Текст книги "Ложь без спасения"

Шарлотта Линк
Ложь без спасения

Charlotte Link

Die Tãuschung

© 2002, 2009 by Blanvalet Verlag, München a division of Verlagsgruppe Random House GmbH, München, Germany

© Ирма Франк, перевод на русский язык, 2013

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Э», 2017

* * *

Сообщение из газеты «Берлинер моргенпост» от 15 сентября 1999 года

Страшная находка в съемной квартире в берлинском округе Целендорф

Ужасная картина предстала вчера перед глазами пенсионерки, которая упросила завхоза жилого комплекса в Целендорфе открыть запасным ключом квартиру ее многолетней подруги Хильды Р.

Эта одинокая 64-летняя дама не давала о себе знать уже несколько недель, не отвечая на звонки родственников и знакомых. И вот теперь женщину обнаружили в ее собственной гостиной. Она была задушена тросом, а одежда на ней была изрезана ножом, однако сексуальных мотивов в этом преступлении, очевидно, нет.

По сообщению полиции, нет и улик, указывающих на ограбление. Следов взлома не обнаружено, поэтому предполагается, что пожилая дама сама открыла дверь убийце.

Вскрытие показало, что труп, вероятно, находится в квартире с конца августа. Об убийце ничего неизвестно.

Часть I

Пролог

Она не знала, что именно ее разбудило. То ли какой-то шорох, то ли кошмарный сон, то ли мысли, которые со вчерашнего вечера все еще кружились у нее в голове. Ложась спать, она обычно прихватывала с собой все свои раздумья, тревоги и мрачные чувства и порой просыпалась от того, что по щекам у нее текли слезы.

Но не на этот раз. Сейчас ее глаза были сухими. Она отправилась спать около одиннадцати вечера и заснула с большим трудом. Слишком много всего крутилось у нее в голове: она чувствовала себя подавленной и вновь проваливалась в знакомое чувство страха перед будущим, от которого, как ей какое-то время казалось, смогла избавиться. Теперь же чувство, будто ее загнали в угол и угрожают, разрасталось в душе́ все больше. Обычно этот дом у моря внушал ей чувство свободы, и ей даже становилось легче дышать. Еще никогда, находясь здесь, она не хотела вернуться в свою элегантную, но всегда несколько мрачную парижскую городскую квартиру. Однако сейчас впервые обрадовалась тому, что лето закончилось.

Это была пятница 28 сентября. На следующий день они с Бернадетт сорвутся отсюда и отправятся домой в Париж.

При мысли о маленькой дочери женщина испуганно подскочила в постели. Может быть, Бернадетт звала ее или громко разговаривала во сне… Сновидения у малышки были очень яркими и бурными, она часто просыпалась и звала маму. А та часто спрашивала себя, нормально ли это для четырехлетнего ребенка, или же она слишком обременяла дочку своими затяжными депрессиями. Конечно же, из-за этого ее мучило чувство вины, но она была не в состоянии изменить происходящее. Все ограничивалось временными попытками вытащить себя из душевного болота длительных копаний в себе и чувства потерянности, но ей еще никогда не удавалось добиться в этом успеха.

Кроме как в прошлом году… прошлым летом… Женщина взглянула на стоявшие у ее кровати электронные часы, циферблат которых светился в темноте ярко-зеленым светом. Было около полуночи, значит, заснула она лишь на короткое время. Она вновь прислушалась. Ничего не было слышно. Когда Бернадетт звала мать, ее голосок обычно звучал не умолкая. Но мать все равно решила встать и посмотреть, как там ее ребенок.

Она опустила ноги на каменный пол и поднялась.

Как всегда с тех пор, как умер Жак, она надевала на ночь лишь растянутые хлопчатобумажные пижамные штаны и выцветшую футболку. Раньше, особенно в теплые провансальские ночи, она с удовольствием носила нежные шелковые неглиже с глубоким вырезом, чаще всего цвета слоновой кости, на фоне которых особенно привлекательно смотрелись ее всегда загорелая кожа и черные смоляные волосы. Но с этим она покончила, когда Жак попал в больницу и началось его поэтапное движение к смерти. Его выписали как выздоровевшего, он вернулся к ней, и они зачали Бернадетт, а затем наступил рецидив, болезнь стала развиваться стремительно, и на этот раз Жак уже не покинул больницу. Он умер в мае. А в июне родилась Бернадетт.

