Текст книги "Незнакомец"

Карен совершенно не заметила сильной потери веса, но теперь вспомнила, что часто в те дни, когда ей было плохо, когда печаль и подавленность крепко держали ее в руках, она ничего не могла есть. А в последнее время ее к тому же еще и часто рвало от беспокойства и напряжения и оттого, что она всегда очень сильно все переживала. В основном, свой брак.

И поэтому Карен вдруг подумала: «А ведь я могла бы что-то сделать для моего брака, вместо того чтобы постоянно переживать из-за него. У меня действительно красивая фигура, но в этих мешках, которые я постоянно вешаю на себя, ее совершенно не видно. Вольф не видит ее. Когда он сегодня вечером вернется домой, то сможет увидеть меня в совершенно новом свете».

Эта мысль окрылила Карен, и теперь она проделывала свою домашнюю работу с гораздо более сильным воодушевлением и энергией, чем раньше, так что к обеду действительно управилась со всеми делами. Прежде чем отправиться по магазинам, она еще разок выпустила Кенцо в сад. И, как обычно, тот тут же рванул к изгороди и стал лаять на соседский дом, но затем повернулся, поднял свою лапу у куста роз и протопал обратно в дом.

– Молодчина! – сказала Карен. – А теперь ты послушно останешься один, хорошо? А я скоро вернусь.

Пес внимательно посмотрел на нее своими добрыми глазами. Она вышла и, конечно же, не смогла пройти мимо снова облаянного Кенцо соседнего дома, не взглянув на него. Жалюзи были, как и раньше, опущены. Никаких признаков жизни.

«Я же решила больше не думать об этом!»

Однако Карен тут же нарушила данное себе обещание. Идя к своему гаражу, она бросила взгляд на почтовый ящик соседей. Всю почту, которая торчала из-под откидной медной крышки ящика, она забрала и временно сложила дома в самый верхний кухонный ящик. Вольфу Карен ничего об этом не сказала, потому что не хотела снова давать ему повод для хорошо сформулированных, циничных комментариев; тем не менее она считала, что подобная взаимопомощь нормальна между соседями, даже если у них нет договоренности об этом.

Вот и сейчас из почтового ящика выглядывали два письма, газета и каталог мод, и Карен не мешкая взяла их. Затем еще раз позвонила, хотя точно знала, что дверь этого немого, затемненного дома не откроют.

«Вольф действительно прав, я свожу себя с ума из-за этого», – подумала она.

В городе все поначалу проходило отлично. Карен сразу же нашла место для парковки, а когда вошла в бутик, где раньше частенько покупала вещи – в то время, когда все было иначе, когда они еще жили в старом доме, а Вольф порой говорил ей, что любит ее, – продавщица тут же узнала покупательницу и радостно поприветствовала ее.

– Какой же стройной вы стали! Вы обязательно должны раскрыть мне секрет вашей диеты!

«Постоянное воздержание от любви, – подумала Карен, – действительно способно совершать чудеса!»

Но этого она, конечно, не сказала, а промямлила что-то о стрессе, связанном с переездом, и продавщица понимающе кивнула.

– Переезд – это ужасно. Однако если взамен получаешь фигуру юной девушки… Совершенно ясно, что вам необходим новый гардероб, это сразу видно. Всё на два номера меньше, чем на вас сейчас надето!

В течение последующего часа Карен купила намного больше, чем намеревалась, окрыленная комплиментами продавщицы и легкомысленно настроенная под воздействием предложенного ей бокала шампанского, которое оказало быстрое и сильное действие в этот жаркий день. К тому же она опять ничего не ела с самого утра.

Карен купила себе две пары очень узких джинсов и несколько, тоже чрезвычайно облегающего покроя, футболок, одну короткую и одну длинную юбку, и еще – это уж действительно под действием шампанского – бикини. Она еще никогда не носила бикини, даже когда была совсем юной, а теперь, после рождения двух детей, ей даже в самых отважных мечтах не приходила такая мысль.

