Текст книги "Вниз, сквозь ветки и кости"

Шеннон МакГвайр
Вниз, сквозь ветки и кости

Видимо, там действовали какие-то другие законы. Все было по науке, но наука была как магия. Там никто не спрашивал, можно ли сделать то-то или то-то. Речь шла только о том, нужно ли это делать, и ответ всегда, всегда был один – «да».

Джек Уолкотт

Идут на горку Джек и Джилл,

Идут за водой, с ведерком.

Свалился Джек и лоб разбил,

Джилл следом слетела с горки.

Английский фольклор[1]1
  Здесь и далее – стихотворения, предваряющие главы, добавлены и переведены А. Олейник.


[Закрыть]

Down Among the Sticks and Bones © 2016 bv Seanan McGuare

© 2017 by Seanan McGuire

© Олейник А., перевод на русский язык, 2023

© Издание на русском языке ООО «Эвербук», Издательство «Дом Историй», 2023

Часть I. Живут на горке Джек и Джилл

1. Опасная привлекательность чужих детей

Всякий, кто был достаточно знаком с четой Уолкоттов, поставил бы на то, что Серена и Честер никогда не соберутся завести детей. Им совершенно не подходило быть родителями. Работая дома, в своем кабинете, Честер наслаждался тишиной и одиночеством и малейшее отклонение от установленного порядка воспринимал как чудовищное и непростительное нарушение оного. Дети были бы куда серьезнее «малейшего отклонения». В налаженном распорядке дня дети были бы все равно что ядерный взрыв. Серена входила в правление нескольких благопристойных общественных организаций и наслаждалась садоводством, предпочитая платить другим людям за то, чтобы они поддерживали ее дом в безупречном состоянии. Дети означали бардак повсюду. Потоптанные петуньи и разбитые бейсбольными мячами окна – нет, детям не было места в тщательно упорядоченном мире, в котором обитали Уолкотты.

Но эти рассуждения не учитывали, что в юридической фирме Честера его партнеры приводили на работу своих сыновей. Это были благообразные маленькие копии своих отцов, в приличествующей случаю одежде, будущие короли мира в идеально начищенных туфлях, с идеально поставленным интонированием. Он наблюдал со все возрастающей завистью, как младшие партнеры приносят фотографии спящих сыновей и получают похвалы – и за что? За размножение! Но ведь это настолько примитивный процесс, что с ним справляется любое животное!

По ночам ему стали сниться идеально воспитанные маленькие мальчики в так аккуратно застегнутых пиджаках, с его волосами и с глазами Серены, и его партнеры, весьма одобрительно взирающие на это доказательство того, что он действительно семейный человек.

Эти рассуждения не учитывали, что некоторые женщины из правлений, куда входила Серена, иногда приводили с собой своих дочерей, извиняясь за некомпетентных или заболевших нянь, но втайне торжествуя при виде того, как все спешат поахать и поохать над их прелестными малышками. Эти привилегированные дочки своих родителей из высшего общества, в платьицах из кружева и тафты, сами по себе были словно цветущий сад; на вечеринках и чаепитиях они мирно играли на коврике – кормили кукол воображаемым печеньем, обнимали свои мягкие игрушки. Все, кого знала Серена, непременно принимались хвалить этих женщин за самоотверженность – и за что? За рождение ребенка! Но ведь родить ребенка настолько просто, что люди делают это с начала времен!

По ночам ей стали сниться прелестные крепенькие малышки с ее губами и носом Честера, в платьях с оборками и сверкающими безделушками, и дамы, спотыкающиеся друг о дружку, лишь бы первыми успеть сообщить ей, какая у нее чудесная дочь.

Вот в этом, как вы понимаете, и заключается истинная опасность детей: это сплошная засада – всякий и каждый отдельный ребенок. Люди смотрят на чье-нибудь чадо и видят только его внешность, начищенные туфли или идеальные кудряшки. Но им не видно слез и истерик, бесконечных ночей, бессонных часов и переживаний. На самом деле люди не видят и любви тоже. Когда смотришь на детей со стороны, так легко поверить, что они, как послушные куклы, созданы и запрограммированы своими родителями вести себя определенным образом, следуя определенному набору правил.

