Текст книги "Франция и Англия X-XIII веков. Становление монархии"

Лишь в IX в. осуществилось монархическое единство. Англосаксонские вожди основали много королевств, не составлявших федерации[15]15
  Слово гептархия не имеет никакого значения. Оно указывает только на то, что существовало семь королевств, более значительных, чем другие.


[Закрыть]. Они вели жестокую борьбу как друг с другом, так и для того, чтобы прогнать датчан. Наконец, в IX в. взяло верх королевство Уэссекское. В течение полутора веков «король англов» был могущественным сувереном, в то время когда каролингская империя распадалась. Царствования Эгберта, Альфреда Великого, Ательстана, Эдгара были славны. Ательстан и Эдгар хвастливо присваивали себе титул базилевса, цезаря, Imperator Augustas.

Великие войны, которые велись либо за гегемонию одного из королевств, либо для отражения датчан, объясняют, наряду с влиянием церкви, каким образом вожди англосаксонских дружин сделались настоящими королями и дошли до того, что установили свою власть в стране, в которой память о римском опыте изгладилась. Им пришлось создать администрацию, финансы, войско. Начиная с X в. вся Англия делилась на шайры; шайр управлялся военным вождем, сходным с каролингским графом, ealdorman’ом и sheriff’ом – чиновником, на обязанности которого лежал надзор и сбор королевских доходов. Самым замечательным из этих доходов был danegeld, поземельный налог, взимаемый во всей Англии на защиту против датчан. Наконец, на населении лежала обязанность содержать в исправности дороги и мосты и всей массой браться за оружие в случае нашествия. Это национальное войско, в котором все классы смешивались в кое-как снаряженную толпу, было, впрочем, недостаточно: приходилось пользоваться наемниками, и, кроме того, обратились, в конце концов, к системе феодального ополчения (ost), аналогичной той, которая была на материке.

Характер этой королевской власти, порожденной войной, был сложный. В некотором отношении она приближалась к монархии каролингской (а следовательно, и к первоначальной капетингской монархии); она заимствовала от нее обряды, которые увеличивали ее престиж. Но в других отношениях она была еще глубоко германской. Король имел пышные титулы, был священной особой, но это не был деспот, и власть его была ограниченной.

Нельзя сказать с уверенностью, что король всегда избирался; обычай возведения на престол наследника в качестве соправителя не был неведом англосаксонским королям. Во всяком случае, признание нового короля было в обычае и практиковалось в некоторых случаях и после нормандского завоевания. По исполнении формальности избрания его короновали. В одном епископском служебнике, восходящем, быть может, к VIII в., описывается происходившая при этом церемония: короля короновали шлемом и помазывали на царство. Влияние каролингского обряда здесь очевидно. Наконец, англосаксонский король произносил присягу, совершенно подобную той, которую приносили короли Франции. Он давал обет блюсти церковь и весь свой народ в мире, не допускать грабительства и несправедливости, быть правосудным и милосердным в своих приговорах. Иногда от него требовали обязательства; в 1014 г. Этельред вынужден был гарантировать реформы. Раз коронование было совершено, на англосаксонского короля смотрели как на существо высшее, чем все другие, существо, которое нужно любить и которому нужно служить. Законы Этельреда предписывали послушание королю как религиозный долг. Датские завоеватели поддерживали эту традицию: первый параграф Законов Кнута гласит: «Прежде всего подданные должны любить и почитать единого бога, объединиться в соблюдении одной и той же христианской религии и верно любить короля Кнута». Нетрудно было бы набрать в каролингских капитуляриях аналогичные тексты.

Но этот король, освященный помазанием на царство, находился под присмотром. Англосаксонская церковь не была по отношению к нему ни раболепной, ни даже снисходительной, и в низложении некоторых королей видна рука духовенства. Наконец, бывали случаи, когда королю приходилось, без сомнения, считаться и с Собранием мудрых, с Witenagemot’ом.

