Текст книги "Навеки моя"

– Получается, что в этот раз вы не остановились у них из-за меня?

Она подняла лицо, и он увидел в ее глазах страдание. Выругавшись про себя, он ответил:

– Гостиница была лишь чуточку дальше. Я подумал, что вы предпочтете комфорт, – он жестом указал на узкую кровать в углу, позади занавеси из яркой ткани набивного ситца, и лестницу, которая вела на чердак. – Здесь мы бы спали на полу.

Ложь его была невелика: Оливия никогда бы не позволила девушке ночевать на полу. Она бы уложила туда Джона, а сама разделила бы кровать с Эри. С облегчением Бартоломью увидел, что нахмуренные брови Эри разгладились.

– Я чувствую себя чуточку виноватой, ведь мы у них в гостях, а их самих даже нет здесь, – сказала она с улыбкой.

– Не стоит. Джон содрал бы с меня кожу живьем, если бы узнал, что я пренебрег возможностью остановиться у него на ночлег. Оливия тоже будет очень жалеть, что она не встретилась с вами. Она любит принимать других женщин, для нее это развлечение, ведь они живут так уединенно. А сейчас вам лучше переодеться в сухое. Я пойду к лошадям.

После того как он ушел, Эри вошла в спальню. Она поставила свой саквояж на высокую постель и присела на нее, желая проверить, мягкий ли матрац. Чего бы она ни отдала за возможность принять ванну, забраться под эти славные стеганые одеяла и проспать двенадцать часов кряду! Ей казалось, что она еще никогда так не уставала. Но нужно было смыть с себя грязь, в которой они перепачкались, а потом приготовить что-нибудь поесть.

Когда она обнаружила ведро воды на полу рядом с умывальником у кровати, она решила ограничиться этим ведром – в умывальнике вода была розоватой, а рядом с ним лежало скомканное полотенце, заляпанное кровью. Должно быть, у сына Оливии Апхем был отнюдь не простой перелом. Эри потерла и прополоскала полотенце, чтобы пятна не въелись, а затем выплеснула воду наружу.

Закончив купаться, она взяла чистую ночную сорочку и панталоны. Секунду-другую смотрела на корсет – как ей не хотелось наматывать его на себя снова! Она презирала корсеты. Насколько удобнее было бы, если бы она могла просто надеть ночную сорочку и халат. Разве это было бы так уж неправильно? Ее порыв был слишком силен, чтобы ему можно было сопротивляться. Несколько секунд спустя, аккуратно облаченная в голубой халат в крупную клетку, который очень шел к ее глазам, она вышла, чтобы приготовить еду.

Когда Бартоломью снова вошел в домик, его взгляд мгновенно метнулся к Эри, которая стояла у стола, раскладывая хлеб, сыр и яблоки, оставшиеся после обеда.

– Я сварю кофе, – сказала она. Когда она повернулась, чтобы взять чашки и тарелки из буфета, свет лампы упал на длинную, темную косу, которая свободно ниспадала вдоль спины. Не считая их ночи у Олуэллов, когда он увидел ее смотрящей в окно и одетой в ночную сорочку, укутанную тенями, он никогда не видел се волосы непокрытыми и не уложенными в прическу. Теперь Бартоломью рассмотрел, что они были не столько каштанового, сколько темно-медового цвета. Его пальцы заболели от желания распустить их и погладить прекрасные золотистые локоны.

– Отлично, я бы с удовольствием выпил чего-нибудь горячего.

Халат облегал ее бедра, отчетливо показывая, что она не надела ни нижней юбки, ни корсета. Он споткнулся о волчью шкуру, разложенную перед камином, будучи слишком занят разглядыванием Эри, чтобы обращать внимание на то, куда он ступает.

– Вы не хотите переодеться в сухое, прежде чем мы приступим к еде? – спросила она. Когда она повернулась к Бартоломью, он заметил, как качнулись ее груди под тонкой тканью. Желание мощно и стремительно охватило его.

– Да, пожалуй.

