Текст книги "Серебряная река"

Мунтадир помедлил. Ему пришлось не по душе решение отца назначить несколько лет назад Каве э-Прамуха великим визирем, но он тогда был слишком молод (и слишком боялся высказывать свое мнение, если оно не совпадало с королевским), чтобы возразить. Это решение было принято вскоре после убийства Манижи и Рустама руками ифритов, когда сам Дэвабад был на грани хаоса и никто не желал слушать недобрые предсказания недоросля королевских кровей из рода Кахтани.

Гассан, вероятно, прочел его мысли.

– Говори, что у тебя на уме, эмир.

– Я ему не верю, абба.

– Потому что он дэв?

– Нет, – ответил Мунтадир уверенным голосом. – Ты знаешь – я не из таких. Многим дэвам я доверяю. Но среди них есть такие, которые никогда не перейдут на нашу сторону. Я могу это чувствовать. Ты можешь это видеть. За душевными улыбками в их глазах недовольство.

Выражение лица Гассана ничуть не изменилось.

– И ты считаешь, что Каве – один из них. Он прекрасно себя зарекомендовал в роли великого визиря.

– Конечно, зарекомендовал. Он пока в таком положении, что не может предпринять никаких шагов. – Мунтадир покрутил серебряное кольцо на пальце. – Но я думаю, что мы должны опасаться человека, который был так близок, как он, к Маниже и Рустаму. Абба, иногда Каве смотрит на меня… как на насекомое. Он никогда не позволяет этому проявиться в его действиях, но я готов биться об заклад, что в своем доме он называет нас песочными мухами, которых нужно прихлопнуть.

– Тем важнее иметь своего человека в его доме.

– И ты считаешь, что его сын – наилучший выбор для такой роли? Внедрить настоящего шпиона в его дом можно гораздо более простым способом.

Гассан отрицательно покачал головой:

– Я не хочу никаких шпионов. Мне нужен его сын. Мне нужен кто-то, кого я могу использовать, кто-то, про кого Каве знает, что я могу его использовать, но кем он не осмелится рисковать.

Мунтадир знал, что на самом деле говорит его отец. Он уже видел, как такие схемы разыгрывались раньше: сыновья политических оппонентов брались в Цитадель, предположительно для последующей достойной карьеры, но еще и для того, чтобы у горла их родителей, если они надумают пересечь черту, постоянно был клинок. Жены приглашались компаньонками к королеве, а потом, если на их мужей падало подозрение, их задерживали в гаремах.

Его отцу требовался заложник.

При воспоминании о веселой улыбке Джамшида мурашки вины побежали по коже Мунтадира.

– Ты хочешь испортить ему жизнь? – спросил он наконец.

– Надеюсь, что ничего такого не потребуется. У тебя талант очаровывать людей. Есть придворные, которые кровь готовы пролить, чтобы втереться к тебе доверие. – Гассан прищурился. – А потому прими яркоглазого честолюбивого Афшина и сделай его своим ближайшим другом. Покажи сыну Каве обаяние, богатство, женщин… рай, которым могла бы стать его жизнь. И убеди его в том, что его счастливая судьба зависит от твоей. И нашей. Это не должно вызвать затруднений.

Мунтадир взвесил услышанное. Он хорошо знал отца, а потому порадовался, что тот просит его только о том, чтобы он подружился с Джамшидом, а не отравил его, не втянул в какую-нибудь скандальную историю.

– Значит, подружиться? Сделать его одним из моих сподвижников?

В глазах его отца мелькнуло выражение, которое Мунтадир не смог истолковать.

– Я не стал бы возражать, если бы ты смог развязать его язык и разузнал о его жизни в Зариаспе. О том, что ему известно об отношениях его отца с братом и сестрой Нахид.

Мунтадир провел пальцем по кромке чашки. То ли от вина, которое все еще бурлило в его животе, то ли от слов отца, но его желание пить кофе пропало.

– Ясно. Если это все…

Крик Али привлек его внимание. Мунтадир успел повернуться вовремя, чтобы увидеть, как зульфикар вылетел из руки его брата.

Чувство облегчения расслабило его тело. Он сомневался, что Али хотел потерпеть поражение, но если пламенный, ядовитый меч выбит из руки его младшего брата, то и слава богу.