Такого составного слова нет ни в законах, изданных этим собранием, ни в хартиях. Его употребил автор англосаксонской летописи в XI в. и ввел его в обиход истории. Составители латинских грамот пользуются выражениями synodus, concilium conventus. Но в текстах на народном языке от VII по XI в. часто употребляется слово Witа («тот, который знает», «Мудрец») для обозначения участника Собрания.

Достоверные документы, касающиеся Witenagemot’а, имеются лишь начиная с конца VII в., но, по-видимому, даже до проповеди Августина и Феодора и до принятия христианским духовенством, участия в управлении, в каждом из маленьких королевств существовал Witenagemot, который ведет свое начало от concilium’а варваров, описанного в «Германии» Тацита. А когда королевство Уэссекса закончило объединение Англии, его gemot стал собранием национальным; он не включал в себя всех свободных, которые обычно посещали gemot’ы маленьких королевств, но до некоторой степени он все же сохранил древний германский характер. По-видимому, эти древние обычаи не были нарушены и прерваны, как это произошло в Галлии благодаря римским влияниям. Было много аналогий, как мы это сейчас увидим, между англосаксонским строем и франкским. Но возможно, что англосаксонское собрание сыграло более значительную, а главное, более регулярную, более непрерывную роль. Впрочем, это вопрос темный и спорный.

Подобно Каролингам и первым Капетингам, англо-саксонский король был окружен постоянными советниками, ministri; сюда входили его родственники, в том числе и женщины, его служащие, состоящие при нем знатные воины, прелаты: по крайней мере один епископ жил при нем, а архиепископ Кентерберийский, как мы уже говорили, был своего, рода первым министром его. Эти постоянно окружавшие его люди подписывали акты исполнительной власти, приказы (writs). Они приобретают все большее и большее значение с течением времени и по мере того, как растет влияние учреждений французских и нормандских. Вокруг этого ядра советников собираются другие «мудрые» всякий раз, как король созывает собрание. Это последнее имеет характер собрания представителей не в большей степени, чем в Галлии: король призывает к себе прелатов, военных вождей (олдерменов), знатных воинов (танов), собрать которых ему кажется удобным и возможным или необходимым по традиции. Они не очень торопятся явиться и собираются в небольшом числе, так что могут поместиться в каком-нибудь охотничьем доме или в зале в королевском селе. Такое собрание, как то, которое состоялось в ноябре 931 г., когда заседали оба архиепископа, Кентерберийский и Йоркский, два приехавших в гости уэльских князя, 17 епископов, 5 аббатов, 15 олдерменов, 59 ministri, в общем, 100 человек, такое собрание превышало по количеству обычный состав десятка в три членов. Лишь в качестве исключения мы видим, что в его прениях участвуют ученые юристы из духовенства, местные должностные лица и, когда гемот собирается в Лондоне, горожане. Очень редко бывает, что это собрание является собранием войска: оно было именно таким, когда в 1051 г. предложили воинам утвердить изгнание Годвина. В общем, это аристократическое собрание, в котором прениями руководят духовные лица; но его национальный характер явно выступает в том, что одобренные им законы составлены на народном языке, – факт совершенно исключительный в законодательстве германских народов.

Собирается витенагемот, по-видимому, довольно регулярно, по крайней мере, один раз в год; обычно для этого, как кажется, выбирают дни трех великих праздников – Пасхи, Троицы и Рождества. Первые Капетинги усвоили себе такой же обычай.

