Текст книги "Та, что стала Солнцем"

Она отнесла в кладовку умывальный таз, расплескивая воду на ходу, и при виде нескольких монахинь, поднимающихся к гостевым комнатам по лестнице, почувствовала, что они ей не очень нравятся. Когда она разделась, ее поразила неприятная мысль: вероятно, она очень похожа на этих маленьких храбрых женщин. В шестнадцать лет она достигла максимального роста и оказалась довольно низкорослой (для мужчины), а тело изменилось под прикрытием бесформенной одежды: у нее выросли маленькие груди, и приходилось их бинтовать, чтобы сделать плоскими. Год назад у нее начались ежемесячные кровотечения. Возможно, она и была послушником Чжу Чонбой, но ее тело вело счет годам, подчиняясь нерушимым законам собственного механизма, и постоянно напоминало о том, что человек, который ведет такую жизнь, совсем не тот, кем его считают Небеса.

Пока расстроенная Чжу мылась, она услышала лай. Это лаяла стая собак: они бродили по монастырю, их количество всегда возрастало, потому что запрет на убийство не позволял монахам избавляться от них самым эффективным способом. Чжу не была уверена, что животные способны видеть призраков, но они их чувствовали: собаки всегда впадали в сильное возбуждение во время Месяца Призраков, а иногда и в другое время года она видела, как какой-нибудь пес весело лаял на пролетающего мимо призрака. В этот момент стая вбежала во внутренний двор. Раздался взрыв радостного лая, скрип когтей о плиты двора, а потом один пес прорвал оконную бумагу и свалился прямо на Чжу.

Чжу взвыла и забилась в воде. Пес тоже взвыл и впился когтями в извивающееся тело под ним. Чжу заорала еще громче, сбросила собаку, подбежала к двери и распахнула ее, а когда пес бросился за ней, пнула его ногой так, что он с воем вылетел за дверь. Она захлопнула дверь, тяжело дыша, и с гневом почувствовала, что от нее пахнет еще хуже, чем раньше: грязью, шерстью и почти наверняка собачьей мочой. Потом в комнатушке потемнело, она подняла глаза и увидела наставника Фан, который присел на корточки и заглядывал в разорванное окно с выражением ярости и изумления на лице.

Наставник Фан исчез. Чжу нашарила свою одежду внезапно онемевшими руками. Она тяжело дышала, сердце бешено билось. Чжу успела завязать верхнюю накидку как раз в тот момент, когда наставник Фан выбежал из-за угла и распахнул незапертую дверь с такой яростью, что она повисла на петлях с грохотом, похожим на удар грома. Когда он потащил ее за ухо во двор, Чжу узнала кошмарное прикосновение судьбы, от которой она убегала, и почувствовала, как страх поглотил ее целиком. Ее мысли лихорадочно бурлили. Если она убежит из монастыря, у нее не будет ничего, кроме той одежды, что сейчас на ней. А без шрамов посвящения и полного комплекта монашеской одежды у нее не будет доказательств ее монашества, и ее никогда не примут в другой монастырь – и это в том случае, если она не погибнет по пути туда…

Наставник Фан тащил ее за ухо. Старые монахи не боялись грубо обращаться с послушниками, им и в голову не приходило, что мальчик может оказать сопротивление. Он тащил Чжу по коридору мимо кладовых, распахивая каждую дверь, мимо которой они проходили. Его лицо было сосредоточенным и жестоким. Когда они добрались до конца коридора и двери закончились, он приблизился лицом к лицу Чжу и закричал:

– Где она?

Чжу непонимающе уставилась на него.

– Что? Кто? – Она вырвалась и чуть не упала, когда он отпустил ее, острая боль пронзила ее ухо.

– Монахиня! Я знаю, что ты был там с одной из монахинь! – рявкнул наставник Фан. – Я видел ее голой. Ты был в кладовой вместе с ней! Кто она, послушник Чжу? Можешь не сомневаться, я выгоню вас обоих…

Внезапно Чжу почувствовала, как сквозь ее страх пробивается мощный прилив чего-то, отдаленно напоминающего смех. Она сама не могла в это поверить. Наставник Фан увидел ту картину, которая так навязчиво преследовала его, которую ему хотелось увидеть. Он увидел тело Чжу и подумал, что это тело монахини. И все же, хотя ей так повезло, она сознавала с тошнотворной ясностью, что это не спасает ее от проблем. Потому что, если она будет отрицать обвинение в нарушении заповедей, тогда кто была та обнаженная женщина?

