Текст книги "Франция и Англия X-XIII веков. Становление монархии"

Как надо понимать эту эволюцию и каковы были ее причины? Нам говорят: «Королевская власть сконцентрировалась». Но к этому ее привело ее бездействие, а не обдуманное решение. Сонливый Филипп I был не из тех, которые имеют свою программу и выполняют ее. Случаи собрать вокруг себя герцогов и графов он пропускал. Самым естественным поводом для этого была в те времена война. И в начале своего царствования, именно в 1071 г., Филипп не преминул потребовать исполнения феодальной военной службы (ost); единственное cобрание этого царствования, когда мы видим его окруженным большим числом графов, состоялось в 1077 г., в то время, когда Вильгельм Завоеватель, после тщетной попытки установить свою власть сюзерена над Бретанью (осада Доля в октябре 1076 г.), принужден был пойти на сделку и заключить мир с Филиппом; граф Пуатье, в частности, потрудился явиться, чтобы присутствовать на этом собрании, имевшем место в Орлеане; он, по-видимому, поддерживал короля против Вильгельма Завоевателя. Но в дальнейшем Филипп уже больше не пытался становиться во главе своей знати, чтобы устранить англо-нормандскую опасность. А между тем он мог извлечь выгоду из интриг и честолюбия Роберта Куртегеза, сына Завоевателя и брата Вильгельма Рыжего и Генриха I. Он и его сын Людовик Толстый упустили самый прекрасный случай отделить Нормандию от Англии. Филипп хорошо понимал, какой политике надо было бы следовать, но для этого пришлась бы вступать в переговоры, возбуждать недоверие графов Фландрского и Анжуйского, составлять феодальную коалицию против этого англо-нормандского короля, притязания которого причиняли столько, беспокойства. И апатия Филиппа не допустила его до этого.

Такую же беспечность он проявлял почти всегда и в делах внутренней политики. Он даже не требовал оммажа от своих крупных вассалов. Королевский суд он производил почти только в своем домене или же в тех случаях, когда один из тяжущихся пребывал в нем. Он мог бы послужить делу общественного мира, если бы присоединился, подобно Вильгельму Завоевателю, к усилиям пап заставить уважать «мир Божий» и «перемирие Божье». Но он и не думал об этом. Нечего и говорить, что его законодательная деятельность сводилась к нулю, как и у его предшественников. Из ста семидесяти двух подлинных хартий, составляющих собрание актов Филиппа I, сто семьдесят относятся к мелким мероприятиям, принятым в интересах церквей или регулирующим вопросы, которые их касаются; только одна-единственная свидетельствует об остатке уважения со стороны баронов по отношению к королевской власти[31]31
  Король отпустил на волю серва, принадлежавшего Фульку, графу Анжуйскому, по просьбе этого последнего, в 1069 г.


[Закрыть]. Курия его опустела, и вследствие этого люди, окружавшие короля, монополизировали обязанности его советников. Уверяют, что такая перемена была благоприятной для интересов королевской власти. Я в этом вовсе не уверен. В эпоху, когда французский феодальный строй, имевший во времена Гуго и Роберта Благочестивого еще смутные очертания и не вполне развившийся, успел уже привести к наследственности ленов[32]32
  Наследственность ленов изображается как факт общераспространенный в небольшом систематическом трактате, написанном между 1095 и 1136 гг., которым начинается знаменитый ломбардский сборник Libri Feudorum (он встречается в конце древних изданий Corpus juris Civilis).


[Закрыть] и независимости феодальных правительств, – в такую эпоху король мог восстановить свой авторитет, лишь поддерживая тесную связь со своими вассалами и извлекая всю возможную выгоду из своего положения верховного сюзерена. И только столетие спустя королевская власть догадалась об этом.

