Текст книги "Счастливого Рождества, Тони!"

Глава 2

Сначала мне показалось, что я раскачиваюсь на маятнике, и к горлу подступила тошнота, потом затылок пронзила резкая боль, настолько невыносимая, что я не мог сдержать стон. И тут же, как эхо, отозвался незнакомый голос:

– Глядите-ка, а этот подонок живехонек…

И кто-то далеко, бесконечно далеко добавил:

– Жаль…

Меня настолько возмутили несправедливость и нахальство выпада, что я окончательно пришел в себя. С невероятным трудом разлепив веки, я выпрямился, сел и окинул комнату туманным взглядом. Сперва мне подумалось, что это церковь, иначе с чего бы прямо перед носом торчали две колонны? Но очень скоро до меня дошло, что это ноги. Сдерживая тошноту и гримасничая от боли (затылок ломило немилосердно), я кое-как поднял голову и узрел маячившую где-то в заоблачных высях крайне несимпатичную физиономию.

– Ну, проснулись? – пророкотало сверху.

Скорее следовало бы сказать, что я вернулся из небытия. Во всяком случае, так казалось мне самому. Я протянул этому типу руку.

– Вы не поможете мне встать?

Он хмыкнул:

– Месье так ослабел?

Но прежде чем я успел в отборных выражениях высказать все, что думаю о его поведении, меня ухватили под мышки и рывком поставили на ноги. Перед глазами опять все завертелось, и, не подхвати меня вовремя пара крепких рук, я бы снова упал. Потом я не без удовольствия оказался в кресле и залпом осушил протянутый бокал. И в ту же секунду подошел еще один незнакомец.

– Вам лучше? – вежливо осведомился он.

– Да… вроде бы полегчало…

– Вы получили страшный удар по затылку… Работа специалиста… Странно, что он вас не прикончил, но, очевидно, это и не входило в его намерения. Вероятно, парень, зная пословицу, что «на падаль всегда слетаются грифы», рассчитывал на наше скорое появление.

– Весьма утешительная мысль, благодарю вас… Так это один из ваших людей обработал меня таким образом?

Мой собеседник – невысокий, но широкоплечий молодой человек с грустным лицом – выразительно пожал плечами.

– Что бы там ни болтали, но такого рода подвиги – вовсе не в наших правилах… Я инспектор Лафрамбуаз из сыскной полиции.

– Не может быть!

– Да, меня зовут Иеремия Лафрамбуаз, и не вздумайте смеяться[2]2
  La framboise (фр.) – малина.


[Закрыть], иначе я расквашу вам физиономию.

Инспектор сказал это совершенно спокойно и как бы между прочим, но даже самое неискушенное ухо уловило бы в его голосе непреклонную решимость. Лучше было вести себя поосторожнее. Впрочем, я так и эдак не испытывал ни малейшего желания смеяться.

– Так вы из полиции?

– Вас это пугает?

– Нет, просто удивило… Но почему вы оказались здесь, у Сюзанны Краст?

Вместо ответа Лафрамбуаз сделал знак двум другим полицейским, и те, подхватив меня под руки, отвели в соседнюю комнату. Увидев распростертую на полу Сюзанну, я медленно повернулся к инспектору.

– Она мертва?

– Да, голову разбили вот этой мраморной статуэткой. Это вы?

– Что – я?

– Вы ее убили?

– Вы что, с ума сошли?

– Не думаю. Просто выполняю свои обязанности. А кстати, как насчет ваших?

– Что вы имеете в виду?

– Кем вы работаете?

– Я полагаю, вы уже заглянули в мои бумаги?

– Разумеется, но, между нами говоря, бумаги в наше время…

– Я представитель торговой фирмы.

– И что же вы продаете?

– Электронику.

– Так вы надеялись, что мадемуазель Краст сделает крупный заказ?

– По-вашему, это очень остроумно?

– Это не ответ на мой вопрос, месье Лиссей.

– Знаете, инспектор, я не торгую все двадцать четыре часа в сутки!

– Так вы знали мадемуазель Краст?

– Я не хожу в гости к незнакомым людям.

– Значит, вы с ней дружили?

– Нет, подружиться мы так и не успели.

– Вы пришли сюда впервые?

– Да.