Чтобы установить компетенцию витенагемота, ученым пришлось, ввиду скудости источников, обобщать все частные указания, которые они нам дают на протяжении четырех столетий. Очевидно, что мы должны отнестись с недоверием к такому обманчивому приему и что ни одно из собраний, следы которого были найдены в источниках, не выполняло целиком так много различных функций; несомненно даже, что король в некоторых случаях собственной властью совершал такие действия, относительно которых в других случаях он совещался с «мудрыми». С этой оговоркой мы констатируем, что эти последние обсуждали всевозможные дела. Они издают религиозные предписания и церковные правила, так как церковь и государство неотделимы, и люди того времени, даже такие образованные, как Альфред Великий, не отличают духовного собора от национального собрания. Они издают и отменяют законы: Альфред заявляет, что отмена закона зависит от витанов. Они творят суд, наряду с советниками короля, в компетенцию которых, очевидно, входит разрешение в апелляционном порядке дел обычного характера. С ними советуются относительно налогов, хотя у нас нет решительно никакого основания утверждать, что такая консультация являлась правилом. Всего у нас есть семь случаев решения витанов, постановляющего произвести сбор датских денег, но мы видим, что в 1051 г. они решили, что такой сбор не должен иметь места. Точно так же нельзя точно установить их компетенцию в области администрации; мы видим, однако, что они участвуют в назначении олдерменов, и значительная часть документов, разъясняющая нам роль витанов, состоит из пожалования королевских земель, на которое они дали свое согласие. Наконец, бывали и разногласия и жестокие споры между королем и витанами.

Не будем придавать этому старинному собранию варварского происхождения черт современного учреждения. Тогда не существовало никакой конституционной гарантии. Не было правил ни относительно периодичности собраний, ни относительно выбора созываемых членов; никаких голосований, стесняющих волю короля, так как у нас нет ни одного случая установления закона вопреки его желанию. Наконец, король распускал витанов, когда ему вздумается, не оставляя за ними никакого права контроля в промежутке между сессиями; и, когда он этого хотел, он довольствовался советами своих ministri, вместо того чтобы собирать витанов. Короче говоря, собрание мудрых не было независимым учреждением, могущим составлять постоянную конституционную оппозицию. Во многих отношениях, повторяем, оно было похоже на каролингские и капетингские собрания.

А между тем, не говоря уже о кризисах, когда оно избавляет Англию от плохого короля, оно, по-видимому, сдерживало монархическую власть. Формула «Я и мы все», которую мы находим в начале одного закона, довольно характерна. Наконец, витенагемот способствовал созданию в Англии политического общества, он соединил для обсуждения общих интересов людей, являвшихся со всех концов страны; он приучил грубых тенов слушать клерков и разбираться в вопросах права.

В конце этого периода витенагемот приходит в упадок. Король часто отчуждает части своего домена, не посоветовавшись с ним. И это не потому, что король стал могущественнее; напротив, он делается слабее, он видит, как его власть уменьшается и прибегает против этого, как когда-то Каролинги во Франции, к лекарствам, которые оказались горше болезни. Он создает обязанных ему людей, раздавая свои владения; он старается увеличить число своих танов. Уже в X в. Эдуард Старший (899–925 гг.) склоняет своих витанов вступить в число его приближенных. Не приведет ли это к тому, что собрание мудрых и сам король утратят свой национальный характер?

Такова тенденция этого времени, и Англия не избегнет ее влияния. Центробежные силы угрожают единству, а также власти короля. Расслоение свободных людей, разница между могущественными и бедными все увеличивается. Как во Франции набеги норманнов, так в Англии нашествия скандинавов придают значение революции военной организации, социальным различиям, созданным необходимостью приобретать дорогостоящее оружие, группировкам под знаменем местного вождя, сооружению укрепленного сеньориального замка, в котором население может найти убежище.

Для того чтобы оценить перемены, которые последние скандинавские набеги ускорили и сделали более заметными, нет более подходящего документа, чем Domesday Book[16]16
  Domesday dies judicii (Книга Страшного суда.)


[Закрыть]. Эта объемистая кадастровая опись явилась в результате обследования, произведенного по распоряжению первого из англо-нормандских королей, в 1085 г. Domesday Book знакомит нас не только с политикой, которой следовал Вильгельм Завоеватель, но также и с тем положением, в котором он нашел Англию, так как это положение не могло, конечно, измениться за двадцать лет полностью; к тому же часто встречающееся выражение «во времена короля Эдуарда» дает нам знать, что соответствующие данные относятся именно к эпохе английского короля Эдуарда Исповедника.

