Текст книги "Тот, кто утопил мир"

Шелли Паркер-Чан
Тот, кто утопил мир

Shelley Parker-Chan

HE WHO DROWNED THE WORLD

Copyright © 2023 by Shelley Parker-Chan

Fanzon Publishers

© М. Смирнова, перевод на русский язык, 2024

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

* * *

Герой – это тот, кто хочет быть собой.

Хосе Ортега-и-Гассет

Китай, 1356 г.

На двадцать третьем году правления Тогон-Тэмура, пятнадцатого Великого Хана монгольской империи Великая Юань, монголы потерпели такое поражение от внутренних врагов, что утратили власть над южными окраинами.

Всего лишь год спустя южане-повстанцы, известные как «Красные повязки», оказались на грани уничтожения от рук грозных защитников Юани: монгольского вождя Эсень-Тэмура из Хэнани и его генерала-евнуха Оюана. Однако под руководством своего нового вождя, молодого монаха-расстриги Чжу Чонбы, «Красные повязки» не только уцелели, но и нанесли такой урон противнику, что войска Юани вынуждены были отступить.

Пока Эсень-Тэмур и генерал Оюан собирали силы, ища поддержки у влиятельного, верного Юани клана Чжанов – торговцев солью, которым принадлежало восточное морское побережье, – Чжу Чонба поднимался все выше в иерархии «Красных повязок». Там он обрел сторонников, названого брата Сюй Да и жену Ма Сюин, а также нажил врагов, в том числе и среди предводителей движения. Несмотря на внутренние разногласия, возрожденные и воодушевленные успехами в борьбе с Юанью «Красные повязки» брали один южный город за другим, и главным их триумфом стал захват бывшей императорской столицы – Бяньляна, что на границе северных и южных земель.

Эсень-Тэмур и генерал Оюан, пользуясь поддержкой семейства Чжанов, приняли решение вернуть Бяньлян под власть Юани. Однако, втайне от Эсень-Тэмура, его неизменный спутник и друг заключил сделку с Чжанами. С помощью генерала Чжана и родного брата Эсень-Тэмура, господина Вана Баосяна, евнух-предатель убил Эсень-Тэмура в Бяньляне и встал во главе войска, объявив своей целью захват столицы и возмездие за смерть отца от рук Великого Хана.

Предательство генерала Оюана дало Чжу Чонбе возможность предать в свой черед. Он без всяких сожалений низложил Первого министра и Сияющего принца «Красных повязок» и сам возглавил повстанческое движение.

Чжу Чонба сделал своей новой столицей Интянь, расположенный на реке Янзцы. В придачу к титулу Сияющего Короля он принял императорское имя – Чжу Юаньчжан – и заявил, что обладает Небесным Мандатом.

Чжаны отреклись от Великой Юани и провозгласили свое богатое солью восточное побережье независимым царством со столицей в укрепленном Пинцзяне.

Последний, кто остался в живых из свергнутых предводителей «Красных повязок», утонченно-жестокий Чэнь Юлян, бежал от резни в Бяньляне и обосновался в Учане, выше по реке от земель Чжу Юаньчжана.

Господин Ван Баосян из Хэнани принял титул своего погибшего брата, Принца Хэнани, и заявил права на единоличное владение крупнейшим в Великой Юани поместьем, что прошло для многих незамеченным.

Такова была расстановка сил в мире на восемьдесят пятом году правления ханов, ведущих свой род от хана Хубилая, первого Великого Хана и императора-основателя вечной монгольской империи, Великой Юани.

Часть первая

1. Граница земель Чжу Юаньчжана и клана Чжанов
Восьмой месяц, 1356 г.

– Долгие раздумья тут совершенно излишни, – раздался женский голос из окна повозки, где колыхалась шелковая занавеска. – Что же вы медлите с ответом, Чжу Юаньчжан? Сбережем время…

Даже здесь, вдали от моря, равнина, на которую они взирали с вершины холма, вся искрилась солью. Словно сокровища царства, где правила женщина, сидящая в повозке, от избытка пересыпались через край. Южное лето горячим тигриным языком слизнуло мелкое озерцо, в иную погоду лежавшее на границе двух царств. Высоко над головами воинов волновались знамена, отбрасывая на равнину цветные блики. Желтые стяги повстанческой армии Сияющего Принца, зеленые – купеческого клана Чжан, который ранее служил империи Великая Юань, но этой весной отрекся от монгольских владык и захватил солеварни восточного побережья вместе с морскими торговыми путями.