– Ты не хочешь отвечать? – Глаза наставника Фана сверкали: малейшая возможность проявить свою власть была единственным удовольствием, которое оставалось доступным его высохшему телу. – Это не важно. Ты никогда не станешь монахом после этого, послушник Чжу. Когда я расскажу Настоятелю о твоем проступке, ты превратишься в ничто.

Он схватил ее за руку и потащил по лестнице к верхней террасе, где находились ризница и кабинет Настоятеля. Чжу бежала рядом, спотыкаясь, и постепенно осознала, что в ней нарастает то чувство, которое по-настоящему охватило ее в последний раз в тот далекий день, когда она стояла на коленях над телом брата в Чжонли.

Гнев.

Это нарастающее чувство было таким мощным, что шокировало бы монахов больше, чем любое плотское желание. Монахам полагается ни к чему не привязываться, но для Чжу это всегда было невозможно: она была привязана к жизни больше, чем доступно пониманию любого из них. Теперь, после всего того, что она вытерпела, чтобы прожить жизнь Чжу Чонбы, никакой желчный, высохший наставник послушников не сможет помешать ей, не сможет помочь судьбе загнать ее в ловушку и сделать «ничем». «Ты не будешь тем, кто превратит меня в «ничто». Ее решимость звенела в ней так ясно и жестко, как удар бронзового колокола. «Я этого не допущу».

Несколько равнодушных призраков парили под деревьями магнолии, растущими вдоль лестниц. Их белые одежды и длинные распущенные волосы казались в сумерках пятнами света и тени. Когда Чжу поднималась вслед за наставником Фан по крутым узким лестницам, ей вдруг пришла в голову мысль, что в данный момент никто, кроме наставника Фан, не знает об этом происшествии. У нее перехватило дыхание. Кто будет задавать вопросы, если с ним произойдет несчастный случай? Престарелые монахи все время падали с лестниц. Наставник Фан гораздо крупнее нее. Но она моложе и сильнее. Если у него не будет возможности сопротивляться…

Но, несмотря на весь свой гнев, Чжу колебалась. Она вместе с другими послушниками все время нарушала запреты, но любой разумный человек понимает, что есть разница между мелкими прегрешениями, вроде выпивки и половых связей, и убийством.

Она все еще колебалась, когда они проходили по террасе среднего уровня, где аромат зреющих на солнце слив не мог заглушить менее приятный запах. Строение, где находилось отхожее место, украшали качающиеся фонари в виде лотоса: явно какой-нибудь послушник не слишком стремился угодить тем жертвователям, которые хорошо заплатили за то, чтобы имена их предков стояли на фонарях и их духи получили особое признание. И этот двор пострадал не только от подобного недостойного поведения послушников. Эти сливовые деревья давали фрукты для домашнего вина Чжу, и еще она здесь устроила свой маленький тайник. Отхожее место пахло так отвратительно, что никто не задерживался здесь и не замечал, что все упавшие сливы превратились в кувшины с вином.

Как только Чжу увидела деревья, она поняла, что еще может предпринять. Ох, это будет грех. Но не такой страшный грех. Не совсем такой.

Она уперлась пятками в землю так, что наставник Фан чуть было не упал.

– Позвольте мне сходить в уборную. Наставник Фан с недоверием посмотрел на нее:

– Потерпи.

– Не для того, чтобы помочиться. Конечно, вы не знаете. Но после… э… сексуального контакта с женщиной полезно потом помыть… – Она красноречиво обвела рукой то место, о котором шла речь. Затем, с самым благочестивым выражением лица, произнесла с укором: – Вы ведь не захотите оскорбить Настоятеля, притащив меня к нему, когда я нечист…

Наставник Фан отпрянул, отпустил ее руку, как будто она из раскаленного железа, и вытер ладонь об одежду. Чжу смотрела на него с чувством горькой иронии. Если мысль об оскверняющих женских выделениях так его смущает, трудно представить, что бы было, если бы он знал, к чьему телу в действительности прикасался.

