Текст книги "Объятия незнакомца"

– Пройдете ускоренную медицинскую подготовку и получите представление о травмах головы и их последствиях. Постарайтесь сделать все возможное, чтобы к девушке вернулась память. Чем скорее это химическое оружие окажется у нас, тем лучше для Англии.

От обрушившейся на него информации голова шла кругом.

– Надеюсь, у меня есть время на то, чтобы задать дал вопроса? – хрипло засмеявшись, спросил он.

– Разумеется. – Флеминг вольготно откинулся на спинку экипажа. На губах у него играла сардоническая улыбка. – Думается, вы хотите спросить о вознаграждении.

– Э-э… – Макс растерялся. Об этом он как-то не подумал.

– Назовите цену. Вы получите все, что пожелаете, – сказал Вульф. – Мы щедро платим своим агентам.

Еще бы. Выживают-то не все, подумал Макс. Не желая, чтобы его сочли за олуха, он раздумывал о том, чего бы ему спросить.

Но он доволен своей жизнью. У него есть семья, несколько верных друзей, академическая работа, книга, большего он для себя не желает. И он сказал им правду:

– Для меня будет честью послужить стране и соотечественникам.

На лицах его собеседников появилось удивление и замешательство.

Не теряя больше времени на обсуждение вещей, не имеющих отношения к делу, он поспешил задать свой вопрос. – Что если во Франции мне потребуется помощь? Как мне связаться с вами?

Вульф с Флемингом снова переглянулись. Они явно медлили с ответом.

Что если мне потребуется помощь? – тревожно повторил Макс.

В глазах Вульфа мелькнула грусть:

– Там вы можете рассчитывать только на себя. Если вас схватят, мы не сможем помочь вам. Мы не имеем права обнаруживать себя, это было бы публичным признанием того, что вы действуете по поручению властей. Мы представляем секретное ведомство, и оно должно остаться таковым. Чего бы это ни стоило. Если вас схватят, все будет выглядеть так, будто на этот поступок вас толкнуло желание отомстить за брата. Именно так сообщат о вас английские газеты.

Макс поздравил себя с тем, что сохранил спокойствие, переваривая услышанное. Только сейчас он осознал, что эти люди, двигаясь к намеченной цели, не останавливаются ни перед чем. Подобные сообщения появятся с их подачи, и им, поверят. Да и как не поверить, если это правда.

И еще он понял, что отнюдь не научные заслуги «ли меткая стрельба стали причиной их выбора.

Они выбрали его потому, что, если он оплошает и даст себя убить, то объяснить его гибель не составит труда.

Вульф улыбнулся. Улыбка вышла невеселая, скорее сочувственная.

– А второй вопрос?

– Почему вы думаете, что она, – Макс кивнул на портрет, валявшийся на полу, – согласится отправиться со мной 8 Англию? Предположим, мне удастся пробраться в лечебницу, похитить ее и при этом нас не убьют. А потом? Что делать потом? Связать ее ремнем и тащить волоком через всю Францию? Не слишком ли много внимания мы привлечем к себе, а?

Флеминг хохотнул:

– Д'Авенант, клянусь, эта часть операции будет совсем несложной…

– Даже приятной, – широко улыбаясь, добавил Вульф.

– Как вы знаете, бедняжка потеряла память. Она ничего не помнит. Не помнит, как жила, что с ней было, не помнит ни родных, ни своего имени.

Вульф наклонился, поднял портрет и протянул его Максу.

– Вам не составит труда убедить крошку в том, что отважный красавец, вызволивший ее из лечебницы, не кто иной, как ее муж.

Глава 3

Париж

Крик заунывный и зловещий, набрав высоту и эхом прокатясь по темным палатам, перешел в вопль ужаса, и начал стихать, осев до жалобного, тоскливого воя.

Он всегда звучал так, этот крик. И звучал только по ночам. Призрак, являющийся каждую ночь, – она чувствовала прикосновение его ледяных пальцев, и дрожь пробирала все ее существо.

Надежда и силы, которые ей кое-как удавалось собрать в течение дня, вновь покидали ее, оставляя в душе лишь отчаяние.

А еще страх. Страх, что это и есть ее жизнь.

И что она всегда будет такой.