Вильгельм Завоеватель хотел сохранить сбор «датских денег», пожелал разложить его справедливо и иметь для этого опись своего королевства, в которой было бы указано число облагаемых единиц и размер доходов каждой из них; он желал, с другой стороны, знать, от кого данная земля зависела, чтобы установить политическую и административную ответственность своих держателей. Таково происхождение этого документа; отсюда необыкновенная трудность его истолкования для тех, кто хочет извлечь из него указания о положении лиц, так как определения даны здесь с точки зрения взимания налога, и эта фискальная книга не является систематическим описанием социального строя. С другой стороны, нормандские клерки, составлявшие эту опись по-латыни, не всегда латинизировали английские технические термины, а часто довольствовались очень приблизительными их эквивалентами. Наконец, в нее не вошли некоторые округа, пользующиеся особым фискальным режимом, так что Domesday не совсем полна. Но и в таком виде, в каком она есть, она является документом замечательным и единственным в своем роде. Во Франции, понятно, нет ничего подобного, так как там не существовало никакой власти, которая могла бы приказать составить такую опись.

Пробовали извлечь из Domesday Book данные по статистике населения[17]17
  Люди, упоминаемые в Domesday, являются большей частью домохозяевами, но иногда в перечисление могут входить также женщины и дети.


[Закрыть]. Они не могут быть приняты буквально, но они позволяют утверждать, что наиболее многочисленным классом, составлявшим, быть может, две трети всего населения, был класс свободных земледельцев, которых нормандские составители называют вилланами, бордариями, котариями[18]18
  По Ellis’у, Domesday Book насчитывает 108 407 villani, 82 119 bordarii, 6803 cotarii, или coscets, и только 25 156 servi, которые в большинстве случаев очень близки к рабам.


[Закрыть]. Вергельд вилланов очень высок – 200 солидов (стоимость 30 быков), и многие из них имеют землю, которая им принадлежит. Но у большинства из них есть также земли, за которые они обязаны платить сеньору умеренный оброк, и во многих случаях они подчинены его юрисдикции. Мелкие свободные земледельцы, что характерно для этого общества, являются главной составной частью населения, но сеньориальный режим уже начался для них. И в дальнейшем он будет все более развиваться, так что слово виллан скоро будет применяться в Англии к крепостному земледельцу, а не к свободному, как во Франции. Над этими свободными крестьянами Domesday дает нам класс, в пять раз менее многочисленный, – земледельцев более высокого ранга, которые обозначаются как сокмены, свободные люди, коммендированные люди – три термина, которые частично покрывают друг друга и могут служить для обозначения одного и того же социального положения. Если они и обязаны какими-нибудь повинностями сеньору, то это обычно незначительная барщина, несколько часов работы, например во время жатвы, или только повинность soс’а, т. е. присутствия на судебном собрании; некоторые из них держат свою землю от сеньора, не будучи ему за это обязанными никакой повинностью; другие коммендировались сеньору, не держа от него никакой земли, а их собственная земля совершенно свободна. Наконец, Domesday перечисляет несколько тысяч духовных лиц и глав знатных семейств, которые являются или нормандскими завоевателями, или бывшими танами, об отнятии владений которых упоминается, или же танами, оставшимися в милости. Из этой земельной аристократии большинство состоит из землевладельцев, коммендированных магнатам, светским или духовным. Эти магнаты, даже в англосаксонскую эпоху, были немногочисленны и владели значительным состоянием. Годвин и Гарольд накануне завоевания имели огромные домены; они зависели только от короля и составляли вершину этой иерархии коммендированных.

