Текст книги "Та, что стала Солнцем"

«Величие». Это слово раздуло угасший огонь воспоминаний Чжу. Ее захлестнули чувства, горячие и живые: восторг и изумление того момента, когда она впервые увидела величие царственных фигур Князя Хэнань и его сыновей, казавшихся крохотными внизу, на монастырском дворе. И еще более давнее воспоминание – воспоминание о комнате, освещенной свечой в той деревне, которую она так старалась забыть, – ее недоумение и грусть, когда она впервые услышала слово «величие» и поняла, что это слово из мира императоров, князей и генералов, к которому у нее никогда не будет доступа.

Там был мир величия, на той далекой равнине. Чжу смотрела на него и чувствовала внутри себя его притяжение. Это было не то чувство, которое посетило ее в возрасте двенадцати лет, – абстрактное любопытство: а что будет, если прыгнуть? Это было чувство, что она уже прыгнула. После прыжка, но до падения: тот момент, когда мир хватает твое тело и готовится отправить его обратно, на свое место. То было ощущение силы, которую нельзя преодолеть усилием воли, силы самого мира. Судьба, внезапно подумала Чжу. Ее охватило тревожное чувство, будто она встретилась с чем-то таким, что не способна выразить словами. Это было притяжение судьбы во внешнем мире, где создается величие.

– Как вам всем, молодым монахам, не терпится пережить приключение! – заметил Настоятель, увидев ее напряженный взгляд. – Как мне ни грустно лишиться твоей помощи, я могу, наверное, отпустить тебя на свободу на год или около того. Но, думаю, мы можем и здесь найти работу, соответствующую твоему мастерству больше, чем та, которой занимается твой брат монах Сюй. Как ты считаешь, после посвящения не сделать ли тебя первым послом монастыря Ухуан во внешний мир?

Притяжение усилилось; оно превратилось в давящую тяжесть в животе. Неужели после того, как она так много лет прожила в личности Чжу Чонбы, подавила в себе все отличия от него, так что даже Небеса поверили, что он и она – один и тот же человек, ее судьба изменилась? Но, не успев подумать об этом, Чжу уже поняла, что это не так. Эта тяжесть была обещанием неизбежного, и она рождала в ней не надежду, а страх. Она посмотрела вниз, с высоты монастыря, на далекий мир, где кипели хаос и насилие под аккуратным узором зеленого и бурого цвета, и поняла, что, хотя этот мир обещает величие, он также обещает превратить ее в ничто.

– Досточтимый Настоятель, вы так хотите обрушить на меня проклятие интересной жизни? – спросила она с напускной беззаботностью, изо всех сил надеясь, что Небо ее не слушает. – Мне не нужны приключения. Если вам не хочется меня отпускать, почему бы не оставить меня рядом с вами в ризнице, где я могу принести больше всего пользы?

Настоятель улыбнулся, довольный:

– Ах вот поэтому ты мой любимец, послушник Чжу. Не бойся, что жизнь на этой горе тебя разочарует! Вместе мы переживем эти перемены и приведем наш монастырь в эру Сияющего Принца, и после мы сможем насладиться радостями мира и процветания. – И он прибавил небрежно: – А когда мое время пройдет, я сделаю так, что ты станешь моим преемником, следующим Настоятелем монастыря Ухуан.

У Чжу дух захватило. Вот это обещание! В мыслях она увидела микрокосм монастыря: монахи-администраторы идут в контору, шаркающее сандалиями стадо медитирующих монахов, смеющиеся послушники в долине на только что вспаханных полях и над всеми купол золотистого неба. Маленький, безопасный мир. Он не был тем, чего ей так хотелось, потому что он спасал от того, чего она боялась. Но это было то, что она знала и над чем имела власть и что ей никогда не пришлось бы покинуть.

Она бросила последний взгляд на внешний мир. Белый шар солнца стремительно взлетел и остановился над самой высокой вершиной далеких южных гор, залив землю внизу бесформенным, слепящим сиянием. Когда она отвернулась, яркие пятна все еще плясали в ее глазах, и она подумала: «Если прыгнешь, умрешь».