Так легко, с высоты зрелого возраста, не помнить о том, что каждый взрослый когда-то был ребенком со своими собственными мыслями и устремлениями.

Так легко, в конце концов, забыть, что дети – это люди и эти люди будут делать то, что будут делать люди, наплевав на последствия.

В аккурат после Рождества – после бесконечной круговерти офисных вечеринок и благотворительных мероприятий – Честер обратился к Серене:

– Есть кое-что, что я хотел бы с тобой обсудить.

– Я хочу завести ребенка, – ответила она.

Честер ненадолго растерялся. Он был человеком, который жил согласно установленным правилам, и его жена жила согласно установленным правилам, и они вели упорядоченную жизнь согласно установленным правилам. Он не привык, чтобы жена так откровенно говорила о своих желаниях, как и к тому, что у нее вообще есть желания. Такая откровенность обескураживала… но и возбуждала, если быть честным.

Наконец он улыбнулся и сказал:

– Как раз об этом я и хотел с тобой поговорить.

В нашем мире есть люди – хорошие, честные, трудолюбивые, – которые очень хотят ребенка и которые годами безуспешно пытаются забеременеть. Есть люди, которым приходится на приеме у доктора в маленьком стерильном кабинете выслушивать шокирующие известия о том, во сколько им обойдется всего лишь проблеск надежды. Есть люди, которым приходится отправляться в путешествия, ловить северный ветер, чтобы спросить у него, где найти Лунный дом, в котором, говорят, любое желание сбудется, если только прийти в нужное время и желать достаточно сильно. Есть люди, которые будут пытаться снова и снова и не получат ничего, кроме разбитого сердца.

Честер и Серена поднялись в свою спальню, легли на кровать, и Честер не надел презерватив, а Серена не стала ему напоминать, вот и все.

Наутро она перестала принимать противозачаточные. Спустя три недели менструальный цикл, приходивший как по часам с тех пор, как ей исполнилось двенадцать, так и не начался. Спустя еще две недели она сидела в маленьком белом кабинете и любезный мужчина в длинном белом халате сообщил ей, что она станет мамой.

– Как скоро мы сможем получить снимок нашего ребенка? – спросил Честер, уже рисующий в воображении, как покажет его сотрудникам в офисе, – поднятый подбородок, отсутствующий взгляд – будто он представлял, как играет в мяч со своим будущим сыном.

– Да, как скоро? – спросила Серена. Когда кто-то приносил показать остальным очередную сонограмму, женщины всегда вскрикивали от умиления. Как было бы прекрасно наконец оказаться в центре внимания!

Доктор уже имел дело с нетерпеливыми родителями.

– Примерно через пять недель, – улыбнулся он. – Я не рекомендую делать ультразвук до двенадцатой недели, если все идет нормально. К тому же это ваша первая беременность. Лучше подождать и пока никому не говорить, что вы беременны. Сейчас все выглядит хорошо, но срок еще слишком маленький, и если что-то пойдет не так, вам не придется пожалеть о том, что рассказали.

На лице Серены отразилось недоумение. Честер был в бешенстве. Даже предположение, что у его жены может что-то пойти не так во время беременности – в этом настолько простом деле, что в нем может преуспеть любая глупая девица с улицы, – было в такой степени оскорбительным, что он потерял дар речи. Но доктора Тозера с большим воодушевлением рекомендовал один из партнеров по бизнесу, так что Честер просто не видел способа, как можно сменить доктора и при этом не обидеть кое-кого важного, кого не стоит обижать.

– Значит, на двенадцатой неделе, – сказал Честер. – Что нам делать до тех пор?