Чжу Юаньчжан, чьи золотые царские доспехи и позолоченная деревянная рука спорили цветом с травой под копытами ее коня, наблюдала, как сходятся с подчеркнутой учтивостью два генерала. Их короткие полуденные тени полосовали соляную корку, крошащуюся под сапогами.

Со стороны казалось, что разница между ними невелика. Крылатые шлемы в наньжэньском стиле, пластинчатые доспехи. Полоски темной кожи впитывают солнце, а металлические нашивки на плечах в виде львиных голов, наоборот, – отражают свет, вспыхивая, точно сигнальные зеркала. Но для Чжу ее генерал – все равно что брат, пусть и не по крови. Даже с такого расстояния она бы их не перепутала. Вот Сюй Да – высоченный, и не скажешь, что монах, шагает широко и весело. Он напоминает юношу, стремящегося познать мир. А вот генерал Чжан. Он ниже ростом и уже в плечах, зато держится с достоинством человека, чей жизненный опыт равен опыту Чжу и Сюй Да, вместе взятых. Чжу имела возможность оценить, какую бурную деятельность он развил, когда его семья отреклась от Империи Юань. Всего за несколько месяцев он захватил все оставшиеся города к югу от Великого канала и перенес родовую столицу Чжанов в укрепленный Пинцзян на восточном берегу озера Тай. И теперь их царства разделяет лишь полоска равнины в излучине могучей реки Яньцзы, петляющей по пути к морю.

– Покоритесь мне, – попросила женщина за шелковой занавеской.

Голос у нее был с хрипотцой, низковатый, игривый. Таким бархатным голосом говорят за закрытыми дверями в спальне. В нем как будто таился намек: сейчас мы едва знакомы – но, может статься, узнаем друг друга поближе. Одна из тех уловок, которые действенны, лишь пока неясен скрытый под ними расчет. Чжу не только все понимала – она считала себя неуязвимой для плотских искушений. Однако проняло и ее. Любопытно. Ей никогда не приходило в голову, что женственность, которой она лишена, тоже может быть оружием. Стать мишенью – это для Чжу было в новинку. Впечатляет и забавляет почти в одинаковой степени.

На равнине два генерала склонили головы в знак уважения, передали друг другу ультиматумы с требованием капитулировать и разошлись, оставляя за собой цепочки голубоватых следов.

Наконец Чжу обернулась к собеседнице.

– Приветствую высокочтимую Мадам Чжан.

– Вижу, вы пренебрегаете моим титулом, – заметила та не без лукавства.

– Как и вы – моим, – парировала Чжу. Обмен любезностями оживил ее. Упоение властью пополам с игрой бодрило ничуть не меньше, чем терпкая соль в воздухе, чем горячий вольный ветер, от которого трепетали знамена и бежали волны по травянистым склонам холмов. Она добавила в тон своей визави: – Ну, сдаваться, так уж настоящему владельцу титула… вашему царственному супругу. Я предпочла бы встретиться лицом к лицу с равным, а не беседовать с его почтенной женой сквозь завесу приличий.

Та делано рассмеялась:

– Не беспокойтесь, я сумею передать ваш ответ как положено. Мой супруг, может, и не блещет достоинствами, как говорят, но слабый мужчина в умелых руках жены – ее величайшая сила.

На шелке обозначилась тень – женщина подалась ближе. Понизив голос, она словно приглашала Чжу склониться с седла. Ощутить щекой ее дыхание, каждое движение губ, совсем близких, если бы не тончайшая преграда.

– Мне кажется, вы – сильный человек, Чжу Юаньчжан, но в слабой позиции. Какие у вас шансы против армии, превосходящей вашу? Против генерала, в котором признал равного даже юаньский генерал Оюан – а его боятся все… Сдавайтесь! Объединим силы под моей рукой. Не будем дожидаться, пока юаньцы двинут на нас войска с Первым Советником во главе. Выступим против Даду вместе! Завоюем столицу и трон. А когда мой муж станет императором, он дарует вам любой титул, на выбор. Кем желаете быть – князем, принцем?