Четыре громадных статуи в храме Небесных Императоров[12]12
  Четыре Небесных Царя (Императора) – в буддизме – четыре бога-хранителя, каждый из которых оберегает одну из четырех сторон света.


[Закрыть] свирепо смотрели вниз на шеренгу коленопреклоненных послушников. Стоящие позади них монахи тихо читали двести пятьдесят заповедей клятвы монахов. В носу у Чжу щипало от густого дыма тлеющего ладана, который застилал и без того тускло освещенный Храм, а ноги невыносимо болели – они стояли на коленях уже много часов. Сдавленные стоны, вызванные болью другого происхождения, стали доноситься до нее из шеренги послушников, по мере того как их одного за другим посвящали в монахи.

Затем Настоятель оказался перед ней, его лицо выражало особое понимание, касающееся только их двоих.

– Послушник Чжу.

Он взял ее голову в сильные прохладные ладони, а другие монахи поместили ей на голову двенадцать конусов ладана. Дым обволакивал ее лицо, его знакомый аромат смешивался с чем-то новым – с запахом ее собственной обожженной плоти. Было так больно, будто ее короновали горящими звездами. Решетка из света прожигала ее голову до самого мозга. По мере того как боль длилась, она менялась, уносила ее с собой. Ей казалось, что она парит в пустоте в центре вселенной, любой трепет жизни в теле доходил до нее через какое-то огромное расстояние.

– Чжу Чонба, ты всегда отличаешься от других. Ты даже не вскрикнул. – Настоятель смотрел на нее с усмешкой, когда монахи поставили ее на ноги, поддерживая с двух сторон, так как у нее подгибались колени. Голова горела от ужасной боли. На ней были только короткая нижняя рубаха и штаны, а теперь Настоятель набросил ей на плечи одежду из семи полотнищ. Она весила больше одежды послушников; ее тяжесть превратила ее в другого человека.

– Монах Чжу…

– Достопочтенный Настоятель! – Все подскочили, когда в Храм ворвался молодой монах, обливаясь потом. Когда Настоятель изумленно посмотрел на него, монах бросился на колени и быстро выпалил: – Тысяча извинений. Но – прибыл генерал армии Великого князя Хэнань!

Настоятель нахмурился:

– Что? Почему нас не предупредили заранее о его визите? Где он сейчас?

Молодой монах открыл рот, но тут раздался высокий, резкий голос:

– Давно не виделись, достопочтенный Настоятель!

Свет померк, когда генерал шагнул в высокий дверной проем храма Небесных Императоров, и монахи ахнули от ужаса. Они со страхом, гневом и отвращением отпрянули от осквернившего храм гостя, так как генерал был тем самым евнухом, которого Чжу видела несколько лет назад с крыши Храма дхармы. Тогда он был юношей, даже моложе, чем Чжу сейчас. Эти годы должны были превратить юношу в мужчину, но сейчас у Чжу возникло впечатление, что она видит точную копию того человека такого же изящного и красивого, каким он был тогда. Только его девичье лицо потеряло чистую миловидность и вызывало тревогу: в его резкой, призрачной красоте скрывалось такое же огромное напряжение, как в самой высококачественной закаленной стали.

Вместо кожаных доспехов солдата генерал был одет в металл. Его округлая нагрудная пластина казалась темным, блестящим зеркалом. Волосы с каждой стороны головы были заплетены в тонкие косы, уложенные петлями, как у воина-монгола. Когда он подошел ближе, Чжу увидела, что в нем течет кровь наньжэней. Но это было понятно: ни один монгол не вынес бы унижения такого наказания и не позволил бы сделать с собой такое.

– Ваше вторжение незаконно, генерал, – произнес Настоятель, шок сделал его опрометчивым. Здесь, в его собственных владениях, он был властителем, и посягательство на его власть перед всеми его монахами заставило его ответить резко: – Позвольте мне напомнить вам, что даже принцы крови подчиняются нашим правилам, когда они ступают на эту землю. Вам не разрешено входить сюда.

