Текст книги "Тот, кто утопил мир"

– Мне просто не хотелось там оставаться.

Лицо Министра смягчилось.

– Понимаю. Ваш отец и брат. Мне очень жаль.

Баосяна это возмутило. Ему не нужна была доброта. Как и жалость. Возмущение перешло в ожесточенное презрение. Именно такой сочувствующий дурак ему и пригодится. Человек, готовый подавить отвращение ради талантов Баосяна, найти им применение.

– Да, – согласился он. – Ужасно жаль.

Кувшин запотел. Ладони намокли, пока Баосян разливал напиток по пиалкам. По идее, он должен быть сладким, но оказался безвкусным. Пришлось пить через силу.

Министр не без труда поднялся на ноги.

– Какая все-таки удача, что вам досталась эта должность! Я сыт по горло декоративными аристократами. Надо будет поблагодарить Главного Советника за то, что отправил ко мне знающего человека. Учитывая, что творится в последнее время с нашей Великой Юанью, помощь мне будет кстати.

– За этим я здесь, – вежливо ответил Баосян. Но на миг углы комнаты заколыхались, и на краю зрения полыхнуло белым.

Когда он наконец выбрался на волю, Сейхан уже ждал с лошадьми. Солнце, застывшее точно над западными укреплениями Ханбалыка, косо освещало пламенные верхушки платанов и заливало улицы золотом.

Баосян направил коня по Коридору Тысячи Ног в сторону Императорского Города. Сейхан удивленно спросил:

– А домой вы не собираетесь?

Баосяном владело чувство слишком мрачное, чтобы называть его предвкушением.

– Мне еще надо кое с кем встретиться.

– С членом императорской семьи? – Сейхан поднял брови. – Вас ожидают?

– Это вряд ли, – ответил Баосян.

* * *

Резиденция располагалась в охотничьих угодьях на далекой западной окраине Императорского Города. Ее теневой силуэт, на фоне которого горело золотом шелковичное деревце, возвышался над внутренним двором. Местный управляющий стоял меж деревянных колонн главных ворот, встречая гостей. Не успел слуга открыть рот, как Баосян холодно приказал:

– Если он еще не вернулся, проводи меня внутрь.

– Чей это дворец? – нахмурившись, спросил Сейхан.

Слуга ответил:

– Дворец Изобильных Благословений – резиденция Его Высочества Третьего Принца.

К востоку раскинулось темнеющее озеро, которое они с Сейханом пересекли по мраморным мосткам. На скалистом островке посреди озера возвышался холм, увенчанный пагодой. Леса, озера и охотничьи угодья, скрытые за стенами Императорского Города, не уступали диким, но казались – а по сути, и были – не вполне настоящими. Баосян знал: куда ни глянь, тут все завозное и обустроенное на радость императорской семье, начиная с земли для насыпного холма и заканчивая озерной рыбой. Воздух дрожал от стрекота цикад.

Баосян вспомнил, с каким выражением лица Великий Хан смотрел на своего сына. Самая знакомая вещь на свете – ненависть отца к собственному сыну, не за поступки отпрыска, а за самую его сущность. Предвкушение Баосяна приобрело несколько садистскую остроту, направленную на себя самого в той же степени, что и на Третьего Принца. Он подумал: я тебя насквозь вижу.

Баосян сказал Сейхану, по чьему лицу читалось, что он пришел к неутешительному выводу:

– Подожди здесь.

Пока он ждал в приемной, слуги зажгли вокруг лампы. Ожидание было долгим. Уже стемнело, когда снаружи послышались неразборчивые голоса и вошел Третий Принц.

На один ужасный миг Баосяну почудился Эсень. Таким, каким он был не на краю гибели, а еще до начала похода – нескладный юнец, который вечно рисовался, точно дарил другим возможность собой полюбоваться.

Баосян вскочил и поклонился:

– Приветствую Третьего Принца.

Тот плюхнулся в кресло, не ответив на поклон. Состроил гримасу отвращения, но не смог скрыть интереса к Баосяну, столь сильного, что тот ощутил слабый отклик. Так синяк пульсирует болью.