В одном лишь отношении Филипп проявил некоторую прозорливость. Он старался увеличить свой домен и успел в этом. Дело в том, что он нуждался в деньгах. Скудость средств не оправдывает, конечно, но объясняет некоторые скандальные моменты в его поведении: форменный разбой и постыдные привычки к симонии. Этими сомнительными средствами он пользовался без зазрения совести, но он прекрасно понимал, что хорошие земельные доходы – дело гораздо более верное. Он сделал несколько аннексий, которые оказались важными в политическом отношении, так же как и в финансовом. Он воспользовался семейными ссорами, которые разъединяли баронов, для того чтобы понудить их отдать ему в 1068 г. Гатине и в 1071 г. Корби; Гатине соединял между собой два оторванных куска королевского домена – Сенон и Орлеан, а Корби представляла собой ценную территорию, расположенную на Сомме; после смерти своего тестя, Рауля де Вермандуа (в 1074 г.), Филипп наложил руку на французский Вексен, благодаря чему домен стал доходить до течения р. Эпт, которая сделалась теперь франко-нормандской границей. Отметим, что все эти приобретения он сделал в молодости, не достигши еще тридцати лет. В конце его царствования мы видим только, что один сеньор, нуждавшийся в деньгах, чтобы отправиться в Святую землю, Эд Арпен, продал ему Бурж с его судебным округом (septaine). Королевская власть приобрела таким образом землю, вклинивавшуюся в территорию на юг от Луары. Зато после неудачной попытки, сделанной в 1079 г., взять замок Пюизе, он не мешал владельцам замков, как Гуго де Пюизе, Бушар де Монморанси, свирепый Фома де Марль и другие, наводить террор на церкви, аббатства, города и деревни. Королевская власть перестала играть роль покровительницы.

Важной заслугой Людовика VI, как только он сделался соправителем, было то, что он отозвался на крик угнетенных обитателей королевского домена. В течение тридцати четырех лет (с 1101 по 1135 г.) он мужественно сражался с разбойниками Иль-де-Франса, Ланне, Орлеана и иногда даже Бурбонне и Оверни; он сжег или разрушил их башни; он освободил епископства и аббатства, вернул крестьянам некоторую безопасность, восстановил сообщение между Парижем и Луарой, усилил домен конфискациями и покупками, а также сооружением королевских крепостей.

Большего он не мог сделать: наследство его отца было слишком тяжко, а сам он недостаточно умен. Он не понял значительности социального и экономического движения, происходившего в его время. Первые восстания городов произошли в царствование его отца, не обратившего на них никакого внимания. По отношению к возникавшим городским коммунам он следовал политике немедленного извлечения выгоды; легенде, которая приписывала ему эмансипацию горожан, давно уже перестали верить.

Вообще он жил в своем домене, поглощенный борьбой с мелкими феодалами, вынужденный защищать против их притязаний даже высшие должности в своей собственной курии. Крупные бароны не посещали редкие торжественные собрания, собиравшиеся вокруг короля; на них являлись только прелаты, охотно признавшие королевскую юрисдикцию. Людовику VI удалось, правда, заставить фламандскую знать принять избранного им графа, Вильгельма Клитона, после того как был убит граф Карл Добрый и он сам наказал убийц. Но выбор его был неудачен, и его вмешательство закончилось унижением, которое бессмысленная жестокость Вильгельма Клитона сделала неотвратимым. Граждане Брюгге, восставшие против Вильгельма, в ответ на требование Людовика VI подчиниться, написали ему, что «король Франции не имеет никакого права на избрание графа Фландрского»; и он был принужден признать кандидата «фламандского народа», Тьерри Эльзасского. Этого же самого Вильгельма Клитона, который был племянником английского короля Генриха I Боклерка, Людовик Толстый попробовал сделать герцогом Нормандии. Но Генрих Боклерк был во всех отношениях более сильным противником, чем он, и решительная битва при Бремюле (в 1119 г.) привела к полному поражению.