Доктор Тозер рассказал им. Витамины, правильное питание и книги, очень много книг. Судя по количеству «прописанных» книг, этот человек думал, что их ребенок будет самым трудным ребенком в истории человечества. Но они послушно сделали все, как он сказал, словно воспроизводя последовательно и аккуратно части магического заклинания, которое должно было материализовать идеального ребенка прямо им в руки. Они ни разу не обсудили между собой, кого они ждут больше – мальчика или девочку, оба были настолько уверены, кто это будет, что не видели необходимости в таком разговоре. Так, пока Серена мечтала о дочке, Честер каждый вечер засыпал с мыслями о сыне, и некоторое время они были уверены, что скоро они станут родителями и все у них будет идеально.

Конечно, они не прислушались к совету доктора Тозера держать беременность в тайне. Ведь хорошими новостями непременно следует поделиться. Их друзья, которые не представляли их в роли родителей, пришли в замешательство, но поддержали их. Коллеги, которые не знали Уолкоттов в достаточной степени, чтобы понимать, насколько это плохая идея, отнеслись с восторгом.

Честер и Серена покачали головами и иронично заметили вслух, что стало понятно, кто их «настоящие» друзья.

На заседаниях правления Серена довольно улыбалась – все вокруг говорили ей, как она прекрасна, что она вся цветет, что материнство «красит ее».

В офисе Честера некоторые партнеры стали заходить к нему «просто поболтать» о предстоящем отцовстве, они давали советы, предлагали помочь по-товарищески, если что.

Все было идеально.

Они пришли на первое УЗИ вместе, и Серена держала Честера за руку, пока специалистка смазывала ей живот голубоватым желе и водила наконечником вдоль и поперек. Начало появляться изображение. Впервые Серену царапнуло беспокойство. Что, если с ребенком что-то не так? Вдруг доктор Тозер был прав и о беременности не стоило никому рассказывать, по крайней мере некоторое время?

– Итак? – спросил Честер.

– Вы, видимо, хотите узнать пол ребенка? – спросила специалистка.

Он кивнул.

– У вас идеальная малышка, – сказала специалистка.

Серена залилась счастливым смехом, который замер, едва она заметила угрюмое лицо Честера. Неожиданно все то, что они не обсудили, обступило их со всех сторон, заполнив кабинет целиком.

Специалистка ахнула.

– Определяется второе сердцебиение, – сказала она.

Супруги уставились на нее.

– Двойняшки, – пояснила она.

– А второй ребенок мальчик или девочка? – спросил Честер.

Специалистка замешкалась.

– Первый ребенок закрывает обзор, – наконец сказала она. – Трудно сказать наверняка…

– Предположите, – сказал Честер.

– Боюсь, было бы неэтично с моей стороны делать какие-либо предположения на данном этапе, – ответила специалистка. – Я поставлю вам следующее УЗИ через две недели. Дети двигаются в утробе матери. Возможно, обзор будет лучше.

Но лучшего обзора не случилось. Первый младенец упорно держался спереди, а второй младенец упорно держался сзади, и Уолкотты добрались до родильного отделения – конечно, согласно предполагаемой дате, которая была выбрана по взаимному согласию и отмечена в еженедельнике, – твердо надеясь, что они вот-вот станут гордыми родителями сразу и сына, и дочери, укомплектовав свою нуклеарную семью с первого раза. Они оба немного гордились этой идеей. Она выглядела эффективной, как если бы выдать идеальное решение с ходу.

(Мысль о том, что малыши превратятся в подростков, а подростки – в людей, никогда не посещала их. Понимание, что биология не предопределяет все и что не все маленькие девочки станут прекрасными принцессами и не все маленькие мальчики станут храбрыми солдатами, также никогда не посещало их. Все могло бы быть гораздо проще, если бы эти идеи, нежеланные, но определенно важные, когда-либо закрались им в головы. Увы, они для себя уже давно все решили, и подобным революционным представлениям просто не было места.)