Вот только противник Али не остановился. Он продолжил атаку, ударил брата ногой в грудь. Али упал, распростерся на песке.

Мунтадир в ярости вскочил на ноги.

– Сядь, – ровным голосом сказал Гассан.

– Но, абба…

– Сядь, я сказал.

Мунтадир сел, его кожа горела: он видел, как противник Али бросился за ним. Остальные кадеты замерли. Ему вдруг показалось, что его брат совсем ребенок, что он такой маленький: испуганный мальчонка пятился, его оторопелые серые глаза метались между надвигающейся на него крупной фигурой противника и тем местом, где упал его зульфикар.

Люди погибали, пытаясь освоить зульфикар. Подготовка была безжалостной, она имела целью выявить тех, кто мог овладеть таким губительным оружием и контролировать его. Но уж никак не здесь. Не для королевского же сына устраивать испытание, не на глазах же короля.

– Абба, – попробовал еще раз Мунтадир, он напрягся, видя, как Али едва увернулся от следующего удара. – Абба, прекрати это. Скажи ему, чтобы сдался! – Его голос перехватывало от страха.

Его отец не проронил ни слова.

Выражение лица Али внезапно переменилось, оно исполнилось решимости. Он схватил горсть песка и бросил в лицо противника.

Солдат сделал шаг назад. Его свободная рука метнулась к лицу. И Али хватило этого времени, чтобы зацепить противника ногой за щиколотку и с силой дернуть, отчего тот рухнул на землю. Еще мгновение, и Али схватил свой ханджар и ударил им по руке солдата, держащей зульфикар. Ударил еще раз и еще, и еще. От этих жестоких ударов из руки воина хлынула кровь, и он выронил свой зульфикар.

Мунтадир облегченно вздохнул. Невзирая на приказ отца, он поднялся на ноги, подошел к краю платформы. Али, вероятно, заметил его, потому что поднял глаза и встретился с ним взглядом.

За то короткое время, что его младший брат неуверенно улыбался Мунтадиру, его оппонент достал собственный ханджар и ударил его рукояткой по лицу Али.

Мальчик вскрикнул от боли, из его носа потекла кровь. Свист, извещавший о конце боя, заглушил недовольный крик Мунтадира.

«Сейчас кое-кто умрет». Мунтадир развернулся на каблуках, потянулся к собственному кинжалу. Его ханджар был не столько оружием, сколько эмирским украшением, драгоценным символом власти, но Мунтадир чувствовал, что ему хватит сил вонзить кинжал в горло того, кто только что ударил его брата.

Гассан ухватил его запястье, дернул, притягивая к себе.

– Перестань.

– Я не перестану! Ты видел, что он сейчас сделал?

– Видел. – Голос его отца звучал твердо, но Мунтадир заметил, что Гассан стрельнул глазами в сторону Али, после чего перевел взгляд на старшего сына.

– Схватка еще не была остановлена. Ализейд не должен был расслабляться.

Мунтадир вывернул запястье из хватки отца.

– «Не должен был расслабляться?» Они оба были без оружия! Кто-то поступает так с твоим сыном, а ты молчишь?

Ярость исказила лицо Гассана, но это была усталая ярость.

– Я предпочту, чтобы ему сломали нос у меня на глазах, чем узнаю о его смерти в сражении далеко от дома. Он учится, Мунтадир. Он станет каидом. Это опасная жизнь, полная насилия. И ни ты, ни я не окажем ему хорошей услуги, если будем создавать ему привилегированные условия во время тренировок.

Мунтадир посмотрел на младшего брата. Его белая униформа для тренировочных боев покрылась грязью, подпалинами, кровавыми пятнами и нечистым песком арены. Али поднес изгвазданный рукав к носу, чтобы остановить кровотечение, и одновременно, прихрамывая, направился к своему зульфикару.

Это зрелище разбило сердце Мунтадира.

– Тогда я не хочу, чтобы он стал моим каидом, – вспылил он. – Отчисли его из Цитадели. Пусть он проведет последние годы детства в радости, поживет нормальной жизнью.