Как возникла англосаксонская коммендация? Для этого были причины и общие, существовавшие и в Галлии варваров, и такие, которые являются специфически английскими. Наиболее сильным фактором, действовавшим в этом направлении, была, очевидно, потребность в защите, особенно в защите на судебном собрании. Некоторые англосаксонские законы дают основание думать, что беспристрастие суда часто бывало сомнительным, и делают понятным, почему при этом искали поддержки какого-нибудь могущественного человека. Мало того, ввиду отсутствия надежной организации полиции, сами короли видели в коммендации способ внедрить хотя какую-нибудь власть в этом обществе с такими буйными нравами: на их взгляд, человек, не имеющий сеньора, был опасен. Наконец, королевской власти нужны были солдаты и налоги, особенно в периоды войны с датчанами. Чтобы иметь надежное войско, они способствовали тому, чтобы свободные люди составляли вокруг какого-нибудь могущественного лорда группу воинов; военного держания еще не существовало, но было близко к этому. С другой стороны, дом сеньора стал центром, к которому являлись для уплаты «датских денег»; даже для самых мирных поселян сеньор сделался вождем, которого надо было посещать, которому мало-помалу привыкли отдаваться под покровительство (коммендироваться) и присягать в верности.

С течением времени короли все более и более покровительствовали этой аристократии, которой они поручали сбор налогов и защиту страны, они присвоили ей также ответственность за общественное спокойствие, все чаще уступали им право суда и способствовали тому, что древнее судебное собрание сотни превратилось в сеньориальную курию. Короли сами себя обирали, отчуждали свои права, свои доходы, часто даже свои земли.

Когда нормандцы явились в Англию, они, следовательно, нашли в ней общественный строй, в известных отношениях подобный общественному строю Франции XI в.: иерархию, установившуюся от человека к человеку, возникающий сеньориальный режим, знать, несущую военные обязанности; королевскую власть, имевшую большое, полное славы прошлое и освященную религией, но ослабленную и отказывавшуюся от своих прав, создавая посредников между собой и своими подданными в надежде устоять, таким образом, перед анархией и нашествиями. Нормандцам не пришлось, таким образом, встретить больших затруднений при установлении в этой стране режима военного лена и манориального.

Но англосаксонское общество с его многочисленными мелкими землевладельцами, с его «коммендацией», еще смутной и слабой, все-таки отличалось своеобразными чертами, которые сохранят свое своеобразие и в будущем. В этой стране, в которой нет никаких специальных юридических терминов для обозначения иерархии земель, возникнет система держаний, но не феодальная система в том смысле, в каком мы ее понимаем по отношению к Франции. Здесь сама королевская власть воспользуется феодальной организацией как орудием для своей выгоды. И ей помогут, несмотря на ее иноземное происхождение, воспоминания о национальной королевской власти, которая с помощью церкви создала английское государство, а при содействии собрания мудрых создала законодательство администрацию, общий налог. В Англии существовал зародыш политического общества, и он не будет поражен ядом анархии, так как в Нормандии нашлась могущественная и обладающая организаторскими способностями власть государя.

Первоначальная история Нормандии очень темна. Хартий, относящихся к XI в., очень мало; хроники скудны, и их достоверность сомнительна. Водворение норвежских, датских и шведских банд в долине Нижней Сены, в Бессене и Котантене, соглашение между Роллоном и Карлом Простоватым известны нам, в сущности, только по их последствиям. Каким образом пираты-язычники, наводившие ужас на крестьян и духовенство и способствовавшие приостановке каролингского возрождения, превратились в течение X и XI вв. в землевладельцев, успешно ведущих свое хозяйство, каким образом они благоприятствовали успехам могущественной областной церкви с блестящей монастырской цивилизацией, как они примирились с очень сильной властью герцога? Правда, эти завоеватели отличались в высокой степени энергией, смышленостью и здравым смыслом, у них был ряд замечательных герцогов; к тому же происшедшие с ними превращения не были внезапными: норманны Бессона и Котантена долго сохраняли свой скандинавский язык и с трудом подчинились господству государя. Сам Вильгельм Незаконнорожденный чуть не был прогнан ими и прибег к помощи короля Франции, чтобы одолеть их. Но к половине XI в. могущество «герцога божьей милостью» стоит уже на прочном основании, и тому, кто «держит монархию нормандской страны», недоставало только титула короля.