– А, это правило. Я и забыл, – сказал генерал, приближаясь к нему. Его лицо ничего не выражало, и казалось, у этого человека полностью отсутствует внутренняя жизнь. – Приношу извинения. – Он говорил на северном наречии, на котором часто разговаривали посетители монастыря, но с резким акцентом, такого Чжу никогда раньше не слышала. С монгольским акцентом. У него за спиной пламя ламп опало, потом снова вспыхнуло, когда в храм проскользнули призраки. Он остался прежним, и они тоже. Кожа Чжу покрылась мурашками. Вид бледных теней, толпящихся вокруг него, был еще более странным, чем в тот, первый раз. За все прошедшие с того дня годы, скольких людей она бы ни встречала, она не видела ничего подобного этому зрелищу.

Когда Чжу смотрела на евнуха, стоящего среди призраков, она вдруг ощутила где-то глубоко внутри себя полузабытый звон задетой струны. Струны, соединяющей похожих людей. Она вспомнила, как Настоятель унизил евнуха много лет назад, и инстинктивно поняла, что за его невозмутимостью скрывается сардоническая усмешка. Евнух очень хорошо понимал, как его присутствие выводит из себя и оскорбляет монахов. Он платил болью за боль, не забывая ничего.

Евнух перевел взгляд с Настоятеля на шеренгу послушников с обожженными головами.

– Но я вижу, что прервал вашу церемонию, поэтому буду краток. В свете недавних тревожных событий Великий Хан приказал защитникам империи удвоить военные действия против ее врагов. Великий князь Хэнань желает получить от монастырей заверения в поддержке его усилий по восстановлению стабильности на юге. – Его голос звучал так спокойно, что Чжу показалось, будто она одна услышала в нем ярость, когда он прибавил: – Я уверен, что этот монастырь, будучи верным подданным Великой Юань, без колебаний окажет нам полное содействие.

«Недавние тревожные события». Он имел в виду обнаружение мятежниками, Красными повязками, Сияющего принца. Империя Великая Юань, чувствуя, что Небесный мандат ускользает, очевидно, так боялась за себя, что предприняла шаги, чтобы у монастырей не возникло соблазна поддержать мятежников-наньжэней деньгами и влиянием.

Евнух окинул взглядом зал, тонкую деревянную резьбу стропил и колонн, золоченые статуи и фарфоровые курительницы.

– Какого процветания добился ваш монастырь с тех пор, как я был здесь в прошлый раз. Золоченые храмы и крыши под черепицей из нефрита! Действительно, Небеса вам улыбаются. – И, снова глядя на Настоятеля, он сказал: – Великий князь Хэнань поручил мне сообщить вам, что этот монастырь отныне должен отправлять две трети своего годового дохода от земель и других источников непосредственно администрации провинции для использования в борьбе Хэнань против мятежников. – И прибавил резко: – Учитывая то, что целью монахов является отказ от всех земных благ, я уверен, что вы не испытаете больших лишений.

«Две трети». Чжу видела, как чудовищная величина этой цифры повлияла на Настоятеля и разгорающуюся в нем ярость. Это была ярость, лишенная официальной учтивости, и Чжу с тревогой увидела, что Настоятель, который всегда сознавал, в чем он сильнее всего, понятия не имеет, что евнух мстит ему за прошлое унижение. Он видел только эту красивую внешность, полупрозрачную, как белый нефрит.

Она шагнула вперед, и это движение вызвало взрыв боли в ее голове и коленях. Внутри этой боли была еще одна, более слабая: это пульсировала нить, соединяющая их с евнухом. Он повернулся и посмотрел на нее, холодное совершенство его лица нарушила морщинка удивления. «Одинаковые люди узнают друг друга», – встревоженно подумала она. И произнесла настойчиво:

– Достопочтенный Настоятель…

Но Настоятель не слышал. Не отрывая взгляда от генерала Великой Юань, он выпрямился во весь рост. Он был высоким, могучим мужчиной и навис, полный гнева, над хрупким евнухом.

– Две трети! – прогремел он. Он знал так же хорошо, как Чжу, что это их превратит в нищих. – И Великий князь Хэнань послал свою марионетку, чтобы нанести мне подобное оскорбление!