– А мы что, сегодня еще не здоровались, Принц Хэнани? Тебе не хватило? Или пожаловаться пришел? Не понравилось мое приветствие? – По губам, изогнутым точно лук, пробежала улыбка. Видимо, ему грело душу воспоминание об унижении Баосяна. – Сказал бы лучше спасибо, что досталось платью, а не руке.

Какой хороший подарок – встретить здесь, в безжалостном дворце, человека, которого можно читать как книгу. Баосян спросил мягким, точно прикосновение, голосом:

– А тебе нравится видеть меня испуганным?

Лицо Третьего Принца дрогнуло. Так мимолетно, что Баосян понял: принц даже не осознал, что тело его выдало.

– Нравится? Да мне противно видеть мужика, который ведет себя как ты. Ну, по крайней мере, ты получаешь по заслугам.

– А я это заслужил? Всего лишь тем, что боюсь? – Вопрос прозвучал горше, чем хотелось Баосяну. Третий Принц презирал его за тот страх, который лежит на поверхности. Но самому Принцу – глубоко в душе, куда никто, как он думал, не в силах заглянуть – было еще страшнее.

– Не валяй дурака. – Дыхание Третьего Принца участилось. Ему не терпелось ударить до крови, пусть и словами. – Все знают про второго сына Чаган-Тэмура. Сына, который ложится под мужчин. Бедный Чаган! Мы не понимали, как он вообще терпит тебя, невероятный позор для семьи. Ему это чести тоже не делало.

Он ел Баосяна глазами, ждал реакции. Все это выглядело так жалко. Третий Принц полагал, что его слова бьют точно в цель, ведь ему самому было бы обидно услышать подобное в свой адрес. На большее воображения не хватало.

Как же они все ненавидят Баосяна за извращенность, а у него и в мыслях подобного никогда не было.

Баосян заметил:

– Вижу, моя слава бежит впереди меня.

– Так и будешь стоять столбом и глотать оскорбления? – Третий Принц недоверчиво наморщил лоб.

– А ты ждал, что я с тобой подерусь? Если думаешь, что меня волнует фамильная честь – или даже моя собственная, – ты не знаешь моей репутации. – Баосяна охватило злое возбуждение. Как легко оказалось притворяться тем, кем его хотят видеть. – Зачем мне отрицать твои слова? Это же правда.

Загар у Третьего Принца был послабее, чем у Эсеня. Под бородкой тут же проступил румянец. Баосян сделал шаг ему навстречу.

– Я – именно такой, каким меня все считают. А ты это понял еще в Хичэту, на Весенней охоте, верно? Как только впервые увидел меня. Еще до того, как узнал, что обо мне болтают…

Третий Принц рявкнул:

– Да на тебя посмотреть достаточно! У тебя на лбу написано, чем ты балуешься. Что тебя заводит.

– Да. Вот такой я извращенец! – Тысяча чужих голосов из прошлого говорила устами Баосяна, разжигая его злобу. – Вообрази все эти постыдные, бесчестные поступки, от которых в отвращении отшатнется любой нормальный мужчина. Представь, какое наслаждение я от них получаю.

Третий Принц не сводил с него глаз. Колотится ли у него сердце? Сердце самого Баосяна билось спокойно, как никогда. Он предвкушал дальнейшее без капли возбуждения. В нем осталась только густая чернота гнева. Он добавил шелковым голосом:

– Подумай, зачем я сюда явился.

Он быстро шагнул вплотную к Третьему Принцу и положил руку ему на колено.

Принц уставился на него расширившимися глазами, но тело выдало молодого человека, отвечая на неловкое прикосновение Баосяна. Того захлестнуло садистское ликование. На меня смотреть стыдно? Себя постыдись… Еще секунда. Затем Третий Принц взвился над креслом и ударил его кулаком в лицо.

Каким-то чудом Баосян удержался на ногах. В ушах звенело. Щека горела огнем. Это он тоже проходил, и не раз: очередной воин демонстрирует свое физическое превосходство, пока жертва корчится от боли. Разве не все они отметились по очереди? Сначала его отец, а потом остальные воины – все, кроме Эсеня. Вот в чем ирония. Эсеня всю его жизнь учили наносить раны, но ему никогда не требовалось бить Баосяна, чтобы причинить тому боль.