В комнате было тепло. Обе оконные створки были широко раскрыты: женщина закрыла только деревянные ставни. Через щели проглядывала более ясная чернота звездного неба. Стоял тот расслабляющий, одуряющий запах, какой бывает после того, как днем палящее летнее солнце нагреет землю.

Сентябрь был таким прекрасным, что захватывало дух, хотя она и без того больше всего любила бывать здесь осенью. Порой она спрашивала себя, почему так настойчиво каждый год в начале октября уезжала в Париж, хотя у нее не было там никаких неотложных дел. Возможно, ей нужны были эти жесткие рамки, эта четко обозначенная структура года, чтобы не запутаться окончательно в своих ощущениях, которые и так уже были далеки от реальности. Ведь все остальные возвращались в город самое позднее в октябре. Может быть, она хотела принадлежать к их числу, несмотря на то что, будучи в мрачном настроении, часто горько осуждала себя за эту фальшивую самоуверенность…

Она вышла в коридор, но свет включать не стала. – Если Бернадетт спит, не стоит ее будить. Дверь в детскую – была лишь прикрыта, и женщина осторожно прислушалась к звукам в комнате. Ребенок дышал глубоко и – ровно.

«Меня, во всяком случае, не она разбудила», – подумала мать, в нерешительности остановившись в коридоре. Она не могла понять, что так взволновало ее подсознание. Ведь она так часто просыпалась по ночам и скорее могла бы назвать исключением те ночи, когда этого не случалось. Чаще всего она не знала, что именно ее вспугнуло. Почему же на этот раз она была так взволнована?

Глубоко в ней притаился страх. Страх, от которого по телу побежали мурашки и каким-то особым образом обострились все чувства. Казалось, что она чуяла всем своим существом какую-то притаившуюся в темноте опасность. Словно она была зверем, ощутившим приближение другого зверя, который мог быть опасен.

Не впадай в истерику, призвала она сама себя.

Ничего не было слышно. Но она все равно знала, что в доме присутствует кто-то еще, кто-то, кроме нее и ребенка, и этот кто-то – ее злейший враг. Ей пришла в голову мысль о том, что дом стоит вдалеке о других, и она осознала, насколько одиноки они были здесь вдвоем. Никто не услышит их, если они закричат; никто не заметит, если здесь произойдет что-то необычное.

Никто не сможет проникнуть в дом, сказала женщина самой себе, ставни везде закрыты. А попытка распилить стальные крюки приведет к ужасному шуму. Дверные замки отлично работают, и попытка открыть их не может не вызвать шума. Но, может быть, кто-то есть снаружи…

Она могла себе представить только одного человека, который мог бы по ночам украдкой ходить вокруг ее дома, и от этой мысли ей стало почти дурно.

Да нет, он этого не сделает. Он навязчивый, но не больной. И в этот момент ей стало ясно, что этот человек как раз такой. Больной. Именно его невменяемое поведение заставило ее расстаться с ним. Именно оно было ей неприятно и вызвало в ней постепенно растущую, инстинктивную антипатию, которую она все это время никак не могла себе объяснить. Он был таким милым. Он был внимательным. В нем не к чему было придраться. Это было безрассудством – не желать его.

Нет, не желать его – было инстинктом выжить.

«Хорошо, – сказала она себе и попыталась сделать глубокий вдох, как ей советовал ее лечащий врач в первое ужасное время после смерти Жака. – Хорошо, может быть, это он там, снаружи. Но во всяком случае он не может войти сюда. Я могу сейчас спокойно лечь в постель и спать. А если завтра выяснится, что он был здесь, я натравлю на него полицию. Я добьюсь судебного распоряжения о том, чтобы он не имел права появляться на моем земельном участке. Я уеду в Париж. А если я надумаю провести здесь Рождество, то к тому времени все может измениться».