Он выскочил в спальню, где смог несколько раз глубоко вдохнуть и справиться со своими чувствами. В тазу его ждала чистая вода. Он надеялся, принимая во внимание его возбужденное состояние, что она будет достаточно холодной. Раздумывая о том, как бы ему охладить свой пыл, он сунул руку внутрь своей сумки в поисках рубашки и выругался, когда пальцы больно ударились о что-то твердое. Вытащив тарелку, он нахмурился в недоумении. Затем он обратил внимание на надпись по-гречески на обратной стороне и улыбнулся.

Надев чистую рубашку и брюки и восстановив самообладание, он сел за стол, решив не упоминать о своем открытии.

Их ужин проходил в неуютной тишине, под треск поленьев в камине и звон посуды. Бартоломью заметил, что один из передних зубов у Эри чуть-чуть закрывает соседний, его почему-то особенно трогало это обстоятельство. Ему пришло в голову, будет ли соблазнительная маленькая родинка на ее губе иметь вкус пряного сыра, который он нарезал. Его охватила внезапная дрожь, и нож, который он держал в руке, звякнул о тарелку; Эри сначала внимательно посмотрела на его руки, а затем перевела взгляд на лицо.

– Я должна извиниться, еда действительно неважная, – сказала она. – В кладовой есть продукты, но мне кажется, как-то неловко их брать.

– Не беспокойтесь об этом. Думаю, Джон и Оливия были бы не против, если бы мы воспользовались всем, что у них есть. Уж такие это люди.

Эри улыбнулась:

– Я должна была догадаться об этом.

– Почему?

– Просто это логический вывод. Они – ваши друзья, значит, они обязаны быть любезными и щедрыми, как вы.

Не раздумывая, Бартоломью ответил:

– Хестер, наверное, не согласится с этим.

Эрия наклонила голову и с минуту внимательно разглядывала его, прежде чем ответить:

– Тогда она знает вас не очень хорошо.

Он в изумлении уставился на нее:

– Вы думаете, что хорошо меня знаете?

Кончиком языка она слизнула последние кусочки сыра с пальцев:

– Достаточно хорошо, чтобы знать, что вы чувствительный и способный к состраданию человек.

– Возможно, меня можно назвать страстным, – мягко произнес он. Хестер бы назвала это его свойство похотливостью.

Его взгляд уткнулся в ее тарелку:

– Боюсь, что страсть – это, о чем я знаю очень мало. Плотская страсть, я имею в виду.

Бартоломью осел в своем кресле, ноги его ослабели, к горлу подступил комок. Как бы он хотел быть тем, кто научит ее. Определенно, Эрия Скотт не походила на большинство женщин. Хестер скорее проглотила бы язык, чем произнесла слово «плотский» или любые его синонимы. По мнению Хестер, у секса было единственное предназначение – делать детей. Когда они поженились, ей было тридцать, и она была слишком стара, чтобы иметь детей, поэтому она заявила, что им нет никакой необходимости спать в одной кровати. В бессильном гневе он обвинил ее в том, что она стала ханжой – с учетом ее-то прошлого. Забыв свою новую роль светской дамы, она обругала его в таких выражениях, которые заставили бы покраснеть даже старого Сима. После этого Хестер поставила замок на двери. И узнала, что замки можно взломать.

Потеряв аппетит, Бартоломью отодвинул от себя тарелку и поднялся на ноги. Он присел перед камином и поворошил последние красные угольки железной кочергой.

Оставшись за столом в одиночестве, Эри закусила губу, снова порицая себя за свой импульсивный бестактный язык. Каким-то образом она обидела его. Поразмышляв о том, стоит ли ей извиниться, она решила, что будет лучше оставить все как есть.

– Уже поздно, пожалуй, я пойду прилягу.

– Ложитесь здесь, – сказал он невыразительно. – Я буду спать на чердаке.

Несмотря на утомление, сон бежал от Эри. Она все еще бодрствовала, лежа на животе па большой пуховой перине и обняв подушку под головой, когда услышала, как Бартоломью сгреб уголья в камине в кучу и полез на чердак.

Под весом его тела заскрипели пружины кровати. На пол свалился один сапог, за ним второй. Послышались более тихие звуки: шорох одежды, вздох.

