Текст книги "Диагноз: любовь"

Глава 5

Сколько раз Ника представляла себе этот поцелуй? Не факт, что математики изобрели такое число. Иногда даже зажмуривалась, прижимала к губам собственную ладонь, словно это был Веселовский… А иногда так внимательно следила за его артикуляцией, воображая поцелуи, что забывала слушать, что он говорит…

И вот все случилось. Его пальцы легли на ее затылок, дыхание смешалось, и крошечные сантиметры, разделяющие их тела, эта тонкая воздушная прослойка действовала острее прикосновений, заставляла изнывать от невыносимого, почти болезненного нетерпения.

Он поцеловал ее. Мягко, терпко, дразняще. Мастерски. Чуть куснул нижнюю губу, втянул в рот, легонько обвел кончиком языка ее зубы… Щекотал, сводил с ума. И ей захотелось воскликнуть «Маэстро!», если бы она могла сейчас говорить. Только не думать о том, откуда весь этот опыт.

Марк двигался плавно. Крадущийся хищник, незримо приближающий агонию жертвы. И будто прочитав ее мысли, сделал бросок: прижался, вдавил ее в себя, каждым движением языка намекая на продолжение. И Ника ответила, вложила все скудные познания, лучшее, что она могла вынести из отношений с чересчур быстрым Костей и изобилующим слюной Виталиком. И реакция Марка показала, что все было не зря. Красный диплом, никаких сомнений.

Он запустил руку под ее футболку, прошелся ладонью по животу, опустил вниз, между кожей и тугим поясом. И вместо удовольствия живот взорвался феерической болью. Ника глухо вскрикнула в его губы и с ужасом поняла, что желудок судорожно толкает содержимое вверх. Внутренности сжались, она отшатнулась, бросилась, спотыкаясь, в ванную, едва успела закрыть задвижку, уже ощущая мерзкий кисловатый привкус, и рухнула на колени над унитазом. Ее рвало. Громко, унизительно, нещадно. Конечно, отравления случались и раньше, но теперь будто каждый раз кто-то с размаху бил ее ногами в живот. Горло саднило, на глазах выступили слезы, но она никак не могла остановить порывы. Дышала глубоко, старалась найти положение, в котором боль хоть немного бы отступила.

Только бы не упасть в обморок. Не сейчас… А если он зайдет? Выбьет дверь? Мамочки, как же больно… Ника расстегнула джинсы. Лихорадочно спустила воду, попшикала «Морской свежестью», проверила нижнее белье. Мало ли что могло произойти, пока ее выворачивало, нельзя, чтобы Веселовский это видел.

Встать Ника не могла. Попыталась, но кишки толкнули обратно на пол. Проклятый Исаев, не мог сразу отвести в больницу! И терапевт – дура. Тоже мне, ничего страшного! Щадящая диета! Ника со свистом втянула воздух сквозь зубы. Прижала руку к больному месту – так оказалось легче. Словно внутренности хотели выпасть наружу, и только рука удерживала их на месте.

– Ты в порядке? Я зайду! – крики Марка доносились издалека.

Боже, Марк… Если до этого у нее были надежды на фату, уютный загородный дом и двоих ребятишек с лабрадором, то теперь они рухнули безвозвратно. Буквально смылись. Он поцеловал ее… Он собирался попробовать ее пирожные… Он собирался все попробовать… А она? Проблевалась. Вот что она сделала. Теперь ее поцелуи будут ассоциироваться у него с этими горлораздирающими звуками и зеленоватой потной рожей. Интересно, хоть одна из его пантер позволяла себе такое? Наверняка ни разу. Дуры дурами, а медосмотры, видимо, проходят регулярно. У тех же пластических хирургов как минимум. Как же больно, мамочки…

– Марк… – жалобно простонала она. – Кажется, надо вызвать «Скорую».

– Сейчас! Черт, телефон разряжен… – за дверью что-то грохнуло.

Ника аккуратно, чтобы лишним движением не вызвать новую волну боли, вытащила из заднего кармана смартфон. Удивительно, как он выжил после ее падения. А дальше что? Ноль три теперь, говорят, не работает. Что там было? Сто тринадцать? Сто двенадцать? Сто три? Ноль ноль три? Ника отчаянно стиснула зубы, чувствуя, как по щеке стекает крупная капля. Сатанисты эти инноваторы, самые настоящие сатанисты! Что здесь надо потереть, чтобы вызвать врача?

– Едут! – крикнул Марк и постучал. – Ты в сознании? Можешь говорить? Стоять? Ты теряешь ребенка?

Да они издеваются! Ника всхлипнула. Худеешь из последних сил, живешь, как печальная гусеница, на одной зелени, а он опять про беременность! Что с ней не так? Она похожа на человека, который не знает о презервативах? Или у нее что-то где-то распухло?

– Ника! – волновался Веселовский.

– Сейчас, – прокряхтела она, с трудом перенося вес на колени и подползая к двери.

Как только задвижка поддалась, Ника снова опустилась в позу молящегося. Холодный кафель приятно остужал лоб. Марк ворвался и тронул ее плечо.

– Я… не… беременна… – выжала она. – И это не из-за тебя…

– Еще бы! Мы даже не успели… А, не беременна, – выдохнул он.

– Я имею в виду… Наш поцелуй… – Нике было все сложнее и сложнее облекать мысли в слова.

И думать было почти невозможно, в голове вертелось только «Пусть это прекратится!»

– Попробуем добраться до кровати? – предложил Веселовский. – Может, если ты ляжешь, тебе будет легче?

– Вряд ли… Не могу разогнуться.

– Болит в боку? Аппендицит, наверное.