Роды длились дольше, чем планировалось. Серена была согласна на кесарево сечение только в самом крайнем случае – ей не хотелось, чтобы остался шрам, так что она тужилась, когда ей говорили тужиться, расслаблялась, когда говорили расслабиться, и за пять минут до полуночи пятнадцатого сентября она родила первое дитя. Передав ребенка медсестре, доктор объявил: «Девочка», – и снова склонился над пациенткой.

Честер, который до последнего надеялся, что их скрывавшийся мальчик все-таки пробьется вперед и получит почетное звание первенца, ничего не сказал; он держал жену за руку, слушая, как она тужится, чтобы исторгнуть на свет второго ребенка. У нее было красное от натуги лицо, а звуки, которые она издавала, подходили скорее животному, чем человеку. Это было ужасно. Он не мог представить обстоятельства, при которых он когда-либо снова прикоснется к ней. Нет, хорошо, что они рожают обоих детей сразу. Таким образом, на этом все и закончится.

Шлепок, громкий плач; и голос доктора, с гордостью объявляющий: «Еще одна здоровая малышка!»

Серена потеряла сознание.

Честер позавидовал ей.

* * *

Немного погодя, когда Серена отдыхала в своей отдельной палате, а Честер сидел с ней рядом, медсестры спросили, хотят ли они познакомиться со своими дочурками, и они ответили, что да, конечно. Разве они могли ответить иначе? Они стали родителями, а эта роль связана с определенными ожиданиями. Есть родительские обязанности. Если они не будут соответствовать этим ожиданиям, то общество сочтет их непригодными для роли родителей, а последствия этого были бы, ох…

Лучше было об этом не думать.

Медсестры вернулись с двумя краснолицыми безволосыми существами; они скорее походили на червяков или гоблинов, чем на людей.

– По одной для каждого, – промурлыкала медсестра и вручила Честеру туго спеленутого ребенка как самую обычную вещь на свете.

– Вы уже придумали имена? – спросила другая, вручая Серене второго младенца.

– Мою маму звали Жаклин, – осторожно сказала Серена, глядя на Честера. Естественно, они обсуждали имена, одно для девочки и одно для мальчика. Они и предположить не могли, что придется давать имена двум девочкам.

– Жену нашего главного партнера зовут Джиллиан, – сказал Честер. Если бы он захотел, он мог бы заявить, что так зовут его маму. Никто бы не узнал. Никто никогда бы не узнал.

– Джек и Джилл, – улыбнувшись, сказала первая медсестра. – Мило.

– Жаклин и Джиллиан, – поправил Честер холодно. – Моих дочерей никто не будет называть уменьшительными именами – это унизительно и недостойно.

Улыбка медсестры померкла.

– Конечно, – ответила она, на самом деле имея в виду «конечно будут» и «сами скоро увидите».

Серена и Честер Уолкотты стали жертвами опасной привлекательности чужих детей. Скоро они осознают свою ошибку. Не они первые.

2. Практически идеальны абсолютно ни в чем

Дом Уолкоттов располагался на вершине холма в центре модного района, где все дома походили один на другой. Ассоциация домовладельцев разрешала только три цвета домов (хотя многие жители считали, что и два цвета слишком много), а также тщательно выверенный набор заборчиков и живых изгородей вокруг лужайки перед домом и еще маленьких, относительно спокойных собачек из крайне короткого списка одобренных пород. Большинство жителей предпочитало вообще не заводить собаку, лишь бы не иметь дело со сложным процессом заполнения разрешений и заявлений, требуемых для будущих владельцев. Все эти согласования создавались вовсе не для ограничений, но лишь для спокойствия местных жителей, чтобы они могли расслабиться в идеально упорядоченном мире. Ночью здесь было тихо. Безопасно. Надежно. За исключением, конечно, дома Уолкоттов, где тишина разбивалась вдребезги здоровыми воплями пары наборов развивающихся легких. Серена сидела в гостиной, беспомощно глядя на кричащих младенцев

– Вам уже дали бутылочку, – говорила она им. – Вам сменили пеленки. С вами прогулялись вокруг дома, и я укачивала вас и пела вам эту ужасную колыбельную про волчка. Почему вы до сих пор плачете?