Ну что, братец, научился я в конце концов давать сдачи?

– Жить надоело? – выплюнул Третий Принц. Вместо румянца он пошел гневными пятнами. Но и гнев его был предсказуем: яростная, инстинктивная попытка оправдаться – это все извращенность Баосяна, и ничего более, сам я ничего не чувствую и не хочу. Хочет и позорится Баосян, а я тут ни при чем.

Вряд ли это что-то меняло. Признал Третий Принц свои наклонности или нет, его отец уже смотрел на сына с ненавистью.

Баосян опустился на колени. Принц не шелохнулся.

Любимая куртизанка Баосяна в Аньяне была очень сведуща в поэзии и умела его рассмешить, но ее истинный талант был в другом. Он помнил, как прохладные рукава скользили по коже, пока он изнывал от нетерпения. Легкие, словно бабочка, прикосновения, склоненная голова… Казалось, это было невообразимо давно. Осколок безмятежных дней до того, как все рухнуло.

Впрочем, и тогда жизнь не была спокойной. Еще миг он предавался ностальгии – а потом с головой окунулся во тьму.

Третий Принц ухмыльнулся:

– Посмотри на себя – умоляешь, чтобы тебя унизили. Да ты вообще хуже всех. Выбирая, кого пнуть первым, уличного пса или тебя, я выбрал бы тебя.

Баосян взглянул на его юное жестокое лицо, в обрамлении ниспадающих воинских кос, и с трудом скрыл презрение. Воины так гордятся своей стойкостью перед лицом физической боли, но не могут вынести ни минуты того позора, на который обрекают Баосяна при любой возможности. Он зло подумал: «Ну и кто из нас сильней?»

– Верно, – согласился он. – Я хуже всех.

* * *

Снаружи Сейхан протянул ему платок. По дороге Баосян прижимал его к ссадине под глазом. Распухшие губы пульсировали болью. И только у западных ворот Императорского Города Сейхан наконец произнес с завидным спокойствием:

– Итак, сын врага моего врага – мой друг. Он обещает вам свое покровительство?

– За то, что я один раз поиграл на флейте? Нет! – Сам процесс его не вдохновлял, однако боль в губах и челюсти вызывала ощущение достигнутой цели. – Но со временем – да. Он молод, а я даю ему то, на что он никогда не рассчитывал. Ему просто нужно привыкнуть.

– И сколько он будет привыкать? – Судя по виду, Сейхан пытался оценить намерения Императрицы и шансы Баосяна выжить без могущественного покровителя. Сколько он продержится – неделю, две, четыре?

Баосян издал короткий смешок:

– Понятия не имею!

Они бегло показали деревянные пропуска чиновников стражам у ворот и перешли через ров в городскую часть Ханбалыка. Несмотря на необъятные размеры города, его улицы отличались такой прямизной и шириной, что, стоя у одной городской стены, можно было увидеть противоположную – за исключением тех мест, где обзор заслонял Императорский Город. По ночам улицы бурлили повозками, всадниками, пешеходами. А ведь до того момента, как Мадам Чжан перекрыла Великий канал, в городе, вероятно, проживало в два, в три раза больше людей. Сейчас это трудно вообразить.

Новое обиталище Баосяна располагалось в скромном закрытом дворике, в чиновничьем квартале, недалеко от внешней западной стены. Неприметная кирпичная ограда отсекала гомон торговцев снедью на суетной улице у Ворот Пинчжэ. В пустынном дворике на ветках хурмы зеленели бочками немногочисленные плоды. Внутри все было еще печальней. Кроме пары-тройки личных принадлежностей, остальные пожитки Баосяна ждали своего часа в запертых сундуках посреди гостиной.

Сейхан оглядел их с неудовольствием.

– У вас целая комната набита золотом, а вы зачем-то выбрали такую халупу. Здесь страшнее, чем у прокаженного за пазухой.

Баосян понимал его чувства. Резиденция в Аньяне отвечала вкусу хозяина до мелочей: изящная мебель, керамика, рисунки. Все это там и осталось.

– Не стесняйся. Можешь на собственное жалованье обставить тут все в привычном тебе стиле.