Эри перекатилась на спину и уставилась в потолок, пытаясь представить Бартоломью в ночной рубашке. Спят ли мужчины так же, как женщины, или нет? Распростершись на животе или на боку, свернувшись калачиком, как дети? Она улыбнулась в темноте при мысли о том, что такой крупный мужчина, как Бартоломью Нун, спит, свернувшись, как ребенок. Вскоре она будет точно знать, как спят мужчины. В качестве супруги мистера Монтира она будет делить с ним ложе. Она будет спать рядом с ним и, наконец, узнает, чем занимаются мужья и жены в святилище своей супружеской постели.

Однажды, когда ее мать принимала подруг, Эри уловила обрывки их шепота и поняла, что они обсуждают таинственный вопрос супружеских взаимоотношений. Она услышала их сдавленные смешки и увидела, как одну из них передернуло от отвращения. Позже она спросила у своей матери, что такого мужчины и женщины делают в постели. Деметрия Скотт улыбнулась, мягко пожурила свою десятилетнюю дочь за то, что та подслушивала, а затем объяснила, что супружеская кровать – это место, где появляются дети. И только много лет спустя Эри осознала, что она так и не знает, как именно появляются дети.

Скоро она это узнает. При мысли об этом она испытала страх и возбуждение. А вдруг ей не понравится этот акт, совершаемый в таинстве супружеской кровати? Когда она узнает, чего от нее ожидают, отступать будет поздно. Ни одной женщине не следует вступать в такие отношения с завязанными глазами. Это несправедливо.

Над головой протестующе скрипнули пружины – Бартоломью перевернулся на другую сторону. Он пробормотал что-то и заметался во сне. Затем она услышала сильный удар, а потом проклятие. Эри села на постели:

– Бартоломью? Вы в порядке?

Ответом ей послужили очередной глухой удар и звук бьющего стекла. Или фарфора. Тарелки ее матери!

Эри откинула в сторону одеяло и поспешила к лестнице, в панике позабыв про свой капот. Держа халат в одной руке, она карабкалась по деревянным ступенькам, пока ее голова не показалась над полом чердака. Она едва могла различить его, сидящего на кровати и потирающего затылок.

– Вы не поранились?

Он начал было приподниматься, но пробормотал проклятие и плашмя рухнул на кровать, натягивая на себя одеяло. Она ступила на пол.

– Во имя всего святого, что вы здесь делаете? – в его голосе слышались разочарование и тревога.

– Я услышала, как что-то упало, и я испугалась, что… – На полу лежала разбитая фарфоровая чашка из сервиза, который стоял у Оливии в буфете. Чашка – а вовсе не яркая, расписанная вручную тарелка. Эрия перевела взгляд на него. Он по-прежнему тер голову. Сделав шаг к нему, она сказала:

– Ну-ка, дайте, я посмотрю.

Он дернулся и подтянул одеяло повыше:

– Боже мой, девушка, вы всегда так порывисты? Таким образом врываться в помещение, где спит мужчина!

– Да, всегда, – она остановилась, уже не уверенная, рады ли ей и нужна ли она здесь. – Моя мать говорила, что это мой самый большой недостаток.

– Ваша мать была права.

– Прошу прощения, просто я… О, Боже, вы действительно будете думать обо мне ужасно, но я испугалась, что сделала что-то совершенно непростительное. Видите ли, я не могла смириться с мыслью о необходимости бросить бесценные тарелки моей матери – если бы что-либо случилось с повозкой, они бы пропали, а теперь, когда я услышала, как что-то разбилось…

Какой-то звук, отдаленно напоминавший смех, заставил ее умолкнуть. Она подошла ближе и взвизгнула, когда ее голова стукнулась обо что-то, свисавшее с потолка.

– Осторожно, – в его голосе слышались юмористические нотки. – Маленький Джон развесил по всему чердаку свои бумажные звезды. Мне кажется, здесь есть и луна, и несколько планет.

Ее рука нашла раскачивающийся предмет. Пальцами она нащупала пять лучей звезды, почувствовала сухую, грубую текстуру дешевой бумаги:

– Святые угодники, потолок такой низкий… Не удивительно, что вы ударились головой. А посмотрите, какая короткая у вас кровать, вам же должно быть страшно неудобно.