– Когда вы приехали в Бордо?

– Вчера вечером.

– А вы были знакомы с мадемуазель Краст, скажем… вчера утром?

– Нет.

– Странно… Вы не находите?

– Тем, кто привык все осложнять, и самые простые вещи кажутся замысловатыми.

– Спасибо. Вы не особенно любите полицию, а?

– Да, пожалуй.

– А могу я узнать почему?

– По-моему, это достаточно красноречиво иллюстрирует наш разговор.

Лафрамбуаз приказал снова отвести меня в кресло, но я быстро восстанавливаю силы и уже не нуждался в посторонней помощи. Как только я удобно устроился, Лафрамбуаз сел рядом.

– Вы, надеюсь, понимаете, месье Лиссей, что я обязан прояснить ситуацию, которая кажется мне более чем туманной? Полчаса назад какой-то неизвестный предупреждает нас по телефону, что мадемуазель Краст убита. Мы мчимся на место преступления и обнаруживаем тут вас. По всей видимости, вас хотели поставить в очень скверное положение. Конечно, в крайнем случае вы могли разыграть обморок, но быстрый осмотр убедил меня в том, что вы действительно ранены и никак не могли нанести удар сами…

– И однако я слышал, как ваши люди обменивались замечаниями на мой счет…

Лафрамбуаз, слегка смутившись, велел подчиненным оставить нас вдвоем.

– Бедняги и в самом деле простоваты – из тех, для кого всегда открыто Царствие Небесное… – признался инспектор, как только за его помощниками закрылась дверь. – Вас нашли в таком месте, где, теоретически, вам было совершенно нечего делать, а в соседней комнате лежал труп… Вполне естественно, что ребята сразу ухватились за самое примитивное решение… Постарайтесь на них не обижаться и вернемся-ка лучше к нашей проблеме… Может, у вас есть какие-нибудь предположения, почему убили мадемуазель Краст?

– Да.

– Вот как?

– Кто-то знал, что она собирается передать мне крайне важные сведения.

– О том, как лучше пристроить вашу электронику?

– По правде говоря, я в жизни ничем не торговал.

Инспектор улыбнулся:

– Представьте себе, я об этом догадывался… Так о чем же вы хотели побеседовать с мадемуазель Краст?

– Я думаю, она что-то знала об убийстве Бертрана Тривье.

Лафрамбуаз, не скрывая любопытства, присвистнул сквозь зубы.

– А почему его смерть вас интересует?

– Бертран Тривье был моим лучшим другом.

– И, вероятно, еще и коллегой?

– Вы попали в самую точку, инспектор.

– И вы можете это доказать?

Я назвал номер телефона в Париже, и очень скоро полицейский получил желаемое подтверждение.

– Дело об убийстве Бертрана Тривье у нас забрали, месье Лиссей. По-видимому, сочли, что это нас не касается. Однако я на дух не выношу, когда в моем любимом городе убивают людей, и поэтому готов неофициально помогать вам по мере сил и возможностей, а заодно сохранить все в строжайшей тайне. Можете располагать мною.

– Большое спасибо, но я все-таки не забуду о теплом приеме ваших земляков! – проворчал я, легонько потирая затылок.

– А помните, что писал святой Лука? – елейным голосом спросил Лафрамбуаз. – «Услышав это, все в синагоге исполнились ярости и, встав, выгнали Его вон из города и повели на вершину горы, на которой город их был построен, чтобы свергнуть Его. Но Он, пройдя посреди них, удалился».[3]3
  Лк. 4.28—30. Здесь и далее ссылки на Библию даны по изданию Московской Патриархии, М., 1988.


[Закрыть]

Я так обалдел, что даже не нашелся с ответом, а инспектор спокойно добавил:

– Я отвезу вас в гостиницу.