– Иди и вымойся, ты… ты, мерзость, – оскалился наставник Фан. За его нарочитой демонстрацией отвращения и праведного гнева Чжу почувствовала бурлящую похоть. Направляясь к отхожему месту, она холодно подумала, что лучше уж быть порочным монахом и честно уступать своим желаниям, как Сюй Да. Отрицание желаний лишь делает тебя уязвимым для тех, что достаточно умен, чтобы видеть то, в чем ты не можешь признаться даже самому себе.

4

Войдя в отхожее место, Чжу осторожно прошла по усеянному экскрементами полу из тонких досок и заглянула в узкую полоску между крышей и стеной, оставленную для вентиляции. Она оказалась даже меньше, чем она помнила. Не оставляя себе времени усомниться в своих намерениях, она подпрыгнула. Ее пальцы ухватились за край стены, сандалии нащупали опору на грубой штукатурке, и она оказалась наверху. Если бы напряжение не лишило ее возможности дышать, она могла бы рассмеяться: из всех взрослых послушников только у нее, с ее тощим, не мужским телом, были достаточно узкие плечи, чтобы протиснуться в эту щель. Еще через секунду она, извиваясь, вылезла наружу и свалилась вниз головой на мягкую землю под сливовыми деревьями. Потом вскочила и, стараясь производить как можно меньше шума, сломала нижнюю ветку ближайшего дерева. Сердце ее лихорадочно стучало. Услышал ли это наставник Фан? К ее облегчению, треск ветки заглушили звуки веселья, доносящиеся с других террас. Монахи, которые предпочли не ходить на церемонию запуска фонарей, закончили читать свои сутры и развлекались. Чжу подумала, что наставник Фан наверняка это не одобряет.

Она схватила один из кувшинов с вином, стоящих под деревьями, и с веткой в руке побежала к лестнице. Почти сразу же она услышала гневный вопль: наставник Фан обнаружил ее бегство и пустился в погоню. Все остальные мысли испарились из головы Чжу. Она была добычей, спасающейся от хищника, и речь шла о выживании. Легкие жгло как огнем; лодыжки болели. Тяжелое дыхание, хрипы и стоны ее напряженного тела громом отдавались в ушах. Она бежала изо всех сил, понимая, что от этого зависит ее жизнь. «Я не уйду из монастыря, не уйду».

Шум погони затих, но это была лишь временная передышка. Наставник Фан понимал, что она побежит в кабинет Настоятеля, умолять о снисхождении. Он бросится туда другой дорогой, чтобы попытаться опередить ее. И если бы они действительно бежали туда наперегонки, она не сомневалась, что он бы победил. Наставник Фан бегал медленно, но он изучал этот лабиринт двориков вдвое дольше, чем прожила на свете Чжу. Он знал все потайные лестницы и все короткие пути. Но Чжу не нужно было заканчивать эту гонку в кабинете Настоятеля. Ей только нужно было добежать до одной определенной террасы раньше него.

Последняя лестница, и Чжу, задыхаясь, выскочила на эту террасу. Через мгновение она услышала шлепанье сандалий, поднимающихся по лестнице с другой стороны. Несмотря на то что Чжу опередила наставника Фан, теперь ей едва хватило времени спрятаться в тени на верхней площадке лестницы. Она собралась с силами, подняла ветку вверх и, как только яйцевидная голова наставника Фан вынырнула из полумрака, нанесла удар.

Ветка с треском обрушилась на голову жертвы. Наставник Фан рухнул. Внутри у Чжу все сжалось от страха перед неизвестностью. Правильно ли она рассчитала? Ей пришлось его сильно ударить, но, если она не вырубила его полностью, он мог ее увидеть и понять, что она сделала. Это было бы хуже всего. Но если она ударила его слишком сильно…

Она присела рядом с его головой и с облегчением ощутила на своей руке его дыхание. Он не умер. Она смотрела на его обмякшее лицо цвета тофу и изо всех сил желала, чтобы он очнулся. Первый приступ паники начался с покалывания в ладонях. Чем больше времени он будет приходить в себя, тем больше шансов, что ее поймают здесь, где ей быть не следует.