Единственный случай, когда Людовик VI мог действительно выступить как настоящий король Франции, окруженный своими баронами пред угрозой вражеского нашествия, представился очень ненадолго. Но о нем все-таки следует вспомнить. В 1124 г. король Германии Генрих V, раздраженный поддержкой, которую Людовик VI оказал папе, вообразил, что нашел случай отомстить ему за это. Он потребовал от Людовика VI, который вел войну с Тибо, графом Блуа, чтобы он помирился со своим вассалом. По словам одного английского повествователя Вальтера Мапа, Людовик VI на это ответил: «Ишь ты, немец!» Но немец собрал свое феодальное войско (ost) и объявил, что разрушит Реймс. Тогда король отправился в Сен-Дени, взял лежащее там на алтаре знамя (oriflamme), «которое он имел право носить в качестве графа вексенского и вассала аббатства», а аббатству Сен-Дени подарил доходы ярмарки Ланди. В Реймсе вокруг него собрались все отряды, которые успели прислать духовные и светские сеньоры; сам граф Блуа подчинился феодальному правилу и доставил отряд. Генрих V учел это и не пошел дальше Меца. Конечно, король Франции имел, как сюзерен, право на выполнение в подобном случае военной повинности всеми своими вассалами, но все-таки интересно констатировать, что он мот действительно рассчитывать на это, когда королевство находилось под угрозой, и что чувство единства не исчезло совершенно. Созыв феодального войска (ost) в 1124 г. был одним из тех событий, которые показывают, что история сложнее и заключает в себе много больше того, что может познать и выразить историк.

Но это был лишь эпизод, не имевший последствий. И закончилось царствование Людовика VI подобием дипломатического триумфа, который в действительности должен был иметь гибельные последствия. После смерти герцога или графа Аквитании, Вильгельма X, его дочь и наследница Алиенора, благодаря содействию аквитанского духовенства, вышла в 1137 г. замуж за наследника престола. В том же году, 1 августа, Людовик VII сделался преемником своего: отца; на его большой печати он изображен королем в короне, со скипетром в руках, а на малой печати он – герцог, представленный в виде барона верхом на скачущей лошади. Аквитания осталась отдельным княжеством. Вскоре она потеряла свою независимость, но в пользу короля Англии. Чтобы действительно присоединить Аквитанию, королевской власти придется выполнить трудную задачу. Ей надо будет сокрушить феодалов Пуату, которое отделяет от нее Аквитанию, и изгнать из Франции англичан. Людовику VII было не под силу начинать такое дело.

Чтобы получить точное понятие о том, что представляла собой капетингская королевская власть в этот период, надо учесть ее положение по отношению к религиозной проблеме и к появлению на сцене восстановленной крупной силы, именно папства.

Сильно пострадавшая в X в. от набегов норманнов, от беспорядка и насилий этой мрачной эпохи, церковь восстановила свои материальные богатства в XI в.; пышный расцвет романской архитектуры является тому доказательством, существующим еще и до сих пор во всем почти своем великолепии. Светские сеньоры, короли, даже такие, как Филипп I, осыпали французскую церковь богатствами и привилегиями из страха перед адом. Но от своего морального крушения она едва стала оправляться в то время, когда Филипп вступал на престол.

Это зло было общим во всем христианском мире и везде происходило от одних и тех же социальных и политических причин. Исчезновение каролингской империи ничуть не вернуло церкви свободы. В Германии, начиная с Оттона Великого, она подвергалась гнету императоров. Во Франции и во всех других странах, в которых монархическая власть измельчала, светские государи – короли, герцоги и графы – навязали аббатам и в особенности епископам свою власть феодальных сюзеренов; право избрания свелось на нет благодаря представлению официальных кандидатов, и те, кто получал посох аббата или епископа, были фаворитами или родственниками государя или же купили его благосклонность. Во Франции Филипп I, по примеру своего отца Генриха I, без всякого стыда занимался симонией, и его жена Бертрада расплачивалась со своими кредиторами, продавая епископства тому, кто больше даст. Ив Шартрский в одном своем письме рассказывает, что бургейльский аббат прибыл ко двору, чтобы получить орлеанское епископство: Бертрада ему обещала его. Но, когда он явился, она отдала его другому, который надбавил цену: «И когда аббат жаловался королю на то, что его так одурачили, тот ответил: “Подождите, пока я использую этого человека, а потом потребуйте, чтобы его низложили, и тогда я исполню ваше желание”».