– Потерплю. Спускайтесь вниз и ложитесь в постель. («Пока я не втащил тебя в эту», – пришло ему в голову.)

– Нет. Я займу эту кровать, а вы ляжете внизу. Давайте, поднимайтесь.

– Я не могу подняться, пока вы отсюда не выйдете.

– Почему?

– Потому что я не одет.

Эри подняла глаза к потолку и вздохнула:

– Мистер Нун, здесь слишком темно, чтобы я разглядела вас в вашем ночном одеянии, а поскольку положение, в котором мы оказались, вряд ли можно назвать обычным, я думаю, мы можем перестать беспокоиться о таких пустячных вопросах приличия.

Бартоломью просто не мог не рассмеяться:

– Я боюсь, вы не совсем понимаете, что говорите.

– Почему же?

– Потому что ночью я сплю без одежды.

– Вы имеете в виду… – Она отступила на шаг, затем быстро повернулась спиной, когда сообразила, о чем он говорит. – О Господи!

– Совершенно верно.

Эри подумала о его большом, сильном теле с широкими плечами и узкой талией. Однажды она видела фотографию греческой статуи, изображающей обнаженного мужчину, и сейчас ей пришло в голову, выглядит ли он так же мужественно и потрясающе красиво, как та статуя. Целую секунду она боролась с грешным искушением украдкой посмотреть на него через плечо. Затем она собралась с духом и храбро повернулась к нему лицом. Она смогла разглядеть лишь плечи и руки, которыми он придерживал одеяло. Эри осознала собственное разочарование.

– Очень хорошо, – сказала она со вздохом. – Я спущусь вниз, а вы одевайтесь. Потом мы поменяемся местами.

Она ждала его внизу. Полностью одетый, но с ботинками в руках, он остановился, наклонился к ней и улыбнулся:

– Вы самая импульсивная и непредсказуемая женщина из всех, кого я когда-либо встречал, вы знаете это?

Эри почувствовала юмористическую нотку в его голосе и сделала вид, что обиделась:

– Я на самом деле такая плохая?

Он коротко рассмеялся и пододвинулся к ней ближе:

– Нет, совсем не такая уж плохая. Я так не думаю, во всяком случае. Это так необычно и волнующе – найти женщину, которая не считает, что ей следует падать в обморок каждый раз, когда она сталкивается с чем-либо хоть отчасти… неприличным!

Восхитительный холодок пробежал у нее по позвоночнику, когда она почувствовала на лице его дыхание. Тепло его тела, находившегося в такой близости от нее, разгорячило ей кровь. Она выставила руку, собираясь оттолкнуть Бартоломью, и обнаружила, что ее пальцы запутались в упругих волосах, покрывающих его грудь. Она издала сдавленный звук и отдернула руку, но не раньше, чем он успел схватить ее своей рукой. У нее перехватило дыхание, когда она посмотрела на него в тусклом свете угасающего камина.

В течение мгновения, которое казалось вечностью, он пристально смотрел на нее, его глаза были темными, загадочными, полными решимости. Затем он поднес ее пальцы ко рту и легонько поцеловал каждый из них. Голос его звучал хрипло и неровно:

– Вам лучше отправиться спать.

– Да, – она неохотно отняла свою руку, повернулась, и начала медленно подниматься по лестнице, сознавая, что он стоит внизу и смотрит на нее.

Бартоломью испустил глубокий выдох, когда она исчезла из виду. Он не обращал внимания на чувство вины, которое смутно терзало его за то, что он не отвернулся, а остался стоять на месте, любуясь мельканьем лодыжек и икр под ее одеждой, пока она поднималась. Болезненно ощущая напряженность своего тела и бурление крови, он подошел к кровати и тихонько лег под одеяло. Бартоломью моментально почувствовал запах ландыша и застонал. Как, ради всего святого, он сможет заснуть, вдыхая ее запах и представляя ее маленькое тело, только что лежавшее там, где сейчас лежит он?

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

На следующее утро Бартоломью поднялся рано. Он оделся, разжег огонь в камине и растопил плиту, старясь не шуметь, чтобы Эри поспала подольше. Когда он подоил коров и вернулся, то услышал плеск воды, раздающийся из-за занавески спальни.