Жаклин и Джиллиан, которые плакали по какой-то из многочисленных причин, по которым плачут младенцы – или им холодно, или они расстроены, или их выбило из колеи существование гравитации, – продолжали вопить. Серена смотрела на них в полном смятении. Никто не предупреждал ее, что дети будут плакать все время. О, что-то такое было в тех книжках, что она читала, но она думала, что сказанное относится к плохим родителям, которые не смогли принять надлежащих мер в обращении со своим отпрыском.

– Ты можешь их заткнуть? – потребовал из-за спины Честер.

Ей не нужно было оборачиваться, чтобы понять, что он стоит в дверях в домашнем халате и хмуро глядит на всех троих, словно это ее вина, что дети как будто созданы для того, чтобы кричать без остановки. Он тоже был причастен к появлению дочерей, а теперь, когда они тут, абсолютно все хлопоты с ними переложил на нее.

– Я пыталась, – ответила она. – Я не знаю, чего им не хватает, а они не могут мне сказать. Я не… Я не знаю, что делать.

Честер практически не спал вот уже три дня. Он начал опасаться, что скоро это начнет сказываться на его работе, и привлечет внимание партнеров, и выставит его и его родительские способности в невыгодном свете. Возможно, это было отчаяние, а возможно, редчайший момент абсолютной ясности.

– Я звоню матери, – сказал он.

Честер Уолкотт был третьим и самым младшим ребенком: ко времени его появления все ошибки были сделаны, уроки выучены, и его родители чувствовали себя уверенно в роли родителей. Пусть его мать была непростительно легкомысленной и непрактичной, но она знала, что сделать, чтобы ребенок отрыгнул, и, возможно, если они пригласят ее сейчас, пока Жаклин и Джиллиан слишком малы, чтобы попасть под влияние ее идей об устройстве этого мира, им не придется звать ее позже, когда она может испортить девочек.

В нормальном состоянии Серена воспротивилась бы идее того, что свекровь будет жить с ними, вмешиваясь в заведенный порядок. Но дети кричали, а в доме все равно уже был полный кавардак, так что ей оставалось только кивнуть.

Наутро первым делом Честер позвонил матери. Луиза Уолкотт приехала на поезде через восемь часов. По меркам любого человека Луиза была рациональной, организованной женщиной – но только не для ее сына, ведущего чрезмерно регламентированную жизнь. Луиза любила, чтобы все вокруг имело смысл и чтобы соблюдались правила. Но по меркам сына она была безнадежной мечтательницей. Она считала, что мир полон доброты; считала, что все люди хорошие – по своей сути – и только ждут удобного случая, чтобы проявить это.

От железнодорожной станции она взяла такси, потому что встречать ее означало, конечно, еще больше нарушить и без того нарушенный график. Она позвонила в дверь, потому что, конечно, давать ей ключи от дома было бы бессмысленно. Ее глаза загорелись, когда Серена открыла, держа по ребенку на каждой руке; едва ли она заметила, что ее невестка не причесана или что на воротничке ее блузки имеются пятна. То, что Серена считала самым важным на свете, для Луизы не имело никакого значения. Ее внимание было полностью приковано к детям.

– Вот они где, – сказала она, как будто близняшки были в многолетнем всемирном розыске.

Не дожидаясь приглашения, она проскользнула в открытую дверь, поставила чемоданы рядом со стойкой для зонтов (где они совсем не украшали пространство) и протянула руки к малышкам.

– Пойдемте к бабушке, – сказала она.

В нормальном состоянии Серена поспорила бы. В нормальном состоянии Серена предложила бы кофе, чай, место, куда можно поставить чемоданы так, чтобы их никто не видел. Но Серена, как и ее муж, не спала как следует ни одной ночи с тех пор, как вернулась из роддома.