Сейхан бросил на него кислый взгляд и вышел. Аудиенция у Третьего Принца взбодрила Баосяна, но теперь, в окружении избранных сокровищ из прошлой жизни, усталость мстительно накатила с новой силой. Было ясно: даже если прилечь на какую-нибудь из местных чудовищных кроватей в северном стиле и ухитриться задремать, пробуждение наступит спустя несколько минут. Выспаться, пусть даже только сегодня, хотелось больше жизни. Бесконечные бессонные ночи выматывали, превращали существование в пытку.

Комната медленно остывала. Знакомый холодок струился от стен, поднимались дыбом волосы на загривке – Баосян мгновенно понял, что Эсень здесь. Развернулся рывком. Сердце заколотилось сильно, до тошноты. Присутствие Эсеня всегда ощущалось безошибочно, более реальное и сильное, чем при жизни. У Баосяна от него все поджилки тряслись.

Позади него клубилась стайка призраков, и пыль сияла вокруг них, как гало. Их глаза слепо смотрели сквозь спутанные пряди распущенных волос, белые лохмотья висели неподвижно, будто на статуях. Но на них ему как раз было плевать. Взгляд в бесплодной ярости скользил по безжизненным лицам, ища одно, знакомое. Лицо того, кто прятался.

Это бесило не меньше, чем постоянные пробуждения – раз за разом, до слез.

– Я знаю, что ты здесь! – закричал Баосян. Собственный голос эхом вернулся к нему, тонкий от напряжения. Вот так Эсень теперь мучает его. Сколько раз Баосян съеживался, узнав брата, сколько раз оборачивался рывком, с сердцем, сжавшимся, как осьминожья ловушка, от ужаса и предвосхищения встречи, – ведь за спиной стоит Эсень! Но каждый раз, стоило лишь обернуться, призрак ускользал из поля зрения, точно дразня его.

Появление духа вышибло Баосяна из колеи. Он взорвался гневом – словно под кожей не осталось ничего, кроме тьмы, рвущейся наружу. Тьма стала его новым сердцем, упивающимся позором и бесчестьем. Тьма подкатила к горлу и его дрожащими губами обратилась к призраку:

– Ты думал, что со мной покончено? Думал, мы квиты? Ты никогда не отличался воображением, братец! Ты и представить себе не можешь, что я с тобой сделаю.

Он вытянул руку. Бледные, тонкие пальцы дрожали от ярости. Пальцы ученого, которого никто никогда не боялся.

– Подумай, насколько ты презираешь и ненавидишь меня. Подумай, что мои прикосновения бесчестят, позорят все, к чему я прикасаюсь. А я ведь стану человеком, которого считают истинным воплощением вашей драгоценной монгольской империи. Увидишь, я стану Великим Ханом и уничтожу всех и все, что вы цените, во что верите, ради чего живете и умираете. Я разрушу ваш мир.

Когда он раскрыл ладонь, Мандат Небес взвился над ней, шипя от чистого, недоброго наслаждения. Не светом, а мраком было черное пламя на его ладони, и этот мрак изливался из него, пока не затопил комнату.

4. Бяньлян

– К осаде почти все подразделения готовы, но выяснилось, что часть повозок с осадными машинами по ошибке оставили под открытым небом, и теперь необходимо их чинить. Нужно еще три-четыре дня, – закончил Чу и нервно сжал руки за спиной. Взгляд у него тоже был неспокойный. – Они со всем почтением просят генерала войти в положение…

– Понять ошибку? – Под настороженными взглядами военачальников Оюан мерил шагами щербатые половицы командного пункта. Мелькнула смутная мысль, что лучше сесть. Много лет назад, во время визита к военному губернатору Болуду в Шаньси, он видел тигра. Зверь метался по клетке туда-сюда, а лапы у него были в кровавых отметинах от зубов. Тогда Оюан не обратил на это особого внимания. Но теперь, подумал он с горечью, все стало понятно. Даже зверь предпочитает боль несчастью.

Подготовка к походу – всегда неизбежная головная боль. Оюан в теории это понимал, он пятнадцать лет был воином. Однако на сей раз даже обычная задержка наполняла его убийственной яростью.

– Найдите человека, ответственного за ошибку, заверните его в ковер и прикажите другим солдатам забить провинившегося до смерти. Затем дай им пару дней на то, чтобы исправить неполадки. Иначе всех ждет та же судьба.