– Он никогда не будет жить нормальной жизнью, – тихо сказал Гассан. – Он принц, он наследник двух влиятельных семей. Такие люди не живут нормальной жизнью в нашем мире. В особенности теперь. После того…

Его отец не договорил предложения. Это и не требовалось. Все знали о том непоправимом ущербе, который был нанесен их миру убийством последних Нахид. Если политика Дэвабада была убийственной во времена младенчества Мунтадира, а стабильность в городе балансировала на острие ножа, то те благодатные времена не шли ни в какое сравнение с нынешними.

Нет. У Али никогда не будет нормальной жизни. Ни у кого из них не будет. Мунтадир с болью в сердце смотрел, как Али засовывает в ножны свой зульфикар. Клинок казался слишком большим в сравнении с его телом.

– Я делаю это не для одного Ализейда, – проговорил не без горечи его отец. – У тебя хорошие политические инстинкты, Мунтадир. Ты обаятельный. Ты отличный дипломат… Но ты не посол и не визирь. Ты мой преемник. Ты должен ужесточить сердце. Иначе Дэвабад сокрушит тебя. А ты не имеешь права рисковать этим, сын мой. Этот город поднимается и падает со своими королями. – Отец задержал на нем взгляд, в его глазах теперь чувствовалась какая-то уязвимость, отзвук тех забот и страхов, а также простая привязанность, которую прежде Гассан так свободно демонстрировал своей семье. Через мгновение это выражение исчезло. – Ты меня понимаешь?

«Прежде всего Дэвабад». Эти слова были мантрой его отца. Он произносил их, когда хотел жестко поставить на место тех, кто осмеливался возражать ему. Когда губил жизни своих юных детей.

И Мунтадиру когда-нибудь придется делать то же самое.

Тошнота подступала к его горлу.

– Я… я должен отвести Джамшида в Цитадель.

Другого повода, чтобы уйти, он придумать не смог.

Гассан поднял руку:

– Ступай с миром.

– Твоими молитвами.

Мунтадир, пятясь к выходу, прикоснулся к сердцу, потом ко лбу.

Джамшид все еще ждал его и демонстрировал прежнюю восторженность. Он вскочил на ноги, словно кто-то прикоснулся к нему горячим углем.

– Эмир!

– Пожалуйста, прекрати это. – Мунтадир потер голову. У него не было ни малейшего желания идти в Цитадель. Несмотря на обещание, данное отцу, единственное, чего ему хотелось, это залить вином их разговор и воспоминание о крике боли Али и печальных глазах Зейнаб. Но его обычные компаньоны по чаше, скорее всего, еще мучились похмельем в своих кроватях, а Мунтадир достаточно хорошо знал собственные слабости, в том числе и ту, которая не позволяла ему пить в одиночестве.

Он скосил глаза на Джамшида:

– Твой сан не запрещает тебе пить вино?

Джамид недоуменно посмотрел на него:

– Нет.

Тогда ты идешь со мной.

ДЖАМШИД ПРОШЕЛ ПО ВСЕЙ ДЛИНЕ РЕЗНОГО ДЕРЕВЯННОГО БАЛКОНА.

– Вид просто удивительный, – восхищенно сказал он. – Отсюда виден весь Дэвабад.

Мунтадир застонал, делая попытку подняться с подушки, но так и остался на ней. Какой бы прекрасной ни была столица внизу, у него не было ни малейшего желания смотреть на город, тираном которого он должен был стать.

Джамшид повернулся к нему, встав спиной к перилам:

– Что-то случилось, эмир?

– Почему ты спрашиваешь?

– У вас печальный вид. А я слышал, что вы разговорчивый.

Мунтадир посмотрел на него в полном недоумении. Люди никогда не спрашивали у эмира Дэвабада о причинах, если видели его печальным. Даже его ближайшие сподвижники не разговаривали с ним так свободно. Нет, они бы, конечно, обратили внимание на его замкнутость, но не осмелились бы задавать вопросы. Они бы предпочли сочинить стихи, восхваляющие его, или попытались бы его отвлечь, а в это время стали бы незаметно разбавлять его виной водой.

Но Мунтадир не находил в себе раздражения. В конечном счете дворцовый этикет не изучали в Большом храме дэвов.

– Расскажи мне о себе, – сказал он, игнорируя вопрос. – Почему ты хочешь отказаться от сана? Ты перестал быть верующим?