Она лежала на длинной, узкой кровати и дрожала; холщовая рубашка, пропитанная холодным потом, прилипла к телу. К остальным звукам – плачу, рыданиям, безумному смеху и причитаниям – она уже привыкла; они исподволь, день за днем, впечатывались в сознание. Привыкла даже к этому ритмичному, глухому тук… тук… тук… – какой-то бедняга из соседней камеры беспрерывно стучал в стену.

Камера? Нет… Или да? Как же это называется? Не помнит. Не знает. Казалось, слова, мысли переплелись в один клубок, йонцы одних торчали наружу, другие прятались глубоко внутри и извлечь их было невозможно. Тупая, ноющая боль разливалась в голове. И как выбраться из этого дурмана, она не знала.

Пронзительный, страшный вопль снова прорезал тишину.

Она стиснула зубы, чтобы не закричать в ответ. Нельзя впадать в панику. Нельзя уподобляться воющим обитателям этого заведения. Она не сумасшедшая, не такая, как они. Не такая.

Но кто она и откуда она, она не знала. Знала только одно. Нужно выбраться отсюда. Во что бы то ни стало выбраться.

Тук… тук… тук…

Она собралась с силами и напряглась, пытаясь разорвать кожаные ремни, сделавшие ее узницей кровати. Охранник, потеряв сегодня всякое терпение, привязал ее к кровати, чтобы она вновь не попыталась… не попыталась…

Она закрыла глаза и напрягла память, силясь вспомнить слово. Почему, почему она ничего не помнит? Она все понимает, чувствует, но почему так многого не помнит? Почему?

Нужное слово никак не приходило, и она отказалась вспоминать его. Вместо этого она вновь напрягла все мускулы и предприняла еще одну попытку ослабить ремни, но они не поддавались. Эти… квадратные металлические штучки больно врезались в тело. Кисти и ступни онемели уже несколько часов назад, запястья и колени кровоточили от бесчисленных попыток вырваться… на свободу. Вырваться отсюда.

Когда он привязывал ее, она отчаянно кусалась и пиналась, зная, что означают эти ремни. Это означало, что она не сможет лечь на бок, свернуться калачиком и закрыть ладонями уши, как обычно делала по ночам. Будет вынуждена лежать на спине – неподвижно, беспомощно, без сна. Лежать и слушать.

Вопль нарастал, исполненный звериной мукой. Так кричит раненый зверь.

Она отчаянно вскидывала голову, пытаясь хоть немного ослабить ремни, но усилия ее привели только к тому, что длинные спутанные волосы упали ей налицо. Обессилев, она откинулась на жесткий комковатый матрац, На глаза навернулись слезы. Хотелось свернуться клубочком и захныкать, тоскливо и жалобно. Но она не позволила себе этого. Выпятив нижнюю губу, она несколько раз подула вверх, чтобы убрать противные волосы, лезшие в глаза, – и не смогла. Тук… тук… тук…

Она подавила рыдания, готовые вырваться наружу, и быстро заморгала, прогоняя дрожавшие на ресницах слезы. За эти одиннадцать дней, которые, очнувшись в этой камере, она провела в муках и страданиях, она ни разу не заплакала. Терпела шум, голод, зловоние, старух в белых халатах, которые ежедневно тыкали в нее пальцами и перешептывались. Слышала, как они говорили о ней в те первые два дня, когда сама она еще говорить не могла, а они даже не подозревали, что она все понимает. «Повреждение», «редкий случай», «амнезия», – бормотали они. Значения последнего слова она не знала, но смысл всего остального, сказанного ими, она ухватила. В их практике это был второй «редкий случай».

А тот, кто был первый, сошел с ума и умер в этих стенах.

Тук… тук… тук…

Сердце подхватило неумолимый ритм. Умер. Она охотно забыла бы это слово.

Старухи учинили ей допрос, бесконечный и изнурительный, сразу же, как только она смогла заговорить. Ей казалось, что все вокруг говорят слишком быстро; слова, сливаясь друг с другом, звенели у нее в голове. Потоки слов. Ктовы? Вы знаете чтвсвамислучилось? Выполните каквас-зовут? Как вы оказалисьздесь?

Вы помните? Выполните? Выполните?

Нет! Не помнит, не помнит, не помнит!

Не помнит, что было с ней до того, как она открыла глаза и увидела голые каменные стены и потолок крошечной… кельи и склоненное над ней лицо с маленькими, круглыми глазками. «Крыса», – слабо проговорила она.