Чу поморщился и обменялся с Гэном взглядами через стол, заваленный картами. Шао и бровью не повел. Он сидел в сторонке, скрестив руки на груди и отвесив челюсть. Большеглазый, с ровным загаром, Шао был довольно хорош собой, но глубокая неприязнь делала Оюана пристрастным. Взгляд командира казался ему рыбьим.

К раздражению Оюана, в конце совещания Шао встал и вышел из комнаты вслед за ним. Генерал был бы рад не общаться с командиром до самого Даду. А то и дольше.

Он остановился и коротко уточнил:

– Вы что-то хотели, старший командир?

Шао молча смотрел на него.

Едва заслышав шум за спиной, Оюан стремительно развернулся с клинком наголо, но не успел. Веревку уже накинули ему на шею.

Перед глазами мелькнуло неприкрыто довольное лицо Шао, веревка затянулась, и стало темно.

* * *

Очнувшись, Оюан кое-как попытался подняться. Им двигал инстинкт раненого солдата: встать! Убежать! Ноги не держали. Голову сдавила жуткая боль. Пошатнувшись, он упал на одно колено. Животная часть его существа корчилась от боли и умоляла замереть, чтобы полегчало. Но другая часть – та, что готова была на все, лишь бы не думать, не чувствовать – мучениям радовалась. Оюан целиком отдался боли и с трудом поднялся на ноги.

Темницу так долго не использовали по назначению, что в ней ничем не пахло. На запыленном полу остался след там, где волокли его бесчувственное тело. С двух сторон находились дощатые заслоны. За дверью, забранной железными брусьями, – коридор с влажными земляными стенами. Значит, он в подземелье. Оюан смутно помнил, что в резиденции губернатора располагался и полицейской участок. Генерал не удостоил его визитом. В отличие от Шао. Тот всегда знал, где прятать тела.

Шао Гэ, предатель чертов. Сквозь головную боль наконец-то пробились эмоции. Генерала захлестнула чистая ярость. Ладно, пусть Шао не согласен с его методами. Но разве похоже, что Оюан проиграет? Разве можно проиграть, исполняя предначертанное? Ну, ненавидишь ты меня, так стисни зубы и помогай молча. Нет же, он по каким-то непостижимым причинам решил все усложнить. Ярость Оюана росла, пока не стала неотличима от боли. Он понятия не имел, как будет выбираться отсюда, только когда выберется – вернет Шао должок. Покричишь ты у меня…

Ожидание тянулось бесконечно. Наконец в коридоре послышались шаги. Оюан выпрямился – фитилек в пламени агонии. По крайней мере, Шао не забрал его доспехи. Злоба вскипела при мысли, что его могли бы раздевать, прикасаться к нему, пока он был без сознания.

Едва Шао появился, Оюан выпалил:

– Я отдал бы тебе трон!

Шао поставил на пол какой-то поднос. Углы его рыбьего рта были уныло опущены.

– Вот-вот. Вы в это верите. А я сомневаюсь. Если у наньжэньских мятежников есть Мандат, отчего же он не снизошел на меня, хотя я тоже владею армией и мне обещан трон? – На ярость Оюана он отвечал покровительственным спокойствием, как рациональный человек, снизошедший до беседы с истеричкой. – Трон вы отдали бы. Но теперь мне ясно: это не в вашей власти. Вы только посмотрите на войско! Под вашим командованием оно на грани развала. Ради Эсень-Тэмура вы сбили бы девять солнц стрелой с неба, но до тех, за кого вы по-настоящему в ответе, вам нет дела! Чем больше я за вами наблюдаю, тем это очевидней. Мне нужен трон – что ж, я его и без вас получу. Генерал, передайте мне командование. И я вас отпущу.

Оюан схватился за прутья решетки. Шао даже не вздрогнул, и это всколыхнуло в пленнике пламенную злобу.

– Отпустите? Так же, как командиров Яня и Бая? – Оюан всегда говорил скрипуче, в самом нижнем регистре, чтобы голос звучал по-мужски. Но после недавней удавки сипение дошло до предела. – Да будьте вы прокляты со всеми своими предками на восемнадцать поколений назад! Вы что же надумали – лишить меня возможности отомстить?