Джамшид отрицательно покачал головой:

– Нет, я по-прежнему верующий. Но я подумал, что стать затворником и изучать пыльные тексты – не лучший способ послужить моему народу.

– И твой отец согласился? Каве казался мне таким ортодоксом.

– Мой отец уехал в Зариаспу по семейным делам. – Джамшид так сжал чашу с вином, что костяшки пальцев у него побелели. – Он еще не знает.

– Но ты уже оставил Большой храм и поступил в Королевскую гвардию, не получив разрешения отца? – Мунтадир был удивлен… и весьма заинтригован. В благородных и влиятельных семьях Дэвабада дела обычно так не делались, а джинн перед ним не казался разрушителем устоев. Ничуть не казался.

Его реакция, казалось, изумила Джамшида.

– Разве ваш отец знает о вас все?

В глазах Джамшида сверкали искорки, и от этого в сочетании с вопросом, который он задал, какое-то странное чувство охватило Мунтадира. Он распрямился, обвел Джамшида взглядом. В других обстоятельствах он, может быть, задался бы вопросом: а нет ли в этих словах какого-то подспудного смысла. У него, может быть, возникло бы искушение выяснить это, и тогда он улыбнулся бы той улыбкой, которая, как он знал, разбила не одно сердце в Дэвабаде, пригласил бы сесть.

Но в Дэвабаде лишь немногие – по пальцам можно пересчитать – смотрели в глаза Мунтадира аль-Кахтани с такой прямотой… и еще меньшее число говорили с ним с таким искренним теплом, какое излучал Джамшид. Но еще меньше было таких, кто держался бы с такой политической деликатностью, как этот сын Каве. А потому Мунтадиру приходилось вести свою игру с осторожностью.

Он откашлялся, пытаясь игнорировать приток крови ему под кожу.

– Мой отец знает все, – услышал он собственный голос.

Джамшид рассмеялся, сочный звук, от которого желудок Мунтадира снова заволновался.

– Так оно, наверное, и есть. – Он оставил балкон, подошел поближе. – Видимо, это нелегко.

– Это ужасно, – согласился Мунтадир, который вдруг почувствовал, что не может не смотреть на Джамшида. Тот был не ахти какой красавец, но в его похожих на крылья бровях и немного старомодных усах чувствовалась какая-то привлекательность. Не говоря уже о его черных глазах с длинными ресницами. В облачении Храма Джамшид выглядел так, будто сошел с одной из висящих на древних стенах дворца потрескавшихся картин Нахидского совета.

Джамшид сел без приглашения, но тут же поднялся со смущенным видом:

– Простите… можно мне сесть? Я знаю, тут действуют всякие протоколы.

– Садись, – разрешил Мунтадир. – Прошу тебя. Иногда не мешает забыть о протоколе.

Джамшид снова улыбнулся. Казалось, это дается ему легко, и Мунтадир подумал, что такое свойственно людям, на которых в детстве не давили заботы соблюдать дурацкие правила двора и участвовать в политических интригах, связанных с этими правилами.

– Мой отец не согласился бы с этим. Его всегда беспокоило, что мы отличаемся от всех нашими «ужасными» провинциальными манерами. – Джамшид скорчил гримасу. – Ведь, прожив в Дэвабаде десяток лет, я уже должен был отделаться от своего акцента.

– Мне нравится твой акцент. – Он отхлебнул вина. – Почему вы уехали из Зариаспы?

– Мой отец хотел, чтобы я учился в Большом храме. Так, по крайней мере, он говорит. – Джамшид сделал глоток из своей чаши, устремив взгляд в небеса. – Я подозреваю, что ему было легче начать здесь все заново.

– Ты что имеешь в виду? – спросил Мунтадир, его любопытство брало верх над инстинктом немедленно последовать приказу отца.

Джамшид посмотрел на него удивленным взглядом:

– Моя мать… я думал, вы знаете.

Мунтадир поморщился. Он знал, а потому говорил неловкими, неуклюжими словами.

– Прости. Твоя мать умерла, когда ты был маленьким, верно? Я не хотел поднимать эту тему.