Чжу сухо ответила:

– О, ну с таким-то титулом я точно войду в историю. Летописцы скажут, мол, великий был человек!

Она, как и Мадам Чжан, явилась в сопровождении воинов. Исключительно для проформы: переговоры – еще не битва. Впрочем, Чжу не питала иллюзий относительно своего положения. Ее пешее войско, состоявшее преимущественно из крестьян и бывших повстанцев, «Красных повязок», более чем вдвое уступало по численности хорошо снаряженному, профессиональному войску Чжанов. А за исключением столицы, Интяня, ни один из ее двенадцати южных городков не мог тягаться даже с самым бедным торговым городом из тех, что объединены каналами. Исход предполагаемой битвы был ясен. Чжу на месте Мадам Чжан тоже считала бы себя победителем и требовала сдачи.

Собеседница промурлыкала:

– Так вот чего вы хотите! Быть великим?

Ее тон был таким же плавным, как ласкающие движения пальцев по гладкой коже.

– Сдайтесь мне, и я все устрою…

Величия Чжу жаждала всю свою жизнь. Она четко осознавала, что никогда не пожелает ничего иного. Чжу выпрямилась в седле и посмотрела вдаль, на восток, где кончались владения Чжанов. Ветер дул ей в лицо, и от этого далекий песчаный горизонт вдруг приблизился и стал осязаемым, до боли реальным. Достижимым. Эта мысль наполнила Чжу невероятной радостью. Неподвижная, она словно бы воспарила над вершиной холма и испытала любопытное ощущение – перед ней предстал весь путь к ее будущему. С высоты орлиного полета было видно, что на этой дороге нет настоящих препятствий – лишь мелкие ухабы, которые едва ли станут помехой на пути к цели.

В упоении она ответила безликой женщине за занавеской:

– Я не хочу быть великим.

И замолчала, смакуя молчание Мадам Чжан, пока та лихорадочно размышляла, в чем просчет, отчего Чжу не поддается искушению. Обрубок ныл в тисках деревянной руки. Но такова была цена ее мечты. И боль, и ежедневные тяготы однорукого человека в мире двуруких – Чжу хватит сил вынести все. Хватит сил вынести что угодно, сделать что угодно во имя мечты.

– Тогда… – начала Мадам Чжан.

– Я не хочу быть великим, – повторила Чжу.

Ее жажда не знала границ, сияла точно солнце, заполняла всю, с ног до головы. Разве дано кому-нибудь понять, что значит чувствовать с таким размахом, желать чего-то всем своим существом?!

– Я хочу быть величайшим.

Сверкающие вихри из кристалликов соли скользили по голой поверхности равнины. Соль, поддерживающая жизнь, в такой концентрации становилась губительной для живого организма.

– Понимаю, – отозвалась Мадам Чжан спустя мгновение. В ее кокетливости появился пренебрежительный оттенок. Чжу представилось, будто дверь в личные покои захлопнулась у нее перед носом. – Я забыла, как вы молоды. Юнцы всегда чересчур честолюбивы. Они еще не познали пределов своих возможностей.

Крашеные ноготки постучали по внутреннему каркасу повозки: трогай! Когда повозка двинулась, Мадам Чжан произнесла:

– Мы еще встретимся. Но прежде позвольте сказать вам кое-что на правах старшей. Обратите свой взор на моего генерала там, внизу. Разве мало мир уважает его за учтивость, стать и победы? Подобный человек естественным образом занимает более высокое положение, чем другие. А вам стоило бы поразмыслить о своем статусе, Чжу Юаньчжан. Ваш вид, с такими-то недостатками, и без того едва выносят. Неужели вы думаете, что вас потерпят на троне? Только глупец рискнет всем ради невозможного.

Чжу проводила взглядом удаляющуюся по склону холма повозку. Если бы Мадам Чжан знала истинные масштабы физических недостатков Чжу – а это, учитывая особенности мужской анатомии, далеко не только широкие плечи или правая рука, – она, несомненно, сочла бы невозможными и нынешние достижения Чжу. Однако, если ты судьбой обречена желать недостижимого, есть обходной путь к цели. Чжу подумала весело и непокорно: «Измени мир так, чтобы невозможное стало возможным».