– Я убил Яня и Бая не ради удовольствия. Мне пришлось так поступить, – холодно ответил Шао. – И вас я права на месть лишаю не специально. Заметьте, пусть не от вашей руки, но Великий Хан непременно умрет. Поэтому проявите благоразумие. Я даю вам шанс освободиться. Уйти. Жить.

Шао знал Оюана достаточно хорошо, чтобы задеть, но недостаточно – чтобы понять. Голова у того болела, хотя и не настолько сильно, чтобы заглушить иную боль, от которой рушился мир. Если Оюан не убьет Великого Хана, откажется от мести на полпути, тогда все, что он принес в жертву, все, что сотворил…

По лицу Шао можно было изучать любые оттенки презрения.

– Если вы не передадите мне командование войском, придется принять его после вашей гибели в результате несчастного случая. Разумеется, с глубоким прискорбием. Так что выбор у вас простой. – Он носком башмака пропихнул поднос сквозь щель под дверью. – Вот это – быстрая смерть. Постарайтесь не поперхнуться собственным языком, как бедный командир Бай. Будет лучше, если окружающие не догадаются, что я вас убил. Подобные вещи обычно подрывают доверие к командиру. – Его взгляд скользнул по запястьям Оюана, губы тронула отвратительная усмешка. – Знаете, я подумывал вручить вам нож, чтобы вы вскрыли себе вены. У вас к этому явная склонность. Но передумал.

Еще никогда и никого Оюан не ненавидел так, как Шао в этот миг. Он схватил поднос и швырнул об решетку. И только когда деревянные плошки раскатились по полу и замерли, понял: Шао предусмотрительно встал подальше, чтобы не долетело.

– Значит, медленно. Я не против подождать. Вас ждет несколько крайне неприятных дней. Но вы же всю жизнь смакуете собственные страдания, верно? – Шао задержал взгляд на Оюане. – Когда все будет кончено, я помолюсь за вас. Не думаю, что многим евнухам выпала такая честь – чтобы молитву за них возносил Император.

Он развернулся и пошел прочь.

– Удачи в новом воплощении, генерал.

* * *

– Назовите цель визита, – обратился к Чжу и Ма один из стражников, когда верблюжий караван подошел к городским воротам.

Над головой бяньлянские башни-близнецы – Астрономическая Башня и Железная Пагода – вздымались в бронзовое полуденное небо. Тусклые камни стены мерцали сквозь дрожащий от жары воздух.

Без сомнения, армия Оюана все еще здесь. На десять ли[1]1
  Ли – китайская единица измерения расстояния. В древности составляла 300 или 360 шагов, современное общепринятое значение – 500 метров.


[Закрыть] во всех направлениях город был окружен стадами, которые сопровождают любое монгольское войско. Кони, овцы, козлы, быки – все щипали траву с розовыми и пурпурными кончиками, выедая ее ровно под корень. Вдали, сквозь тростники, тихо сверкала золотом река.

Чжу с интересом отметила, как стражник слегка выпрямился, когда Ма размотала шарф пустынного кочевника, открыв лицо. У нее были обычные черты сэму, широкие скулы, но какая-то ностальгическая, всезнающая печаль светилась в лице, слишком юном для подобных чувств – печаль трогала сердца людей, и они принимали ее за красоту.

Ма изложила их легенду по-уйгурски, а Чжу перевела на ханьский: они торговцы шелком из Даду, в Бяньляне обычно делают привал на торговом маршруте, который тянется с севера на юг, где разводят шелкопряда, – в Пинцзянь на земле Мадам Чжан, Интянь во владениях Чжу Юаньчжана – а затем ведет через пустыню в западные ханства.

План на случай, если удастся проникнуть в город, был прост. Чжу даже не покривила душой, когда сказала, что будет весело. Нужно всего-то, уходя утром, раскидать несколько безобидных рулонов шелка вокруг города. Совсем обычные с виду, изнутри они были пропитаны горючей смесью, составленной инженером Чжу, Цзяо Ю. Когда эта жидкость как следует подсохнет – а это произойдет через день-другой – ткань задымится сама по себе. А потом вспыхнет.