– Я не возражаю. Правда. Я ни с кем не говорю о ней. И отец отказывается говорить. – Его лицо потемнело. – Он умерла, когда я родился, и они не были женаты. Я думаю, она была служанкой, но никто не говорит мне про нее. Стыдятся.

Мунтадир нахмурился:

– Почему? Ты носишь имя отца. Неужели этого недостаточно?

– Для дэва недостаточно. Мой народ одержим своими корнями. – Он допил все, что оставалось в его чаше. – Это определяет то, чем мы занимаемся в жизни, с кем заключаем браки… все-все, – говорил он легко, но Мунтадир отметил мимолетную гримасу боли на его лице. – А у меня половина моих корней отсутствует.

– Может быть, это означает, что у тебя развязаны руки и ты можешь сам творить свою судьбу. Может быть, это дар, – тихим голосом сказал Мунтадир, думая об Али и Зейнаб.

Джамшид замер, выражение его лица посерьезнело. А в его голосе, когда он заговорил, зазвучала торжественная нотка.

– Я слышал… что вы становитесь чрезвычайно поэтичны, когда выпьете.

Глаза Мунтадира широко раскрылись, кровь прилила к его щекам. Неужели Джамшид только что… оскорбил его? Он был потрясен. За пределами семьи никто не осмеливался говорить с эмиром Дэвабада в таком тоне. Вероятно, они опасались, что король казнит их за это.

Но, поскольку глаза Джамшида шутливо сверкали и с его губ сорвался смех, Мунтадир ощутил вовсе не ярость. Он сам не знал, что ощутил. Он чувствовал странную легкость в груди – чувство, незнакомое ему прежде.

Он не сомневался, что ему понравилось услышанное.

Но при этом он все же попытался изобразить негодующий взгляд.

– Твой отец все же прав, что переживает из-за твоих манер, – отбрил его Мунтадир. – И это еще мягко сказано, засранец ты гребаный.

– Тогда мне крупно повезло, что я поступил к вам на службу. – Джамшид ухмыльнулся, и Мунтадир начал по-настоящему опасаться, что задача, поставленная перед ним отцом, будет куда как труднее, чем он опасался вначале. – У вас будет много времени обучить меня.

Джамшид

Эти события происходят менее чем через год после тех, что описаны в предыдущей главе о Мунтадире. Глава содержит спойлеры к первой книге.

Звуки из-за закрытой двери доносились самые нелепые. Джамшид э-Прамух переступал с ноги на ногу, его предчувствия чего-то нехорошего только усилились, когда он оглядел увешанную церемониальным оружием стену в длинном мраморном коридоре, где он стоял охранником. Коллекция была впечатляющая. Копье такое громадное, что поднять его мог только гигант, булава, усаженная зубами заххака. Вогнутые щиты, сабли и… ух ты – топор с зазубринами, на которых еще остались следы крови и хрящей.

Возможно, в этом арсенале не было ничего удивительного, если вспомнить репутацию грозного военного вождя из тохаристанского пограничья, ныне обитающего в этих стенах. Этот вождь, судя по слухам, собирал солдат и деньги и был полон решимости защищать свое маленькое владение. Вождь, про которого говорили, что он изготовил золотую чашу из черепа одного из своих врагов и варил плененных ифритов заживо. Вождь, который приветствовал эмира Дэвабада хвастливым рассказом о том, что когда-то его предки пили кровь гезири.

Этот вождь, теперь уютно устроившийся в спальне с Мунтадиром и вроде бы – впрочем, Джамшид в этом практически не сомневался – еще не менее чем четырьмя людьми, включая и женщину, которая была женой вождя и начисто лишенной слуха певицей.

Из-за двери доносился легкий смех Мунтадира, дразнящий звук, от которого начинал беситься желудок Джамшида. Он не мог разобрать слов эмира, но в шутливом тоне не слышалось ни испуга, ни подавленности. Правда, Мунтадир никогда и не был подавленным или испуганным. Напротив, эмир Дэвабада, казалось, плывет по жизни абсолютно довольным и уверенным в себе, ничуть не беспокоясь о таких понятиях, как безопасность. Да и зачем ему это? У него были другие люди, которые за него думали об этих проблемах.