Почему меня не убили, как Бертрана Тривье? Я принял очень горячую ванну и вызвал врача. Тот долго ощупывал мой череп и наконец заявил, что серьезных повреждений нет и дело обойдется мигренью. Когда он ушел, я лег, надеясь обрести благодатный покой. Не тут-то было. Мрачные мысли о смерти бедняжки Сюзанны и о моем собственном приключении никак не давали уснуть. Кроме того, меня терзали своего рода угрызения совести. Не вмешайся я, Сюзанна Краст осталась бы жива. Я отчетливо представлял, как она, спокойно улыбаясь, сидит у себя за столом, с одинаковой флегмой делая мне недвусмысленные намеки и ставя на место шефа. Да, Сюзанна бесспорно была яркой индивидуальностью! И если она позволила кому-то достаточно близко подойти с ее же собственной тяжелой статуэткой в руках – значит, хорошо знала этого человека и не имела оснований его опасаться. Первым, разумеется, на ум приходил Турнон с его безумной ревностью, но он не произвел на меня впечатления человека, способного на физическую расправу. Нет, Сюзанну явно убили, стараясь помешать нашему разговору. Меня же не стали добивать только потому, что мертвая мадемуазель Краст уже ничего не могла рассказать, а просто так, за здорово живешь, никто не станет убивать агента спецслужб – известно ведь, что такие вещи даром не проходят… И если Бертрана все-таки решились прикончить, то, стало быть, он сумел найти зацепку, которую я безуспешно ищу.

Лишь одно не вызывало у меня сомнений: раз убийца пошел на новое преступление – значит, боится, что я до него доберусь. Но тем самым он доказал мне, что убийцу Бертрана Тривье, а возможно, и Марка Гажана, следует искать здесь, в Бордо. Если только не сам инженер, охраняя свое убежище, вышел на тропу войны… За годы службы я такого навидался, что уже ничему не удивляюсь.

Но каким образом убийца узнал о моем свидании с Сюзанной? Не исключено, конечно, что секретарша сама сказала об этом кому-то из знакомых, но это маловероятно, поскольку мадемуазель Краст, считая предстоящий разговор тайным или, во всяком случае, конфиденциальным, вряд ли стала бы болтать лишнее. Так кто, кроме нас двоих, был в курсе? Директор, слышавший весь разговор, поскольку его секретарша так и не нашла нужным выключить интерфон, и, возможно, Сужаль, которому Эвелин могла сказать об этом после моего ухода. Я почти не сомневался, что, едва за мной захлопнулась дверь, милейший Фред потребовал от хозяйки дома подробного отчета о нашем разговоре. Следовательно, он мог выяснить, что вечером я собираюсь к Сюзанне.

Я наглотался аспирину и выпил полбутылки рома, который предпочитаю всем другим крепким напиткам. Эта микстура после мучительных интеллектуальных усилий и тщетных попыток хоть что-нибудь понять в кошмарной головоломке внезапно погрузила меня в полное отупение, и я забылся тяжелым сном. Проснулся я с ощущением, что на голову надет тяжеленный шлем. Вдобавок я был зол как собака, да еще из самых свирепых. И больше всего мне хотелось поскорее добраться до господ Турнона и Сужаля. Пусть оба дадут исчерпывающие объяснения, если не хотят получить хорошую трепку! Но для начала я позвонил Сальваньяку и попросил приехать как можно скорее. Очевидно почувствовав по моему тону, что это не пустой каприз, он не стал спорить.

Романтики, люди с болезненным воображением и верные поклонники кино воображают, будто агенты спецслужб сплошняком крутые ребята, которые появляются в городе, куда их призывает долг, с грозным видом, плотно стиснутыми челюстями и пистолетом на поясе, под мышкой или просто в кармане. Они думают, мы с утра до ночи либо защищаем собственную шкуру от вражеских пуль, либо пытаемся отправить в лучший мир коллег из противного лагеря. Действительность куда прозаичнее. Мы не больше других спешим расстаться с радостями бытия, а потому, зная о законе действия и противодействия, стараемся поменьше лить кровь – в конце концов, и противникам стоит поберечь друг друга. Но в истории с Гажаном у меня складывалось стойкое ощущение, что это не обычная стычка агентов спецслужб, а чистая уголовщина с участием иностранных наемников. Предательство, осложненное двумя убийствами… Честно говоря, не будь тут замешано изобретение Гажана, все это следовало бы передать полиции.

– Что, неприятности? – прямо с порога спросил Сальваньяк.

– Да еще такие, что чуть не стали мне поперек глотки!

– Стало быть, крупные?

– Для меня – да.