Города с крепостными стенами – твердый орешек. У Чжу не было ни осадных орудий, ни шести месяцев, чтобы взять Оюана измором и выманить наружу. «Однако, – удовлетворенно подумала она, – если устроить им веселую жизнь, ждать долго не придется».

Привратник проверил поклажу их верблюдов и вернулся.

– Генерал дозволяет честным купцам ночевать в городе. Вас проводят в выделенный для этого гостевой дом, который нельзя покидать, пока вы здесь. Если не выдвинетесь завтра утром до полудня, вас ждет наказание.

По пути в гостевой дом, куда путниц вели под охраной, Чжу краем глаза увидела, что со стен свешиваются какие-то мешки. Ну не могут же они все быть припозднившимися купцами. Хотя, подумала она, морщась от боли в обрубке руки, Оюан никогда не отличался особой изобретательностью по части наказаний.

Колокольчики позванивали на боках верблюдов, пока сэму, нанятые Чжу, вели их по немощеным пыльным улицам Бяньляна. За века, минувшие с момента падения великолепной династии Сон, блеск ее прежней столицы померк. Обшарпанные дома стояли в полях – видимо, раньше там находилось сердце города. Гледичия[2]2
  Мощное дерево высотой до 20–40 м, с красивой, ажурной, раскидистой, широкой цилиндрической, закруглённой наверху кроной.


[Закрыть] осыпала крохотными желтыми листочками, напоминающими слезы, развалины храмов. Во дворах богатых усадеб, за проломленными стенами, раскинулись полуразрушенные рыночные лотки. И куда ни глянь – везде солдаты.

Воины Оюана заняли каждый свободный закуток Бяньляна, как грибы, прорастающие на упавшем дереве. Точно как в Аньфэне, бывшей столице «Красных повязок», если бы не лошади. Чжу не впервые видела всадников Оюана, но только теперь до нее дошло, сколько им требуется коней. Каждому воину – не менее пяти. Коренастые монгольские лошадки, по отдельности привязанные к длинным канатам, натянутым над головой, были разных мастей: однотонные, пестрые, пятнистые, точно кошки. Они подъедали сено, разбросанное в грязи перед ними, а потом задирали хвост и роняли навоз. В городе так воняло конюшней, что у Чжу слезились глаза. Оюан волен был оставить в своем войске одних наньжэней – монгольским оно от этого быть не перестало бы.

– Стой!

Подскакал солдат и преградил им дорогу, отчего Чжу, Ма и вереница верблюдов едва не врезались в собственных сопровождающих. Солдат бросил взгляд на Ма и твердо сказал:

– Генерал шлет приветствие торговцам шелком из Даду. Узнав о вашем появлении в городе, он заинтересовался и решил познакомиться поближе с уважаемыми путешественниками. Окажите ему честь, не побрезгуйте его гостеприимством, пока вы в Бяньляне.

Ма, забыв, что якобы не понимает по-ханьски, тревожно взглянула на Чжу. Та перевела, лихорадочно соображая на ходу. Оюан предлагает им свое гостеприимство? Из любопытства? Оюан?! Будь это кто угодно другой, она бы решила, что человек просто хочет выяснить, как дела в Даду и в каком состоянии дорога на север. Но Оюана она хорошо знала… или думала, что знает. Чжу была готова поклясться: он слишком погружен в собственные тревоги, чтобы заметить их прибытие в Бяньлян, не то что – пожелать с ними познакомиться.

Это странно. И более того – опасно. Вечер в обществе Оюана делает их план куда более рискованным. С Ма Оюан незнаком, скорее всего и с остальными сэму из их отряда тоже. Но уж лицо Чжу он не забудет никогда.

Чжу поймала взгляд жены и безмолвно указала ей на поклажу первого верблюда. Голос Ма почти не выдал ее нервозности:

– Не пристало генералу снисходить до общества недостойных торговцев. Прошу вас, примите лучше этот скромный дар в знак нашего уважения!