Например, такие люди, как Джамшид, который ловил себя на том, что хватается за кинжал каждый раз, когда военный вождь испускает кудахчущий рев. Маленький кинжал был единственным оружием, разрешенным Джамшиду. Мунтадир говорил, что они не должны казаться грубыми или не вызывающими доверие. Ни в коем случае. Гораздо лучше, если эмира убьют, а потом Джамшида и остальных дэвов казнят за то, что допустили это.

«Может быть, тебе стоило подумать об этом прежде, чем ты покинул Храм и вступил в королевскую гвардию». И да, представляясь Гассану, Джамшид предполагал, что поступит в Дэвскую бригаду в качестве лучника, в каком качестве будет с гордостью защищать квартал его племени, а не персонально охранять старшего сына Гассана, проходя при этом краткий курс крайне специфичной политики, проводимой Мунтадиром.

Дверь с громким стуком распахнулась. Джамшид замер по стойке «смирно», услышав громкий смех и увидев лучи свечей, проникающие в коридор. Он запаниковал было, но это длилось одно мгновение, потому что тут же в проеме дверей появился Мунтадир аль-Кахтани. Несмотря на шум и предполагаемую активность, с ним связанную, Мунтадир был жив-здоров и, на удивление, трезв. Шелк его светлого серебристо-голубого изара по-прежнему плотно сидел на его теле, пуговицы из лунного камня были застегнуты до самого воротника его блузы, крашенной и скроенной по самой последней моде. Его серебристый тюрбан, увенчанный сапфиром и украшением из сердолика, возможно, чуть сместился набок, но это только придавало ему еще более разгульный вид.

«Будто ему нужно казаться еще более разгульным», – подумал Джамшид, радуясь тому, что румянец, который ударил ему в лицо, трудно заметить в полутьме коридора.

Мунтадир улыбнулся, когда его серые глаза нашли Джамшида. У Мунтадира была неторопливая, остающаяся надолго улыбка, освещавшая все его лицо, – улыбка, которая начисто обезоруживала Джамшида, что, как он подозревал, не шло ему на пользу в профессиональном плане. В глазах эмира появились искорки, когда он наклонился, чтобы прошептать несколько слов в ухо Джамшиду. Вид у него был довольный и блаженный, он словно открыл дверь, чтобы просто попросить еще вина или пригласить другого участника, и Джамшид ощутил его теплое дыхание у себя на шее.

– Мы должны убираться отсюда. – Мунтадир говорил на дивасти, тон у него по-прежнему был легкий и веселый, словно все шло распрекрасно. – Немедленно.

Джамшид отпрянул от эмира, посмотрел за его плечо. Одного взгляда было достаточно, чтобы не то что покрыться румянцем – побагроветь. Вечеринка, казалось, достигла своего апогея, военный вождь и его собутыльники даже не заметили спешного отступления Мунтадира к двери. А может быть, их просто больше привлекали довольно-таки акробатические движения перед ними.

Джамшид инстинктивно беззвучно вытащил Мунтадира из дверного проема и тихонько закрыл дверь. Он повел Мунтадира по коридору, держа руку на пояснице эмира, словно они были вполне обычными людьми, отправившимися за добавкой хмельного.

– К выходной двери сюда, – прошептал Джамшид.

Мунтадир остановился:

– Нам не выйти через главную дверь. Можешь мне поверить.

– Хорошо… – Джамшид проглотил слюну. – Тут высоковато, но есть окно пониже, если пойти в обратную сторону.

– Идеально.

Мунтадир уже начал разворачиваться. Джамшид бросился за ним, понимая, что его обувь слишком громко стучит по каменному полу. Мунтадир, выходя из комнаты, успел надеть свои сандалии, но его шаги были беззвучны. У него явно был более богатый опыт хождения тайком по темным коридорам, чем у человека, который упрямо пришел сюда вместе с ним для его защиты.

Стекло в окне казалось матовым – плотным и мутным. Сквозь вытравленные на нем цветы и карабкающиеся вверх лозы плюща улица все же была видна, но тремя этажами ниже.

Мунтадир нахмурился:

– Как, по-твоему, мы сможем разбить это стекло?

– В этом нет нужды. – Джамшид приложил ладони к прохладному стеклу, и оно принялось закипать и таять, оседая мерцающими жидкими волнами, пока не образовалось достаточно большое пространство, через которое они могли пробраться.