Интянь

Перед королевской четой на прогулке все расступались с поклоном, не смея задерживать. Но в окрестностях дворца повсюду в огромных количествах сновали строительные рабочие, и Чжу ощущала себя лодкой, пробирающейся по заболоченному пруду. Проходя мимо очередной постройки, стоявшей в бамбуковых лесах, она восхищенно заметила:

– А меня ведь здесь не было совсем недолго. Пришлось тебе потрудиться.

Ее супруга, Ма Сюин, одарила Чжу взглядом, полным глубокого возмущения:

– Конечно, пришлось! Когда ты сказала, что тебе нужен новый дворец под стать титулу, ты думала, он сам собой построится?

Стройка шла не только во дворце. Вернувшись в город, Чжу увидела, как возводят фундамент новых стен Интяня, проехалась по залитым солнцем улицам, усаженным молоденькими деревцами, которые дадут первую тень только спустя годы. Запах опилок, согретых солнцем, и легкий ветер беспрепятственно веют над стройкой, чистое небо выше и ярче, чем во всех местах, где Чжу доводилось жить. Возможности, скрытые в новизне, будоражили все ее существо.

Ма добавила:

– Между тем похоже, что это ты скакала аж до самой границы, только чтобы порисоваться.

Грандиозных объемов шелковое платье с вышивкой почти не стесняло ее шаг. Ма была из кочевых сэму, с незабинтованными, как у крестьянки, ногами. Поэтому двигалась она в несколько раз быстрее знатных наньжэньских женщин, ковылявших по Интяню под зонтиками от солнца.

Чжу не отставала:

– Лучше порисоваться, чем принять бой. Мадам Чжан это известно не хуже, чем мне. Она требовала, чтобы я сдалась.

– Что было бы разумно для вас обоих, – колко ответила Ма. – Впрочем, вы, конечно, ни о чем не договорились.

Но Чжу знала, что всегда будет жаждать большего. Отказаться от своего желания – все равно что перестать дышать.

– Разумно в сложившихся обстоятельствах. Вот поэтому мне нужно их изменить.

– Всего-то! – сказала Ма. – Вероятно, и войско удвоится, стоит только пожелать?

Чжу ей подмигнула:

– Может, и удвоится! Только мне понадобится твоя помощь.

Ма остановилась и в упор посмотрела на нее.

– Моя помощь?

– А что в этом удивительного? Ты – женщина больших способностей, – сказала Чжу. Заметила, как шумно вокруг – стук молотков, крики, – потом перешла на один из языков, которые изучала в монастыре (не имея практики), и спросила с жуткими ошибками:

– Ты же говоришь по-уйгурски?

Ма слегка опешила. Потом рассмеялась и ответила на том же языке:

– Лучше тебя, по-видимому.

Уйгурский имел отдаленное сходство с монгольским, отчего Чжу вспомнился генерал-евнух Оюан и его глуховатый чужеземный акцент, с которым он изъяснялся по-ханьски. Она всегда находила этот акцент довольно неприятным. Но слушать, как по-уйгурски говорит Ма, можно было дни напролет: чистая радость – найти новую черту в ком-то, кого уже так хорошо знаешь.

– Много лет на нем не разговаривала. Думала, что разучилась, – Ма снова перешла на ханьский. В ее взгляде читалась ностальгия. – Я выросла в Даду, мой отец был генералом юаньской центральной армии, и дома мы тогда разговаривали на своем родном языке, на кыпчакском. Но с монголами мы общались по-монгольски, а с другими сэму – по-уйгурски. Если знаешь хотя бы один из трех, остальные два освоить нетрудно. Однако ханьский – совершенно другой. Я двух слов на нем связать не могла, когда отец привез нас в Аньфэн и отдал меня в семью Го.

Ее отец предал Юань и присоединился к восстанию «Красных повязок» в Аньфэне, чтобы тоже быть преданным своими мятежными соотечественниками и погибнуть от меча генерала Оюана. Чжу больно резанула мысль о той жизни, которой Ма жила до их встречи. Обо всем, что ей пришлось пережить. Чжу не могла найти в себе особых сожалений о смерти ее отца, или даже обоих Го: Го-старшего и его сына, Малыша Го, неудачливого жениха Ма.