Но это была не крыса, а монахиня. Сестра Клеменс.

Этот эпизод она помнила прекрасно, хотя предпочла его тоже забыть. Старуха своим остреньким, вечно подрагивающим носиком и бегающими глазками и впрямь напоминала крысу.

Она не знала, где и когда видела крыс, но знала, как они выглядят. Знала. Так же, как знала, что Париж – это большой город и столица Франции, Еще она знала, что монахиня – это религиозная женщина, которая живет… в монастыре.

Но откуда она знает это? Где слышала об этом? Когда?

Вопль не утихал.

Она беспрестанно повторяла сестрам, что хочет домой. Где ее дом и почему он так важен для нее, она тоже не знала, но ее душа рвалась туда. Но куда? Неважно куда. Отсюда. Домой. На свободу. Быть может, там к ней вернется память. Но сестры упрямо твердили ей одно: она не может уйти отсюда, пока не поправится, пока не ответит на их вопросы. И она старалась ответить на них. Видит Бог, она старалась!

Всякий раз, изобретая какой-нибудь ответ, она надеялась, что он наконец удовлетворит их и ее выпустят. Но ее потуги оказывались безрезультатными, сестры оставались недовольны. А когда она спрашивала их, они отказывались отвечать. И это страшно злило ее. Ей хотелось знать, как она попала сюда. Откуда она. Где ее дом. Они отвечали ей что-то невразумительное и очень туманное. И такими словами, которые приводили ее в замешательство.

Слова типа несчастныйслучай, или экипаж, или еще одно, очень-очень длинное, которое, как они сказали, было ее именем – мариникольлебон.

Эти слова ничего не значили для нее. По тому, как Крыса удрученно покачала головой, произнося слово «несчастный-случай», она заключила, что это что-то плохое. Но как относиться к слову «экипаж», она не знала. Тук… тук… тук…

Ну почему? Почему она не помнит ничего из того, что было с ней раньше? Ведь все, что происходило с ней здесь, она помнит прекрасно – каждое мгновение, каждое лицо, каждое имя.

Помнит толстую сестру Фидель, являвшуюся ежедневно менять ей повязку, пока рана на голове не зажила. Живо помнит лица Гая и Виктора, которые круглые сутки, сменяя друг друга, стоят у двери в келью и караулят ее. А также месье Трошере, доктора; этот сухонький старичок в огромном белом парике и с густо напудренным лицом, едва осмотрев ее, заявил, что память к ней не вернется. Но то, что было с ней раньше…

Ее прошлое, оно куда-то исчезло. Словно его не было вовсе, словно она никогда не жила за пределами этой кельи. Вы помните? Вы помните? Выпомнитечтонибудь? В последние дни она перестала обращать внимание на сестер и не отвечала на их расспросы. А они, теряя терпение, переходили на брань, от которой у нее болела голова. Боль была страшной, мучительной, до рези в глазах. Несколько раз, не в силах терпеть эту боль, она тоже переходила на крик, но в последнюю их стычку Крыса со словами «дерзкая нахалка» ударила ее по лицу и ушла, оставив ее без ужина.

Ужин. Это она знает. Ужин, а еще обед, завтрак. Жареный цыпленок с трюфелями. Горячие булочки с корицей. Potage de poissons[2]2
  Картошка с рыбой (франц.).


[Закрыть].

Зимний вечер, дымящаяся чашка с шоколадом… Артишоки, аспарагус, фасоль. Эти слова были наполнены смыслом. Чудесные, вкусные слова.

В животе заурчало. Господи, где она ела все это? Когда? Дома? Ее губы задрожали. Где-то ела, но явно не здесь; то, что приносили ей каждый день Виктор и Гай, было не чем иным, как водой, хлебом, сыром и водянистой кашей.

Почему так отчетливо помнит она, что ела, и совсем не помнит, как жила? По щеке скатилась слеза.

Тук… тук… тук…

Домой. Как хочется домой!

Судорожный вздох вырвался из ее груди. Слезы, одна за другой, покатились по щекам, теряясь в спутанных волосах.

Но тут за дверью послышался звук, и она замерла.

Тихий, едва различимый, но удивительно отчетливый на фоне правившего в ночи тоскливого воя.

Как будто кто-то тихо охнул.

И еще раз.

Недоумевая, она некоторое время напряженно прислушивалась к тишине, но… ничего не услышана. Она попыталась расслабиться, успокаивая себя тем, что не было такого случая, чтобы кто-то вошел в ее келью ночью.