Он уселся у моего изголовья, и я начал рассказывать о последних событиях в том порядке, в каком они происходили, с тех пор как мы расстались накануне после обеда.

– Либо Турнон, либо Сужаль убили или приказали убить Сюзанну Краст, – мрачно подытожил я. – Отсюда до вывода, что Тривье прикончил тоже кто-то из двоих, – всего один шаг, и я с легкостью готов его сделать.

– А мадам Гажан?

– Что – мадам Гажан?

– Вы, кажется, запамятовали, дорогой мой… А ведь именно ей первой вы сказали о свидании с Сюзанной Краст.

– И вы можете представить ее в роли убийцы?

– Почему бы и нет? Кого, как не прежнюю коллегу, Сюзанна стала бы меньше всего опасаться?

Сальваньяк был, несомненно, прав, но подозревать такую очаровательную женщину в убийстве казалось мне настолько кощунственным, что все мое существо восставало против такого предположения.

– Впрочем, если вас шокирует мысль, что прекрасная Эвелин собственноручно стукнула по голове свою подружку Сюзанну, почему бы не допустить несколько иной вариант?.. Разве она не могла поручить это дело сообщнику?

– Сужалю?

– Или, например, самому Гажану?

Я недоверчиво уставился на собеседника.

– Вы это серьезно?

– Еще бы! Послушайте, дружище, я постарше вас, а вы сами прекрасно знаете, что в нашем ремесле каждый год имеет немалый вес, правда? Так вот, до того дня, как меня вывели из игры, я каждый день видел, что мы сплошь и рядом упускаем почти готовый результат только потому, что упорно отказываемся от наиболее простых решений. Возьмем дело, которым мы заняты сейчас. Инженер делает открытие, за которое многие правительства готовы отвалить изрядную сумму, в то время как на родине его отнюдь не собираются осыпать золотом… Наш инженер говорит о своем изобретении молодой и красивой жене. Оба они производят элементарный математический расчет… В конце концов, это ведь плод его исследований… Но Гажан – человек слабый, поэтому в первую очередь думает о бегстве и подыскивает надежное укрытие… Больше всего он хочет спрятаться, пока страсти не поутихнут. А потом, когда о нем почти позабудут, Гажан спокойно уедет вместе с верной супругой, все это время изображавшей соломенную вдову… Вот только в Бордо неожиданно приезжает ваш друг и портит им всю картину. В том-то и ошибка Бертрана Тривье! Вместо того чтобы попытаться успокоить парочку, войти в доверие и полюбовно сторговаться либо с обоими, либо с одним Гажаном, он, видно, начал угрожать и привел инженера в такую панику, что тот его убил или поручил это сообщнику. После этого появляетесь вы и покоряете сердце Сюзанны Краст. Возможно, она знает, где прячется муж ее приятельницы. Но и вы, в свою очередь, делаете неверный шаг (уж простите меня за прямоту, Лиссей!), рассказав о предстоящем свидании Эвелин Гажан. Сюзанну убивают. Вас, уж не знаю почему, решили пощадить, но, впрочем, надо думать, еще не все потеряно.

– Не очень-то вы любите Эвелин, как я погляжу!

– А вы?

Этот прямой выпад привел меня в полное замешательство.

– Понимаете… э-э-э… короче, она мне показалась… Я хочу сказать, мадам Гажан – очень милая женщина, разве нет? – пробормотал я.

– Только потому что красива?

По правде говоря, этот Сальваньяк начинал здорово действовать мне на нервы. И от него, конечно, не укрылось мое смятение.

– Окститесь, Лиссей! Неужели я должен напоминать вам, что в нашем деле красотки – самые опасные противники? Сколько хороших ребят полегло только из-за того, что имели слабость поддаться на улыбку!

Больше всего меня раздражало, что он был абсолютно прав, собака!

– Ладно, Сальваньяк, ваша взяла. Обещаю вам исправиться. Тем более что теперь мне надо отомстить уже за двух покойников.

– Ну так постарайтесь хотя бы сами не увеличить счет, а то вряд ли вы сумеете довести дело до конца.

После его ухода я решил еще немного вздремнуть. На душе кошки скребли, и я с раскаянием думал, что независимо от возраста мы иногда ведем себя как полные идиоты.

