что едва стоял на ногах, но все же добрался до моста, который еще не был поднят, и поплелся дальше.

И он вошел в лес, уже совсем обессилев. Но от слабости не мог дойти до хижин, что были расположены от него в двух лье к северу.

Тогда он улегся на сухой листве и запел. Но ни одна девушка не пришла к нему, ибо из такой дали его песня не была слышна.

И так прошел первый день.

Наступила ночь, полил холодный дождь, и Злонравного охватил озноб. Но вернуться в замок он не хотел, опасаясь своего брата. Весь дрожа, стуча зубами, побрел он на север и увидел в лесу на поляне прелестную девушку – пригожую, нарядную, румяную, как маков цвет, – и запел. Но девушка не подошла к нему.

И так прошел второй день.

Ночью снова полил дождь, и он так закоченел, что не мог шевельнуться; он запел, но ни одна девушка не пришла к нему. На заре, когда дождь все еще лил, а он лежал на листьях, появился волк и, думая, что перед ним мертвец, стал обнюхивать его, но тот закричал так отчаянно, что зверь в страхе убежал. Через некоторое время Галевин почувствовал голод, но есть было нечего. Вечером он снова запел, но ни одна девушка не пришла к нему.

И так прошел третий день.

К полуночи небо прояснилось, подул теплый ветер. А он, хоть и очень страдал от голода, жажды и усталости, не решался заснуть. Наутро четвертого дня он увидел, что к нему приближается юная девушка-горожанка. Заметив его, она хотела убежать, но он громко крикнул:

– Помогите! Я умираю от голода и лихорадки.

Тогда девушка подошла к нему и сказала:

– Я тоже голодна.

– Ты девственница? – спросил он.

– Ах, мне пришлось бежать из Брюгге, – отвечала она. – Священник хотел отправить меня на костер за то, что на шее у меня коричневое пятнышко, величиною с горошину. Он говорит: это знак того, что я вступила в плотскую связь с дьяволом. А я никогда его и не видела, и не знаю, каков он из себя.

Он не слушал ее и снова спросил, девственница ли она, и, так как она промолчала, запел свою песню.

Но она не тронулась с места и только сказала:

– У вас очень приятный и сильный голос для человека, так тяжко страдающего от голода и лихорадки.

Тогда он сказал ей:

– Я сир Сиверт Галевин. Пойди в мой замок и вызови мою мать, но больше ни с кем не говори, а ей скажи, что сын ее в лесу терпит муки от голода, лихорадки и усталости и вот-вот умрет, если не придут к нему на помощь.

Она пошла, но, выйдя из лесу, увидела на Виселичном поле повешенную девушку, и со страху убежала очень далеко. Попав во владения сира де Хёрне, она попросила в одной крестьянской хижине попить и поесть. И там рассказала, что нашла в лесу сира Галевина, умирающего от голода. Но крестьяне ей отвечали, что Галевин этот злее самого дьявола и что его следует оставить на съедение волкам и другим лесным зверям.

А Злонравный лежал в лесу, терзаясь тоской и долгим ожиданием.

И так прошел четвертый день.

На заре пятого дня, видя, что девушка не возвращается, он решил, что она попала в руки священника и тот отправил ее в Брюгге на костер.

И, совсем измученный и озябший, он подумал: «Пришел мой конец!» – и проклял Повелителя камней.

Все же, несмотря ни на что, вечером он запел.

Он сидел на обочине дороги. И увидел девушку. Она подошла к нему и упала перед ним на колени. И он сделал с ней то же, что сделал с другими.

Потом он встал, красивый, бодрый, полный свежих сил, и, прижимая сердце девушки к своему сердцу, он понес ее труп на Виселичное поле и повесил его рядом с трупом первой девушки.

Глава пятнадцатая
О том, как Злонравный, повесив пятнадцать девушек на Виселичном поле, предавался буйному разгулу и нечестивым забавам

Сир Галевин стал всесильным бароном и наводил ужас на всех. Одну за другой убил он пятнадцать девушек и всех их повесил на Виселичном поле.

Он вел разгульную жизнь, беспрерывно пил, ел и веселился.

Все дамы, которые прежде смеялись над его немощью и безобразием, перебывали у него в замке.

Надругавшись над ними, он гнал их прочь, словно сук, подло мстя им за прошлое.

Из Лилля, Гента и Брюгге приезжали к нему самые красивые непотребные девки, каждая со значком своего ремесла на рукаве, и они ублажали Галевина и его дружков, среди которых самыми свирепыми были Дитрих Отченаш, прозванный так потому, что он любил грабить церкви, Неллен Волк, нападавший в бою лишь на лежачих, как это делают волки, и Бодуэн Безухий, который, чиня суд в своей вотчине, всегда орал: «Смерть ему! смерть!», не внимая ничьим оправданиям.