– Бартоломью? Это вы?

Звук его имени, слетевший с ее губ, наполнил его теплом:

– Я принес молока, куда его поставить?

– Молоко? Ну, не знаю. Я что, должна с ним что-то сделать? «Истинная горожанка», – с ухмылкой подумал Бартоломью.

– Его нужно процедить и сепарировать. Когда накормлю коров, вернусь и покажу, – он направился в сарай.

Эри надела свежую английскую блузку и плиссированную шерстяную юбку изумрудно-зеленого цвета. Она принялась искать молотый кофе, но нашла только зерна. Вспомнив, как в детстве она иногда помогала кухарке молоть кофе, Эри разыскала кофемолку и принялась за работу. К тому времени, когда вернулся Бартоломью, кофе был готов, а на плите исходил паром горшок с овсяной кашей, приправленной корицей.

– Пахнет хорошо, – он закрыл дверь и постоял минутку, наслаждаясь после дождя и холода двора ароматами кухни и тем чувством, которое он испытал при виде Эри, готовящей ему завтрак.

Эри принесла оловянную кастрюльку с молоком, оставленную Апхемами в ящике, вмонтированном в окно кухни, и они сели завтракать. Бартоломью решил ничего не говорить ей по поводу комков в каше и плохо перемолотых кофейных зерен. Потом он помог ей вымыть посуду и показал, как сцеживать молоко.

– А что делать, если марля соскальзывает, когда льешь на нее молоко? – спросила она.

– Тогда приходится начинать все сначала.

Эри деланно застонала. На самом деле ей нравилось работать вместе с ним. Она вспомнила его рассказы о том, что на маяке тоже есть коровы:

– Мне придется делать это, когда я выйду замуж за мистера Монтира?

– Сейчас это делает Хестер, но я полагаю, она рассчитывает, что вы ее смените. Кроме того, вам придется взбивать масло и собирать яйца.

На этот раз стон Эри был неподдельным. Она вовсе не была уверена, что справится с такими задачами. Работать снаружи казалось ей намного более приятным занятием, чем гнуть спину у горячей плиты или взбивать масло:

– Быть может, я смогу заняться сбором яиц, это похоже на игру.

Его глаза засверкали от сдерживаемого смеха, когда он улыбнулся ей:

– У вас хватит духу совершить со мной налет на курятник, ведь снаружи идет дождь? Мне нужно накормить кур.

Она рассмеялась в ответ:

– Я не сахарная, не растаю. Кроме того, мне нравится дождь.

– Тогда пойдемте.

Они надели свои дождевики, Эри шутки ради обулась в рабочие сапоги Джона-младшего, представляя, как они выглядят на ее изящных ножках.

Когда они зашли в курятник, Эри потянулась погладить красную род-айлендскую несушку, сидящую в своем гнезде:

– О, они симпатичные, – наседка резко закудахтала, захлопала крыльями и клюнула Эри в руку. Она отпрыгнула, поскользнулась на свежем помете, который покрывал грязный пол, и упала бы, если бы Бартоломью не подхватил ее за талию.

– Они совсем не похожи на домашних птиц, знаете ли, – он поставил ее прямо перед собой, улыбнувшись рассерженному взгляду, которым она его одарила.

– Это что, означает, что они совсем дикие?

Когда Бартоломью насыпал корм в кормушку, несушки в ворохе перьев слетели со своих насестов, изрядно напугав Эри.

Она попятилась в угол, а стая кур у ее ног, пронзительно крича, сражалась за еду.

– А теперь ступайте и соберите яйца, – сказал Бартоломью, закончив насыпать корм.

Эри боялась повернуться спиной к свалке у ее ног, поэтому, проверяя гнезда, одним глазом посматривала на куриц. При виде очередного маленького коричневого яйца она радостно вскрикивала, как будто находила драгоценность, осторожно брала его и укладывала в корзинку.

– Не могу дождаться того момента, когда я увижу ваших фазанов, – сказала Эри, когда они вышли из курятника.