– Вы отказываетесь? – спросил евнух, ужасно заинтересовавшись.

– Знайте, генерал, что всем, чем владеет монастырь, он владеет по воле Небес. Требовать то, что принадлежит нам, – значит отворачиваться от благословения Будды. Зная о таких последствиях, вы все равно пойдете этим путем?

Чжу знала, что означает торжество в голосе Настоятеля. И почему Настоятель не должен был отказать выполнить это требование? Невозможно уничтожить самое мощное средство защиты монастыря: то, что любой вред, нанесенный ему, отзовется для обидчика страданиями во всех следующих жизнях.

Но, к ужасу монахов, евнух только рассмеялся. Это был страшный смех, оскверняющий все святое.

– Достопочтенный Настоятель, вы пытаетесь меня напугать? Несомненно, эта угроза подействовала бы на Великого князя Хэнань или даже на моего хозяина, господина Эсэня. Но почему они послали именно меня, как вы думаете? – Его голос стал мрачным и хриплым: его ярость была направлена столько же на себя самого, сколько и на Настоятеля. – Вы думаете, такой человек, как я, испугается тех страданий, которые вы способны обрушить на меня в этой жизни или в следующей?

И при этих словах Чжу увидела его внутреннюю сущность так же ясно, как если бы его лицо стало прозрачным, как лед. Она увидела стыд и гнев, кипящие под невозмутимостью, и внезапно с ужасом поняла, что евнух и не хочет, чтобы Настоятель уступил. Он хочет, чтобы Настоятель отказался, и он с удовлетворением заставил бы его почувствовать свою власть. Он пришел сюда с жаждой мести.

Генерал-евнух крикнул:

– Войдите!

Со звоном и треском темная река солдат влилась в храм. Их тела накрыли тела призраков, тьма сменила свет. Это внешний мир проник в то, что раньше было святилищем, и Чжу ахнула, чувствуя, что ее куда-то тащат. Ослепленная острой болью, она вдруг осознала неизбежность происходящего. Монастырю никогда не суждено было существовать вечно: ей всегда грозило изгнание в мир хаоса и насилия – величия и полного ничтожества.

Угроза превратиться в ничто. Она убегала от нее девять лет и теперь не собиралась останавливаться. «Всегда есть выход». И как только она это подумала, она увидела этот выход. Если во внешнем мире есть и величие, и ничтожество, значит, единственное спасение от одного – это стать другим. Судьбой Чжу Чонбы было величие. Если ей суждено жить во внешнем мире, значит, пока она там, она должна стать полностью и до конца Чжу Чонбой, чтобы присвоить его судьбу и выжить.

«Желание есть причина всех страданий». Единственное, чего всегда желала Чжу, – это жить. Теперь она ощутила чистую силу этой мечты внутри себя, так же неотделимой от нее, как дыхание, или энергия ци, и поняла, что готова пострадать ради нее. Но она не могла даже представить себе страшную величину того страдания, которое потребуется, чтобы достичь величия в хаотичном, жестоком внешнем мире.

Но генерал-евнух был не единственным человеком, который не боится страданий.

«Пускай ты уничтожил все это, но ты не уничтожил меня», – с гневом мысленно обратилась она к нему и почувствовала правду этих слов, сияющую в ней так ярко, что она способна воспламенить все, к чему прикоснется. «Никто меня не уничтожит. Я стану такой великой, что никто не сможет прикоснуться ко мне или подойти ко мне из страха стать ничем».

Евнух ничем не показал, что почувствовал ее мысли. Он повернулся спиной к монахам и вышел из храма, а бесконечный поток входящих солдат расступался перед ним, обтекая его, как поток воды обтекает скалу.

Он приказал им:

– Сожгите его и сровняйте с землей.