Но через несколько минут она услышала знакомый звук поворачиваемого в замочной скважине ключа.

Вздрогнув, она резко отвернула голову к стене и закрыла глаза, притворясь спящей. Ей не хотелось, чтобы охранник или Крыса увидели ее заплаканное лицо.

Ключ поворачивался медленно и тихо. Различить этот шорох мог только тот, кто привык ждать его со страхом.

Дверь открылась… и мгновенно закрылась.

Она задержала дыхание. Кто бы это ни был, но вошел он осторожно и почти неслышно.

Это насторожило ее.

Он – или она? – молчал.

Сердце ее болезненно стучало. Она точно слышала, как сюда вошли… Не почудилось же ей… В конце концов, не сошла же она с ума!

Она физически ощущала, что крошечная келья наполнилась чьим-то присутствием.

– Любимая! – услышала она шепот.

Глубокий мужской голос был совершенно незнакомым, как, впрочем, и это слово.

– Любимая… ты здесь? Я ничего не вижу.

Она услышала осторожные шаги, нащупывающие путь в темноте.

– Мари, это я Макс.

Она открыла глаза и медленно повернула голову – туда, откуда шел голос. Но увидела только высокий темный силуэт; окно в келье день и ночь было зашторено, и ни единая частица света не проникала сюда.

Споткнувшись о ножку кровати, он что-то пробормотал и отступил назад. А потом, нащупывая край кровати, двинулся Дальше… его пальцы скользили по матрацу… они почти касались ее тела.

Она не дышала.

Груди сдавило, она не могла ни вдохнуть, ни выдохнув.

Он коснулся ее волос.

Не могла даже вскрикнуть. Страх парализовал ее.

– Мари, с тобой всевпорядке? – Он опустился на колени у изголовья кровати. – Скажи что-нибудь. Это ямакс.

Голос был хриплым. Она почти не понимала его; он, как и все остальные, говорил слишком быстро.

Он дотронулся до ее руки и – наткнулся на кожаные ремни вокруг ее запястьев.

– Черт! Что онисделали стобой?

Он принялся распутывать ремни, его длинные тонкие пальцы действовали ловко и быстро. Казалось, он очень спешит.

Мари, ошеломленная, не могла вымолвить ни слова, только судорожно глотала ртом воздух. Кто он? Зачем он здесь?

Он развязал ремни, сковывавшие ее ноги, и она тихо застонала, чувствуя, как кровь возвращается в онемевшие члены.

– Дорогая, неужели ты не помнишь меня?

Он вернулся к изголовью кровати. С ужасом смотрела она на темную мужскую фигуру, угрожающе клонившуюся к ней. Она чувствовала исходящее от него тепло, запах его кожи и еще какие-то запахи, пряные и щекочущие, названий которым не знала. Его ладонь коснулась ее щеки. Она обмерла.

Ей вряд ли удастся убежать. Или бороться с ним. В руках и ногах адская боль…

Но он, казалось, не желал причинять ей вреда.

Прикосновение его было мягким, рука теплой, сильной и… нежной. Именно эта нежность и заставила ее вздрогнуть. Неизъяснимый трепет охватил ее.

– Это я, Макс. Твой муж.

– М-муж? – запинаясь, выговорила она. – Что такое муж?

– Значит, это правда? Скажи, – с жаром зашептал он, убирая волосы с ее лба, – ты правда ничего не помнишь! Не помнишь меня? А имя свое имя ты помнишь?

Имя. Сестры настойчиво добивались от нее ее имени. Может, они решили испробовать новый метод допроса? И вместо того чтобы осыпать ее бранью и оскорблениями…

– Мне сказали, что меня зовут… – Она замолчала, силясь вспомнить это длинное, нелепое имя. – Мариниколълебон. А кто…

Она почувствовала его руки раньше, чем успела спросить, кто он такой. Он сидел на кровати и притягивал ее к себе. От удивления она оцепенела; даже доктор, осматривавший ее, не дотрагивался до нее так!

Она была настолько потрясена, что даже не могла протестовать. Его ладонь скользила по ее спине, и сквозь холст рубашки она ощущала его горячие пальцы. Его шершавая полотняная сорочка терла ей щеку, а под ней, она чувствовала, было крепкое мускулистое тело. Он притягивал ее все ближе и ближе, и когда ее груди коснулись его – тысячи крошечных искр вспыхнули в каждой клеточке ее тела.