– Мне следовало устроить вам экскурсию по хозяйству Олуэллов, может быть, нам удалось бы увидеть парочку. Мы с Неемией несколько лет назад выпустили там стадо фазанов, и они хорошо прижились, – он фыркнул. – Прошлой весной один из самцов-фазанов изгнал белого петуха-леггорна и присвоил себе его несушек. Это привело Джо в бешенство почище, чем то, что охватывает его при виде двух котов со связанными хвостами.

Эри нахмурилась:

– Святая Сэди! Каким это образом два кота могут связаться хвостами?

Бартоломью уставился на нее, захлопав глазами, а потом разразился своим хриплым, гортанным смехом, очарованный как экспрессивностью, с какой во время их разговора она подчеркивала свои слова жестами, так и ее наивностью:

– Это один из способов, какими иногда развлекаются мальчишки.

– Но как они смеют? Это же так жестоко!

Бартоломью поскучнел, вспомнив о запертых дверях и несбывшихся надеждах:

– В жизни много жестокого.

Мысли Эри тоже сразу стали мрачными.

– Так оно и есть, – пробормотала она.

Они шли через грязный двор к сараю – он пообещал дать ей взглянуть на новорожденных котят.

Бартоломью пожалел, что испортил Эри настроение, так что он был рад отвлечь ее видом котят. Эри уселась на замусоренный сеном пол и собрала себе в подол пять черно-белых, пушистых комочков. Когда один из них удрал к своей матери, та тщательно облизала его, как будто старалась уничтожить запах человеческого существа, посмевшего коснуться ее котенка.

– Когда я была маленькой, то мечтала о том, чтобы жить на ферме, где будет много животных, – Эри потерлась носом о холодный влажный носик котенка. – А вы всегда жили в Орегоне?

Бартоломью улыбнулся:

– Вы спрашиваете меня или котенка? Она нарочито сердито взглянула на него:

– Вас, конечно.

– В таком случае, да, я вырос здесь. Хотя родился в другом месте. Моему отцу быстро все надоедало, поэтому он много ездил по стране. Они с матерью поженились в Питтсбурге – он работал барменом в гостинице, которой владел ее отец. Теперь там заправляет мой брат Джон.

С колен Эри чуть не свалился котенок, но Бартоломью подцепил малыша своей широкой ладонью и подал его ей. Котенок прижался к мягким холмам ее грудей, и Бартоломью как ножом пронзило желание.

– Сколько у вас братьев и сестер? – спросила Эри, не понимавшая причины его молчания.

Он густо покраснел, хотя она даже не заметила, куда был устремлен его взгляд. Чтобы избавиться от наваждения, охватывающего его при виде ее груди, он отошел, присел на перевернутое ведро и принялся рассматривать порванную упряжь, которую нашел в сарае.

– Три брата и одна сестра. Хотя я никогда не видел Ричарда – он умер до моего рождения.

Котята заснули на коленях у Эри. Кошка, решив, должно быть, что не получит назад свое потомство, потихоньку влезла девушке в подол и замурлыкала. Бартоломью заметил, в каком восхитительном местечке устроилась кошка, и почувствовал, что возбудился при мысли о том, что он тоже мог бы положить свою голову туда. Он еще ниже наклонился над упряжью.

– Вы не поверите, но я родился в крытой повозке, на ежегодной сельскохозяйственной выставке, причем в разгар урагана, – сказал он несколько напряженным голосом. Эри захихикала и отмахнулась от него ладошкой:

– Не поверю. Вы подшучиваете надо мной.

Он поднял руку ладонью вперед:

– Честное слово! Мама всегда поддразнивала меня, говоря, что неистовство у меня в крови как раз из-за этого. Она любила называть Кельвина, Мэри и меня «тремя маленькими обманщиками», потому что они родились в городке Каунсил-Блаффс[5]5
  Bluff —обманщик, шулер (англ.).


[Закрыть], а я – возле местечка Скоттс-Блафф на дороге Оверленд. Каждый раз, когда она так говорила, папа спрашивал: «Значит ли это, что Джон – единственный, честный парень во всей этой компании?»

Оба засмеялись. Эри снова принялась гладить шелковистую шерстку котенка, устроившегося у нее на груди, а Бартоломью осознал, что представляет, как бы хорошо было испробовать мягкость ее груди. Внезапно он почувствовал, что больше не может сидеть здесь. Еще пару минут, и он опрокинет ее на спину. Он повесил упряжь на крюк и поднялся на ноги:

– Вы, пожалуй, не поверите, но утро уже прошло. Я голоден.