– Добро пожаловать в наш дом, – сказала она, без дальнейших церемоний сунула обоих младенцев Луизе в руки, развернулась и пошла наверх.

Секундой позже дверь спальни захлопнулась.

Луиза поморгала. Посмотрела на малышек. К этому моменту они перестали плакать и уставились на нее широко открытыми, любопытными глазами. Их мир был еще так ограничен, и каждый предмет в нем был новым. А бабушка была самым новым предметом из всех. Луиза улыбнулась.

– Привет, мои дорогие, – сказала она. – Теперь я с вами.

И она оставалась с ними следующие пять лет.

Дом Уолкоттов был слишком велик для двоих: Серена и Честер болтались в нем, как пара зубов в банке, лишь изредка соприкасаясь друг с другом. Но с появлением двух растущих детей и матери Честера тот же самый дом неожиданно показался слишком маленьким.

Честер говорил на работе, что Луиза – няня из солидной фирмы, которую пришлось нанять в помощь Серене, ведь у последней голова шла кругом от того, как сложно оказалось справляться с близнецами. Он представил ее не как неопытную начинающую мамочку, но как заботливую мать, которой просто не хватает пары рук, чтобы управиться с детьми. (Идея, что этой парой рук мог бы быть он сам, так и не пришла ему в голову.)

Серена говорила на встречах правлений, что Луиза – мать мужа, которая по состоянию здоровья не может работать, но очень хочет быть полезной, пока лечится от своих многочисленных (но незаразных) болячек. Близняшки, разумеется, сущие ангелы, нигде не найти более послушных детей, но Луизе нужно хоть чем-то заняться, так что пусть она некоторое время поиграет в нянечку. (Идея сказать правду была просто неприемлема. Это было равносильно признанию своих ошибок, но Уолкотты не ошибались.)

Луиза рассказывала Жаклин и Джиллиан сказки, говорила им, какие они умные, сильные, чудесные. Она говорила им хорошенько высыпаться, вытирать слезы, а когда они немного подросли, она говорила им кушать овощи и прибираться в своей комнате, и всегда, всегда она говорила им, что она их любит. Она говорила им, что они идеальны сами по себе, как они есть, и что они не должны становиться другими в угоду кому-либо. Она говорила им, что они изменят мир.

Честер и Серена постепенно научились различать собственных дочерей.

Жаклин, которая родилась первой, похоже, исчерпала этим весь запас храбрости; из двух близняшек она была более нежной, робкой и всегда пропускала свою сестру вперед. Она первая научилась бояться темноты и стала требовать оставлять ночник включенным.

Ее последнюю отучили от бутылочки, но она продолжала сосать большой палец еще долгое время после того, как Джиллиан бросила это занятие.

Джиллиан, с другой стороны, будто родилась с недостатком здравомыслия. Она всем телом с этузиазмом набрасывалась на каждую попавшуюся опасность, от лестниц до камина и двери в хозяйственные помещения. Она, как некоторые дети-торопыжки, пошла сразу, минуя предупреждающие стадии вроде ползания, и Луиза половину дня провела, гоняясь за ней по всему дому, закрывая острые углы защитой от детей, а Жаклин в это время спокойно лежала на солнышке, не обращая внимания на опасности, подстерегавшие ее сестру. (Серена и Честер, придя домой – теперь они уходили по делам ежедневно, – были возмущены, обнаружив на своей элегантной, тщательно подобранной мебели какие-то мягкие нашлепки. И только вопрос Луизы, сколько глаз они хотели бы видеть на лицах своих дочерей, сумел убедить их оставить защиту на мебели, по крайней мере на какое-то время.)

К несчастью, за умением их различать пришло желание назначить каждой свою роль. Однояйцевые близнецы вызывали тревогу у большей части населения: пока они были маленькие, было забавно наряжать их одинаково и относиться как к одному существу, не делая разницы между ними, но по мере того, как близняшки росли, они начали нервировать людей. Похожие как две капли воды, особенно девочки – на них смотрели как на чужеродные объекты, как на что-то неправильное.