Она задрожала. Хотела отстраниться… но почему-то не могла. Никогда прежде не испытывала она ничего подобного. Как странно кружится голова..

И как это приятно…

– П-пожалуйста, пустите меня, – прошептала она. Сердце ее билось учащенно. Но не столько от страха, сколько от того странного, покалывающего и обжигающего ощущения, что поднималось откуда-то из самых ее глубин.

Он ослабил объятия, и она поспешно отодвинулась.

– Тебе не сказали, что у тебя есть муж! – Его голос прозвучал напряженно и резко. Он нащупал в темноте ее руку. Левую. – Мерзавцы! Они забрали твое обручальное кольцо – Он встал. – Ну да ладно Мари. Это ничего. Как только мы доберемся…

– Вы… вы… – Она никак не могла справиться с дыханием, хотя теперь он уже не обнимал ее. – Вы так быстро говорите… Я ничего не понимаю!

Он нежно погладил ее по щеке.

– Извини. Тебе рассказали, как ты попала сюда? – мед ленно, с расстановкой, спросил он.

Она молчала. В голове туманилось, но как-то иначе, не так, как прежде. Ей было трудно сосредоточиться на его словах, хотя сейчас она уловила их.

Она не могла думать ни о чем, кроме как о том ощущении, какое испытала в его объятиях. Оно было… совершенно незнакомым.

Она не понимала, откуда оно возникло.

– Мари! – окликнул он.

– Они сказали только, что был «несчастный случай». Еще говорили что-то про «экипаж». И все. – Она облизнула пересохшие губы. – Кто вы?

– Твой муж, – мягко сказал он.

Муж. Это слово ничего не значило для нее.

– Ты в самом деле не помнишь меня? – Он стирал пальцем слезы, катившиеся у нее по лицу – Вообще ничего не помнишь?

Казалось, для него очень важно было услышать ее ответ, и ей почему-то не хотелось огорчать его. Но она не помнила, чтобы кто-нибудь когда-нибудь так обнимал ее. Ощущение, возникшее от прикосновения его теплых и шероховатых ладоней, было таким захватывающим и сильным, что ей хотелось верить, что она уже знала его когда-то.

Но почему же она не помнит?

– Нет… Мне очень жаль… Извините.

– Тебе не за что извиняться. – Он ничуть не рассердился. Не в пример сестрам, которые только и делали, что злились, когда она не могла ответить на их вопросы. Наклонившись, он поцеловал ее – сначала в щеки, потом в лоб. – Я обязательно расскажу тебе все. Но сейчас нам нужно бежать.

Все в ней затрепетало в ответ на прикосновение его губ, но мысли ее зацепились за последнее слово. Бежать. Конечно, бежать!

– Вы хотите сказать… бежать отсюда? – неуверенно выговорила она, не в силах поверить этому. – Вы хотите забрать меня отсюда?

– Да, и как можно скорее.

– Мы поедем домой?

Он бросил на кровать какой-то узелок.

– Да. Накинь вот это и пойдем.

Она взяла плащ, еще хранивший тепло его тела, не осмеливаясь спросить, для чего ей надевать плащ, если ей и так тепло. Кто бы он ни был, но он отвезет ее домой.

– Одевайся. Скорее, – торопил он. – Не можешь ты ходить по Парижу… м-м… в таком виде.

Он отвернулся.

– Да я готова надеть на голову даже белый колпак Крысы, если это поможет мне выбраться отсюда! – засмеялась она.

Впервые за все это время она смеялась. На душе у нее было удивительно легко. Быстро затянув плащ на шее, она соскочила с кровати.

И в ту же секунду, задохнувшись от резкой боли, опустилась обратно. Ступни, которых она так долго не чувствовала, сейчас буквально горели.

– Мужмакс, я не знаю, смогу ли я идти. Несколько секунд он молчал и не двигался, как будто боялся приблизиться к ней.

Он уйдет без нее? Оставит ее?

– Черт! – пробормотал он и бросился к ней. – Мы не можем ждать!

Он склонился, помог ей подняться.

А потом подхватил ее на руки!