И она решительно вернулась в свою комнату. Но и после того, как легла в постель, ее нервозность, от которой ее трясло, так и не прошла. Волоски на ее коже все еще топорщились, а кроме того, теперь ее знобило, хотя в комнате наверняка было градусов двадцать тепла. Женщина натянула одеяло до подбородка, но ее бросило в такой жар, что стало тяжело дышать. Она была на грани приступа паники, приближение которого у нее обычно сопровождалось быстрой сменой состояния жара и озноба. В тот период, когда умер Жак, да и позже, у нее часто бывали такие приступы. Но в последний год они не возникали. И вот впервые за этот год она вновь почувствовала знакомые симптомы…

Она продолжила дыхательные упражнения, которые начала еще там, в коридоре. Внешне она теперь казалась более спокойной, но внутри у нее пылала красная сигнальная лампочка, от которой перепуганная женщина застыла в крайнем напряжении. Ее не покидало чувство, что она вовсе не стала жертвой истерии, что ее подсознание реагирует на близкую опасность и бесперебойно сигнализирует ей быть настороже. В то же время ее разум отказывался допускать подобные мысли. Жак всегда говорил ей, что это чушь – верить в такие вещи, как предчувствия, внутренний голос и тому подобное.

«Я верю только в то, что вижу, – часто говорил он, – и признаю только то, что можно доказать».

«А я в данный момент нахожусь на грани того, чтобы свихнуться», – подумала женщина.

В это мгновение она услышала какой-то звук, и было совершенно ясно, что это ей не почудилось. Этот звук был ей хорошо знаком: легкое дребезжание, издаваемое, когда ее отворяли, стеклянной дверью, отделяющей спальни от остальных комнат. Она сотни раз ежедневно слышала его, когда жила здесь, слышала, когда сама проходила через эту дверь или когда Бернадетт бегала туда-сюда.

Это значило, что кто-то был здесь, внутри дома, а никак не крался снаружи.

Он находился в доме.

Женщина одним прыжком вскочила с кровати.

«Проклятие, Жак!» – подумала она, не обратив внимания на то, что впервые допустила критические мысли по отношению к своему умершему мужу, да еще и в форме ругательства.

Она могла бы обезопасить себя, закрывшись в своей спальне, но в соседней комнате спала Бернадетт – не могла же мать запереться без своего ребенка? Она застонала от мысли, что, когда ее инстинкт, тонкий, как у сторожевой собаки, разбудил ее и повел в соседнюю комнату, у нее был шанс схватить Бернадетт и найти спасение в этой спальне. Но она упустила свой шанс. Если он уже находится по эту сторону стеклянной двери, то их разделяет всего несколько шагов. Женщина, как загипнотизированная, уставилась на дверь комнаты. Теперь она уже могла расслышать в этой мертвой тишине тихие шаги в коридоре.

Ручка двери медленно опустилась вниз.

Она могла почуять запах своего страха. Она никогда раньше не знала, что этот запах такой едкий.

Теперь ее трясло от холода, и казалось, что она совсем не дышит.

Когда дверь открылась и на пороге появилась тень крупного мужчины, женщина поняла, что умрет. Она была так же уверена в этом, как незадолго до этого была уверена, что в доме кто-то есть.

Какое-то мгновение они стояли неподвижно друг против друга. Был ли он удивлен, что застал ее стоящей посреди комнаты, а не спящей в кровати?

Ей пришел конец. Она ринулась к окну. Ее пальцы дергали за крючок деревянных ставен. Ее ногти обломились, она ободрала всю руку, но не замечала этого.

От страха ее вырвало в окно, когда он вплотную подошел к ней сзади и с силой схватил ее за волосы. Он так сильно запрокинул ее голову назад, что она увидела его глаза. Они были ледяными. Ее шея была обнажена, и веревка, которую он набросил на нее, ободрала кожу.