Следствием этого было то, что аббатства, епископства и даже архиепископства оказались большей частью в руках прелатов, которые вели себя как беспутные мелкие феодалы. Во времена Филиппа I епископом Бове был человек безграмотный и развратный: это был сын сенешаля Филиппа I; Анжеран, епископ Ланский, догматы веры обращал в темы для шутовства; Пон, аббат Сен-Медара в Суассоне, грабил свое аббатство; аббат Сен-Деви Ив подвергал пыткам тех, кто доносил о его оргиях; Маннасей, архиепископ Реймсский, был человек неотесанный, больше занимавшийся охотой и разбоем, чем священнослужением; турский архиепископ Рауль II был заведомый гомосексуалист, и молодые клирики сочиняли песенки о его отношениях к архидиакону Иоанну, которого ему удалось сделать епископом. Эти скандальные прелаты в свою очередь продавали церковные должности, которыми они могли располагать, и не помышляли, конечно, требовать от священников и монахов чистоты нравов, которой у них самих не было. Таким образом, симония и николаизм[33]33
  Слово обозначает «свободу прелюбодеяния».


[Закрыть] распространялись сверху донизу. Самым невинным упреком, который люди благочестивые делали священникам, было то, что они женаты. Петр Дамиани в своей «Книге Гоморры» описал монастырскую содомию с точностью, которая казалась ему необходимой, чтобы искоренить порок, получивший такое всеобщее распространение[34]34
  Классическим трудом по истории Клюни в X и XI вв. является DXCI. Участие Клюни в реформе, вызывающее очень много споров, оценено, по-видимому, с полной справедливостью в CCCLXIX, с. 374–375.


[Закрыть].

Однако стремительное реформаторское течение, исходившее из монастырей, начало уже волновать церковный мир и оздоровлять его. Клюнийский орден, один из виновников этого перерождения, находился в полном процветании в продолжение царствования Филиппа I; основывались и другие, очень строгие ордена: например, орден Сито (в 1074 г.), который впоследствии будет прославлен святым Бернардом. Монастырский порядок, основанный на совместной жизни и на строгом уставе, проникал и в среду белого духовенства: оно группировалось в капитулы (collegiales), подчинялось в соборах коллективному строго регламентированному существованию. Наконец, начиная с понтификатов Льва IX (с 1049 по 1054 г.) и в особенности Григория VII (1073–1085 гг.), папский престол, воспрянувший из состояния упадка, в котором мы его видели во времена Гуго Капета, берет на себя руководство этой религиозной революцией. Папы решают, и не без основания, что вмешательство светских людей в назначение епископов является главным корнем зла и что совершенно недопустимо, чтобы избранного в епископы «инвестировал» какой-нибудь государь; и вот начинается «спор из-за инвеституры».

Героем этого конфликта история сто справедливости сделала Григория VII. Но она долгое время искажала образ этого выдающегося человека. Его превратили в честолюбца, жаждущего власти, в политика, в создателя теократической теории. Ученые нашего поколения восстановили настоящее лицо Григория VII и его дела. Он не отличался ни оригинальностью ума, ни строгой логикой. Это была чистая душа, верующий, убежденный в божественной миссии папского престола и решившийся реформировать церковь человек с твердым характером и практичный. Он постоянно опирался на традицию и даже укрепил ее, предписав составить обширные канонические сборники. Соблазнившись теориями наивного Петра Дамиани, советовавшего папской власти опереться на светских государей, чтобы управлять церковью, он пробовал столковаться с ними; и действительно, он установил полное согласие с Вильгельмом Завоевателем, потому что, каким бы тираном ни был этот король, он избирал безупречных епископов. Но Григорий VII не мог сговориться ни с императором Генрихом IV, ни с королем Франции Филиппом І, которого презирал. После одного разбойничьего поступка, совершенного этим последним (он велел ограбить итальянских купцов), Григорий писал 10 сентября 1074 г. французским епископам, что причиной упадка королевства Франции был сам король. Это был «тиран», т. е. государь, недостойный выполнять свое назначение: «Он осквернил все свое царствование позором и преступлением, он толкал свой народ ко злу примером своих поступков и своего поведения».