Она испуганно ахнула. Одной рукой обнимая ее плечи, другой поддерживая ее согнутые в коленях ноги, он прошел к двери так легко, что она почувствовала себя пушинкой в его руках. Плащ и сорочка, задравшись, обнажили ее ноги, и она чувствовала, как щекочут их мягкие волоски на его запястьях. И это было так… странно.

Так удивительно, непонятно.

Ее обдало жаром.

– Мужмакс, – прошептала она, когда он остановился, чтобы открыть дверь. Ей подумалось, что он, должно быть, необычайно высокого роста, потому что каменные плиты пола были где-то далеко внизу. – Вы не могли бы…

– Т-с-с. Если нас заметят, все кончено.

Его губы были совсем рядом с ее ухом, их шелест был подобен взмаху крыльев бабочки; тепло его дыхания, овеявшего ее шею и мочку уха, вновь вызвало в ней трепет.

– И потом, зови меня простомакс, – процедил он и запоздало добавил: – Дорогая.

Она почти не заметила, как он открыл дверь.

Больше она ни о чем не спрашивала, не стала даже просить, чтобы он прикрыл ей ноги. Одна мысль звучала в ее голове. Домой. Скорее. Все остальное могло подождать.

Перешагнув порог, он беззвучно притворил за собой дверь. Охранник – сегодня это был Виктор – сидел неподвижно на своем месте. Она не стала спрашивать, что с ним случилось, чутье подсказало ей, что тихое «о-ох», привлекшее ее внимание несколько минут назад, принадлежало ему. Мужмакс или, вернее, простомакс, должно быть, что-то сделал с ним.

От этой мысли ей стало неуютно. Если незнакомцу, во власти которого она оказалась, удалось превзойти самого Виктора, парня могучего и необузданного то он, должно быть… опасный человек.

Она задрожала, но заставила себя не думать об этом. По темному коридору прокатился вопль, страшный, душераздирающий вопль, тот самый, что терзал ее долгими ночами. Она почувствовала, как содрогнулся мужмакс.

Она прижалась к нему, спрятала лицо у него на груди. Все, что угодно, лишь бы уйти отсюда.

Звук его шагов потонул в стонах, криках и причитаниях, доносившихся из-за дверей, за которыми томились другие обитатели лечебницы. Стремительно шагая по темному коридору, он так крепко прижимал ее к себе, что ей вдруг подумалось: что бы ни случилось, он не выпустит ее. Теперь она ощущала покалывание не только в кистях и ступнях, но и во всем теле.

Несмотря на кромешную тьму – все окна, как и в ее келье, были плотно зашторены – он двигался уверенно и безошибочно, как будто хорошо знал это место. Лица его она не видела, однако ощущение его было пронзительно острым. Она чувствовала его сильное, мускулистое тело: хотя и сильное и мускулистое, оно не было сплошной грудой мышц, как у ее охранников, но в отличие от охранников – других мужчин Мари не знала – этот человек был стройным, она вдыхала его запах. Это был запах свежевыделанной кожи, и…

И моря. От него пахло морем! Запах этот пропитал мягкую ткань его плаща, окутывавшего ее. Она задрожала, напуганная, обрадованная и опечаленная одновременно, – каждое слово, каждый штрих жизни, вдруг всплывавшие в памяти, только напоминали о том, что множество других остаются утерянными. Почему?

Сколького же она не знает?

Муж Макс повернул направо, и они оказались в каком-то закутке. Ее келья осталась далеко позади.

– Ты можешь стоять? – мягко спросил он.

– Попробую.

Он поставил ее, поддерживая за локоть, потом пошарил в кармане своего жилета. Мари услышала, как тихо повернулся в замке ключ, дверь открылась, и он ввел ее в комнату, которая после ее кельи казалась огромной. Она облокотилась о высокую спинку стула. Мужмакс раздвинул…

Шторы. Это шторы.

На мгновение она зажмурилась от лунного света, залившего комнату. Ее глаза забыли, что такое свет; медленно и боязливо открыла она их.

Он распахнул окно и, выглянув наружу, посмотрел по сторонам действовал он быстро, ловко и бесшумно.

– У нас очень мало времени. Ты сможешь идти сама? Она сделала пробный шаг, а потом медленно двинулась в его сторону.

– Да, думаю, что…

Он обернулся, и она смолкла.

Но не боль в ногах была причиной тому. Она увидела его. Увидела впервые – отчетливо и ясно.