Виновата фантастика, виноваты Джон Уиндем, Стивен Кинг и Айра Левин. Но дела это не меняло: нужно было сделать дочерей непохожими друг на друга.

Джиллиан была более быстрой, раскованной и непоседливой. Серена сводила ее в парикмахерскую и привела обратно со стрижкой пикси. Честер сводил ее в универмаг и привел обратно в дизайнерских джинсах, кроссовках и пуховке, которая была ей явно великовата.

Джиллиан, которой было почти четыре и которая боготворила своих практически всегда отсутствующих родителей с той силой, на какую способны только дети, красовалась в своих новых нарядах перед завидующей сестрой, которая смотрела на нее во все глаза; Джиллиан вовсе не задумывалась, к чему приведет то, что их наконец станет различать еще кто-то, кроме них самих и Бабули Лу, которая видела разницу с самого первого дня, с того момента, как только взяла их на руки.

Жаклин была более медлительной, скромной, более осторожной. Честер дал Серене свою кредитную карту, и она отвела Жаклин в магазин – совершенно сказочный магазин, – где каждое платье было пышным и многослойным, будто свадебный торт, и украшено каскадами кружев, бантов и сверкающих пуговичек, а все туфли были лакированными и просто сияли. Жаклин была достаточно умна, чтобы понимать, когда что-то идет не так, – вернувшись домой, одетая как на картинке из книги сказок, она обняла сестру и заплакала.

– Да она настоящий сорванец! – восклицали люди при виде Джиллиан, и – поскольку Джиллиан была еще в том возрасте, когда быть сорванцом это не повод для осуждения, а скорее мило, очаровательно и привлекательно, – Честер светился от гордости. Ну и что же, что у него нет сына – существуют футбольные лиги для девочек. Есть много вариантов, как она может впечатлить партнеров. Крепкая дочь всегда лучше слабого сына.

– Да она настоящая принцесса! – восклицали люди при виде Жаклин – и поскольку именно это всегда хотела слышать Серена, желая завести дочку, она жадно впитывала эти похвалы, скромно прикрывая рукой широкую улыбку. Жаклин была идеальна. Она вырастет точно такой же, как те девочки, что вдохновили Серену завести свою, только еще лучше, потому что они с Честером не совершат ошибок, которые совершают менее хорошие родители.

(Мысль о том, что они с Честером не делают никаких ошибок как родители просто потому, что они вообще ничего не делают как родители, никогда не посещала ее. Она их мама. Луиза просто нянчилась с девочками – в лучшем случае, а в худшем – дурно влияла на них. Да, пока Луиза не приехала, все шло наперекосяк, но это просто потому, что она была вымотана родами. Чуть больше времени, и, если бы не Луиза, перетянувшая на себя одеяло, Серена освоила бы все необходимые тонкости дела. Да, так и было бы.)

Когда близняшкам исполнилось четыре с половиной года, их стали водить в садик на полдня. Они уже были достаточно большие, чтобы вести себя прилично на людях; достаточно большие, чтобы заводить нужных друзей, устанавливать нужные связи. В первый день, пока Луиза собирала их, Джиллиан, которая была храброй внутри родного дома и боялась всего снаружи, плакала. А Жаклин, с ее бесконечно пытливым умом и жаждой узнать гораздо больше того, что мог вместить один дом, – нет. Стоя в пышном розовом платье и туфельках в тон, она молча и терпеливо наблюдала, как Бабуля Лу успокаивает ее сестру. Ей не приходило в голову ревновать. Да, сестре сейчас уделялось больше внимания, но она знала, что это означает, что позже Бабуля Лу найдет повод и они что-то сделают вдвоем, только с Жаклин. Бабуля Лу всегда знала, когда одна из близняшек была обделена вниманием, и всегда старалась компенсировать это, чтобы избежать дисбаланса.