Около пяти часов вечера, стряхнув лихорадочный сон, я, как ни странно, вдруг почувствовал себя в отличной форме. Голова почти не болела. Очевидно, желание поскорее взять реванш придавало сил, иначе я бы вряд ли так легко оправился от вчерашнего угощения. Да поможет мне Небо в ближайшее время встретиться лицом к лицу с тем, кто убил или приказал убить Бертрана и Сюзанну Краст! Можно великолепно отдавать себе отчет, что покушения и раны – элементарный профессиональный риск, и тем не менее мы, как и все прочие граждане, ужасно не любим, когда кто-то поднимает руку на нас самих. Так что, улыбнись мне удача встретить того, кто съездил мне дубинкой по голове, я бы с удовольствием вернул ему должок.

Любой француз – раб обычаев и традиций, поэтому, когда я вызвал официанта и попросил принести обед, тот наотрез отказался, ссылаясь на неурочное время. «Ведь не воображает же месье, что плита работает с утра до вечера? – оправдывался он. – Да и вечерняя смена еще не пришла…» Короче, после долгих переговоров мне удалось убедить парня, что цивилизованный человек имеет полное право проголодаться когда угодно, а не только в часы, раз и навсегда установленные общественными условностями. В конце концов я уговорил его заглянуть на кухню и выяснить, не найдется ли там человека, способного сделать яичницу, отрезать ломтик-другой бекона, отыскать кусочек сыра и бутылку вина. И официант ушел с таким видом, какой, должно быть, был у Вильгельма Телля, когда Гесслер положил яблоко на голову его сына.

Выходя из гостиницы, я чувствовал себя готовым к любым сражениям. С неба сыпались хлопья снега, но такие легкие и прозрачные, что, казалось, даже не долетают до земли, а продолжают парить в густом вечернем сумраке. До Рождества оставалось всего несколько дней, и я поклялся себе непременно провести этот семейный праздник вместе с вдовой и сыном Бертрана. Может, внешне это и не заметно, но в душе я очень сентиментален. Пожалуй, мне не мешало бы последить за собой и не давать волю чувствам, а то они уже не раз играли со мной довольно скверные шутки. Достаточно вспомнить хотя бы крошку Уллу из Гамбурга… Но, как говаривал Киплинг, это уже совсем другая история…

Такси доставило меня в Бегль, чуть ли не к самому крыльцу завода Турнона. Я не слишком рассчитывал застать кого-нибудь на месте (в таких лавочках никто не работает круглые сутки), но швейцар, окинув меня подозрительным взглядом, неохотно признался, что господин директор все еще у себя в кабинете. По моей просьбе он позвонил Турнону и предупредил, что я здесь, внизу, и хотел бы его повидать. К нашему общему удивлению, Турнон тут же согласился на встречу.

В маленькой приемной, где обычно сидела Сюзанна Краст, у меня сжалось сердце. Я, словно наяву, увидел перед собой пухленькую, флегматичную молодую женщину и услышал ее спокойный голос. Плохо дело… очень плохо. Людям вроде меня не гоже предаваться такому нездоровому умилению. Я постучал в дверь Турнона, и он сразу предложил мне войти, но таким странным тоном, что я немного удивился и решил на всякий случай благоразумно принять кое-какие меры предосторожности. За дверью ощущалась смутная угроза, да и, честно говоря, настораживало уже одно то, что директор решился принять меня в столь поздний час, хотя после смерти своей секретарши не мог не питать ко мне самые недобрые чувства. Я колебался, не зная, как быть дальше, а из-за двери снова послышался голос Турнона:

– Ну же, месье Лиссей?

Почему он не вышел взглянуть, отчего я медлю? Теперь я больше не сомневался, что любовник Сюзанны надумал сделать ужасную глупость, а мне придется расхлебывать ее последствия. Я медленно повернул ручку и, резко толкнув дверь, мгновенно прижался к стене. Это было очень мудрым решением, ибо, как только дверь открылась, загремели выстрелы. Останься я на пороге – Турнон превратил бы меня в решето.

– А ну, покажитесь, несчастный трус! – стреляя, ревел директор. – Покажитесь, подлый убийца!