На полпути к дому Эри остановилась, как вкопанная. Он проследил за ее взглядом и увидел старого рыжего пса Апхемов, трусившего им навстречу:

– Это всего лишь Боунз. Он стар и еще более безобиден, чем Пудинг.

Тем не менее, Эри придвинулась поближе к Бартоломью:

– Здесь что, у каждого есть собака?

Наслаждаясь тем, что она рядом, он обнял ее одной рукой:

– Хорошая собака на ферме просто незаменима, она оберегает цыплят от мелких тварей вроде опоссумов и енотов, а также предупреждает человека о появлении в округе медведей или диких кошек.

Собака остановилась в нескольких футах поодаль, задрав нос и принюхиваясь к их запахам. Бартоломью присел на корточки и взъерошил шерсть собаки. Глядя снизу на Эри, он сказал:

– Дайте ему понюхать вашу руку, чтобы он знал, что вы – друг.

Не желая, чтобы Бартоломью посчитал ее трусихой, она собрала все свое мужество и робко протянула руку вперед. Боунз выгнул шею, втягивая ее запах. Он высунул розовый язык и лизнул ее пальцы. Она взвизгнула и отдернула руку.

– Видите? Вы ему нравитесь, – Бартоломью выпрямился и ободряюще пожал ее руку.

Боунз сел у ее ног, высунув язык, и принялся бить хвостом по земле, разбрызгивая грязь, – он выражал таким образом свою приязнь. Глядя на грязную, шелудивую собаку, Эри сказала:

– Мне кажется, я предпочитаю кошек.

К ее неудовольствию, пес последовал за ними к дому. Оказавшись внутри целой и невредимой, Эри повесила свой дождевик на крючок. Когда она присела у стола, чтобы снять свои грязные сапоги – она не горела желанием мыть пол еще раз, – Бартоломью опустился перед ней на колено и снял ее обувь сам. Сделать такое для Хестер ему бы и в голову не пришло. Но даже если бы он и сделал это, его жена обязательно изобрела бы причину упрекнуть его за это.

Было время, когда он прилагал все усилия, чтобы сделать Хестер счастливой, пока не решил однажды, что некоторых вещей просто невозможно добиться.

Он отставил грязные сапоги в сторону, затем сел, чтобы снять свои собственные. Оставшись в чулках, Эри на цыпочках подбежала к плите, чтобы налить горячий кофе. Все, что они делали здесь, было самым обычным, но ему показалось, что у него наконец-то начинается настоящая жизнь. Ах, как бы он хотел, чтобы это было на самом деле!

Усевшись перед камином, Эри обхватила замерзшими пальцами теплую чашку, и у нее на лице появилось задумчивое выражение:

– Должно быть, очень хорошо иметь такую большую семью. А у меня были только мои мама и папа.

– Ни дяди, ни тети, ни двоюродного брата?

– Нет. Были дядя Лу и тетя Ида, но они не были настоящими родственниками – Лу был папиным компаньоном.

Бартоломью отбросил полотенце и сел за стол:

– Компаньоном по адвокатской практике? Причард сказал, что его дядя услышал о вас от своего партнера в бизнесе. Это дядя Лу уговорил вас принять предложение Причарда?

– Собственно говоря, это была моя идея. Я работала секретарем в адвокатской конторе, так что это я первой вскрыла и прочла письмо адвоката мистера Монтира. Когда мой отец умер, я вспомнила о письме. Покинуть Цинциннати и начать совершенно новую жизнь в новом месте казалось мне хорошим способом оставить прошлое позади, поэтому я написала ответ и приняла предложение.

– Почему же вы не могли остаться у своих друзей?

– Положение было очень сложным, мистер Нун.

Он прошел к камину:

– Сегодня утром я был Бартоломью. Мне нравится, когда вы называете меня по имени.

Она взглянула на него и попыталась улыбнуться:

– Простите меня… Бартоломью.

– Не обращайте внимания, – он наклонился и поворошил поленья кочергой. – Эри, у вас неприятности?