После мучительно долгого ожидания наставник Фан наконец застонал. Чжу никогда еще не была так рада услышать его голос. Стараясь держаться вне поля его зрения, она помогла ему принять сидячее положение.

– Что случилось? – хрипло спросил он. Неуверенно потрогал свою голову, казалось, он совсем забыл, что заставило его бежать. Чжу увидела, как трясутся его руки от боли и растерянности, и почувствовала, как в ней растет решимость и уверенность. Это может получиться. Это сработает.

– Ох, вы, наверное, ударились, – произнесла она, стараясь говорить тонким, похожим на женский голосом. Она надеялась, что так он ее не узнает. – Куда вы так спешили, уважаемый монах? Вы упали. Не думаю, что это серьезно. Выпейте это лекарство, вам станет лучше.

Она протянула руку из-за его спины и поднесла к его губам кувшин. Он послушно взял его, выпил и слегка закашлялся, почувствовав в горле незнакомый вкус.

– Вот так, – подбодрила его Чжу. – От головной боли нет ничего лучше этого.

Она оставила его пить из кувшина и ускользнула в другой конец двора, к спальне на краю террасы. Масляная поверхность оконной бумаги светилась изнутри, слышались голоса и смех. Сердце Чжу забилось быстрее от предвкушения. Она набрала в грудь побольше воздуха и пронзительно закричала изо всех сил:

– Посторонний!

Она уже спустилась до половины лестницы, когда раздались вопли. Монахини, выбежавшие из спальни для гостей, так громко и пронзительно выкрикивали обвинения, что Чжу слышала их так ясно, как будто не покидала двора. Монах, напившийся до того, что свалился с ног! Он нарушил их личное пространство с вопиюще похотливыми замыслами, он сделал посмешище из своих клятв, он нарушил законы дхармы…

Радостно прыгая вниз по лестнице, Чжу с удовлетворением думала: «Теперь вы увидите, кто нарушил заповеди».

Чжу и Сюй Да стояли на верхней террасе и смотрели, как наставник Фан выходит из кабинета Настоятеля. Чжу увидела старика в короткой одежде крестьянина, так не похожего на бывшего наставника послушников, как не похож взъерошенный, голодный призрак на того живого человека, каким он был раньше. После того как наставника Фан обнаружили пьяным во дворе у монахинь, их Настоятельница в ярости пришла к Настоятелю монастыря, и наставник Фан был с позором лишен звания монаха. Наставник Фан неуверенно постоял на месте. Потом опустил голову и шаркающей походкой стал спускаться по лестнице к воротам монастыря.

Он был невиновен, Чжу сделала это с ним. Она полагала, что это лучше, чем то, что она задумала сначала. И результат ее устроил. Она прислушалась к своим чувствам и обнаружила жалость, но не сожаление. «Я бы снова это сделала, – с яростью подумала она и почувствовала, как ее охватило нечто, похожее на восторг. – Теперь это моя жизнь, и я пойду на все, чтобы ее сохранить».

Стоящий рядом Сюй Да тихо сказал:

– Он узнал, да? Поэтому ты зашел так далеко.

Чжу в ужасе повернулась к нему. На мгновение у нее промелькнула ужасная мысль, что ей придется сделать с Сюй Да то же, что она только что сделала с наставником Фан. Но потом она увидела, что его лицо так же неподвижно, как у высеченного из камня бодхисаттвы, и как у этих статуй полно сострадания и понимания. Дрожа от облегчения, она поняла, что в глубине души всегда подозревала, что он все знает.

– Как давно ты?..

Сюй Да сохранил серьезное выражение лица, но ему это явно стоило героических усилий.

– Маленький брат. Мы шесть лет спали в одной постели. Может, другие монахи понятия не имеют о женском теле, но я-то знаю.

– Ты никогда ничего не говорил, – задумчиво сказала Чжу. Она ощутила пронзительную ностальгию по тем временам, когда он охранял ее, а она предпочитала этого не замечать.

Сюй Да пожал плечами:

– Какая мне разница? Ты мой брат, что бы ни скрывалось у тебя под одеждой.

Чжу посмотрела на его лицо, которое знала лучше своего собственного. Когда становишься монахом, полагается отбросить все мысли о семье. Тогда ей казалось забавным, что она пришла в монастырь и только там впервые поняла, что это означает.