– Но кому же, если не вам! – с энтузиазмом заявила продавщица, а затем добавила самые решающие слова: – Порадуйте же своего мужа хоть разок!

Загруженная двумя большими пакетами, Карен покинула магазин. У нее немного кружилась голова, и в глубине ее души зарождался вопрос, что же скажет Вольф при виде грядущих выписок из своего банковского счета; но алкоголь не дал ей по-настоящему побеспокоиться по этому поводу. Женщина остановилась на мгновенье и задумалась. А ведь она могла бы, собственно, побаловать себя по полной программе, собрать все свое мужество и пойти в ресторан… Карен не очень-то любила делать это в одиночку, но сейчас по какой-то причине это вдруг показалось ей приемлемым. Она уже давно не ела ничего такого, что было приготовлено не ею самой, и, возможно, ей доставит удовольствие, когда ее угостят чем-то вкусным. Возможно, это даже поможет ей проглотить на пару кусочков больше обычного…

Она отнесла пакеты в машину, уложила их в багажнике и отправилась в маленький итальянский ресторанчик, который находился недалеко от банка, где работал Вольф. Совсем давно, когда у них еще не было детей, они с мужем иногда встречались там в обеденное время. Они ели пасту, а на десерт брали порцию тирамису на двоих и кормили друг друга с ложечки. А в ожидании нового блюда держали друг друга за руки и рассказывали о проведенном до обеда времени. Карен тогда еще работала, и в их жизни порой было столько событий, что они говорили одновременно, а затем, смеясь, смотрели друг на друга. Потом договаривались, кому рассказывать первым, и при этом уже снова начинали целоваться, и…

Женщина вздохнула. С появлением первого ребенка их совместные обеды безвозвратно закончились, потому что Карен не могла отлучиться из дома. Пару раз она пыталась взять малыша с собой, но тот очень утомлял их с мужем, постоянно ревел… В конце концов Вольф сказал, что подобные обеденные перерывы полностью расшатывают его нервную систему и будет лучше, если они временно прекратят эти ритуалы.

Временно… Потом появился второй ребенок, тоже ревун («И все-таки ты делаешь с детьми нечто совершенно неправильное!» – говорил Вольф по крайней мере раз пять в неделю), и в какой-то момент стало ясно без слов, что обеды у итальянца отменились и никогда больше не состоятся.

Карен лишь не могла понять, почему все вылилось в такой холод. Другие влюбленные пары тоже становились родителями, и у них неизбежно оставалось меньше времени друг для друга; другие мужчины тоже двигали карьеру и постоянно пребывали в стрессе и напряжении; но тем не менее им и их женам удавалось сохранить любовь друг к другу…

Или нет?

«Все ли проходят этот путь? – спросила себя Карен, идя по все еще знакомым улицам. – Может быть, все то, что происходит у нас, вполне нормально? Может быть, это я такая неправильная, раз не справляюсь с этим? Сразу же становлюсь депрессивной и постепенно, но наверняка впадаю в своего рода болезненную зависимость? В таком случае Вольф оказался бы прав. Тогда во всем виновата моя предрасположенность к истерикам и моя склонность к драматизации, и…»

Она заметила, как ее хорошее настроение улетучилось, а на смену ему пришла меланхолия. Та самая меланхолия, которая все больше была связана с Вольфом, а может быть, только с теми вещами, которые он так часто ей выговаривал. Обидными вещами. Во всяком случае, Карен воспринимала их обидными… Может быть, они вовсе и не были такими?

Колесо в голове Карен было запущено. Процесс ее копания в мыслях пришел в движение, и она знала, что на протяжении многих часов не сможет избавиться от подобных мыслей. Их карусель стала набирать темп так медленно и незаметно, что Карен не заметила этого своевременно. В самом начале еще был шанс соскочить с карусели, пока та крутилась совсем медленно; правда, Карен редко улавливала тот момент, когда это было возможно. А сегодня она его и вовсе упустила.