– Никто из них не понимал твоих дарований, – сказала она.

И осознала, что хватила через край – лицо Ма на миг исказилось болью. Да, она все еще их оплакивает. Не из-за родственных уз и не потому, что они были к ней добры, а просто по-человечески.

Сострадательность Ма являлась для Чжу загадкой даже теперь, спустя год семейной жизни. Иногда, когда они были близки, ей казалось, что понять возможно, возможно и почувствовать, словно понимание передается ей напрямую, через биение жалостливого сердца Ма. Но стоило им расстаться, все улетучивалось словно сон.

Чжу сменила тему. Большую часть своей жизни она убегала от прошлого, и неприятно назойливые чувства, такие как горе и ностальгия, по сей день вызывали в ней смутное желание спастись бегством.

– Можешь подыскать мне примерно дюжину сэму, которые говорят по-уйгурски? – спросила она. – Женщин тоже, если найдутся. И заодно… парочку верблюдов.

К ее удовольствию, эта просьба отвлекла Ма от горьких мыслей. Она обожгла Чжу недоверчивым взглядом.

– Ну кто откажется от верблюда-другого? Я уверена, умение с ними обращаться у тебя в крови, – весело сказала Чжу. – Еще мне понадобится шелк, столько свертков, сколько добудешь.

– Может, у тебя в крови умение обращаться с черепахами, ты же вылупилась из яйца! – воскликнула Ма. – Хорошо: сэму, верблюды, шелк. А также солнце, луна и сорочий мост через Небесную Реку в придачу. Когда ты едешь?

– Как можно скорее. Путь неблизкий. Надо будет сказать Сюй Да, чтобы начинал готовиться к походу. Но ты немножко ошиблась. – Стайка дворцовых служанок промчалась мимо. Завидев приближающегося Сияющего Короля со своей наложницей, они согнулись в глубоком поклоне. Чжу щелкнула пальцами, благосклонно дозволяя им встать. – Так будет правильно. Когда мы поедем?

Ма озадаченно нахмурилась.

– Разве я глупее этих Го, чтобы просмотреть одаренную женщину в собственном доме? – У Чжу мурашки по коже побежали от собственной дерзости. – Мы все сделаем вместе.

В памяти всплыло прекрасное, холодное, как нефрит, лицо, и все ее чувства разом откликнулись: вот подобный мне человек – ни мужчина, ни женщина. Обрубок руки отозвался фантомной болью.

– Чжу Юаньчжан, – сказала Ма вполголоса, чтобы случайные уши не подслушали, как непочтительно она обращается к Сияющему Королю. – Что ты задумала?

Чжу улыбнулась ей.

– Мне нужна еще одна армия в придачу к той, что есть. И мы направляемся за ней в Бяньлян.

После долгого молчания Ма сказала:

– Тот генерал-евнух…

– Не беспокойся.

– Не беспокоиться?!

– Я не суну голову тигру в пасть. Некоторые прошлые уроки пошли мне на пользу, хочешь верь, хочешь не верь. – Чжу рассмеялась. – Это мирная вылазка. Однако нам нужно действовать быстро. Поставь себя на его место: всю жизнь ждать своего часа, притворяясь, будто верен тем, кто убил твоих родных. Но вот обидчики мертвы, и наконец появилась возможность отомстить человеку, который в ответе за все твои страдания: Великому Хану. Тебе бы не терпелось действовать, верно? Генерал Оюан еще не покинул Бяньлян лишь потому, что Великий Хан проводит лето в Шанду, а в Даду не вернется до середины осени. Он выступит в тот же миг, как услышит, что Великий Хан вернулся. Нам нужно успеть в Бяньлян раньше.

Ма произнесла с глубоким подозрением:

– Мирная вылазка… Вы собираетесь предложить ему то же, что Мадам Чжан предложила вам?

– Не совсем. Но будет нескучно, обещаю.

Не успела Ма ответить, как раздался грохот, и облако пыли поднялось в небо там, где миг назад возвышалось старое здание.

– Спаси нас Будда, так стало еще хуже, чем было! – воскликнула Ма, когда кирпичи градом посыпались на площадь, где уже высились каркасы нескольких новых построек. – А точно нельзя было оставить все как раньше?