Часть вторая
1354–1355 годы

5
Долина реки Хуай, десятый месяц

Осеннее утро на равнине реки Хуай было холодным и серым. В лагере Великого князя провинции Хэнань, скрытого завесой навозного дыма, кипела бурная деятельность. Генерал-евнух Оюан и его заместитель, старший офицер Шао Гэ, отправились в расположение батальонов пехоты. Лагерь был столь обширным, что пешком добираться туда было бы очень долго. Выехав из центра, где стояли круглые войлочные юрты военачальников, они миновали палатки «цветноглазых»[13]13
  Цветноглазые (Semu) – обозначение людей разных национальностей как отдельной группы населения при династии Юань со стороны монгольской администрации. «Цветноглазые» представляли собой подобие касты или сословия по признаку непринадлежности к монголам и китайцам.


[Закрыть] инженеров, которые были военными специалистами в области строительства и осадных орудий, потом фургоны с припасами и стада скота и только после этого добрались до периферии, где расположилась пехота: около шестидесяти тысяч рекрутов и волонтеров из самых низких слоев юаньского общества. Эти люди – их каста носила официальное название «наньжэнь» – были бывшими подданными побежденных императоров юга. Монголы чаще называли их «мандзи». Варвары.

– Предать Великую Юань и перейти к мятежникам! – сказал Оюан. – Он был хорошим генералом, не знаю, почему он это сделал. Он должен был понимать, чем это закончится.

До последней недели мятежниками долины реки Хуай, недавно назвавшими себя по-новому – «Красными повязками», командовал опытный юаньский генерал Ма, который несколько лет назад перешел на сторону мятежников. Теперь он был мертв. Оюан, который за всю свою карьеру убил множество людей, обнаружил, что лицо старого генерала он вспоминает чаще, чем остальных. Последним выражением на лице генерала Ма было обреченное понимание неизбежного. Как бы Оюану ни хотелось польстить себе и счесть этим неизбежным самого себя, он подозревал, что генерал Ма думал о чем-то другом.

– Это была славная победа, – сказал офицер Шао на языке хань. Так как они принадлежали к числу немногочисленных командиров-наньжэней в монгольской армии, Шао приобрел привычку говорить на мандаринском наречии, когда они оставались наедине. Оюану не нравилась такая фамильярность. – Я думал, удача отвернется от нас после того, как мы сровняли с землей тот монастырь, но, по-видимому, Небеса решили вас пока не наказывать. Должно быть, отложили это на потом. – И он одарил Оюана кривой усмешкой.

Она напомнила Оюану, что ему не нравится не только фамильярность Шао, но и сам Шао. К сожалению, иногда необходимо мириться с тем, что тебе не нравится. В этом у Оюана был большой опыт. Он ответил, намеренно по-монгольски:

– Все прошло легче, чем мы ожидали. – До странности легко, учитывая то, как медленно шло их наступление на силы Красных повязок в прошлые сезоны. Генерал Ма был прекрасным воином.

Шао выглядел обиженным, он понял укор. И сказал по-монгольски:

– Без генерала Ma с ними будет справиться еще проще. Мы сможем переправиться через Хуай и взять Аньфэн до наступления зимы. – Аньфэн, маленький город с земляными стенами, угнездившийся в излучине реки Хуай, был базой Красных повязок, хотя мятежники любили называть его своей столицей. – А когда не будет Сияющего Принца, все закончится.

Оюан проворчал нечто неопределенное. Сияющий Принц обеспечил мятежникам такую поддержку населения, как ни один из вождей мятежников до него, но восстания случались и до него, конечно, будут и после него. Сам Оюан считал, что восстания будут до тех пор, пока есть крестьяне. А на юге никогда не было недостатка в крестьянах.

Они подъехали к тому месту, где вдоль реки был расквартирован пехотный батальон командира Алтан-Баатара, на южной границе лагеря. Там уже шли строевые учения. Младшие офицеры стояли во главе каждого полка из тысячи человек, выкрикивая отсчет. Удары тысяч ног о землю превращали верхний слой почвы в желтую пыль, висящую плотной завесой в воздухе. Солдаты-наньжэни, все в одинаковых доспехах, кружили в ней подобно стае птиц.

К ним подъехал Алтан.