Распутничая и пируя с веселыми девицами, упомянутые сеньоры отнимали у несчастных крестьян все их достояние: хлеб, сыр, кур, петухов, быков, телят, свиней.

Наевшись до отвалу, они бросали собакам жирные куски мяса и вкусные пироги.

Ястребам, соколам и коршунам они кидали на растерзание кур, петухов и голубей, а ноги своих коней приказывали мыть в вине.

И на потеху Галевина и его друзей до полуночи, а частенько и до петухов, гремели барабаны, свистели сопелки, пели виолы, ревели трубы, гудели волынки.

Глава шестнадцатая
О том, как граждане славного города Тента взяли под свое покровительство непорочных девушек из владений Галевина

А тем временем в деревенских лачугах царили голод, нужда, раздавался горький плач.

И когда погибла пятнадцатая девушка во владениях Галевина, матери стали молить бога сделать их бесплодными, а если уж он велит им рожать, то – одних мальчиков.

Роптали и отцы вполголоса:

– Разве можно без жалости смотреть, как гибнут бесчестной смертью кроткие и чистые цветы юности?

А иные говорили:

– Уведем ночью всех наших невинных дочерей в славный город Гент. Расскажем там обо всем и будем умолять гентских граждан взять девушек под свое высокое покровительство и, ежели получим на то позволение, оставим их там. Тогда наш сеньор не сможет убивать их.

Услышав о таком намерении, все крестьяне его одобрили, и отцы привели дочерей в Гент. Там они поведали о грозившей им беде городским властям, и добрые люди взяли девушек под свое покровительство, обещав хорошо их кормить.

И крестьяне с облегченным сердцем вернулись во владения Злонравного.

Глава семнадцатая
О том, что делал сир Галевин на границе своих владений

Пришла суровая зима с морозами и метелями. И сердце пятнадцатой девы уже не так сильно билось в груди Галевина.

Он пел, но никто к нему не пришел. И это его очень злило и удручало.

И ему пришло на ум, что в замке сира де Хёрне живут две юные девицы, которые во всей округе слывут непорочными, и что замок этот находится всего лишь в одной пятой лье от его, Галевина, владений, и девушки могут его услышать и прийти к нему; вот он и стал еженощно ходить к границе своего поместья и, невзирая на лютую стужу и валивший хлопьями снег, пел, оборотясь лицом к замку де Хёрне.

Глава восемнадцатая
О девицах Махтельт и Анне-Ми и о Шиммеле, добром сером в яблоках коне

В то время как Злонравный бродил по полям и лугам, сир Руль де Хёрне и его супруга, дама Гонда, одетые в меха, что так славно согревают тело, спокойно сидели на лавках перед жарко пылавшими в очаге дубовыми поленьями и толковали друг с другом, как это любят старые люди.

Правда, больше говорила дама Гонда: на то она и была женщиной.

И она сказала:

– Слышишь, мой старый муж, как страшно воет ветер в лесу?

– Слышу, – отвечал сир Руль.

– Господь поистине к нам милостив, – продолжала она. – В этакий мороз мы сидим в прекрасном замке, защищенном от ветра, тепло одеты и греемся у пылающего огня.

– Верно, – отвечал сир Руль.

– Но еще большую милость оказал нам господь, подарив нам таких славных, добрых детей.

– И то, – сказал он.

– Нигде не сыщешь юношу храбрее, благороднее и достойнее носить наше имя, чем наш сын Тоон.

– Да, – отвечал сир Руль, – он спас меня от смерти в бою.

– Но есть у него недостаток, – заметила дама Гонда, – он до того скуп на слова, что мы едва знаем, какой у него голос. По справедливости дали ему прозвище Молчальника.

– Мужчине больше пристало иметь острый меч, чем длинный язык, – возразил Руль.

– Я вижу, мессир, вы глубоко задумались: печаль и заботы – удел старости. Но я знаю девчурку, которая сумеет согнать морщины с вашего чела и рассмешить вас.

– Может быть, – сказал Руль.

– Не может быть, а наверное, – возразила дама Гонда. – Войдет в эту комнату наша дочь Махтельт, и я сразу увижу, как прояснится лицо моего мужа и повелителя.

На эти слова Руль, чуть усмехнувшись, ответил кивком головы.

– Да, да, когда Махтельт смеется, смеется и мой старый Руль; когда Махтельт поет, подпевает и мой старый Руль и радостно покачивает головой, а когда дочка резвится подле нас, он с улыбкой следит за каждым движением своей душеньки.

– Верно, Гонда, – сказал сир Руль.