У них за спиной кто-то кашлянул. Это был один из монахов – личных помощников Настоятеля. Он слегка поклонился Сюй Да и сказал:

– Монах Сюй, простите, что прерываю ваш разговор. Потом суровым голосом обратился к Чжу:

– Послушник Чжу, Настоятель послал меня за вами.

– Что? – Чжу поверить в это не могла. – Зачем?

Конечно, наставник Фан пытался протестовать, заявлял Настоятелю о своей невиновности и пытался свалить всю вину на Чжу. Но кто мог поверить обвинениям опозоренного монаха? Настоятель никогда бы не принял их за чистую монету. В панике Чжу лихорадочно вспоминала свои действия в отхожем месте и во дворе у монахинь. Она не видела никаких ошибок. «Это должно было сработать». Она с такой страстью твердила это себе, что действительно в это поверила: это действительно сработало. Это что-то другое…

– Наверняка ничего серьезного, – поспешно заверил ее Сюй Да, видя выражение лица Чжу. Но на его лице она видела отражение собственной тревоги. Они оба знали правду: за все годы, прожитые в монастыре, послушник никогда не удостаивался аудиенции у Настоятеля, которая не закончилась бы исключением.

Перед тем как они расстались, Сюй Да молча, по-дружески пожал ей руку. Теперь, когда Чжу спускалась по ступенькам лестницы, она все-таки почувствовала сожаление. «Я сделала ошибку, – с горечью подумала она. – Мне следовало его убить».

Чжу никогда прежде не заходила в ризницу, не говоря уже о кабинете Настоятеля. Ее дрожащие ступни утонули в узорном ковре; переливающийся блеск столиков из розового дерева притянул ее взгляд. Из открытых дверей открывался вид на двор ризницы, заросший индийской сиренью, стройные стволы которой сверкали, отражая золотистый свет ламп в доме. Сидящий за письменным столом Настоятель показался Чжу крупнее, чем когда она смотрела на него издали во время утренних молитв, но одновременно и менее высоким. Потому что на тысячи мирских воспоминаний наложилось воспоминание об их первой встрече, когда он возвышался над ней подобно Владыке Ада, который выносил ей приговор, пока она лежала, полузамерзшая, у ворот монастыря. Это в ответ на его вопрос она в первый раз присвоила себе жизнь Чжу Чонбы.

Сейчас тяжесть его могущества заставила ее упасть на ковер и прижаться лбом к толстому ворсу.

– А, послушник Чжу. – Она услышала, как он встал. – Почему я так много слышу о тебе?

Чжу посетило видение: его рука спокойно повисла над ней, готовая отобрать у нее жизнь Чжу Чонбы, как он раньше дал ей эту жизнь. Она наотрез отказывалась подчиниться, и это заставило ее резко поднять голову и сделать то, что не смел сделать ни один послушник: она посмотрела прямо на Настоятеля. Это потребовало от нее огромного усилия. Когда их глаза встретились, она подумала, что он не может не увидеть переполняющего ее страстного желания. Ее несвойственной монахам жажды жизни.

– Это происшествие с наставником Фан достойно сожаления, – сказал Настоятель. Казалось, его не только не оскорбила ее смелость, но и не произвела на него большого впечатления. – В моем возрасте очень тяжело сталкиваться с подобными вещами. А какие ужасные вещи он говорил о тебе перед уходом, послушник Чжу! Он поведал просто отвратительную историю. Что ты на это скажешь?

Чжу, сердце которой сжалось от страха, когда она услышала имя наставника Фан, почувствовала облегчение. Если все, что нужно от него Настоятелю, – это опровергнуть обвинения наставника Фан…

– Достопочтенный Настоятель! – закричала она и снова припала к ковру. Голос ее дрожал от искреннего чувства, больше она ничего не могла предъявить вместо правдивых фактов. – Этот недостойный послушник клянется четырьмя реликвиями, что он никогда не совершал ничего такого, что заслужило бы порицание наставника Фан. Этот недостойный послушник всегда повиновался!

Она увидела, как ноги Настоятеля в идеально чистых носках обошли вокруг стола, обрамленные колышущимся золотым подолом халата.