– Приветствую лучшего генерала Великой Юань, – произнес он насмешливо. Он не боялся проявлять неуважение, потому что был родственником Великого князя провинции Хэнань и сыном богатого генерал-губернатора Шаньси, потому что его сестра была императрицей и потому что ему было семнадцать лет.

– Продолжайте, – приказал Оюан, не обращая внимания на тон Алтана. Юноша был не намного деликатнее своих старших родственников в демонстрации убеждения, что генералом должен быть человек, больше подходящий по особенностям строения тела и по крови. Но, в отличие от этих опытных мужчин, Алтан все еще стремился продемонстрировать командирам свое мастерство воина. Он был полон юношеских надежд на успех, на признание и на возможность возвыситься и занять свое законное место на вершине мира. Оюан посмотрел на кадык на горле Алтана, как кожа цыпленка усеянный пупырышками, из которых уже торчали волосы пробивающейся бородки, и почувствовал отвращение.

Воины завершили упражнения. Они выполнили их вполне сносно; другие пехотные батальоны справились не лучше.

– Не годится. Еще раз, – сказал Оюан.

Как предсказуем был Алтан. Его лицо выдавало все ожидания, он и подумать не мог, что его можно за них ненавидеть. Оюан видел все чувства, быстро пробегавшие по лицу юноши, подобно облакам: удивление, недоверие, обида. Обида доставила ему особенное удовольствие.

Младшие офицеры наблюдали за ними. Смущенно хмурясь, Алтан отвернулся от Оюана и передал его приказ.

Упражнения выполнили еще раз.

– Снова, – приказал Оюан. Он окинул взглядом солдат, намеренно не замечая выражения откровенной ярости на лице Алтана. – И можете продолжать до тех пор, пока не сделаете правильно.

– Может быть, вы мне точно скажете, чего добиваетесь, генерал! – Голос Алтана дрожал от гнева. Оюан понимал: он чувствует, будто его предали. По неписаному соглашению с элитой монголов усилия молодого командира должны быть удостоены награды.

Оюан бросил на него презрительный взгляд. Он подумал, что сам никогда не был таким молодым.

– Так как это упражнение слишком сложное для вашего мастерства в данный момент, может быть, стоит попробовать другое? – Он взглянул на реку. – Переправьте свой батальон на другой берег реки.

Алтан уставился на него. Река была шириной по крайней мере с половину дальности полета стрелы, на середине глубина была по грудь мужчины, а холод в тот день стоял убийственный.

– Что?

– Вы меня хорошо слышали. – Он позволил гневу парня созревать еще несколько секунд, потом прибавил: – И свяжите им руки спереди, чтобы проверить их равновесие.

После долгого молчания Алтан сдержанно произнес:

– Будут жертвы.

– Их будет меньше, если они хорошо тренировались до этого. Приступайте.

Несколько секунд кадык парня ходил вверх и вниз, потом он рывком развернул коня к ожидающим приказа младшим офицерам. Получив указания, один-два командира посмотрели туда, где стояли и наблюдали за ними Оюан и Шао. На таком расстоянии невозможно было угадать выражение их лиц.

Это было жестокое задание. Оюан намеренно его выбрал. Подгоняемые окриками младших командиров, сжимаясь под ударами плетей, полки вошли в воду. Возможно, в более теплый день им было бы легче, но люди продрогли, их охватил ужас. В самом глубоком месте реки многие запаниковали, потеряли равновесие и ушли под воду. Хорошие младшие командиры вошли в реку вместе со своими солдатами, они вытаскивали их наверх и заставляли идти вперед, подбадривая словами. Плохие командиры орали с берега. Алтан вошел в воду на коне, которому вода была по грудь, и метался взад и вперед вдоль шеренг солдат. Его лицо горело от гнева.

Оюан и Шао переправились через реку на безопасном расстоянии от свалки. Когда все люди присоединились к ним на противоположном берегу, а невезучих солдат выловили и откачали, Оюан сказал:

– Слишком медленно. Еще раз.

А когда они вернулись на ближний берег:

– И еще раз.