Странная у людей мания обзывать вас трусом только за то, что вы не желаете служить им мишенью… С лестницы послышался топот – очевидно, швейцар вообразил, что я убиваю его хозяина.

– Вы что, непременно хотите прикончить собственного швейцара, Турнон? – спокойно осведомился я, подсчитав выстрелы и придя к выводу, что он уже израсходовал весь магазин.

Вопрос, очевидно, вернул его на землю, нервы не выдержали, и я услышал сдавленный стон. Осторожно заглянув в кабинет (с этими любителями никогда толком не знаешь, чего ждать!), я увидел что Турнон сидит за столом, закрыв лицо руками. Похоже, он плакал. И в ту же секунду у меня за спиной раздался повелительный окрик:

– Руки вверх, живо! Или я стреляю!

Я выполнил приказ и, медленно обернувшись, обнаружил, что швейцар вооружился огромным старинным револьвером – таких монстров не делают уже добрых лет шестьдесят.

– Вы ошиблись, старина, это не я стрелял, – проговорил я с необычайной кротостью.

– Не вы? А кто же тогда?

Я кивнул в сторону все еще не опомнившегося Турнона.

– Ваш шеф.

Судя по выражению лица, утверждение показалось ему чудовищным.

– Он?.. Да быть такого не может!

– Отсюда вам должен быть виден пистолет у него на столе. Если вы возьмете его в руки, то почувствуете, что он еще не остыл.

Скажи я, что его выбрали мэром Бордо, честный малый и то не удивился бы сильнее.

– Но… Почему? Почему?

– Ну, это уж вы у него самого спросите!

Швейцар приказал мне идти в кабинет, а сам, не выпуская из рук револьвера, двинулся следом. Я молил бога, чтобы в пистолете Турнона не осталось больше ни одной пули.

– Господин директор! – окликнул хозяина швейцар, когда мы остановились у его стола.

Тот опустил руки, и мы увидели искаженное отчаянием лицо.

– В чем дело, Ламблуа?

– Господин директор… эти выстрелы…

– Ах да!.. Произошла ошибка… Я потерял голову… Сам не знаю, что на меня нашло. Можете возвращаться к себе, Ламблуа.

Швейцар указал на меня.

– А как насчет него? Прихватить с собой и выставить за дверь?

– Нет, пускай остается.

Милейший Ламблуа все еще не мог побороть сомнения.

– Так вы и вправду не хотите, чтобы я остался тут, господин директор?

– Нет. Спокойной ночи, Ламблуа.

– Спокойной ночи, господин директор.

Избавившись от швейцара и его артиллерии, я облегченно перевел дух и повернулся к Турнону.

– И часто у вас бывают такие приступы?

– За что вы убили Сюзанну?

– А что, по-вашему, я смахиваю на убийцу?

Он пожал плечами:

– Только что я лишь по чистой случайности не отправил вас на тот свет, и однако не думаю, чтобы я походил на преступника.

– Но зачем же мне было убивать мадемуазель Краст?

– Именно об этом я вас и спрашиваю!

– Когда я пришел к вашей секретарше, ее уже не было в живых и на меня самого напал прятавшийся в квартире убийца. Если хотите, инспектор Лафрамбуаз из сыскной полиции охотно подтвердит правдивость моих слов.

Турнон посмотрел на меня.

– Прошу вас, простите мне эту минуту безумия! – с бесконечной усталостью в голосе сказал он.

– Для ученого вы маловато размышляете, прежде чем действовать, а?

– В несчастье голова отказывается работать…

– Жаль… Для кого-нибудь еще это могло кончиться очень плохо. Вы любили Сюзанну, верно?

Турнон молча кивнул.

– И она была вашей любовницей?

– Да, уже пять лет… Я один как перст. Теперь, после ее смерти, у меня совсем никого не осталось… Не понимаю, почему ее убили…

– Потому что Сюзанна собиралась сделать то, о чем я тщетно просил вас.

– Не понимаю.

– Потолковать со мной о Марке Гажане и о многом другом. Например, о том, что когда-то вы питали более чем дружеские чувства к будущей супруге Гажана. Впрочем, тогда она еще не вышла замуж…

Я говорил наобум – просто хотелось взглянуть на его реакцию. Турнон не стал отнекиваться.