Умирая, она молилась за своего ребенка.

Суббота, 6 октября 2001 года

1

Немного не доезжая до Нотр-Дам-де-Боригар, он вдруг заметил на автостраде собаку. Маленькую собачку с бело-коричневыми пятнами, круглой головой и забавно разлетающимися висящими ушами. До этого момента он ее не видел и не мог сказать, давно ли она там находится. Возможно, она уже топала какое-то время по обочине вдоль проезжей части, прежде чем пуститься в этот самоубийственный поход на другую сторону автострады. «О боже! – подумал он. – Сейчас она погибнет!» Машины летели со скоростью сто тридцать километров в час по трехполосной трассе, и у собаки почти не было шансов пройти невредимой между полосами.

«Я не хочу видеть, как ее сейчас раздавят в лепешку», – подумал он, и от вспыхнувшего страха у него на голове зашевелились волосы.

Со всех сторон тормозили машины. Все они ехали слишком быстро и не могли остановиться, но снижали скорость и пытались вывернуть на другую полосу. Некоторые сигналили. А собака продолжала идти дальше с высоко поднятой головой. Все это было на грани чуда. А возможно, это и было чудом – то, что она, не пострадав, дошла до средней полосы.

Слава богу! Ей удалось уцелеть. Во всяком случае, пока.

Мужчина почувствовал, что весь вспотел, что его футболка под шерстяным свитером прилипла к телу. Он внезапно почувствовал сильную слабость и, подъехав к правой обочине, остановил машину на запасной полосе. Перед ним возвышалась – сегодня очень мрачная, как ему показалось, – скала, на которой Нотр-Дам врезался в серое небо своей узкой остроконечной церковной башней. Почему небо сегодня не было голубым? Он только проехал съезд на Сен-Реми, оставалось совсем немного до побережья Средиземного моря. Этот пасмурный октябрьский день мог бы уже принять и более южную окраску…

Ему опять вспомнилась собачонка. Он вышел из машины и пристально посмотрел назад. Собаки нигде не было видно, ни живой, ни раздавленной – ни на средней полосе, ни на какой-либо другой. Удалось ли ей пересечь автостраду еще и в обратную сторону?

Либо у кого-то есть ангел-хранитель, либо его нет. Если он есть, то случившееся чудо – и не чудо вовсе, а лишь логическая последовательность. Собачка небось сейчас радостно бежит трусцой по полям. А о том, что, скорее всего, могла погибнуть, она все равно никогда не узнает.

Машины проносились мимо него. Он знал, что стоять здесь небезопасно, так что снова сел в машину, закурил сигарету, достал свой мобильник и на мгновенье задумался. Позвонить Лауре уже сейчас? Они договорились, что он позвонит ей с «их» автостоянки, с того места, откуда впервые открывается вид на Средиземное море. В итоге он набрал номер своей матери и несколько минут терпеливо ждал. Старой даме всегда требовалось какое-то время, чтобы добраться до телефона. А затем она откликалась своим хриплым голосом: «Да?»

– Это я, мама, – сказал мужчина. – Я просто хотел позвонить.

– Хорошо. Я давно от тебя ничего не слышала. – Эти слова прозвучали с упреком. – Где ты пропадаешь?

– Я на автозаправке на юге Франции. – Его мать утешило бы сообщение о том, что он стоит на обочине автострады и что у него подкосились ноги из-за собачонки, которая на его глазах едва избежала смерти.

– Лаура с тобой?

– Нет, я один. Я встречусь с Кристофером, чтобы погонять на паруснике. А через неделю поеду обратно домой.

– Разве в это время года такое не опасно? Я имею в виду, ходить под парусом.

– Совсем не опасно. Мы ведь каждый год этим занимаемся. Еще ни разу ничего не случилось. – Он произнес это подчеркнуто легким тоном, который показался ему самому совершенно неестественным. Лаура бы сейчас сразу стала расспрашивать: «Что-то не так? Что-то не в порядке? У тебя такой странный голос!»