Сопротивление людей во время третьей переправы достигло наивысшей точки. Затем они лишились сил и перестали сопротивляться, смирившись. Те, кто был склонен впадать в панику, уже поддались ей и были устранены, а для остальных ужасная новизна погружения в воду стала просто неприятной.

– Еще раз.

В полдень он приказал прекратить тренировку. Стоя перед своими командирами, Алтан в ярости смотрел на Оюана. Большинство офицеров были покрыты жидкой грязью, и лишь некоторые остались сухими. Оюан смотрел на последних.

– Вы, – обратился он к особенно самодовольному монголу. – Ваш полк плохо справился с задачей, и вы потеряли много людей. Почему?

Младший командир отсалютовал ему:

– Генерал! Люди не привыкли к таким упражнениям. Страх делает их медленными. Проблему создают манцзи. Они трусливы от природы. Сожалею, что у меня до сих пор не было возможности излечить их от этого недостатка.

Оюан ободряюще хмыкнул.

– Они боятся холодной воды и тяжелой работы, – объяснил командир.

Оюан напустил на себя задумчивый вид. Затем сказал:

– Офицер, я заметил, что вы все время сидели на своем коне.

– Генерал? – озадаченно воскликнул тот.

– Вы критикуете людей за то, что они боятся холодной воды и тяжелой работы, и все же я не вижу доказательств отсутствия этих недостатков в ваших собственных действиях. Вам удалось остаться на удивление сухим, тогда как много ваших людей утонуло. Вы видели, как они барахтаются в воде, и даже не подумали пошевелиться, чтобы их спасти? – Несмотря на его самообладание, естественные чувства просочились на поверхность, его голос звучал холодно. – Неужели жизнь этих от природы трусливых солдат стоит так мало?

Офицер открыл было рот, но тут вмешался Алтан:

– Генерал, я только что повысил его в должности. Она для него новая.

– Несомненно, повышение получает тот, кто уже обладает необходимыми качествами? Если не за это, тогда за что, позвольте спросить? – Оюан улыбнулся Алтану, словно клинок скользнул под доспехи. – Нет, я думаю, он не годится в командиры. – Он повернулся к Шао: – Замените его.

– Вы не можете просто менять моих офицеров! – почти закричал Алтан.

– Нет, могу. – Оюан ощутил прилив злобного удовольствия. Он понимал, что это мелочная радость, именно такие качества считают характерными для евнухов, но иногда трудно было не дать себе волю. – Подберите мертвых. Сделайте все необходимое, чтобы привести ваш батальон в состояние боевой готовности. Будьте готовы выступить через два дня по приказу господина Эсэня.

Уезжая, он слышал, как Алтан бормочет проклятия, но это не было для него чем-то новым.

– Будь прокляты восемнадцать поколений предков этого собачьего ублюдка! Как он смеет так поступать, когда он сам даже не мужчина!

Юрта, принадлежащая господину Эсэнь-Темуру, наследнику Великого князя Хэнань и командующего армиями империи Великая Юань на юге, сияла огнями в центре лагеря подобно кораблю в ночи. Из его круглых стен наружу лился свет. Оюан ничего другого и не ожидал: у его господина характер был общительный, ему всегда больше удовольствия доставляло общество других людей, чем содержание своих собственных мыслей. Он коротко кивнул стражникам и скользнул под клапан входа.

Эсэнь, который отдыхал в компании своих командиров, поднял на него взгляд. Высокий и мускулистый, с аккуратным, красиво очерченным ртом и бородкой, он был настолько идеальным образцом монгольского воина, что походил на житийный портрет одного из великих ханов даже больше, чем реальный хан.

– Наконец-то! – воскликнул он и небрежно махнул всем рукой, приказывая им уйти.

– Мой господин? – Оюан удивленно поднял брови и сел. Как обычно, его движение вызвало поток воздуха, и языки огня в центральном очаге наклонились в противоположную сторону от него. Давным-давно один лекарь объяснил это тем, что у Оюана избыток темной, влажной, женской энергии инь, хотя такой диагноз мог поставить евнуху любой дурак. – Вы за мной посылали? – Когда он потянулся к бурдюку с айрагом[14]14
  Монгольское название кумыса.