Ее глаза тревожно расширились:

– Нет, нет, конечно же, нет.

Резко повернувшись к ней, Бартоломью поймал ее руку в свою. Его взгляд, устремлённый на нее, был серьезным и вопрошающим:

– Если это так, я бы хотел помочь.

Боясь, что расплачется или опозорит себя еще больше, бросившись к нему в объятия, она отняла свою руку и пошла готовить обед.

Бартоломью смотрел на нее, ухватившись за спинку стула так, что у него побелели костяшки пальцев, он боролся с желанием подойти к ней. Если у нее были неприятности, то это дело Причарда, а вовсе не его. Но эта мысль не принесла ему облегчения, ведь еж знал, каким туповатым и бесчувственным был этот юноша. Бартоломью смотрел на нежный изгиб ее спины и грациозный наклон головы – она изучала содержимое шкафа. Как же он жаждал поцеловать эту белую лебединую шейку! Он представил, как она поворачивается в его объятиях, предлагая ему свои губы. Кровь его разгорелась, а сердце мчалось галопом, как молодой бычок на родео. Он презрительно рассмеялся про себя над тщетностью своих мечтаний; вот он страдает из-за любви к женщине, обладать которой он не будет никогда, даже если произойдет чудо и она ответит ему взаимностью. Еще никогда он так не сожалел о своей женитьбе.

– Бартоломью?

Он судорожно вздрогнул при звуках своего имени.

– Вы не расскажете мне о мистере Монтире? О том, какой он, я имею в виду.

Бартоломью провел ладонью по затылку и скривился:

– Причард? Он молод, тридцатого января ему исполнилось двадцать два. Невысокий… Примерно вашего роста, но симпатичный, – слова застревали у него в горле.

– Эффи сказала, что он любит бейсбол, – напомнила она.

– Это его страсть. Я сомневаюсь, что он думает о чем-либо еще.

Эри дразняще улыбнулась. Она пыталась открыть ножом банку с бобами:

– Наверное, по сравнению с вами он будет выглядеть довольно… мелко.

Со вздохом Бартоломью отправился открывать для нее консервную банку, пытаясь придумать что-нибудь лестное, что мог бы сказать о своем племяннике:

– Он здоров, честен и никогда не причинил никому зла. Я уверен, что он сделает все, что в его силах, чтобы стать вам хорошим мужем.

Когда она брала у него открытую банку, их руки мимолетно соприкоснулись, и она почувствовала возбуждение внизу живота. Поставив бобы разогреваться, Эри смешала муку с содой и молоком, чтобы испечь печенье. Она раздумывала над тем тусклым описанием, которое Бартоломью дал ее будущему мужу – кажется, ее надежды на счастливую жизнь приказали долго жить.

Причард, – как странно – она никогда не думала о нем иначе, как о мистере Монтире, тогда как имя «Бартоломью» пришло к ней совершенно естественно. Она подумала, что все это вполне объяснимо. В конце концов, ей еще предстоит встретить Причарда, тогда как его дядя уже казался ей добрым знакомым. Она искоса взглянула на Бартоломью – он нарезал ветчину на разделочной доске у раковины.

Немного найдется мужчин, столь же красивых, как Бартоломью Нун. Дело было не только в его темном загаре и мускулистом теле; он был умным, чувствительным и заботливым, а эти качества Эри ставила превыше всего. Даже то темное и загадочное в его душе, что он скрывал внутри себя и что наверняка оттолкнуло бы большинство людей, привлекало и интриговало ее. Ей даже в голову не приходило ужаснуться тем фактом, что она хотела бы, чтобы он не был женат, но ей было неприятно сознавать, что у нее уже развивалась неприязнь к женщине, которую она еще никогда не встречала.

– Расскажите мне побольше о том, что значит жить на маяке, – попросила она, поставив противень с бисквитами в духовку.

Бартоломью положил ветчину на горячую сковороду. Маяк описать легче, чем своего племянника. Он с энтузиазмом принялся за дело:

– Собственно маяк располагается на самом кончике узкого мыса, выступающего в океан. Дома смотрителей стоят на тысячу футов дальше. У нас имеется амбар и большой огород.