Карен стояла напротив ресторана, от которого ее отделяла лишь одна улица, и знала, что не сможет войти туда. Она так и так не сможет проглотить ни кусочка. К тому же у нее уже не хватит мужества вновь увидеть знакомое помещение, где перед глазами будут всплывать картины тех времен, которые никогда больше не вернутся. В конце концов, найдется еще и официант из тех же времен, который узнает ее и спросит, почему она так долго не приходила, и Карен была совсем не уверена, что тогда у нее не выступят слезы. А это, конечно, ни в коем случае не должно было произойти.

Она как раз собиралась повернуться на каблуках, когда увидела Вольфа, идущего с другого конца улицы. Это, бесспорно, был он – сразу узнавались его немного заносчивая манера держать голову, и его светло-серый костюм, который свидетельствовал о том, что Вольф – серьезный сотрудник банка. Под лучами солнца блестели отдельные седые пряди в его темно-коричневых волосах, что придавало ему интересный и привлекательный вид. Карен тут же почувствовала себя невзрачной и незначительной, маленькой и ничтожной и уж совершенно не соответствующей тому, чтобы появляться рядом с таким мужчиной. Причиной тому была не только импозантная внешность Вольфа. Это прежде всего была его хладнокровность в движениях, его самоуверенность, которую он словно выставлял перед собой, как отражающий все атаки щит. Это был весь его облик в целом, то, как он шел по улице, – свободно, естественно, словно так и надо, без забот и страхов, не сравнивая себя с другими и не спрашивая себя, были ли эти другие лучше, красивее, умнее, образованнее или интереснее его. Проще говоря, он просто-напросто не делал, не думал и не чувствовал всего того, что обычно делала, думала и чувствовала Карен. Их разделяли миры. Успешного бизнесмена и неприметную серую мышь.

А последняя и с новыми шмотками оставалась неприметной серой мышью – это Карен поняла в тот же самый момент. Ничто не изменилось. Она лишь потратила много денег и заработала себе новые неприятности.

Рядом с Вольфом шла молодая женщина, которая как раз громко рассмеялась, откинула назад свои длинные волосы и чувственным движением руки сдвинула на лоб солнечные очки.

Действие шампанского улетучилось одним махом. Карен наблюдала за этой сценой трезво и почти без эмоций. «Как под наркозом?» – спросила она себя.

На женщине был светло-коричневый брючный костюм, а под ним – белая кофточка; она была одета вовсе не возбуждающе, скорее почти консервативно для ее еще очень юного возраста, так что напрашивалась мысль, что она тоже работала в банке. Наверное, в том же банке, что и Вольф. Коллега. Вольф отправился обедать с коллегой в обеденный перерыв. Причем к итальянцу, у которого он раньше встречался со своей женой. Это было вполне нормально. Ничто в этом не должно было тревожить Карен. Что же, Вольф теперь должен был обедать один-одинешенек? Что же, ему теперь избегать единственный хороший ресторан рядом с банком лишь потому, что он в бесконечно далекие времена держался там за ручки и целовался со своей женой?

Вольф и его спутница дошли до входа в ресторан, и он открыл перед ней дверь, а затем последовал за нею внутрь. Там, насколько Карен смогла понять, разглядывая через окно расплывчатые силуэты, их поспешно и дружелюбно поприветствовал официант.

«Их здесь уже знают, у них уже есть здесь свой столик, как и у нас тогда, – подумала она. – Здесь уже знают, что они пьют, а если в конце они закажут дессерт, то им принесут сразу две ложки, чтобы они могли вместе…»

Карен глубоко вздохнула и не позволила этой мысли завладеть ею. Вольф и его коллега не станут есть из одной тарелочки. Они не были похожи на влюбленную парочку. Они походили на хороших друзей, очень хороших друзей, которые вместе проводят свое строго регламентированное свободное время. К тому же Вольфу приятно показаться на людях с этой женщиной. Наверняка более приятно, чем со своей законной супругой…

Оцепенение начало отпускать ее. Карен стало почти плохо от мысли, что она могла бы раньше освободиться от шопинга, да еще выпила бы больше шампанского и действительно нашла бы в себе мужество отправиться в одиночку в ресторан. Тогда бы она сейчас сидела там, а Вольф, наверное, остолбенел бы при виде ее, и тогда ему пришлось бы представить друг другу ее и свою спутницу, и они сидели бы за одним столом и…