Эта «нормандская монархия» на своей родине, как позднее в Англии, получила свое содержание и черпала свои силы в феодальных идеях и в принципах управления, которые, как-никак, можно было в них найти. В Нормандии раньше, чем в других местах, политическая феодальная система упрочилась и получила логическое определение. Там раньше, чем где бы то ни было, аллоды исчезли или почти исчезли; лены стали наследственными; инфеодация распространилась даже на пребенды (доходы с церковных имуществ). Раньше, чем в других местах, лены были обременены точно установленной военной повинностью, повинностью уплаты денежной субсидии (aide) и рельефа (пошлиной при переходе лена к новому владельцу), а в случае несовершеннолетия владельца были подчинены суровому праву опеки. Раньше, чем это сделал король Франции в своем домене, герцог запретил возводить без его разрешения замки и укрепления, и Вильгельм Незаконнорожденный разрушил те, которые были построены во время его несовершеннолетия. Герцогу приписывали даже еще более необычайное могущество, утверждали, что он не допускал существования подвассалов (arrière-vassaux), что все знатные зависели непосредственно от него и что ему принадлежала монополия высшего суда (haute justice). Эти преувеличения были в последнее время отвергнуты. Субинфеодация была обычным явлением, сам герцог учитывал ее при определении феодальной военной службы (service d’ost), которую налагал на своих баронов: устанавливалось число вассалов этих баронов, которые должны были их сопровождать; оно равнялось пяти или числу, кратному пяти. Бароны имели право высшего суда, устраивали судебные заседания, на которых выносились приговоры к смертной казни и к отсечению рук или ног.

Точно так же и пресловутый «мир герцога Нормандии», о котором хронисты говорили с восхищением, не имел абсолютного характера и должен был приспособляться к нравам, буйность которых везде была ужасная. Право мести, кровопролитные ссоры, частные войны лишь несколько затруднялись ограничениями, а именно «божьим перемирием», которое предписывала церковь, поддерживаемая герцогом, и целым рядом изъятий, которые герцоги всячески старались умножить: запрещением нападать на того, кто пашет землю, или является по призыву своего сеньора; запрещением носить оружие в лесу; запрещением тому, кто собирается мстить, вызывать своего противника в таком снаряжении, как на войну, со знаменем и рогом, что позволяет собрать своих сторонников; запрещением брать в плен и т. д. Но замечательно то, что герцог обладает силой, необходимой для того, чтобы заставить уважать эти предписания. Нигде не преследовался так разбой. Уважение к «герцогскому миру» поддерживалось чиновниками, равных которым не было и в королевском домене до учреждения бальи, а именно виконтами. Они не были простыми домениальными агентами, которым поручалось собирать доходы своего господина и устраивать маленькие местные курии; виконты были даже в землях графов; они управляли округом, по своим размерам подобным маленькому английскому графству, и находились в постоянных сношениях с Curia ducis.

Герцогская курия, о которой мы, впрочем, имеем очень мало сведений, была очень похожа на курию Капетингов. В ней мы видим тех же должностных лиц, тот же изменчивый личный состав епископов и баронов; у нее та же компетенция, тот же характер. Под формой торжественного собрания, которую она время от времени вновь получала, курия, казалось, была собранием то судей, воинов или политических советников, то полуcобором, на том же основании, как и курия какого-нибудь Роберта Благочестивого. Так, в смешанном собрании в Лильбонне в 1080 г. Вильгельм, окруженный своими светскими и духовными вассалами, подтверждает уж давно существовавшие кутюмы относительно юрисдикции церкви.