– Временное увлечение… Эвелин всегда была честолюбива. Она первой из нас по достоинству оценила Гажана и поверила, что он добьется успеха.

– Значит, она в определенном смысле карьеристка?

– Вне всяких сомнений.

Меня словно полоснуло по сердцу. От одной мысли, что этот тип мог обнимать Эвелин, просто тошнило.

– Насколько я понимаю, месье Турнон, вы настоящий донжуан?

– Повторяю вам, история с Эвелин закончилась очень быстро. Мы совершенно не подходили друг другу и прельстило ее лишь мое директорское положение. Зато Сюзанна…

– …которую вы отчаянно ревновали, судя по уморительной сцене, которую вы вчера устроили нам с мадемуазель Краст?

– Я не хотел потерять Сюзанну…

Какой смысл возражать? Влюбленные всегда видят предмет своей страсти совсем иначе, нежели другие смертные. И тем не менее надо обладать очень богатым воображением, чтобы представить стареющую толстуху Сюзанну в роли вамп!

– Как видите, не я отнял ее у вас, месье Турнон.

Он всхлипнул и сжал кулаки.

– Ох, если б я только знал, кто это…

– Могу напомнить, что я приехал сюда как раз для того, чтобы разоблачить этого человека, поскольку он же убил моего друга Бертрана Тривье. У нас с вами общая цель, месье Турнон, – отомстить за наших мертвых.

Директор завода встрепенулся, охваченный каким-то лихорадочным возбуждением.

– Вы правы! Нам надо действовать сообща! Но, к несчастью, я вряд ли смогу вам существенно помочь…

– Почему вчера вы отказались отвечать на мои вопросы?

Турнон опустил голову:

– Я боялся…

– Кого?

– Сам не знаю… Исчезновение Гажана, и в особенности гибель вашего коллеги меня глубоко потрясли… Я заподозрил, что на моем заводе творится нечто ужасное, совершенно мне непонятное… Я не боец по натуре, месье Лиссей…

– Правда? А Гажан?

– Тоже… во всяком случае, мне всегда так казалось…

Турнон немного помолчал.

– И то, что кто-то счел нужным убить мою бедную Сюзанну, доказывает, как я был прав, – угроза вполне реальна…

– А вы не знаете, что хотела мне рассказать мадемуазель Краст? Может быть, у вас есть какие-нибудь предположения?

– Ни малейших.

– Сюзанна дружила с мадам Гажан?

– Не думаю. Во всяком случае, после свадьбы Эвелин ни разу сюда не приходила.

– А Гажан знал о вашем романе с его будущей женой?

– Понятия не имею. Сами понимаете, я никак не мог задавать ему подобные вопросы.

– И все-таки даже самый закоренелый преступник, если, конечно, он не маньяк, никого не убивает просто так, месье Турнон. По-моему, Тривье и Сюзанну убили либо ради собственной безопасности, либо оберегая кого-то…

– Кого?

– Если бы я мог вам на это ответить, то считал бы свою миссию почти законченной. Но пока, месье Турнон, могу лишь еще раз повторить тот же вопрос, на который вчера так и не получил ответа: хорошо ли вы знали Марка Гажана?

– Нет. Теперь, когда вам известно о моих прежних отношениях с Эвелин, я думаю, вы без труда поймете, что я не пытался сблизиться с ее мужем. Мы никогда не общались больше, чем необходимо начальнику и подчиненному… И наши разговоры касались исключительно научных проблем… Если можно так выразиться, носили безличностный характер.

– Вы, конечно, знали о его исследованиях?

– Разумеется, но весьма поверхностно… Проблема миниатюризации меня никогда особенно не увлекала.

– А вы верили, что его поиски увенчаются успехом?

– Нет. Гажан казался таким сереньким и заурядным… В глубине души я не сомневался, что, выйдя за него замуж, Эвелин здорово промахнулась.

– Но если даже вы, по вашим собственным словам, имели самое поверхностное представление об исследованиях Гажана, то каким же образом Эвелин могла узнать о них больше и оценить перспективы?

– О, она необычайно умная женщина! Эвелин всегда живо интересовалась тем, что здесь происходит. А мои инженеры, разумеется, весьма охотно разговаривали с такой красивой, элегантной и обаятельной женщиной. Кроме того, Эвелин часто куда-нибудь приглашали после работы, а она великолепно умела слушать.