Мунтадир восхищенно присвистнул:

– Когда эта история закончится, ты должен научить меня делать такие вещи.

С этими словами он шагнул в окно.

– Постойте! – Джамшид ухватил его запястье. – Это третий этаж, а вы выпивши. Вы уверены, что сможете спуститься?

– Все лучше, чем оставаться здесь. К тому же я ничуть не теряю равновесия, вот смотри. – Мунтадир вытянул руку. – И я не настолько глуп, чтобы напиваться перед здоровенными, злобными вояками, у которых оружия больше, чем мозгов.

«Господи, помоги». Джамшид ни на что такое не подписывался. Но когда он полез следом за Мунтадиром, ощущение восторга переполняло его. Вот на такое стоило подписываться, потому что оно было куда как веселее, чем заучивание пыльных текстов в Храме.

Они проползли на четвереньках по черепичной крыше, потом спрыгнули на садовый балкон, на котором стояли пышные пальмы в вазонах и висели корзинки с папоротниками. Когда они проползли через цветы, Джамшид похлопал Мунтадира по плечу и кивнул в направлении сточной трубы.

– Вы сможете спуститься по ней? – спросил он.

Эмир немного побледнел, но тут над ними раздался взбешенный рев.

– Да, – согласился Мунтадир. Он уцепился за сточную трубу и спустился по ней, как школьник. Джамшид дождался, когда эмир, бранясь и прихрамывая, отойдет в сторону, и тогда последовал за ним.

Приземлился он гораздо грациознее эмира, хотя и в лужу, грязная вода которой забрызгала дорогую одежду Мунтадира. Джамшид замер, уверенный в том, что он сейчас нарушил какое-нибудь сокровенное правило дворцового этикета, предписывающее изгнание тех, кто испачкал особу королевских кровей, но потом он вспомнил, что многое из того, что они делают, и есть нарушение этикета. К тому же Мунтадир схватил его за руку и потащил за собой.

– Идем!

Они спешили по сумеречным проулкам того, что вроде было довольно захолустной частью Тохаристанского квартала, гораздо более мрачной, чем то, к чему привык Джамшид. Мунтадир, казалось, знает, куда идет, он сворачивал с одной из петляющих узких улочек на другую так, будто ходил по ним всю жизнь. Когда они приблизились к одной из главных улиц, Мунтадир распустил свой тюрбан и одним концом прикрыл рот и нос.

Джамшид не удержался и спросил:

– И вы часто так делаете?

– Как? Хожу тайком по моему городу? – Мунтадир подмигнул ему, его стальные глаза посверкивали в свете ламп цветного стекла, стоящих в ряд вдоль улицы. – Обычно меня сопровождает куда как больше спутников. И оружия у них гораздо больше, а это затрудняет хождение тайком. – Он взял Джамшида под руку, притянул к себе. – Но хотя бы раз забавно прогуляться инкогнито. Ведь никто и представить себе не может, что эмир Кахтани будет шляться по улицам в сопровождении одного дэва, правда?

В животе Джамшида снова возникло напряжение.

– Я должен напомнить вам, что мое боевое обучение продолжалось меньше года. «А напоминать тебе, что единственное оружие при мне в настоящий момент – крохотный нож, я не буду».

Мунтадир похлопал его по руке:

– Тем круче испытание для нас обоих.

Джамшида эти слова должны были бы встревожить, но, когда они вдвоем под ручку, словно обычные граждане на вечерней прогулке, перешли в многолюдное торговое сердце Тохаристанского квартала, поводов для огорчений у них больше не было. Джамшид прожил в Дэвабаде больше десяти лет, но его знакомство с городом было довольно ограниченным. Смесь оправданных страхов и предрассудков держали большинство дэвов в пределах их квартала, не позволяли им смешиваться с другими племенами джиннов, не говоря уже о шафитах. И мир Джамшида вращался вокруг Храма, а большинство его связей были с другими представителями благородных кровей. Вечера в сверкающем районе Тохаристан – в обществе еще более космополитичного принца – были новым бодрящим опытом.