Неудачи, испытанные Григорием VII во Франции и в Германии, скоро побудили его собрать воедино относящиеся к божественной власти папства теории, которые он находил в буллах своих предшественников и в лжеисидоровых декреталиях. Уже в 1075 г. он их формулировал в двадцати семи очень кратких положениях, знаменитых до сих пор под именем Dictatus рарае[35]35
  О канонических сборниках, сделанных по распоряжению Григория VII для аргументирования его dictatus, см. особенно ССХСVIII И ССХСV. Мы не могли воспользоваться вторым томом (потому что он только что вышел) Histoire des collections canoniques цп Occident, P. Fournier и G. Le Bras.


[Закрыть], в которых впервые сделаны все выводы из предпосылок, давно уже установленных. Римская церковь основана самим Господом Богом, и она непогрешима; папа может отменять все судебные приговоры, а его судить никто не должен. Он может, не советуясь с синодом, низложить и оправдать епископа; он управляет церковью и разбирает наиболее важные дела. Вcе государи лобызают его ноги. По его приказанию подданным разрешается обвинять их. Он может освободить от присяги на верность, данной неправедному государю. Он может низлагать императоров.

В 1076–1077 гг. сначала император Генрих IV, а потом Григорий VII низлагают друг друга. Папа оказывается, таким образом, вынужденным мало-помалу отказаться от учения о божественном праве королевской власти. В 1081 г., доведенный до крайности, он, правда, после долгих размышлений, освободился от традиционных представлений о священном характере королевской власти. Это было время, когда германское войско двигалось по Италии, чтобы возвести на престол антипапу. Григорий писал епископу мецкому:

«Кому неизвестно, что короли и военные вожди (daces) ведут свое начало от тех, кто, не ведая бога, старались, ослепленные страстью и невыносимым высокомерием, подчинить своему господству равных себе, т. е. людей, при помощи гордости, грабительства, вероломства, человекоубийства, одним словом, почти всех преступлений, по наущению князя сего мира, дьявола».

Историческое утверждение Григория было наивно и слишком упрощено, но оно имело ту заслугу, что нанесло первый удар принципу божественного права королей, который церковь, в общем, считала истинным или, по крайней мере, находила полезным поддерживать. Грубая узурпация, которая угрожала Григорию VII, открывала ему глаза и рассеивала перед ним туман схоластических теорий о монархии.

Вовсе не необходимо, чтобы из этого разочарования в его уме возникло учение о теократии. Ставили себе вопрос, посягал ли Григорий VII на политическое руководство христианским миром, хотел ли он создать светскую папскую монархию, с которой государи были бы связаны посредством оммажа, По-видимому, его самого этот вопрос мало интересовал. Целью его жизни было уничтожению симонии и очищение нравов духовенства. Остальное было для него делом второстепенным. Однако проведение этой реформы в жизнь привело его к необходимости вмешиваться в дела христианских монархий более активно, чем это делали его предшественники. Наблюдение над действительностью показало ему, что при искоренении такого великого зла папа не может довериться светским государям, ни даже рассчитывать на усердное содействие первенствующих архиепископов, часто совершенно равнодушных к реформе. И он пришел к мысли, что папа должен непосредственно наблюдать за епископами и монастырями и оставить за собой разбор важнейших дел или, по крайней мере, пересмотр приговоров по ним церковного суда. Папа возлагал, таким образом, на себя огромную ежедневную работу. Не будучи в состоянии сам руководить моральной и религиозной жизнью христианского мира, Григорий VII сделал из легации, которая до него была лишь временной миссией, постоянное орудие папской власти. И постоянная легация получит важное значение в политической истории Запада в Средние века.