Все эти картины, которые Карен теперь видела перед собой, казались ей такими неприятными, что она не могла больше стоять здесь. Женщина повернулась и помчалась, как затравленная, через все улицы обратно к своей машине. Добравшись до нее, тяжело переводя дыхание, достала трясущимися руками ключи, открыла машину, влезла в нее и плюхнулась на сиденье. Бросив короткий взгляд в заднее зеркало, увидела, что опять ужасно выглядит: лицо ее было бледным, хотя щеки раскраснелись от жары и волнения, волосы растрепались, а помада на губах поблекла. Великолепно. Неудивительно, что Вольф больше никуда не ходит с ней. Что он не придает никакого значения ее присутствию. Он ведь тоже знал, что дети сегодня на спортивном празднике, и мог бы спросить ее, не желает ли она поехать в город поужинать. Но ее муж, конечно, не был таким дураком. Он получил гораздо лучшее предложение. А Вольф всегда был таким человеком, всегда считал, что ему полагается все самое лучшее.

«Я не думаю, что он с ней спит, – сказала себе Карен, – так что же меня так убивает? То, что он вытесняет меня из своей жизни? И давно уже вытеснил? Что вообще уже не считается со мной, что я теперь лишь женщина, которая содержит в порядке его дом и воспитывает его детей? Это больно. Это страшно больно».

Карен была рада, что благополучно добралась домой. Ей несколько раз сигналили, когда она, глубоко задумавшись, не поехала на зеленый свет светофора, а один раз не пропустила находящийся на главной дороге спортивный кабриолет, и тип, сидевший за рулем этой машины (рядом с ним ехала симпатичная блондинка), дико ругался ей вслед.

«Неважно, – подумала Карен, – все неважно». Хотя на самом деле ей вовсе не было все безразлично.

Когда она вышла из гаража, то заметила мужчину у садовой калитки соседей, который как раз нажимал на звонок – наверное, не в первый раз, потому что, недоумевая, озирался вокруг. Увидев Карен, он тут же направился к ней.

– Извините, вы, случайно, не знаете, может быть, семья Леновски в отъезде? – спросил незнакомец. – У меня на сегодня с ними договоренность…

Карен уставилась на него, пытаясь выйти из своих размышлений и сконцентрироваться на реальной действительности.

– Договоренность? – Ее голос звучал надтреснуто, она откашлялась. – Договоренность? – повторила женщина, подумав, что незнакомец, видимо, счел ее довольно глупой.

– Я – садовник. И должен отныне регулярно заботиться о садовом участке супругов Леновски. Мы договорились о моем сегодняшнем приходе две недели тому назад, и меня предупредили, что я должен явиться точно в срок.

– А Леновски собирались быть дома, когда вы будете работать? – уточнила Карен. – Потому что вы ведь можете и в их отсутствие пройти в сад и…

– Ни в коем случае, – с уверенностью проговорил мужчина, – у господина Леновски совершенно четкие представления, как все благоустроить. Хотя мы всё уже обговорили, он подчеркнул, что обязательно желает присутствовать при этом, на случай возможных изменений в его желаниях.

– Понимаю, – сказала Карен. Постепенно она смогла снова говорить нормально. – Знаете, мне это тоже кажется странным. Жалюзи опущены, никто не открывает; в то же время почтовый ящик переполнен… Я регулярно забираю почту, которая выглядывает сверху, а то все это уже лежало бы здесь, на садовой дорожке. Но, знаете, меня никто об этом не просил, и никому другому это тоже не было поручено, так что все это кажется мне странным.

– И в самом деле, – согласился садовник.

– Мы живем здесь недавно, – продолжала Карен; ей было приятно с кем-нибудь поговорить. – Поэтому я близко не знаю соседей, но они показались мне… в общем, это не те люди, которые уедут просто так, оставив на произвол судьбы свой дом и сад. Они показались мне такими людьми, которые всё в своей жизни очень тщательно планируют.