– Если верить вашему описанию Гажана, для того чтобы поверить в его блестящее будущее, потребовалась немалая проницательность…

– Эвелин и в самом деле уникальная женщина.

– Наверное, ваши служащие страшно завидовали Гажану, узнав, что она выходит за него замуж?

– Не знаю. Я стараюсь как можно меньше вмешиваться в такие… дела. От них – одни неприятности…

Есть с чего прийти в отчаяние… Этот, при всех своих познаниях, бесцветный человечек казался мне удручающей посредственностью. Однако это не помешало и Эвелин, и Сюзанне… Я начинал его просто ненавидеть (само собой, в основном из-за мадам Гажан) и, хотя прекрасно отдавал себе отчет, насколько это несправедливо, ничего не мог поделать.

– Короче, насколько я понимаю, мне нечего рассчитывать на вашу помощь? – спросил я напоследок гораздо холоднее, чем следовало бы.

Турнон удивленно посмотрел на меня.

– Но… разве я не сказал вам, что готов сделать все от меня зависящее?

Я пожал плечами и, даже не удостоив его ответом, вышел из кабинета. Внизу навстречу мне выскочил швейцар.

– Как он себя чувствует, месье?

– Малость пришиблен, но, не сомневаюсь, быстро излечится.

Старик тихонько покачал головой:

– Вряд ли, месье. Господин директор очень дорожил мадемуазель Краст.

Сам о том не подозревая, он дал мне хороший урок.

Оказавшись на улице, я с раздражением признал, что Турнона никак не заподозришь в убийстве Сюзанны. Попытка разделаться со мной гораздо красноречивее, чем любые уверения и клятвы, свидетельствовала и о его горе, и о… полной невиновности. Но что же тогда получается? Не нужно быть великим детективом, чтобы сделать один-единственный возможный вывод: Эвелин могла рассказать о моих планах лишь Турнону или Сужалю. Ведь не стала бы она предупреждать первого встречного-поперечного, даже не подозревающего о моем существовании, что я собираюсь нанести визит мадемуазель Краст?

Тайный агент должен всегда держаться начеку – это первое, чему учат в контрразведке. Сколько людей погибло только потому, что позволили себе на секунду расслабиться! Мы не имеем права спокойно размышлять, отключившись от всего происходящего вокруг, иначе как в надежном, хорошо защищенном убежище. Но Эвелин Гажан настолько занимала мои мысли, что я чуть не закончил свою карьеру на этой пустынной улочке в Бегле, неподалеку от Малого порта, так и не успев свернуть на набережную Президента Вильсона, где осталась моя машина. Я спокойно шел посередине улицы, и вдруг, на мгновение ослепнув от света фар, замер в полном оцепенении. Так летом на шоссе обмирают от страха несчастные кролики, и слишком торопливые автомобилисты давят их сотнями. Одновременно послышался рокот мощного мотора. Прямо на меня мчалась машина. Я совсем растерялся от неожиданности и, вместо того чтобы отскочить, выхватил револьвер. Когда башка не работает, тебя и самому бестолковому новичку-убийце пара пустяков отправить в мир иной. Однако за долю секунды до рокового мгновения мощный толчок отшвырнул меня на противоположную сторону улицы. Как ни странно, револьвера я так и не выпустил, зато от встряски немного очухался и сразу сообразил, что машина меня не коснулась. Увы, она уже успела развернуться и опять приближалась с угрожающей скоростью. Мой спаситель вырвал у меня из рук револьвер, с поразительным хладнокровием выскочил на середину улицы и тщательно, словно на учении, прицелившись, четырежды выстрелил в машину убийцы. Четыре почти одновременных выстрела погасили фары, и водитель, растерявшись в неожиданно наступившей темноте, невольно притормозил. Мой неизвестный помощник все так же невозмутимо разрядил в автомобиль последние две пули, и по тому, как тот поехал дальше, я понял, что шофер серьезно ранен. У самой стены завода машина замерла. Стрелок подбежал, распахнул левую дверцу, и на асфальт вывалилось тело. Незнакомец сел на корточки, быстро обыскал карманы покойника и тут же встал.