– Не могу поверить, что никогда прежде не был здесь, – заметил Джамшид, вдыхая запах жженого сахара от нанизанных на шампур огненно-красных кондитерских изделий, продаваемых в палатке, видневшейся впереди.

– Ты никогда не был в районе Тохаристан? – спросил Мунтадир и рассмеялся, увидев кивок Джамшида. – Значит, ты не шутил, когда сказал, что твой отец проявлял чрезмерную заботу о тебе.

– Меня удивляет, что ваш отец не проявляет о вас еще большую забо… – Но, не успев еще произнести эти слова, Джамшид пожалел о сказанном. Он чувствовал, что не умеет сдерживаться в присутствии Мунтадира, словно эмир не мог в один миг убить его самого и уничтожить его семью. Он поспешил извиниться: – Простите меня. Я не…

Мунтадир, слегка пошатнувшись, отмахнулся от него:

– Не за что тебя прощать. Мой отец придерживается другого представления о заботах.

– И что это значит?

– Это значит, что если я проявлю слабость, то это будет опаснее как для Дэвабада, так и для меня. – Мунтадир встретился с ним взглядом. На его лице, отчасти прикрытом, появилось подобие улыбки. – Если бы отец продавил свои пожелания, то я бы провел детство в Ам-Гезире, в разлуке с родней и сражаясь с заххаками.

Джамшид нахмурился:

– И почему же этого не случилось?

– Моя мать не хотела, чтобы я уезжал. – Отзвук старого горя смягчил голос Мунтадира. – Мы были очень близки.

«Ты идиот, повсюду сующий свой нос».

– Простите, – вырвалось у Джамшида. – Я не должен был вас допрашивать.

– А я, вероятно, не должен был отвечать. И тем не менее я постоянно ловлю себя на этом, когда имею дело с тобой, Прамух. Из тебя получился бы хороший священник. Или даже отличный шпион, будь у тебя такая склонность.

Джамшида пробрала дрожь.

– Не думаю, что из меня получился бы такой уж хороший шпион.

– Заранее этого знать нельзя. – В этот момент Мунтадир оступился и чуть не упал на колени. – Ничего-ничего. Вот, значит, почему они достали подушки, когда пустили грибы по кругу.

– Что пустили?

Мунтадир сжал его предплечье:

– Пожалуй, тебе придется довести меня до дворца.

ДЖАМШИД СТАРАЛСЯ НЕ ОСТУПИТЬСЯ, УКЛАДЫВАЯ МУНТАДИРА В КРОВАТЬ. При том уровне опьянения, в котором находился Мунтадир (а он и в самом деле был не в себе – на протяжении остального пути читал вслух стихи своим рукам и засыпал на ходу), Джамшид полагал, что падение на эмира было бы нецелесообразным. В конечном счете ему удалось уложить Мунтадира на матрас, и тот испустил удовлетворенный вздох, прозвучавший настолько непристойно, что в мыслях Джамшида заплясали гурии со сладострастными улыбками.

«Прекрати думать о таком», – попенял он себе, но этот приказ легче было беззвучно произнести, чем выполнить, когда он наклонился над телом Мунтадира, чтобы достать подушку. От Мунтадира пахло вином и благовониями. Аккуратно подсовывая подушку под голову эмира, Джамшид на мгновение прикоснулся к волосам Мунтадира. Прежде он никогда не видел эмира без головного убора. Волосы у него были черные, с теплым красно-коричневым оттенком. Они были коротко подстрижены и слегка завивались на концах.

Он громко сглотнул и разогнулся, понимая, что оказался в довольно неожиданной ситуации.

– Я могу сделать что-нибудь еще, эмир? – спросил он, пытаясь побороть смущение.

Веки Мунтадира дрогнули. Он посмотрел на Джамшида мутными глазами, но горизонтальное положение вроде бы пошло ему на пользу, в выражение его лица вернулась некоторая настороженность.

– Вернись назад во времени и скажи мне, чтобы я ничего не ел вечером.

– Меня в Цитадели не обучили этому конкретному навыку. – Осторожная, изможденная улыбка осветила лицо Мунтадира, и новая тревога поселилась в сердце Джамшида. – Вы уверены, что мне не надо позвать кого-нибудь? Может быть, Низрин? Она может заварить вам какой-нибудь тоник…