Итак, папский престол в ту эпоху, когда во Франции царствовали Филипп I, Людовик VI и Людовик VII, восстанавливает свою власть и находит лишь одно средство для искоренения тех злоупотреблений, на которые короли смотрели сквозь пальцы или же которыми пользовались для своей выгоды; средство это – деспотическое управление церковью. Прибавьте к этому, что такое управление должно сопровождаться правом взимать налог: папа требует себе «динарий св. Петра». А мы видели, что почти всем, что еще оставалось у Капетингов от королевского достоинства, они обязаны были французской церкви, тому материальному и моральному содействию, которое она им оказывала, тому самому учению о божественном происхождении монархической власти, которое Григорий отверг. И теперь папа стал как бы иностранным сувереном, который проник во Францию и отнимал у короля его престиж и необходимые средства.

Такой человек, как Людовик Святой, будет в состоянии сопротивляться Святому престолу и поддерживать права, признанные за королями Франции, потому что вместе с ним будут все, кто составляет общественное мнение, но Филипп I, который продавал митру тому, кто больше даст за нее, и сажал в тюрьму независимых епископов, лишен был какой бы то ни было поддержки для борьбы с такими папами, как Григорий VII или Урбан II. К тому же он и не думал об этом. Усыпленный своим циническим равнодушием и пробуждаясь лишь для разврата или каких-нибудь нечистых деяний, он как будто старался только выиграть время и обезоружить своего противника самим бездействием своим.

Григорий VII сейчас же по своем вступлении на папский престол поговаривал о том, чтобы его низложить. Женитьба короля на Бертраде окончательно рассорила Филиппа с папской властью на целых двенадцать лет (с 1092 по 1104 г.), и раболепие нескольких епископов не помешало его троекратному отлучению от церкви. В течение этого периода папы, преследуемые своими врагами, усвоили себе привычку часто являться во Францию, оставаться там иногда очень надолго, приниматься там за руководство значительными предприятиями, как, например, организация Крестового похода и введение в жизнь «Божьего перемирия» (Урбан II на Клермонском соборе 1095 г.). Ничто не подчеркивало глубокого упадка монархии лучше, чем ее молчание и несостоятельность в такие моменты.

Главная задача религиозной реформы, искоренение симонии и николаизма, могла, таким образом, быть выполнена во Франции в течение продолжительного царствования Филиппа I при помощи средств, намеченных Григорием VII, без того, чтобы этот Капетинг принял какие-либо серьезные меры к защите против захватов со стороны папы и его делегатов. Гуго де Ди, назначенный легатом во Франции и Бургундии 16 марта 1074 г., хотел не только реформировать нравы, но и вмешиваться во всю религиозную жизнь страны. Григорию VII приходилось не раз умерять его рвение, так как Гуго де Ди возбуждал много неудовольствий своей высокомерной тиранией. Мы узнаем об этом из очень интересного письма, написанного в 1073 г. клириками Камбре реймсским клирикам по поводу «неких обманщиков» Гуго де Ди и Гуго де Лангра: эти римляне «то и дело собирают соборы, отлучают от церкви митрополитов, сменяют епископов, во все вмешиваются, а главное, осмеливаются производить действия, направленные к умалению королевского величества». К концу понтификата Григория II Гуго де Ди был одновременно легатом, лионским архиепископом и примасом провинций Турской, Руанской и Сансской. Старинный примат архиепископа Сансского над Галлией и Германией был, таким образом, уничтожен в пользу прелата, митрополичья кафедра которого находилась на имперской земле. Урбан II возобновил политику Григория VII и докончил раздробление сансского примата.