– Да, да, – продолжала она, – а кто у нас всегда здоров и весел? Ведь не я же, старуха, у которой понемногу выпадают все зубы, да и не ты, спутник моей долгой жизни, и не Молчальник, и не Анна-Ми, наша служанка. Как она ни мила и как ни пышет здоровьем, но уж очень спокойный у нее нрав, и смеется она только, когда ее рассмешишь. А кто же услада нашей старости, Кто наш соловей, кто вечно порхает, бегает, прыгает, носится взад и вперед, кто поет и заливается так звонко и весело, будто рождественские колокола? Наша дорогая дочка.

– Что верно, то верно, – молвил сир Руль.

– Какое же это счастье иметь такое дитя! Ведь у нас с тобой уже холодеют ноги. Без нее наша жизнь была бы печальна и холод, поднявшись по нашим старым ногам вверх до самого сердца, остановил бы его, и нас понесли бы прежде времени на кладбище.

– Да, жена, – сказал сир Руль.

– Ах, – воскликнула она, – всякая другая знатная девица мечтала бы о воздыхателях и о том, чтобы найти себе мужа при дворе графа Фландрского. Но наша милая девочка об этом не помышляет. Она любит только нас и свою служанку Анну-Ми. С ней она неразлучна, как с сестрой, с ней она любит пошалить и посмеяться.

– Верно, – сказал сир Руль.

– Да, да, – подхватила она, – все ее любят, почитают и превозносят: пажи, оруженосцы, рыцари, юные ратники, слуги, крестьяне. Такая она веселая, живая, добрая, а уж скромница – другой такой не сыскать! Все в ней души не чают. Чего там! Даже Шиммель, наш красавец-конь, и тот бегает за ней, как собачка. Стоит ему увидеть ее, как он сразу начинает радостно ржать. Только из ее рук берет он ячмень и овес, а у других – ни зернышка. Она обращается с ним, как с человеком, и частенько подносит ему кружку клауварта, который он пьет с удовольствием. Он понимает каждое ее слово, но ей нельзя быть с ним слишком строгой, не то у него выступают на глазах слезы и он глядит на нее так жалостно, что она, не выдержав, манит его к себе и говорит: «Ах ты мой Шиммель! Пригожий ты мой, славный мой Шиммель!» – и много других ласковых слов. Услышав это, наш милый серый в яблоках конь сразу к ней подбегает, чтобы она могла еще понежней его приласкать. Он ходит под седлом только у Махтельт, а когда несет ее, до того важен, важнее самого графа Фландрского, который едет во главе своих верных баронов и рыцарей. И все ей послушны, потому что она весела, добра и кротка.

– Да, – сказал сир Руль.

– Да хранит всеблагой господь нашу милочку, и пусть наши старые уши всегда слышат, как поет наш соловушка, – сказала дама Гонда.

– Аминь, – заключил сир Руль.

Глава девятнадцатая
О том, как Махтельт спела сиру Рулю лид[9]9
  Lied (флам.) – песня


[Закрыть] о Льве и песенку о четырех колдуньях

Пока сир Руль и дама Гонда беседовали, выпал глубокий снег.

И словно широким плащом окутал он Махтельт и Анну-Ми, которые возвращались от жены Йоссе: они отнесли ей орлиный камень, дабы она привязала его к левому бедру и тем облегчила себе предстоящие роды.

И девушки вошли в залу, где сидел доблестный сир Руль со своей верной супругой.

Махтельт подошла к отцу и, приветствуя его, преклонила перед ним колени.

Сир Руль поднял ее и поцеловал в лоб. Анна-Ми, как и подобает служанке, смиренно встала в уголок. До чего же приятно было смотреть на девушек, осыпанных снегом с головы до ног!

– Господи Иисусе! – воскликнула дама Гонда, – поглядите на этих двух сумасбродок! Где это их так занесло снегом? Скорее, девочки, к огню, обсушитесь!

– Молчи, жена! – сказал сир Руль, – ты изнежишь молодежь. В юные годы я смело шел навстречу холоду, снегу, граду, грому, буре. Да и теперь так поступаю, если есть в том нужда, и хочу, чтобы и Махтельт была такой же. Благодарение богу! не огонь в очаге должен согревать нашу дочь, но огонь, который жарко пылает в крови детей старого Руля.

Видя, что отец вот-вот разгневается, Махтельт села у его ног и сказала:

– Отец, мы ничуть не озябли: мы так прыгали, плясали, дурачились и дразнили друг друга, что зиму обратили в весну. Мы пели дивные песни, и я молю вас, дозвольте спеть их и вам.

– Хорошо, милая, – сказал сир, и Махтельт спела ему лид о Руланде де Хёрне Льве, возвратившемся из святой земли с чудесным мечом, а потом – песенку о четырех ведьмах, в которой слышатся то мяуканье кошек, то блеяние козла, задирающего хвост во время дождя.