– Такими же они показались и мне. По-моему, это совершенно не похоже на них, чтобы никого не попросить проследить за их почтой. И также не похоже, чтобы они пренебрегли договоренностью со мной. Они бы просто отменили этот визит, если бы что-то непредвиденное помешало. О них можно думать что угодно, но они уж точно в высшей степени благонадежны.

– Хм, – произнесла Карен, и они с садовником уставились на дом. Тот выглядел таким враждебным со своими опущенными жалюзи, таким тихим и вымершим… Лишь несколько пчелок летали, жужжа, по саду, да несколько бабочек порхали на легком ветерке.

– Мой пес постоянно лает на этот дом, – добавила Карен. – Уже всю неделю. Раньше он никогда этого не делал.

– Может быть, нам следует пройти в сад, как вы считаете? В конце концов, может быть, одно из окон не затемнено, и мы сможем заглянуть туда…

Карен заметила, как ее обдало холодом и по спине пробежали мурашки.

– А что вы ожидаете увидеть? – подавленно спросила она.

Ее собеседник пожал плечами.

– Понятия не имею. Но они оба уже немолоды… Может быть, заболели или неудачно упали…

– Оба?

– Я пройду в сад, – заявил садовник и оттолкнул калитку. Карен последовала за ним.

Трава здесь была довольно высокой – это было удивительно, если учесть, что Фред Леновски подрезал ее часто и очень коротко. Грозовые дожди два дня назад наполнили водой каменные поилки для птиц, но затяжная засуха все же давала о себе знать. Герань в терракотовых горшках, окаймлявшая садовые дорожки, свесила свои головки. Большой куст маргариток около входной двери в дом начал увядать, а белые цветочки по краям уже приобрели коричневатый цвет. Из щелей между каменными плитами ступенек, ведущих в дом, пророс львиный зев – он был еще невысоким, но его явно давно не вычищали. Нельзя было сказать, что сад запущен, – многие сады выглядели примерно так же. Однако, если судить по педантичности его хозяев, он уже активно утрачивал свое чрезвычайно ухоженное состояние.

Входная дверь состояла из деревянной рамы, посреди которой были выложены квадраты из толстого зеленого стекла, складывавшиеся в необычные геометрические фигуры. Однако через них нельзя было разглядеть, что творится внутри. Слева от двери проходила выложенная плитами дорожка вокруг дома. На всех окнах вдоль нее жалюзи были опущены.

– Конечно, может быть и так, – произнесла Карен, – что Леновски действительно в отъезде и на самом деле поручили кому-то присмотреть за домом и садом. А этот человек, может быть, болен, или забывчив, или же ему просто что-то помешало…

– Возможно, – сказал садовник, но слова Карен его явно не убедили. – Может быть, стоит поспрашивать у соседей?

Они обошли дом и оказались на террасе. Здесь расположились круглый белый садовый стол и четыре садовых стула, на сиденьях которых лежали, тщательно привязанные, бело-голубые подушечки. Скатерть в цветочек ветер снес в угол около верандной двери – там она, скомкавшись, обвивала каменную ножку пустой подставки для солнечного зонта.

– Они ведь не поедут в отпуск, оставив подушки на улице! – воскликнул садовник. – Я считаю, что здесь что-то совершенно не в порядке!

Окно и дверь на террасу были затемнены, и по всей ее ширине на уровне второго этажа простирался балкон. Спутник Карен прошел до конца газона, чтобы глянуть наверх.

– Видно мне немногое, но кажется, что одно окно там без жалюзи. Можно было бы залезть на балкон…

– Но это ведь непозволительно – то, что мы здесь делаем, – смущенно произнесла Карен. – Ведь это все-таки чужой участок…

Садовник презрительно фыркнул.

– Это нас сейчас не особенно должно волновать. Я имею в виду, что здесь в высшей степени что-то неладно. В принципе, следовало бы… – Он не договорил фразу.