– Всегда? Разве ты не человек, послушник Чжу? Или ты уже стал просветленным? – Он остановился перед ней, она затылком чувствовала его взгляд. Он мягко продолжал: – Интересно. Если бы доказательства так явно не противоречили моим чувствам по этому поводу… я был бы готов утверждать, что наставник Фан никогда в жизни не выпил ни капли вина.

В его голосе звучала уверенность. От этого ее селезенку пронзил холод.

– Высокочтимый Настоятель?

– Это ты все подстроил, да? – Не дожидаясь ответа, Настоятель слегка ткнул носком ступни в Чжу. – Сядь.

И Чжу, поднявшись на колени, с ужасом увидела то, что держал Настоятель в обеих руках.

Два кувшина с вином. Тот, который Чжу оставила у наставника Фан, и точно такой же, который видела в последний раз во время веселой попойки в спальне послушников. Настоятель рассматривал кувшины.

– Забавно, что послушники совершенно одинаково нарушают заповеди, из поколения в поколение. – В этот момент его голос звучал весело. Потом веселье исчезло, и он резко произнес: – Мне не нравится, когда из меня делают марионетку ради грязных делишек другого человека, послушник Чжу.

Доказательство того, что она нарушила заповеди, в руках у Настоятеля. Охваченная ужасом, Чжу сама не понимала, как она осмелилась вместе с остальными послушниками нарушать мелкие запреты, считая себя точно такой же, как они. Веря, что она действительно Чжу Чонба. Она с болью подумала: «Может, так всегда будет, когда моя судьба меня настигнет, что бы я ни делала».

Но даже в тот момент, когда у нее возникла эта мысль, она в это не верила, не могла поверить.

– Достопочтенный Настоятель! – вскричала она, снова падая ниц. – Произошла ошибка…

– Странно, именно так говорил наставник Фан. – В голосе Настоятеля был гнев, который всегда грозил уничтожить виновника его неудовольствия. Во время последовавшей паузы Чжу слушала шелест деревьев во дворе и чувствовала, как пустота мало-помалу заползает в нее, как она ни боролась, ни плакала и ни сопротивлялась.

Над ее головой Настоятель издал такой неожиданный звук, что сначала Чжу даже не поняла, что это.

– О, встань! – произнес он, и когда Чжу подняла взгляд, она уставилась на него с изумлением: он смеялся. – Мне никогда не нравился наставник Фан, эта сушеная старая папайя. Он вечно порицал меня; считал, что следует сделать настоятелем самого благочестивого монаха. – Настоятель поднес ко рту один из кувшинов и, глядя ей в глаза поверх края горлышка, сделал несколько больших глотков.

– Зеленые сливы, не так ли?

Сам Настоятель нарушал запреты. У Чжу отвисла челюсть.

Глядя на ее лицо, Настоятель рассмеялся:

– Ах, послушник Чжу. Благочестивый человек был бы плохим настоятелем в наше беспокойное время. Ты думаешь, монастырь Ухуан продержался так долго в разгар восстания наньжэней и ответного удара монголов исключительно благодаря покровительству Небес? Ничего подобного! Я вижу, как надо поступить, чтобы отвести от нас угрозу, и делаю это, не обращая внимания на то, что монахи должны или не должны делать. О, я знаю, что в следующих жизнях поплачусь за это. Но когда я спрашиваю себя, стоит ли заплатить болью в будущей жизни за мою жизнь в настоящем, я всегда считаю, что стоит.

Настоятель присел и посмотрел в глаза Чжу, стоящего на коленях. Его обвисшая кожа была туго натянута изнутри и словно вибрировала: свирепая, совсем не религиозная радость человека, который добровольно отбросил все шансы достичь нирваны ради любви к жизни. И Чжу, уставившаяся на него словно завороженная, видела в нем свое собственное отражение.

– Знаешь, я тебя помню. Ты тот мальчик, который ждал у стен монастыря. Четыре дня, без еды, на холоде! Поэтому я всегда знал, что у тебя сильная воля. Но в тебе необычно вот что: самые волевые люди не способны понять, что одной воли недостаточно, чтобы гарантировать выживание. Они не понимают, что выживание зависит от понимания людей и власти даже больше, чем от воли. У наставника Фан воли было, конечно, достаточно! Но именно ты понял, что можно обратить против него более сильную власть, и именно ты сделал это без колебаний.