Воздух был полон кирпичной и желтой пыли, и знакомого, густого, точно рассол, запаха пороха. На мгновение сквозь пыльную пелену Чжу явилось видение грядущего Интяня: сверкающий град, чья кричащая, безвкусная, наглая новизна разом отменяет все былое.

Ее печать на обновленном мире.

Чжу пьянила скорость: она словно бежала изо всех сил туда, к степному горизонту.

– Поверь, Инцзы. Все будет замечательно.

2. Бяньлян

Эсеня похоронили у самой воды, где-то на длинном побережье Желтой реки. Дикие травы, пестревшие последними летними цветами, отвоевали себе землю, которую люди возделывали веками. Ничего, что сильнее напоминало бы родные степи Эсеня, их бескрайнее травяное море, Оюану найти не удалось. Вдалеке голубели выщербленные пики – не гор, а давно разрушенных внешних стен Бяньляна. Преклонив колени подле свежеприбранной могилы, Оюан почувствовал, что медленно погружается в топкую почву. Рано или поздно так же исчезнут стены Бяньляна, могила Эсеня, весь этот первозданный пейзаж. А первым уйдет он сам.

Накатила боль. Она его и не отпускала с того дня, как погиб Эсень. С каждым вдохом нестерпимая вспышка горя прерывала поток ци, связующий воедино дух и плоть, органы, кости. Все его существо словно разрывалось на части. Но самая невыносимая боль накатывала волнами, вот как сейчас. Застигнутый ею, он попадал в сердце беснующегося огненного урагана, в ловушку муки столь сильной, что та отсекала внешний мир. В такие моменты от него оставался лишь пылающий разум, замкнутый сам на себя в бесконечной, бесплодной попытке к бегству.

Коленопреклоненного генерала бросало то в жар, то в холод. На миг все вытеснила мысль: как же хочется, чтобы желтые волны сомкнулись над ним, остудили боль, а тело унесли в море. Только это невозможно. Сам не свой от боли, он все же сознавал: выход лишь один. Он выдержит, любой ценой, но выдержит. Просто потому что должен. Когда кончится лето и Великий Хан вернется из Летнего дворца в столицу, Оюан двинет войска на Даду и отомстит наконец тому, кто вписал их с Эсенем судьбы в узор мироздания и отнял у них право самим выбирать свою жизнь и свою смерть. Убийство Великого Хана станет последним деянием Оюана. И тогда весь ужас, что он сотворил и претерпел, обретет смысл.

Он поднялся на ноги. Тень его упала на траву, и та вдруг затрепетала. Жаворонки, у которых там оказалось гнездо, выпорхнули и умчались прочь. Чуть поодаль угадывалась бликующая водная гладь и покачивались метелки рогоза. В воздухе был разлит его луковый запах. Солнце припекало по-летнему. Но Оюан чувствовал, что подходит осень. Лето заканчивается. Скоро настанет время идти на Даду.

Солнце светило уже по-вечернему, когда показались нетронутые внутренние стены Бяньляна. Он подумал, рассеянно и отстраненно, что отсутствовал целый день.

– Генерал!

Всадник, поджидавший Оюана, нагнал его черную кобылу на въезде в ворота. Раздраженный помехой, тот оглянулся. Из шести наньжэньских командиров-заговорщиков, предавших монголов вместе с ним, осталось трое. Причем командир Гэн был самым незапоминающимся из всех. На его непримечательном лице, квадратном, как иероглиф «народ», читалось только общее стремление заговорщиков вернуть Великую Юань под власть исконных правителей. Как и остальные командиры, Гэн обрезал монгольские косички и теперь с гордостью закручивал волосы в узел на макушке, по-наньжэньски. Интересно, подумал Оюан, не смотрят ли на меня косо за отказ сменить прическу?..

Впрочем, какая разница. Ему-то, в отличие от них, наньжэнем уже не быть. Как будто эту часть души отрезали вместе с тем, что делает мужчину мужчиной.

Гэн умоляюще смотрел на него, и Оюан разозлился.

– Генерал, тут такое дело… командир Линь…

Говорил он не по-монгольски, а по-ханьски, подражая новому наньжэньскому командованию.