– Что? – спросила Карен. Она все еще не до конца переместилась в реальность; перед ее внутренним взором по-прежнему стоял Вольф, идущий по улице рядом с молодой длинноволосой женщиной.

– В принципе, надо бы сообщить в полицию, – заявил садовник.

Карен ужаснулась при этой мысли, потому что представила себе, как отреагировал бы на такое предложение Вольф.

– Я не знаю… а если потом все окажется в порядке и мы попадем в смешное положение?

Ее собеседник хмыкнул. Вероятно, он посчитал ее типичной мещанкой из пригорода, которая, по возможности, держится подальше от всего, что каким-либо образом может создать ей трудности.

– Ну, хорошо, подождем еще два-три дня, – продолжил он, – но затем нам все равно придется что-то предпринять. Дом у вас перед глазами; вы позвоните мне, если что-то произойдет?

– Конечно, – ответила Карен, а про себя взмолилась, чтобы что-нибудь побыстрее произошло. Чтобы Леновски вернулись из отпуска загоревшие и живехонькие, и чтобы все обернулось недоразумением между ними и тем человеком, который должен был присмотреть за их домом. Тут ей припомнился свет среди ночи. В глубине души она не верила в невинный исход.

Садовник дал ей одну из своих визитных карточек, а на другой записал имя и телефонный номер Карен.

– Никогда не знаешь, – сказал он, – может быть, мне придет в голову еще что-нибудь, что я захочу сообщить вам.

Его звали Пит Беккер, и на его визитке были изображены цветы и деревья.

– Ну, и если вам тоже когда-нибудь понадобится хороший садовник… – произнес он и засмеялся.

Неожиданно Карен подумала, как хорошо было бы в ее положении начать любовную связь с садовником. По утрам, когда дети в школе… Беккер очень хорошо выглядел, был высоким, широкоплечим, мог похвастаться темно-коричневым загаром. Но было также ясно, что как женщина она ему совершенно не интересна. В его глазах Карен была типичной мамочкой из зажиточного района на окраине города. Потенциальная клиентка, не более того.

Они покинули чужой участок и безмолвный, темный дом. Пит сел в свой микроавтобус, который тоже был разрисован цветами и деревьями, еще раз поднял руку на прощанье и уехал. Карен еще долго смотрела ему вслед, а потом, тяжело ступая, прошла на свой участок и отомкнула дверь в дом. На нее тут же прыгнул Кенцо, чуть не сбив ее с ног от восторга.

– Хоть ты радуешься, когда видишь меня, – сказала она.

Боксер ласково посмотрел на нее своими большими черными глазами, а затем рванул мимо нее в сад, помчался к забору и стал лаять на соседский дом – и лаял в течение нескольких минут, пока Карен не позвала его обратно, поскольку боялась, что кто-нибудь опять станет жаловаться.

4

«Либель» покачивалась в волнующемся после мистраля море, окруженная темно-бирюзовой водой. Над ней было голубое небо, в котором парили несколько облаков, а перед ней круто падали в воду скалы, наверху переходившие в горы, покрытые лесом.

Почти превосходный день.

«Почти превосходный отпуск», – сонно подумала Инга.

Она лежала, вытянувшись на углубленном сиденье в кормовой части, одетая лишь в крошечное бикини, и наслаждалась теплом солнца, лучи которого падали ей на живот. Ей пришлось положить соломенную шляпу себе на лицо, потому что она очень быстро обгорала, к тому же ее слепило своими прямыми лучами полуденное солнце. Инга предположила, что заснула на какое-то время, и задумалась, от чего она проснулась. Море бушевало, но волны были пока еще большими и длинными, судно равномерно поднималось и опускалось. Однако теперь покачивание стало более беспокойным; возможно, этот изменившийся ритм и разбудил Ингу. Она отложила в сторону шляпу и приподнялась. Поднялся легкий ветерок, а облака на небе скрутились в форму сильно загнутой запятой. Альберт был прав: мистраль возвращался.