Но его мать ничего бы не заметила, даже если б он лежал при смерти. Для нее было обычным делом задавать озабоченные вопросы вроде того, что она задала сейчас: не опасно ли в это время года ходить под парусом. Возможно, ее действительно это волнует. Но иногда у ее сына возникали подозрения, что она задавала подобные вопросы в дежурном порядке и что ее уже не интересовали ответы на них.

– Звонила Бритта, – сказала она.

Мужчина вздохнул. Если его бывшая жена выходила на контакт с его матерью, это никогда не предвещало ничего хорошего.

– Что она хотела?

– Пожаловаться. Ты опять какую-то сумму не перечислил, а ей якобы со всех сторон не хватает денег.

– Пусть она об этом сама мне скажет. Незачем ей прятаться за твоей спиной.

– Она утверждает, что ты постоянно просишь сказать, что тебя нет, если она звонит в офис. А дома… Бритта говорит, что особо не горит желанием постоянно нарываться на Лауру.

Он уже пожалел, что позвонил своей матери. Каждый раз, когда он это делал, почему-то всегда выходили сплошные неприятности.

– Я не могу больше говорить, мама, – поспешно сказал он. – У моего мобильника заряд на исходе. Обнимаю тебя.

«Зачем я это сказал? – размышлял он в следующий миг. – Зачем это дурацкое “обнимаю тебя”? Обычно мы друг с другом так не разговариваем».

С некоторым усилием ему удалось вновь встроиться в поток машин с запасной полосы.

Он не очень спешил: ехал со скоростью сто двадцать километров в час, не увеличивая и не снижая ее. Интересно, мать тоже задумалась над его последней фразой, которая для нее должна была звучать необычно?

Нет, не задумалась, решил он. Последняя фраза, вероятно, пролетела мимо нее так же, как и все, что касалось других людей и тщательно ею отфильтровывалось.

Он поймал радиоволну и включил музыку на полную громкость. Такой грохочущей музыкой он мог приводить себя в одурманенное состояние, как другие это делали с помощью алкоголя.

И неважно было, что он слушал. Главное, чтобы достаточно громко.

Около шести часов вечера он добрался до автостоянки, откуда хотел позвонить Лауре. Когда они вместе ездили на юг Франции, то всегда останавливались на этом месте, выходили из машины и наслаждались видом бухты Кассис с обрамляющими ее в форме полумесяца, плавно поднимающимися вверх по горным склонам виноградниками и круто возвышающимися скалами над бухтой. А если он ездил сюда один – на ежегодные встречи с Кристофером, чтобы погонять на паруснике, он звонил Лауре с этого места. Это входило в число множества безмолвных соглашений между ними. Лаура любила ритуалы, любила отмечать незабываемые моменты в их отношениях. Сам он не очень тяготел к этому, но и ее пристрастие к подобным вещам не особо его обременяло, как ему казалось.

Он стал подниматься к автостоянке по извилистой вытянутой дороге. Это место ничем не походило на обычные парковки вдоль автострад. Оно напоминало скорее пригород для туристов, своего рода огромную террасу для пикников, с каменными сиденьями, усыпанными гравием дорожками и тенистыми деревьями. Вид оттуда был захватывающим.

Обычно мужчину потрясала синева неба и синева моря. Но сегодня тучи уже не рассеются. Над морем нависало серое, мглистое небо. Стояла мрачная, свинцовая тишина. В воздухе пахло дождем. Безотрадный день, подумал он, когда припарковал машину и заглушил мотор.

Недалеко от него сидел в белом «Рено» еще один одинокий мужчина – сидел, уставившись перед собой отсутствующим взглядом. Пожилая супружеская пара заняла место за шестиугольным столом, поставив перед собой термос, из которого они по очереди пили. Из микроавтобуса высыпало семейство: родители, бабушка с дедушкой и огромная толпа детей всех возрастов. Дед и бабушка несли коробки с пиццей, родители тащили корзины с бутылками вина и сока.