– Призываю вас безотлагательно встретиться с ним и разрешить вопрос. Со всем уважением…

Оюан растерялся: он бы даже в лицо этого Линя не признал. Так с чего бы уделять ему внимание.

– Мне-то ты зачем этим докучаешь? Пусть старший командир Шао разбирается.

Оюану припомнилось, какая судьба постигла двоих из шести заговорщиков. Он не питал теплых чувств к своему заместителю, но ценил его методы. Проблемы навсегда исчезали вместе с людьми.

Возражения Гэна он слушал вполуха. У ворот штаба в бывшей губернаторской резиденции оба спешились. Когда Оюан шагнул в треснувшие деревянные ворота, какой-то бродячий пес поднял голову и тихо заворчал.

Оюан знал, почему рычит собака. Потому же, почему птицы летят прочь от его тени, а огонь меркнет, когда он проходит мимо.

Это всё призраки.

Он их не видел – в отличие от тех, кто наделен Небесным Мандатом, как поговаривают. Но призраки шли за ним по пятам. С тех пор как погиб Эсень, они повадились сниться ему – родичи-мертвецы в изодранных белых одеждах взирали на Оюана пустыми черными очами. Ждали, пока он вернет им покой.

Ослепленный своей мукой, генерал подумал: «Скоро».

* * *

Нож Оюана легко полосовал козлиную кожу на ремешки взамен износившейся нащечной части уздечки. На маленьком столике, стоявшем рядом на постели, были разложены инструменты и горела свеча из пчелиного воска. Чинить сбрую – работа для конюха, но чем ближе был день выступления, тем чаще он брался за мелкие дела, чтобы время пролетало быстрее.

Оюан разогрел лезвие в пламени свечки. Размечать стежки на коже было проще незаточенной стороной раскаленного клинка. Он смотрел на затухающий огонь – и вдруг силой какой-то чудовищной алхимии запахи свечки, горячего металла и кожи слились в одно воспоминание – не конкретное, как с горечью подумал генерал, а в ощущение Эсеня. Тогда боль вернулась. И не было ей конца.

Едва понимая, что делает, ведомый инстинктом отчаяния, рефлексом, бездумным воплем о прекращении боли, Оюан закатал узкий левый рукав и плашмя приложил раскаленный металл к собственной коже.

Как же больно! Он уставился на руку в немой муке. Боль выжигала горе, пока сознание не обратилось в сплошной белый крик.

Задолго до того как Оюан стал солдатом, привычным к любым физическим неудобствам, раскаленный нож превратил его в того, кто он есть. Такая боль была ему знакома. Он знал, что эту боль – в отличие от той, другой – можно пережить. Тяжело дыша, он отнял клинок от запястья. Вдоль браслета, собранного из нефрита и золота из кос Эсеня, протянулся ужасный ожог. В голове все нарастал и нарастал белый вопль. Оюан позволил себе раствориться в нем. Теперь вместо разума пылало тело, начисто стирая его личность вместе с чувствами.

Он не знал, сколько длилось забытье. Кажется, долго.

– Генерал.

Тот рывком обернулся. В дверях стоял Шао. И давно он там стоит? На коленях у Оюана лежала забытая уздечка. Он одернул рукав, с мрачным стыдом пряча ожог и браслет. Рука все еще саднила.

Шао вошел. Видимо, счел, что приглашения не требуется, учитывая, сколько раз он впустую окликал Оюана. За ним вошли Гэн и командир Чу, еще один соучастник заговора. Оюан встал. Без доспехов, не успев прийти в себя. Больше похоже на противостояние, чем на собрание. Он вдруг осознал, что до сих пор сжимает в руке нож.

– Генерал Оюан, – произнес Шао, не отдав ему честь.

Взгляд его скользнул по ножу. Он иронично и в то же время понимающе улыбнулся. Кривая улыбка командира напомнила Оюану взмах меча. Но Шао всегда такой, может, он и не заметил, чем занят генерал.

– Вы не получили моего сообщения?

Спохватившись, генерал вспомнил, как отмахнулся от молодого солдата. Когда же это было? Утром, наверное. А уже перевалило за полдень.

– Сейчас вы здесь, – кратко ответил он. – В чем дело?