И сир Руль позабыл свой великий гнев. Когда Махтельт кончила петь, он велел подать ужин и зажечь крестовидный светильник, и сразу стало светло, потому что во всех четырех подсвечниках ярко загорелись свечи.

И он посадил дочь рядом с собою.

Анну-Ми тоже усадили за стол, рядом с дамой Гондой, и та сказала:

– Соседство молодых согревает стариков.

И подавали им в тот вечер вкусный белый хлеб, соленую говядину, прокопченную на очаге в ароматном дыму от горящих сосновых шишек, гентскую колбасу, по преданию изобретенную Баудвином-Обжорой, побочным сыном графа Фландрского, китовый язык и старый клауварт.

Когда кончили ужинать и прочитали молитву, Махтельт и Анна-Ми легли спать в одной горнице, ибо Махтельт любила Анну-Ми, как сестру, и всегда хотела быть с нею вместе.

Глава двадцатая
О шестнадцатой повешенной девушке

Махтельт столько смеялась, пела и шалила, что сразу уснула.

Но Анна-Ми немного озябла, и ей не спалось.

А Злонравный подошел уже к крайней границе своих владений.

И понеслась оттуда звонкая, нежная, сладкозвучная песня.

Анна-Ми услыхала ее и, не подумав о том, что она полуодета, вышла из замка через потайную дверь.

Колючий снег больно стегнул ее по лицу, по груди и плечам.

Она бы хотела защитить себя от лютой стужи, от злого снега, но ей нечем было прикрыться: ложась спать, она сняла с себя одежду.

Анна-Ми шла на зов песни и босая перебежала по льду через ров.

И, ступив на высокий скользкий берег, упала и расшибла себе в кровь колено.

Она встала и вошла в лес: камни ранили ее босые ноги, ветки деревьев хлестали ее окоченевшее тело. Но без жалоб она шла все вперед. И бросилась к ногам Злонравного.

И он сделал с ней то же, что и с другими.

И Анна-Ми стала шестнадцатой девственницей, повешенной на Виселичном поле.

Глава двадцать первая
О том, как Махтельт искала повсюду Анну-Ми

На другое утро Махтельт, как всегда, проснулась первая и помолилась господу Иисусу и святой Махтельт, своей покровительнице.

Усердно помолившись за сира Руля, даму Гонду, Молчальника, за всю челядь и прежде всего за Анну-Ми, Махтельт бросила взгляд на ее постель. Увидев, что полог полузакрыт, она решила, что ее подружка еще спит. И, надев свое нарядное платье, Махтельт стала звать ee_fрасхаживая по горнице и посматривая на себя в зеркало.

– Что же ты, Анна-Ми? Вставай, Анна-Ми, вставай! Долго спать, добра не видать! Вставай, Анна-Ми! Ведь и воробьи проснулись, и куры проснулись и даже яйца успели снести. Вот и Шиммель мой ржет на конюшне, и снег сверкает на солнышке. Сеньор мой отец бранит слуг, а матушка за них заступается. А неужели не чуешь, как вкусно пахнут бобы и жаркое с пряной подливкой? Я-то чую, и мне ужасно хочется есть. Вставай же, Анна-Ми!

Наконец Махтельт потеряла терпение и отдернула полог.

– Ну и плутовка! – сказала она, не найдя Анны-Ми. – Без меня сошла вниз и ест без меня жаркое и бобы!

И, сбежав по лестнице, она вошла в залу. Увидев отца, она опустилась перед ним на колени, испросила благословения, затем подошла к матери. И мать удивилась:

– Где же Анна-Ми?

– Не знаю, – ответила Махтельт, – верно, хочет нас подразнить и где-нибудь спряталась.

– Вот уж не такова Анна-Ми, – заметил сир Руль, – ежели кто и любит здесь людей подразнить, так не она, а ты, моя милочка!

– Сеньор мой отец, – молвила Махтельт, – ваши слова пугают меня.

– Так ступай, поищи Анну-Ми, – сказал сир Руль, – а мы с тобой, жена, сядем за стол! Наши старые желудки не могут так долго ждать, как молодые!

– Ах, мне кусок в горло нейдет, – сказала дама Гонда. – Ступай, Махтельт, приведи нам Анну-Ми!

А сир Руль, наложив себе полную тарелку бобов и румяной говядины, принялся есть, рассуждая о том, что только женщины так быстро теряют голову, пугаются и горячатся из-за пустяков.

Однако он и сам был немного встревожен и частенько поглядывал на дверь, повторяя, что озорная девчонка вот-вот должна появиться.

Но Махтельт обежала весь замок и, вернувшись, сказала:

– Я не нашла Анну-Ми.