«Какая идиллия! – подумал он. – Теплый октябрьский вечер, пикник в местечке с великолепным видом… Часа два они еще смогут посидеть здесь, а потом стемнеет и станет холодно. Они снова все исчезнут в этом микроавтобусе и отправятся домой, а потом, сытые и счастливые, свалятся в свои кровати».

Сам он, собственно, никогда не хотел иметь детей – будь то его сын от первого брака или двухлетняя дочь от Лауры. Оба они появились на свет по неосторожности, но иногда он размышлял, каково это – быть членом большой семьи. Это вовсе не казалось ему благом: такая жизнь означала вечное стояние в очереди перед ванной, невозможность отыскать нужные тебе вещи, потому что кто-то другой без разрешения «одолжил» их, много шума, беспорядка, грязи и – хаоса. Но, возможно, в таких семьях было ощущение тепла, чувства защищенности и поддержки. Там оставалось мало места для одиночества и страха перед бессмысленностью.

Он во второй раз набрал номер на своем мобильнике. Ему не пришлось долго ждать: Лаура тут же ответила. Она явно ждала его звонка в это время и находилась рядом с телефоном.

– Привет! – Ее голос звучал радостно. – Ты на Па-д’Уйе!

– Верно! – Он старался перенять ее радостный, беззаботный тон. – У моих ног лежит Средиземное море.

– Поблескивая под лучами заходящего солнца?

– Скорее нет. Очень облачно. Думаю, сегодня вечером еще и дождь пойдет.

– О! Но это может быстро измениться.

– Конечно. Это меня и беспокоит. В любом случае солнце и ветер были бы для нас с Кристофером лучше – всего.

Лаура была более чуткой, чем его мать. Она почувствовала, насколько он был напряжен.

– Что случилось? – спросила она. – Твой голос так странно звучит…

– Я устал. Девять часов за рулем – не пустяк.

– Тебе обязательно нужно сейчас отдохнуть. Ты сегодня вечером встречаешься с Кристофером?

– Нет. Я хочу пораньше лечь спать.

– Привет нашему домику!

– Конечно. Без тебя в нем будет очень пусто.

– Ты едва заметишь это от усталости. – Лаура засмеялась.

Он любил ее смех – свежий, естественный и, казалось, исходящий из самой глубины ее души. Точно так же, из глубины, шла и ее боль, когда она о чем-то тревожилась. Чувства у этой женщины никогда не были наигранными или вымученными. Она была самым искренним человеком, которого он знал.

– Возможно. Я буду спать, как медведь, – сказал он, глядя на бегущие по серой воде волны. Его вновь начало медленно и угрожающе наполнять чувство отчаяния.

«Мне надо уйти с этого места, – подумал он. – От воспоминаний. И от этой большой счастливой семьи с коробками пиццы, с их смехом и беспечностью».

– Я еще где-нибудь перекушу, – сказал он вслух.

– Где-нибудь? Ты ведь наверняка пойдешь к Надин и Анри?

– Это хорошая идея. Вкусная пицца, приготовленная Анри, была бы сейчас очень кстати.

– Ты еще позвонишь?

– Когда окажусь в доме, – пообещал он. – Я позвоню тебе перед тем, как пойду спать. Хорошо?

– Хорошо. Я буду рада. – Он мог почувствовать улыбку Лауры через телефон даже на расстоянии в тысячу километров. – Я люблю тебя, – тихо сказала она.

– Я тоже тебя люблю.

Закончив разговор, он положил свой мобильник на пассажирское сиденье рядом с собой. Семейство с пиццами здорово шумело – даже через закрытые окна автомобиля долетали обрывки их разговоров и смех. Он вновь завел машину и медленно покатился прочь с автостоянки.

Начало быстро смеркаться, но ждать дальше не было смысла: заката солнца над морем уже точно не будет.

2

Когда в четверть одиннадцатого от Петера все еще не было звонка, Лаура, поколебавшись какое-то время, сама набрала номер его мобильника. Он мог реагировать с большим раздражением, если она не придерживалась договоренности, – а в данном случае была договоренность, что именно он позвонит ей во второй раз. Однако ей было немного неспокойно, и она не могла представить себе, чтобы он так долго ужинал.