После короткой возни с битком набитыми седельными сумками Чжу вытащила один из отрезов шелка с богатой вышивкой, который обычно шел на обмен. Она знала, что идет на риск. За взятки в хорошо дисциплинированной армии полагается смертная казнь. Чжу вспомнила, как воины Оюана раз за разом кидались в их засады в долине Цзиньина. Пусть из страха, а не из преданности – но они подчинялись генералу. И точно, когда Ма протянула подарок солдату, тот задержался на нем алчным взглядом, однако сказал:

– Генералу будет приятно лично принять ваш щедрый дар.

Настаивать дальше они не могли. Подобное поведение вызовет подозрения. Чжу видела: Ма подавлена тем, что все пошло не по плану. Но сама, даже понимая, как опасен может быть Оюан – отсутствующая рука и шрамы от его меча служили достаточным доказательством, – все же предвкушала их встречу с чувством, неотличимым от радостного волнения. Она не ожидала такого поворота событий, однако не возражала против него. Если Оюан не увидит ее лица, встреча пройдет гладко. А потом можно будет подумать о шелковых свертках.

Она понятия не имела, как выйти из ситуации, но не сомневалась, что выход есть. Он есть всегда.

Не дожидаясь, пока Ма заговорит, Чжу мягко произнесла:

– Недостойные торговцы с благодарностью принимают приглашение досточтимого генерала. Ведите!

* * *

К тому моменту, как они добрались до цели, Чжу ухитрилась поменяться местами с человеком в конце каравана. Вся надежда была на закрытые шарфами лица. Может быть, сопровождающие не заметят, что толмача Ма внезапно понизили до погонщика.

Чжу виновато вспомнила, что обещала Ма в Бяньляне не отходить от нее ни на шаг. Но тут ничего нельзя было поделать. К тому же Ма прекрасно может сама поужинать в компании Оюана. Она ведь правда жила в Даду, так что, если Оюан начнет расспрашивать, достаточно будет говорить правду. Соображает она быстро, с чем угодно справится. Чжу за нее спокойна. А Оюан не станет засиживаться с гостями, получив нужную ему информацию. Трапеза, наверное, выйдет неловкой, зато короткой.

Штаб генерала располагался на огороженной территории, просторной и окруженной кольцом высоких декоративных груш, чьи верхние ветви уже шуршали красной и бордовой листвой, в то время как нижние еще зеленели по-летнему. Судя по размерам, это была резиденция Губернатора Юани. Пока они ждали, к волнению Чжу примешался трепет в той точке, где живет энергия ци. Стоило им с Оюаном оказаться рядом друг с другом, как сразу же возникала странная связь, нечто вроде резонанса между двумя сходными веществами. Между людьми, каждый из которых не был ни мужчиной, ни женщиной. Чжу казалось, будто она напряженно прислушивается, присматривается, не идет ли Оюан, но не только ушами и глазами, а еще и той скрытой частью себя, что вечно стремится отыскать в мире себе подобных.

Из ворот вышел человек в доспехах, и Чжу не столько поняла, сколько угадала: это не он. Она тронула струну, но не последовало ответной дрожи, рожденной внутренним совпадением. Мертвый воздух в пустой комнате не шелохнулся. Рост, ширина плеч, мужественные черты лица, заметные даже издалека – все это не принадлежало Оюану, который казался высоким и статным лишь благодаря безупречной осанке. Женственное на первый взгляд лицо Оюана становилось неопределимым, если долго на него смотреть. Да, им навстречу шел генерал. Но мужчина. Причем незнакомый.

И вдруг все встало на свои места. Оюан никогда бы не обратил внимания на торговый караван? Так он и не обратил! Однако если войском, захваченным у Принца Хэнани, раньше командовал Оюан, то где он сейчас? Кто этот неизвестный наньжэнь, называющий себя генералом?

Ма, удивленная не меньше Чжу, все же поприветствовала незнакомца со спокойствием, достойным восхищения:

– Как прикажете обращаться к досточтимому генералу? Нам говорили, что в Бяньляне стоит лагерем войско под командованием евнуха. Но, очевидно, мы ошибались!

Незнакомый генерал поднял руку, прерывая переводчика, и ответил на монгольском:

– Я понимаю по-уйгурски, только вам придется простить меня – отвечать я буду на языке, с которым знаком лучше.

Опущенные уголки губ придавали его лицу закрытое выражение. Чжу нутром почуяла: этому человеку нельзя верить.