Ты думаешь о том, как работает этот мир, послушник Чжу, и это… вызывает интерес.

Он смотрел на нее так пристально, как никто никогда не смотрел. Она содрогнулась от его взгляда, страх накрыл ее, как тень хищника. Несмотря на то что его интерес, наверное, открывал перед ней возможность избежать изгнания, она чувствовала, как опасно то, что кто-то проявляет к ней интерес. Единственная часть Чжу Чонбы, которая всегда принадлежала только ей одной, была решимостью выжить.

Настоятельно задумчиво произнес:

– Снаружи, за нашими стенами, растут хаос и насилие. Чем дальше, тем труднее нам сохранять свое положение между мятежниками и монголами. Как ты думаешь, почему я так решительно настаиваю, чтобы мои монахи были образованными людьми? Не сила, но знание станет нашим лучшим орудием выживания в тяжелые времена, которые ждут впереди. Нашей задачей будет сохранить свое богатство и положение в мире. Дня этого мне нужны монахи, у которых есть ум и желание понять, как устроен мир, и способность манипулировать им в нашу пользу. Монахи, которые смогут сделать то, что необходимо сделать.

Он встал и посмотрел на нее сверху вниз:

– Не у многих монахов такой характер. Но послушник Чжу, у тебя есть потенциал. Почему бы тебе не поступить на работу ко мне до рукоположения? Я научу тебя всему, чему ты бы не научился даже у самого благочестивого монаха, кого бы я ни выбрал вместо наставника Фан. Узнаешь от меня, как работает мир на самом деле. – Понимающая улыбка собрала в морщинки массивное лицо Настоятеля. – Если ты этого хочешь.

«Одной воли недостаточно, чтобы гарантировать выживание». После встречи с наставником Фан Чжу все еще до костей пробирал страх, и ей не нужно было думать дважды перед ответом.

На этот раз она не унижалась и голос ее не дрожал. Глядя снизу на Настоятеля, она воскликнула:

– Этот недостойный будет благодарен за любые знания, которыми его удостоит наградить досточтимый Настоятель. Он обещает делать все, что необходимо!

Настоятель рассмеялся и вернулся за свой стол.

– Ах, послушник Чжу. Не давай обещаний раньше, чем узнаешь, что именно от тебя потребуют.

1354 год. Девятый месяц

Было еще темно, час Тигра едва наступил, когда Чжу проснулась в своей комнатушке в ризнице, услышав, как кто-то дергает дверь. Через несколько секунд вошел Сюй Да и сел на край ее лежанки.

– Поверить не могу, что тебе позволили спать в ночь перед посвящением, – сурово произнес он. – Наставник Фан заставлял нас медитировать всю ночь.

Чжу села и рассмеялась:

– Ну, наставник Фан ушел. И почему ты всегда ведешь себя так, будто твое собственное посвящение состоялось давным-давно? Тебе всего двадцать три года! – Формально Чжу было девятнадцать – оставался еще год до возраста посвящения, – но она избегала слишком много думать об этом, как и о большинстве остальных своих отличий от Сюй Да. Даже спустя два спокойных года после инцидента с наставником Фан она все еще беспокоилась, что, если она даже самой себе признается в существовании этих отличий, Небеса заподозрят, что не все обстоит так, как должно. Через мгновение глаза Чжу привыкли к темноте, и она разглядела на Сюй Да соломенную шляпу и дорожную накидку. – Но ты уже уходишь? Ненадолго же ты вернулся.

Его улыбка полумесяцем блеснула в темноте:

– Возникло кое-какое дело. Наставник Вэнь занят посвящением в монахи, поэтому он попросил меня заняться им. Можно узнать твое мнение? Дело вот в чем: жители одной деревни отказываются платить аренду. Говорят, что мятежники только что были у них и взяли налог на поддержку восстания, поэтому у них нет денег. Должны ли мы настоять на оплате или отказаться от своих требований? – Сюй Да, как и остальные монахи, знал, что Чжу, благодаря близости к Настоятелю, не хуже самого Настоятеля подскажет, как действовать в интересах монастыря.