Четыре часа назад его голос был очень уставшим и разбитым: она редко заставала его в таком состоянии.

Петер не отвечал, а после шестого гудка включился его автоответчик: «Оставьте, пожалуйста, свое сообщение, я перезвоню вам позже…»

Ей так хотелось сказать ему что-нибудь, сообщить ему о своем беспокойстве, своей любви, своей тоске, но она не стала делать этого, чтобы он не чувствовал себя так, будто она на него давит. Может быть, он заговорился с Надин и Анри и не услышал свой мобильник, или у него не было желания прерывать разговор, или он вообще забыл свой телефон в машине…

«Если я сейчас позвоню Анри, то Петер посчитает, что я его контролирую, а если я позвоню в наш дом, где он, возможно, уже спит, то разбужу его», – думала Лаура.

Петер часто говорил ей: «Порой тебе следовало бы оставить вещи такими, какие они есть. Все как-нибудь само разрешится и без твоего вмешательства, без того, чтобы сводить с ума все твое окружение».

Но она все равно еще какое-то мгновение осталась стоять у телефона, размышляя, не позвонить ли ей Кристоферу. Петер сказал, что сегодня вечером уже не пойдет к нему, но, может быть, он изменил свое решение.

«Я имею полное право позвонить», – упрямо подумала женщина.

Кристофер поймет ее переживания. Он не найдет в этом ничего дурного. Но тем не менее Петер станет потом утверждать, что она скомпрометировала его перед другом.

«Кристофер подумает, что я – как собака, которую держат на коротком поводке. “Ты никогда не поймешь сущность мужской дружбы, Лаура. Она требует определенной свободы”» – вот что он скажет.

«Я не думаю, что для Кристофера это проблема, – мысленно возразила она себе. – Он ничего не выскажет по этому поводу. Потому что он не вмешивается в чужие дела и вообще хороший парень. Но он сделает свои умозаключения, поверь мне».

«А ты приписываешь своему другу мысли и чувства, которые на самом деле – твои собственные», – парировала Лаура.

Она поднялась по лестнице и заглянула в комнату Софи. Малышка спала, ее дыхание было спокойным и ровным.

«Наверное, мне все-таки следовало тоже поехать, – задумалась женщина. – Провести вместе с Софи несколько солнечных октябрьских дней в доме, пока Петер будет плавать…»

Тогда ей не было бы так одиноко.

Но она никогда не сопровождала Петера, когда тот отправлялся на юг для участия в своих спортивных парусных гонках. И не удивительно: четыре года назад у них еще не было своего дома в Ла-Кадьере, и ей пришлось бы пойти в отель, а она не очень любила оставаться одна в гостиничном номере. Однажды – это было лет пять назад – у нее появилась идея остановиться у Надин с Анри, в принадлежавшей им уютной, но совершенно некомфортабельной гостевой комнате под крышей, которую они иногда сдавали. «У меня появилась бы возможность ближе познакомиться с ними, пока вы с Кристофером будете плавать», – сказала Лаура, когда ей в очередной раз показалось, что она не выдержит недельного расставания с Петером.

Но он был против.

«Я считаю, что это будет как-то неудобно, если мы вдруг в этот раз решим пожить у Надин с Анри. Ведь мы обычно не делаем этого, и они, может быть, подумают, что мы считаем их не совсем достойными, чтобы жить с ними под одной крышей, и обращаемся к ним только в экстренном случае».

С тех пор как они с Петером стали владельцами собственного дома, у них не должно было возникать проблем с жильем, но на намек Лауры, что она, возможно, сможет поехать с ним, ее муж не отреагировал, а попытаться предложить ему это во второй раз она не захотела. Эта одна неделя в октябре принадлежала Петеру, и его наверняка обременило бы то обстоятельство, что рядом находятся жена с дочкой.