Молодая женщина огляделась, но Мариуса нигде на судне обнаружить не смогла. Наконец она увидела его посреди волн: он плавал там своим особенным, только ему присущим, несколько агрессивным, изящным стилем, на всякий случай привязанный к судну тросом. Мариус как раз повернул голову и посмотрел в сторону яхты. Может быть, и он заметил, что ветер стал усиливаться.

Инга помахала мужу, и тот махнул ей в ответ, а затем сильными движениями поплыл кролем к паруснику.

«Невероятно, – подумала его жена, – мы здесь совершенно одни. Будем надеяться, что можно будет часто пользоваться яхтой в предстоящие две недели».

Мариус достиг «Либель» и стал подниматься вверх по лесенке для спуска в воду. Инга снова, уже не в первый раз, отметила, какой он симпатичный. За два года брака они достигли в своих отношениях того момента, когда на своего партнера смотришь не восхищенными глазами, а совершенно нормально, как на что-то само собой разумеющееся; но в ту минуту она все равно подумала: «Как хорошо он выглядит! Такой молодой. И сильный…».

Разгоряченная солнцем, Инга представила себе, как здорово было бы заняться с ним любовью прямо сейчас, в этот момент, на яхте. Вопрос был только в том, предоставит ли мистраль им время на это. Вероятно, нет. И будет лучше, если она сейчас промолчит.

Инга наблюдала, как Мариус уверенными и опытными движениями поднял большой парус. Он двигался по яхте так, словно годами постоянно только и этим занимался, и Инга как раз собиралась высказать ему свое восхищение, как он, словно между прочим, сказал:

– Нам следует свалить на этой лодке. Как ты считаешь?

Женщина засмеялась. Ее муж порой говорил странные вещи. Ему нравилось вести серьезные разговоры о совершенно нереальных вещах, и Инга частенько поддерживала с ним эту игру, получая при этом удовольствие.

– Да, нам обязательно надо это сделать, – сказала она, вконец разморившись на солнце. – Тогда мы наконец сможем объехать весь свет. Это доставило бы мне гораздо больше удовольствия, чем ходить в университет.

Мариус протер себе полотенцем волосы.

– На этом судне невозможно совершить кругосветное путешествие. Но если мы его продадим, это даст нам приличную сумму денег, и на эти средства мы смогли бы создать себе новую жизнь.

– Но – тогда на юге. Я хотела бы, чтобы всегда было так тепло, как сегодня. Меня больше не прельщает холодная, дождливая зима на севере. Не могли бы мы начать нашу новую жизнь в Калифорнии или где-нибудь в этом роде?

Мариус закончил заниматься парусами, надел шорты и футболку и быстро накинул спасательный жилет.

– Тебе тоже следует одеться и надеть жилет, – сказал он. – Ветер довольно быстро набирает силу.

Инга подскочила и схватила свою одежду. На них теперь несся поток холодного воздуха, от которого ее передернуло.

– Нам нужно как можно быстрее вернуться в порт. Мне не очень-то хочется болтаться здесь на волнах, как на скорлупке, – забеспокоилась она.

– Глупости, – грубо произнес Мариус, – только не обратно в порт. Кто знает, даст ли нам старуха еще раз лодку… Это наш шанс, и мы его не упустим.

Инга медленно расправила футболку на животе. «Как свежо вдруг стало!» – подумала она и взглянула на мужа. Сейчас не время для игр, он ведь должен это понимать. Ветер усиливался с каждой минутой. Они уже слишком долго тянули с возвращением.

– Мариус, теперь я действительно начинаю нервничать. Я не такой мореплаватель, как ты. Я хочу чувствовать под ногами твердую почву, когда мистраль разойдется по-настоящему, можешь ты это понять?

– Я и не при таких условиях ходил под парусом, – возразил Мариус, – и уж наверняка не позволю какому-то смехотворному мистралю взять над собой верх.

– Мы обещали, что вернемся в четыре часа и Максимилиан заберет нас. Я не хотела бы заставлять его ждать.

– Этот милый Максимилиан может ждать, пока не почернеет. Он по-любому меня уже раздражает. Или ты думаешь, я не заметил, что он на тебя глаз положил? Он зарится на тебя, это и слепой увидит!