– Придет день, когда все, что будет у каждой из вас, – только вы сами, – так она говорила всякий раз, когда одна из близняшек беспокоилась, что другая что-то получила, а она нет. – Не забывайте об этом.

Итак, они пошли в детский сад и держались друг за дружку, пока страхи Джиллиан не развеяла воспитательница – она пахла ванилью, и у нее были красивая юбка и красивая улыбка. Тогда Джиллиан отпустила Жаклин и убежала играть с мальчишками, которые нашли красный резиновый мяч, а Жаклин переместилась в угол, занятый девочками, чьи красивые платьица были настолько тесными, что им только и оставалось, что стоять в кружочке и восхищаться друг другом. Они были маленькие. Они были застенчивые. Они стояли в углу, словно стайка ярких птиц, косились друг на друга и наблюдали, как более свободные, шумные дети кувыркаются и катаются по полу; но если девочки и завидовали им, никто из них не сказал об этом.

Но тем вечером, вернувшись домой, Жаклин запихнула свое платье подальше под кровать, где его нашли уже тогда, когда она давно из него выросла, а Джиллиан села в углу, обложившись куклами, и отказалась разговаривать со всеми, даже с Бабулей Лу. Мир менялся. Им не нравилось это. Они не знали, как это остановить.

В день, когда Джиллиан и Жаклин исполнилось пять, им испекли трехъярусный торт, украшенный розовыми и бордовыми розами и съедобными блестками. На заднем дворе им устроили вечеринку – там были надувной замок и заваленный подарками стол, вся их группа из детского сада, а также все дети, чьи родители работали или в фирме Честера, или в правлениях, куда входила Серена. Многие из них были старше близняшек и образовали свои группки по углам двора или даже внутри дома, куда не долетали визги младших.

Джиллиан нравилось, что все ее друзья здесь, в ее собственном дворе, где она знает рельеф газона и расположение всех разбрызгивателей. Она носилась вокруг как дикая, смеясь и вопя, и они носились вместе с ней, потому что только так они умели играть.

В основном это были мальчики, еще слишком маленькие, чтобы считать девочек «чумными» и выучить фразу «девчонок не приглашали». Луиза, слегка нахмурившись, наблюдала за происходящим с заднего крыльца. Она знала, насколько жестокими могут быть дети и насколько роль Джиллиан навязана ей родителями. Год-другой – правила игры изменятся, и Джиллиан останется без друзей.

Жаклин держалась подальше от этих игр и поближе к Бабуле, переживая, как бы не запачкать свое красивое платье, которое выбиралось специально для этого события и которое ей строго-настрого велели сохранить в полном порядке. Жаклин не знала почему – Джиллиан без конца изгваздывала свою одежду, и все всегда отстирывалось, так почему бы не отстирать ее платья? – но была уверена, что тому есть причина. Причина была всегда, просто родители никогда не могли ей ее объяснить.

Честер управлялся с барбекю, демонстрируя свое мастерство повара и кормильца. Неподалеку сидели его бизнес-партнеры, потягивая пиво и болтая о работе. Ему казалось, что он вот-вот лопнет от гордости. Вот он в собственном доме, теперь он отец, и вот они, люди, на которых он работает, видят, какая у него замечательная семья. Им с Сереной нужно было завести детей раньше!

– Твоя дочь – натуральная задира, а, Уолкотт?

– Это точно. – Честер перевернул бургер.

(Людей, которые зарабатывали на жизнь изготовлением бургеров, Честер называл «бургершлепами» и смотрел на них свысока, однако сейчас это его совершенно не смущало, собственно, как и всех окружающих.)

– Похоже, она будет довольно шустрой, когда станет постарше. Мы уже присматриваемся к детским футбольным лигам. Вот увидите, в будущем она станет спортсменкой.

– Моя жена убила бы меня, если бы я попытался надеть на дочь штаны и отправить играть с мальчишками, – сказал другой партнер с горькой усмешкой. – Тебе повезло, родить сразу двоих – это то что нужно.