– Сегодня утром командир Линь со своими инженерами не присутствовал на перекличке в казармах. – Договорив, Шао всегда замирал с приоткрытым ртом, как щука, готовая цапнуть.

Кажется, Гэн что-то говорил на днях насчет командира Линя… или Чу?

– То есть?

– То есть командир Линь, который просил вас о встрече три дня назад, чтобы обсудить разногласия, но не был услышан, решил дезертировать.

Оюан встретился неприязненным взглядом с Шао. Его совершенно не интересовали кадровые проблемы. Ему было душно и яростно хотелось, чтобы его оставили одного.

– У нас еще три инженерных подразделения, не так ли? Не понимаю, в чем сложность.

Гэн и Чу принялись неуверенно переминаться с ноги на ногу, но Шао так просто не собьешь. Помедлив, он ответил:

– Ожидание сложно дается даже лучшей из армий. Ваша же армия состоит из рекрутов, которые совсем недавно замарали руки хладнокровным убийством собственных командиров. Им бессмысленно надеяться на награду. И тут они видят, как уходят сразу сто человек. Поверьте, никакая верность не удержит остальных.

Под прямолинейным ответом скрывалось презрение, вызванное очевидным фактом: евнух, вроде Оюана, едва ли способен завоевать уважение полноценных мужчин, не говоря уж об их верности.

– Хотите, чтобы они остались, – дайте им что-нибудь взамен.

– Независимость наньжэней от монголов – уже награда, – твердо сказал Оюан.

Шао скривил губы еще сильнее. Его высокие материи не впечатляли.

– Не забывайте, что они, при всей своей преданности, – всего лишь обычные люди. Им нужно кормить собственные семьи, – вставил Чу. Оюана он невыразимо раздражал. Что-то бесило в его мягком, круглом, как у сурка, лице. А может, всему виной излишняя учтивость, чересчур вкрадчивая походка… Так и хочется врезать.

– Помните прошлогоднее наводнение? – добавил Гэн. – В Хэнани почти все крестьяне остались без урожая. Кто работает на Принца Хэнани, как-то еще выкрутились. Ведь Господин Ван простил наши долги. В других местах людям пришлось тяжело. Если вы сможете заплатить рекрутам золотом, шелком, солью – чем-нибудь, что можно отослать семьям, – они останутся.

Оюан смутно помнил, как Ван Баосян позаимствовал у него солдат – копать канавы. Очевидно, Господин Ван ныне Принц Хэнани. Теперь, когда Эсень и Оюан исчезли из его жизни, он, наверное, пересчитывает золото и нянчится с крестьянами, ища способ повысить урожайность. Генерал желчно подумал: «Ну, Вану-то все оказалось на руку».

– Пустые слова. У нас нет золота. И шелка. И соли тоже нет.

– Мы можем их добыть, – кратко ответил Шао. – В пределах досягаемости лежат несколько городов Чжу Юаньчжана. Когда он перенес свою столицу из Анфэня в Интянь, окраины остались без защиты. Мы легко возьмем эти города и добудем все, что нужно.

– И отложим наступление на Даду? – огрызнулся Оюан. – Нет уж!

Ярость начинала его душить при одной только мысли о том, чтобы ждать, ждать еще.

– Довольно! Пошлите за ними вдогонку небольшой отряд легковооруженных всадников. Пусть выследят этих дезертиров, сдерут шкуру со всех до единого, а трупы развесят на стенах. Говорите, людям нужна причина для верности? Ну вот им и причина!

Он повернулся к гостям спиной и сел. Огонек свечи затрепетал на фитильке и опал – это нож погрузился в пламя. Когда лезвие прогрелось и Оюан снова взялся за кожаный ремешок, командиры уже ушли.

* * *

– Почему повсюду битая черепица?! – рявкнул Оюан с порога зала, который служил им штабом. Неизвестно почему, передний двор был весь усыпан обломками, как после землетрясения.

Совещавшиеся тесным кругом Шао, Гэн и Чу подняли головы. Шао произнес фальшиво-приятным голосом:

– Отвечаю на вопрос генерала: так люди выразили свою благодарность за новые украшения, которые вы развесили вокруг города. Полагаю, черепицу кидать легче, нежели камни.