Само совершенство. Других слов, которые могли бы описать его, она не находила. Словно во сне двигалась она навстречу ему. Никого похожего на него она не знала. И это наполнило ее болью.

Как? Как могла она забыть его?

Ее ощущения подтвердились – он оказался худощав. Но под расстегнутым воротом и закатанными рукавами черной рубахи были видны сильная шея и мускулистые руки. Поверх рубахи на нем был черный жилет, а на ногах черные бриджи и сапоги. Весь в черном. Этот цвет великолепно оттенял его волосы и глаза: непослушные золотисто-белокурые длинные волосы, касавшиеся ворота рубахи, и глаза…

О, какие это были глаза! Они притягивали, и она как завороженная шла на них. Они сияли подобно звездам. Мягкий, серебристый свет их смягчал резко очерченные, выступающие скулы и тяжелый прямой подбородок. Оттененные густыми черными ресницами и увенчанные темными бровями, они были обращены к ней. В них читалось… изумление.

Она стояла рядом с ним, чувствуя, как земля уходит у нее из под ног, словно она, вдруг оторвавшись, вознеслась на небеса и парила в лунном свете рядом с ангелом.

Черным ангелом.

Она подняла на него огромные, расширившиеся, от восхищения глаза.

– Вы… вы… – Она никак не могла вспомнить слово. На его лице появилось беспокойство. И настороженность. Он заметно напрягся.

– Что?

И она выпалила первое слово, пришедшее ей на ум:

– Вы прекрасны.

Он вздрогнул, словно ожидал услышать нечто иное. Потом его губы дрогнули в смущенной улыбке.

– Впервые слышу такое в свой адрес.

– Красивый, – поправилась она, обрадовавшись найденному наконец слову. – Вы очень красивый.

– Спасибо. Но моей внешностью ты насладишься позже. Сейчас не время для комплиментов. Нам нужно поскорее убраться отсюда. – Он повернулся к окну. – Тут невысоко. Я прыгну первым, ты за мной. Я подхвачу тебя. Поняла?

Оцепенев, она не сводила с него глаз. На лбу у него, под спадавшими в беспорядке волосами, она заметила синяк. И свежий, еще кровоточащий порез.

– Больно? – Обеспокоенная, она протянула руку к его лбу. – Откуда это у вас?

Отдернув голову, он поймал ее руку.

– Неболыиие разногласия с твоим сторожем. Он хотел чтобы ты осталась здесь, а мне хотелось совсем другого. Все, нам пора…

– Вы похожи на… разбойника. – Ей опять стало страшно. – Сестры предупреждали меня. Они сказали, что в Париже полно разбойников, и я должна быть благодарна им за то, что они оберегают меня. – Она попыталась выдернуть руку. – Скажите, вы разбойник?

– Нет, я не разбойник. Я твой муж. Твой мужмари.

– Вы же говорили, что вы мужмакс, – беспокойно сказала она. – Или простомакс. Так кто вы?

– Мари, послушай меня. – Он отпустил ее руку и, взяв и подбородок, посмотрел ей в глаза. Его пальцы, длинные и тонкие, казались удивительно сильными. – Я обещаю, что отвечу на все твои вопросы. Но не сейчас, потому что сейчас у нас нет времени. Как только они хватятся тебя они тут же бросятся на поиски. Если мы замешкаемся, нас схватят. Тебя снова привяжут к кровати. Или придумают что-нибудь похуже. Ты хочешь этого?

– Н-нет.

От него исходила уверенная решимость.

– Ты должна все время держаться меня, не отходить от меня ни на шаг. Ты можешь пообещать мне это? Ты сможешь довериться мне и слушаться меня?

Довериться ему? Из всех вопросов, на которые ей приходилось здесь отвечать, этот, пожалуй, был самым трудным. Но выбор был прост: либо остаться здесь, либо исчезнуть в ночи вместе с ангелом тьмы.

Вернее, его не было.

– Да.

Он улыбнулся, и она, согретая теплом этой улыбки, вся обмякла. Не мешкая больше ни секунды, он подвел ее к окну, еще раз быстро оглядел улицу, вскочил на подоконник и прыгнул.

Она выглянула в окно и посмотрела вниз. Все фонари у дома уже прогорели – или их потушили. Стоя в темноте, он знаками велел ей прыгать вниз. Она забралась на подоконник, подобрала плащ и на мгновение замерла.

Затем прыгнула.