Энергия Григория VII и Урбана II и их легатов обеспечили торжество их идей во Франции. Авторитет архиепископов и епископов, «галликанские вольности» были задеты, зато источник церковных зол – симония – почти прекратилась. Если говорить только о королевских епископствах, то в XI в. Капетинги сами назначали епископов или навязывали своего кандидата, инвестировали его кольцом и посохом и давали свое согласие на его посвящение; начиная же с конца царствования Филиппа I можно считать, что во Франции было достигнуто разрешение «спора об инвеституре»: король предоставляет соборному капитулу избирать епископа, Он уже не «дает епископство» посредством кольца и посоха, а инвестирует избранника этими регалиями, требуя от него только присяги на верность. Это было разумное разрешение спора, такое именно, какое восхвалял епископ Ив Шартрский. Оно оставляло королю Франции еще значительную власть, право разрешать выборы и даже заставлять долго дожидаться их, право пользоваться регалиями и утверждать избрание. На самом деле вмешательство королей продолжалось; но больше уж не видано было таких скандалов, как во времена Генриха I и Филиппа I. Королевская власть отступала перед Святым престолом.

Людовик VI, даже если бы ему этого хотелось, не мог, не рискуя своей короной, восстановить практику симонии, ссориться с папой и сторонниками церковной реформы. Угрожаемый в своем собственном домене феодальным разбоем, он, больше, чем кто-нибудь, был принужден рассчитывать на средства своего духовенства в виде людей и денег и на благосклонность папского престола; и действительно, ему помогали и даже поощряли в его боевой деятельности и церковь, и папский легат. Тиранические притязания Генриха V облегчали Людовику Толстому его сношения с папами, которые опирались на него; из пяти пап четыре посетили Францию и даже жили в ней некоторое время, или ища убежища от угроз императора, или для переговоров с послами Генриха V, или для созыва собора, чтобы при его помощи восторжествовать над антипапой. Мы видели, какое хладнокровие противопоставил Людовик VI угрозам Генриха. V; ему точно так же удавалось во многих случаях защитить интересы короны и против папы и добиться уступок. Но он также оказался вовлеченным в конфликт между реформистами и антиреформистами, поскольку тот входил в сферу монархического влияния, и ошибки, в которых его упрекают, не всегда были продиктованы государственными нуждами, а часто являлись результатом его слабости по отношению к людям, его окружающим.

Жизнь французской церкви во времена Людовика VI была полна треволнений более, чем когда бы то ни было. Друг друга проклинали, отлучали, изгоняли, сражались. В этом не было, конечно, ничего необыкновенного: в течение всех Средних веков столкновения между служителями церкви были столь же бурны, как теперь столкновения между крайними политическими партиями. Но резкость нового апостола реформы, святого Бернарда, придала борьбе доктрин или личностей страстную пылкость. Дело не ограничилось только тем, что знаменитый клервоский аббат в несколько лет сумел покрыть всю Францию цистерцианскими монастырями с очень строгим уставом, но его неслыханная, почти болезненная деятельность распространилась на все области религиозной жизни Франции и даже за ее пределами. Его престиж и упорство часто служили на пользу делу христианского мира, но и сквозь дифирамбы его хвалителей проглядывает характер вспыльчивый, властный, скорый на нападки и на осуждение, темперамент взвинченного мистика. Его вмешательство во все дела веры и церковной дисциплины вызывало большие неудовольствия даже в римской курии.

Людовик VI, не доходя до того, чтобы быть на поводу у Бернарда, имевшего мало влияния при дворе, однако, часто слушался реформистов. Он щедро одарял землями новые общины, в особенности новую богословскую школу, которая была основана в его царствование, общину Сен-Виктор в Париже. Случалось, он даже принуждал монахов принимать клюнийский устав, а священников – расставаться со своими сожительницами[36]36
  Самый характерный из актов непосредственного вмешательства Людовика VI, довольно редких, это хартия, подтверждающая вольности Сен-Корнейль-де-Компьен: король запрещает священникам иметь сожительниц; клирикам, еще не получившим посвящения, предоставлена свобода.


[Закрыть]. Он мог бы следовать той линии поведения, которую позднее усвоил Людовик Святой, – в одно и то же время защищать дело религии, которое тогда смешивалось с делом разума, и, в случае надобности, защищать против церкви свои права короля и судьи. Но около него находились (мы не говорим о Сугерии, который был человеком умеренным и неохотно вмешивался в эти споры) канцелярии, наполненные клириками, стремящимися к своим выгодам. Слушая их, он потерял преимущества престижа, который могли ему снискать его личная честность и чистота.