[Закрыть] рядом с Эсэнем, тот с улыбкой передал ему напиток.

– Посылать надо за подчиненным, который обращается ко мне, называя мой титул. А я надеялся приятно провести время в обществе друга.

Они давно спорили по поводу неформального обращения друг к другу. В течение всего времени, за которое Оюан поднялся от раба до телохранителя, а потом до генерала и самого близкого друга, Эсэнь настаивал на отказе от формальностей в их общении, а Оюан так же упорно сопротивлялся, доказывая, что следует соблюдать общепринятые нормы. Эсэнь в конце концов признал свое поражение, но продолжал пользоваться этим козырем при любом удобном случае.

– Надеялись? – переспросил Оюан. – Возможно, я вас разочаровал. Я мог бы сначала освежиться, а не поспешить сюда с докладом. Или мы могли бы поговорить завтра, и я бы не помешал вашему общению.

– Я об этом не жалею: твое общество доставляет мне в три раза большее удовольствие.

– Следует ли мне ожидать тройную награду за то, что я вам его предоставил?

– Какую угодно, – лениво произнес Эсэнь. – Я знаю, что ты так привязан к своим доспехам, что готов спать в них, если бы тебе позволили, но они дурно пахнут. Я тебе подарю новые.

Оюан был тщеславен в вопросе о доспехов: зеркальные нагрудные пластины, которые он предпочитал, были уникальны, узнаваемы они заявляли о его статусе самого грозного генерала Великой Юань. Он резко ответил:

– Прошу прощения за то, что оскорбил тонкое обоняние моего господина. По-видимому, вы бы предпочли, чтобы я переоделся.

– Ха! Тогда ты бы нацепил столько слоев одежды, что они, наверное, защищали бы тебя от стрел не хуже настоящих доспехов. Прояви сострадание и сними свой шлем; мне даже смотреть на тебя жарко.

Оюан недовольно поморщился и снял шлем. Действительно, сняв доспехи, он любил носить многослойную одежду. Самым простым объяснением было то, что он легко простужался, его предки были родом не из каких-то жалких промерзших степей. О другой причине он предпочитал не думать.

Сам Эсэнь недавно искупался. Его темный загар скрывал от природы светлую, румяную кожу лица уроженца степей, но грудь, виднеющаяся в разрезе халата, при свете пламени сияла, как слоновая кость. Он удобно растянулся на подушках, разбросанных по войлочному полу, устланному коврами. Оюан сидел рядом с ним очень прямо, и ему было не так удобно. Доспехи не позволяли вытянуться и лечь в удобной позе, и в любом случае он считал это ниже своего достоинства.

– Слышал, ты нагнал страху на Алтана сегодня утром.

– Он говорил с вами?

– Он знает, что мне жаловаться бесполезно, даже если жалобы обоснованы. Они обоснованы?

Оюан слегка улыбнулся, вспомнив гнев Алтана.

– Тренировка пошла на пользу воинам. Несколько человек погибло. Из провинции Шаньси. Это не создаст проблем вашему отцу?

– Об этом не беспокойся. Жаль, что я был занят, я бы хотел это увидеть.

– Это было скучно.

– Что именно?

– Все. Не только те упражнения, в которых участвовал Алтан. Большая часть.

Эсэнь рассмеялся и потянулся к бурдюку с арагом. От этого движения его халат приоткрылся, и Оюан увидел промелькнувшую тень у него между бедрами. При виде нее он ощутил обычное болезненное притяжение. Идеальное мужское тело, в котором его владелец живет так небрежно, – он даже никогда не думает о его целостности. Разум Оюана избегал любого сравнения этого тела со своей собственной изувеченной оболочкой.

Не замечая состояния Оюана, Эсэнь налил им обоим арага.

– А как насчет других батальонов?

Оюань поделился своими выводами. За долгие годы у них выработался формат общения, напоминающий ритуал. Ему нравилось ощущать внимание Эсэня, который смотрел на него с удовольствием и привычно играл с бусинами в своих волосах, лениво слушая его.