Лаура отправилась в спальню, разделась и аккуратно повесила свою одежду в шкаф, после чего накинула изношенную футболку, в которой обычно спала. Эту футболку Петер подарил ей в их первый совместный отпуск на юге Франции восемь лет назад. Тогда она еще была разноцветной и веселенькой, но с тех пор столько раз побывала в стирке, что Лауре не хотелось больше показываться в ней на людях. Однако Петер не допустил, чтобы она ее выбросила.

«Надевай ее хотя бы на ночь, – просил он. – Я как-то привязан к ней. Она напоминает мне особенный период в нашей жизни».

Тогда их любовь только-только зародилась. Лауре было двадцать семь, Петеру – тридцать два. Он только-только развелся, а она только-только рассталась со своим прежним молодым человеком. Оба были измотанными, полными недоверия и страха, оба боялись новых отношений. Бывшая жена Петера сразу же после развода переехала с их сыном в другой конец Германии, что, конечно, превратило право отца на свидание с ребенком в фарс, а он сам провалился в глубокое одиночество. Ему понадобилось больше времени, чем Лауре, чтобы открыться для совместного будущего.

В старой футболке она отправилась в ванную, почистила зубы и причесала волосы. В зеркале увидела, что бледна и что рот у нее скривился в тревоге. Ей вспомнились фотографии, на которых она стояла в этой же футболке на улицах Канн восемь лет назад: загоревшая, сияющая, со светящимися глазами. Страстно влюбленная до глубины души. Охваченная этим чувством и такая счастливая, что ей больше ничего не нужно было для счастья.

«Я и сегодня так же счастлива, – сказала она своему отражению в зеркале. – Так счастлива, что мне ничего больше не нужно. Я просто стала старше. Тридцать пять – не то же самое, что двадцать семь».

Резкое движение, которым она провела расческой по волосам, выдало ее нервное напряжение.

«Мой муж один раз не позвонил, – подумала она. – Как же получилось, чтобы это до такой степени вывело меня из равновесия?»

Она знала от своих подруг, что другие мужчины были в этом отношении намного легкомысленнее. В половине случаев они забывали позвонить вовремя или вообще не звонили, а кроме того, не соблюдали договоренности и не помнили важные для своей партнерши даты. Мать Лауры, Элизабет, всегда утверждала, что в лице Петера ее дочери достался великолепный экземпляр.

«Он очень надежный и зациклен на тебе. Ты лишь крепко держи его. Так легко ты такого больше не найдешь», – говорила она.

Лаура знала это. И вовсе не хотела быть придирчивой. Но как раз-таки из-за того, что Петер всегда был таким надежным, ее не покидало чувство тревоги. К тому же она тоже была слишком на нем зациклена, ее подруга Анна тоже всегда это говорила, но в конце концов…

Телефонный звонок прервал ее мучительные мысли.

– Наконец-то! – воскликнула она и направилась в спальню, где около ее кровати стоял телефон. – Я уже подумала, что ты просто заснул и забыл обо мне, – сказала она вместо приветствия, сняв трубку.

На другом конце провода – молчаливое замешательство.

– Я не думаю, что вы имеете в виду меня, – сказала наконец Бритта, бывшая жена Петера.

Лауре стало неловко из-за своей ошибки.

– Извините, пожалуйста. Я думала, это Петер.

В голосе Бритты всегда слышались осуждающие нотки.

– Так, значит, Петера нет дома? – спросила она именно таким тоном. – Мне очень нужно с ним поговорить.

«В субботу вечером, в половине одиннадцатого! – недовольно подумала Лаура. – Не очень-то подходящее время для звонков, даже для разведенных жен».

– Петер уехал в Ла-Кадьер, – сказала она вслух. – Он вернется только в следующую субботу.

Бритта вздохнула.

– Он, вероятно, уже никогда не отделается от этого Кристофера и этих проклятых осенних гонок. Это тянется уже почти пятнадцать лет.

Бывшая жена Петера каждый раз с удовольствием пыталась продемонстрировать, что она наилучшим образом осведомлена о его пристрастиях и особенностях и что вообще намного дольше знала его, чем Лаура.