Его канцлер, Этьен де Гарланд, был, вероятно, зачинщиком церковных скандалов, участием в которых королевская власть себя компрометировала. Задолго до знаменитых прелатов Возрождения этот удивительный авантюрист беззастенчиво занимался совместительством, набирая бенефиции и должности в возможно большем количестве, а также непотизмом. Он был архидиаконом собора Парижской Богоматери, деканом капитулов Св. Женевьевы в Париже, Св. Самсона и Св. Авита в Орлеане, наконец, деканом Орлеанского собора. Людовик VI подпал под его влияние. Несмотря на антипатию, которую чувствовали к нему королева и высшее духовенство, Этьен добился того, что из пяти должностей высших сановников короны ему были пожалованы две – канцлера и сенешаля; это значит, что он одновременно стоял во главе и канцелярии, и войска, а один из его братьев занимал и третью из этих должностей – должность кравчего (bouteillerie). Реформисты помешали ему сделаться епископом; тогда он вступил с ними в беспощадную борьбу, и грубость, которую Людовик VI проявлял з обращении с некоторыми наиболее известными прелатами, как Ив Шартрский, архиепископ Турский Гильдеберт де Лаварден, епископ Парижский Этьен де Санлис, должна быть приписана Этьену де Гарланду и его друзьям. Дворцовое возмущение[37]37
  Он вообразил, что может, не посоветовавшись с королем, передать должность сенешаля своему зятю.


[Закрыть] прервало на пять лет карьеру Этьена де Гарланда и превратило его в мятежника (с 1127 до 1132 г.), но таково было его влияние на Людовика VI, что король простил его и вернул ему канцлерство. Мы ясно видим его руку в двух трагедиях, запятнавших конец этого царствования: в 1133 г. два реформистских прелата, Аршамбо, помощник декана орлеанского капитула Св. Креста, и Фома, приор церкви Св. Виктора в Париже, были убиты, первый – сторонниками архидиакона Иоанна, клерка Этьена де Гарланда, второй – вассалами Этьена де Гарланда; королевская курия сделала все, чтобы спасти виновников этих убийств. Таков был позорный эпилог, закончивший историю отношений между Людовиков VI и церковью.

Людовик VII в начале своего царствования сам мог показаться врагом религиозной реформы. Правда, он избавился от Этьена де Гарланда, но его собственный канцлер Кагур был не менее зубастым, а сам Людовик – столь же слабым, как и его отец. Прибавьте к этому, что молодая королева, веселая и чувственная Алиенора, ненавидела суровых реформистов. Кагур потребовал, чтобы ему дали архиепископство буржское, несмотря на то, что каноники избрали кандидата, угодного папе. Тибо Шампанский, друг реформистов, имевший поводы быть недовольным королем, вмешался в этот конфликт, который оказался серьезным и продолжительным (с 1141 по 1144 г.). Был наложен интердикт на королевский домен. Именно во время предпринятой Людовиком VІ экспедиции в Шампань, сопровождавшейся опустошением и пожарами, и произошла трагедия в Витри: церковь была охвачена огнем, и сотни спасавшихся в ней людей погибли там (январь – март 1143 г.). Молодой король пришел в ужас от своих поступков и получил нервное потрясение, которое, думается нам, его переродило. Он был не в состоянии долго переносить угрызения совести. Настойчивые усилия святого Бернарда содействовали тому, что его сопротивление было сломлено, и он сдался. С этого момента можно отметить уменьшение политического влияния Алиеноры; Людовик VII подпал, и на всю жизнь, под власть попов и папского престола. На Рождество 1145 г. он принял крест. Более чем когда-нибудь королевство было предоставлено в распоряжение двух международных сил: папы и святого Бернарда; они и организовали во всех деталях Крестовый поход, задуманный Людовиком VII. Именно «с согласия государя папы» король, посоветовавшись с архиепископами, епископами и вельможами поручил Сугерию «заботы об управлении государством».