Инга опять засмеялась, но на этот раз ее смех даже ей самой показался неестественным.

– Мариус, теперь ты точно сочиняешь. Его интересует Ребекка, а к нам он просто доброжелателен. Не накручивай себя сейчас!

– Было ясно, что ты это скажешь. Тебе, конечно, приятно, как он к тебе подмазывается. Ты когда-нибудь задумывалась, что мне все это не так забавно, как тебе?

В голосе мужа прозвучали нотки, которых его жена раньше не слышала. Она нерешительно посмотрела на него.

– Это сейчас игра или нет? Если это игра, то я хотела бы ее закончить. Я боюсь моря. Я хочу вернуться в порт.

– А я сказал, что сейчас мы слиняем и обернем лодку в деньги!

– Ты что, рехнулся? Ты ведь это не всерьез?

Инге был незнаком не только нынешний тон Мариуса, но и такой его взгляд.

– Если я что-то говорю, то всегда говорю серьезно. Это ты должна когда-нибудь понять.

– Но это же… это же безумие! Мы ведь не можем сделать что-то, что… что просто-напросто преступно! И зачем? Нам ведь на самом деле не так уж и плохо. Ты хочешь украсть яхту и остаток своей жизни скрываться от полиции?

«Это безумие, – подумала Инга, – это совершенно нелепая, сумасшедшая ситуация. Почему он не остановит эту игру?»

– Это причинит той дряни приличные страдания, – сказал Мариус, – если яхта навеки исчезнет.

– Та дрянь? Ты имеешь в виду Ребекку?

– А кого же еще? Это ведь ей, кажется, принадлежит эта штука.

Инга теперь уже полностью оделась и натянула свой спасательный жилет. Она все еще не могла как следует понять, что происходит, и надеялась, что Мариус вот-вот повернет к ней свое смеющееся лицо и все будет в порядке. Это незнакомое выражение в его глазах – она еще никогда его не видела, поэтому испугалась.

Сам Мариус в это время занялся запуском двигателя в кормовой части яхты. Тот никак не желал работать, и хотя Мариус долго пробыл в прохладной воде, у него молниеносно потек ручьями пот по лицу и рукам. Он был взволнован и агрессивен. Он стал другим.

– Ты хочешь плыть с включенным мотором? – спросила Инга. – Дополнительно к парусам?

– Ты же все время твердишь, что нам надо поспешить из-за мистраля. С мотором мы пойдем быстрее.

– Да, верно.

«Может быть, он все-таки решил вернуться», – с надеждой подумала Инга.

В конце концов двигатель завелся. Мариус выпрямился, тяжело дыша, и нетерпеливо убрал с глаз мокрую прядь волос.

– Наконец-то, – произнес он. – Проклятая штука! – Скользнул за штурвал и добавил: – Садись, мы трогаемся.

Он еще никогда не говорил с ней таким грубым тоном.

Запуганная, Инга присела, съежившись, на сиденье, на котором она еще четверть часа назад мирно дремала, когда день казался ей чудесным, словно в раю. Сейчас будет ясно, возьмет ли Мариус курс на Лё-Брюске или покинет большую бухту мимо Кап-Сисье. Что она будет делать, если он уйдет из бухты, Инга не знала. Что вообще делают в таких случаях, когда кошмарный сон превращается в действительность?

Мариус выглядел очень сконцентрированным и таким замкнутым, что достучаться до него казалось невозможным.

«Я не уверена, что после всего этого мы сможем остаться вместе», – подумала Инга и тут же испугалась такой мысли.

Как она и ожидала, Мариус взял курс на юго-восток. С левой стороны грозно возвышались в небо черные скалы Кап-Сисье. С высоты некоторых водяных гребней можно было различить вдали остров Поркероль. На море поднялось очень сильное волнение; волны стали отвесными и черными, ветер гонял клочья белой пены. Большой парус бился совершенно неуправляемо, снова и снова поворачиваясь то в одну, то в другую сторону.