И в самом деле, в пределах своего герцогства Вильгельм является господином духовенства в такой же мере, и даже большей, как и Капетинг в епархиях, зависящих от короны. Не только его курия устанавливает компетенцию церковного суда, но он вмешивается в случае, если какой-нибудь приговор кажется ему недостаточно обоснованным. Он деятельно оберегает богатства монастырей и соборов. Фактически им назначаются епископы и аббаты главных монастырей. При этом он не злоупотребляет своей властью для того, чтобы навязывать недостойные свои креатуры:, в среде высшего духовенства он находит своих политических советников и хочет, чтобы они были умными и образованными; он благоприятствует делу реформы, над которой трудится великий советник пап Гильдебранд, будущий Григорий VII; в свою очередь и папы готовы поддерживать его самые честолюбивые замыслы.

Капетингам XI в. недоставало надежного войска и денег. У герцога Нормандии, без сомнения, еще не было искусного финансового управления, но он имел привилегию исключительного права чеканить монету и располагал большим количеством денег. Наконец, у него были превосходные стрелки из лука и конница, которая была одной из лучших в Европе. Никакая другая область в королевстве не имела более храбрых и беспокойных воинов. У этих потомков пиратов еще держался дух викингов с их страстью к приключениям, и герцоги с трудом удерживали их от слишком многочисленных эмиграций в те страны, где дрались: в Испанию, в Италию, на Восток. О многих нормандских рыцарях Вильгельм мог сказать то, что он сказал о Бодри, сыне Николая: «Я отнял у него вое земли в наказание за то, что он ушел без моего позволения в Испанию… Я не думаю, чтобы можно было найти в войске лучшего рыцаря, но он непостоянен, расточителен и все свое время проводит в том, что рыщет по разным странам».

Таково было княжество, маленькое, но грозное, из которого должны были выйти новые завоеватели Англии. Если мы хотим объяснить себе, почему они так быстро овладели англосаксонским королевством и переделали его, то мы не должны упускать из виду ни результатов политики Вильгельма Незаконнорожденного и его предшественников в их собственном герцогстве, ни юной силы и отваги нормандцев. Здесь кстати вспомнить один прецедент, который ярко освещает героизм этих великих флибустьеров и в то же время их политический ум и над которым должен был задуматься Вильгельм Незаконнорожденный. В течение сорока лет, которые предшествовали завоеванию. Англии, небольшие шайки норманнов водворились в Южной Италии, живя ремеслом наемников или разбойничьими предприятиями, а затем основывая маленькие княжества. Их победа над войсками папы в 1053 г. ясно показала их силу. Но нормандские вожди были слишком сообразительны для того, чтобы ссориться с папой. Роберт Гюискар, что значит Хитрый, принес оммаж Николаю II, объявив себя «милостью бога и св. Петра герцогом Апулии и Калабрии, а с их помощью и Сицилии». Это произошло в 1059 г., за семь лет до того, как Вильгельм высадился в Англии со знаменем, освященным папой.

В Южной Италии и в Сицилии, где они нашли латинян, греков, мусульман, причудливый конгломерат нагроможденных одна на другую религий, традиций римских, византийских и восточных, в этой стране норманны принялись создавать государство, которое в половине XII в. стало самым богатым и самым сильным на Западе. И это не было простым совпадением, что они ввели в обеих Сицилиях те самые принципы власти, которые нормандские герцоги применяли у себя и внедрили в Англии. Везде, куда они шли, норманны приносили с собой известные навыки управления. К тому же есть указание на то, что от севера до юга Европы они старались поддерживать сношения друг с другом: они заимствовали из одного королевства в другое методы управления, которые были им открыты. Среди рыцарского общества, грубого и наивного, норманны не ограничивались тем, что раздавали добрые удары меча. Они размышляли: они уже обладали юридическим умом. Они являлись в эту эпоху народом, одаренным способностью господствовать.