– Не может быть, чтобы это приходили сами мятежники, – заметила Чжу. – Они сражаются с войсками Великой Юань с начала месяца. Но, возможно, что-то действительно случилось: этот год был урожайным, и я не понимаю, почему они вдруг не хотят платить ренту. Возможно, это были бандиты, притворившиеся мятежниками. – Слово «бандиты» вызвало у нее тяжелые воспоминания, но она не обратила на них внимания. – Предложи им отложить уплату до следующего урожая. У них должно остаться достаточно для весеннего сева, если мы сейчас не выдвинем непосильные для них требования. Назначь проценты, но в половину обычного размера. Мы не можем ожидать, что они откажут повстанческой армии, но если бы у них была полиция, они бы могли успешно сопротивляться бандитам. Назначение процентов должно их заставить организовать свою охрану.

– Им придется быть более смелыми, чем я, чтобы сопротивляться бандитам, – лукаво сказал Сюй Да. – Бедные глупцы. Но это разумный выход. Спасибо. – Он тепло обнял ее, собираясь уходить. – Однако мне грустно, что я пропускаю твое посвящение. Удачи тебе! Когда мы снова встретимся, оба будем монахами.

Когда он ушел, Чжу зажгла свечу из фонаря в коридоре и провела омовение. Она занимала комнату рядом с комнатой Настоятеля, ее обычно отводили уже посвященному монаху, занимающему должность личного секретаря Настоятеля. Чжу тихо постучалась в его дверь и, услышав разрешение, вошла.

Настоятель стоял у открытой двери на террасу.

– Послушник Чжу, – приветствовал он ее. – Еще рано. Не мог уснуть?

– Монах Сюй разбудил меня перед тем, как уйти.

– А! Жаль, что он не смог быть здесь в такой большой для тебя день.

Становилось все светлее. Звенели птичьи трели, на террасе дул прохладный осенний ветер, наполненный серебристым ароматом росы. Над долиной по небу проплывала череда облаков, похожая на волну. Вдалеке, на широкой равнине, виднелось темное пятно.

– Господин Эсэнь в этом году вклинился глубоко на территорию мятежников, – заметила Чжу. Стареющий Великий князь Хэнань еще несколько лет назад передал командование армией старшему сыну. – Почему он проявляет такое рвение?

Настоятель задумчиво смотрел на далекую армию.

– Я тебе этого еще не говорил, я и сам только что это узнал. Полагаю, Великая Юань реагирует на известие о появлении Сияющего Принца. У мятежников. – И прибавил: – У Красных повязок. Так они теперь себя называют.

Потрясенная Чжу смотрела на него. Сияющий Принц, вестник начала нового. Его появление означало: грядут перемены, настолько колоссальные, что весь мир преобразится. Пламя всех свечей в комнате Настоятеля наклонилось под воздействием чего-то такого, чего даже Чжу не видела, и она задрожала.

– Он всего лишь ребенок, – сказал Наставник. – Но есть свидетели, как он выбрал те вещи, которые принадлежали его последней реинкарнации, поэтому в его идентичности сомневаться не приходится. Неудивительно, что монголы боятся. Что еще может означать его присутствие, как не конец империи Великая Юань? Судя по всем сообщениям, Небесный мандат императора светит не ярче, чем огонь тонущей лампы, и его видели в последний раз, когда он осмелился показать его публично. К настоящему моменту, возможно, он совсем лишился его, но даже если у него уже нет Мандата, он вряд ли отдаст власть. Он прикажет Великому князю Хэнань сделать все возможное, чтобы подавить восстание в этом году. А так как Красные повязки осмелеют, заполучив Сияющего Принца, хаос вокруг монастыря, несомненно, усилится, пока все не успокоится. – Лучи наступающего рассвета ярко осветили его лицо. Это был человек, который предвидит будущие трудности и не отчаивается, но чувствует упрямую уверенность в себе, потому что он уже сражался с трудностями в прошлом и выжил. – Несомненно, хаос несет опасность, – продолжал Настоятель. – Но и открывает новые возможности. В конце концов, именно благодаря хаосу мы переживаем момент, когда даже обыкновенные люди могут надеяться обрести величие. Разве вожди Красных повязок не обыкновенные люди? Но они верят, что могут противостоять князьям и императорам, и теперь, впервые за много столетий, это правда.