Вот! Пожалуйста! Умный мужчина. А Исаев мял, мял, а в результате ничего не нашел и отправил на УЗИ. Народ во дворе говорил, что Пашку в десятом классе чуть на второй год не оставили. Мама ходила, плакалась директору. Наверное, в меде он так же учился. Хорошо, что теперь есть ультразвук, все за тебя найдут, крестик на брюхе нарисуют, твое дело нехитрое – знай, режь. А в ножички он всегда лучше всех играл…

– Милая, – Марк провел по ее волосам, заправил за ухо выбившуюся прядь. – Все будет хорошо, я рядом.

Баритон обволакивал, баюкал, действовал, как транквилизатор. Ей стало уютно, захотелось положить голову ему на колени и вот так уснуть. «Милая…» Ну скажи это еще раз, скажи!

– Иди ко мне, – Марк перекинул ее обмякшую руку себе за шею, обхватил и поднял.

Ее! Поднял! Не крякнул, не закряхтел, не покраснел, и вены на шее не вздулись. Просто поднял, как будто уже делал это не раз. Отнес на кровать. В сознании Ники за маревом боли мелькали картинки: белое платье, первая брачная ночь, его идеальных пропорций голова на соседней подушке… Только на соседней, не рядом, она бы умерла, если бы кто-то лег сверху.

Марк бережно положил ее на стеганое покрывало, она перекатилась на бок, уткнулась носом в один из сотни одинаковых ромбиков и, чтобы не думать о животе, врачах и «Скорой», принялась сосредоточенно считать малюсенькие ровные стежки.

– Пойду вниз, встречу врача, – Веселовский пошел к двери.

Ей так хотелось крикнуть: «Останься, не бросай меня!», но Ника понимала, что так будет лучше.

Все происходило одновременно и с ней, и словно с кем-то другим. Мужик в синей спецовке, тетка в такой же. С противной родинкой на лбу, такой здоровенной, как горошина под кожей. Ника понимала, что таращиться невежливо, но от боли соображала совсем туго и никак не могла отвести взгляд. Как назло, именно тетка села ее осматривать. Розовая помада скрутилась длинными пленочками по всей нижней губе, и когда тетка говорила, Ника видела эту границу между накрашенной частью и слизистым нутром.

Врачи что-то спрашивали, пахло от них необъяснимо холодно. Ника что-то отвечала машинально, сама себя не слыша. Перебей ее кто-нибудь на полуслове, она забыла бы сразу все. Только поднимала глаза – коричневая горошина, опускала – пленочка на губе. И больше ничего вокруг.

– Руку.

– Что? – осоловело переспросила Ника.

– Понятно, – тетка цокнула языком, подняла Никину руку и пихнула ей под мышку гладкую ледяную стекляшку.

Холодно, как холодно, укройте меня! Мамочка, хочу под одеяло!

– Откройте рот. Да не так, язык покажите. Тошнит? Стул жидкий? Когда в последний раз опорожняли кишечник?

– А?

– По-большому, говорю, когда ходили? – тетка приблизила к Нике свое лицо, и родинка-горошина стала совсем огромной.

– Не скажу.

Они в своем уме? Пусть Марк думает, что она никогда не ходит в туалет. Марк… Господи, дегустация! Ника резко поднялась на локтях.

– Марк, пожалуйста. Они же все съедят! Ты должен попробовать! Я специально достала бельгийский горький… Мой «Захер»…

– За что? – переспросил мужик в синей спецовке.

– Она бредит, – раздраженно констатировала тетка. – Лихорадка.

И вдруг начала потирать руки. Зачем? Что ее так радует? Кто здесь после этого бредит? Ника постаралась незаметно отползти от тетки по кровати, но та рывком задрала футболку.

– Вот здесь больно? А тут? – пальцы у нее были костлявые и острые, больно было от каждого тычка.

Но перед Веселовским Ника старалась держаться, жалобно морщилась, еле слышно попискивала, но не кричала. Впервые в жизни она захотела, чтобы Пашка Исаев оказался рядом. Ай-яй-яй! Да у мамы на даче тяпка нежнее!

– А вот здесь? – снова поинтересовалась тетка и контрольным выстрелом воткнула пальцы Нике в нижнюю часть живота.

На этом самообладание покинуло девушку. Она взвыла, согнулась пополам и оттолкнула ненавистное пыточное орудие. А орудие невозмутимо вытащило градусник и изрекло:

– Тридцать восемь и семь. Подозрение на аппендицит, не исключено начало перитонита. Валера, запроси место в Пушкино. И давай носилки.

– Что? Куда? – Ника испуганно переводила взгляд с одного врача на другого. – А можно в Москву? В тринадцатой у меня друг…

– Де-вуш-ка, – снисходительно разжевала тетка. – Какая Москва? Какая тринадцатая? Срочно на операцию! Телефончик с собой? Паспорт?

– Паспорт в сумочке, она в микроавтобусе… И полис там. А что, очень срочно?

Тетка стиснула зубы, точь-в-точь как Пашка Исаев. Видимо, у врачей на Нику аллергия. Ишь, нежные какие… Прямо спросить ничего нельзя.

– Я спущусь, попрошу кого-то из девочек принести документы, – вызвался Веселовский.

– Марк! Марк! Ты только мои пирожные… И там капкейки есть, специально для тебя, свежая малина… – Ника чуть не плакала, и не столько от боли, сколько от досады.

Куча усилий – прахом! Нет бы еще хоть часик потерпеть! Полчасика! Все бы отдала, чтобы увидеть его лицо, когда он попробует те итальянские печенья… Две партии загубила, прежде чем получила абсолютный идеал… И пирожное с манговой пропиткой… Господи, даже думать теперь противно. Мутит, и вкус во рту, как будто лизнула кошачий лоток…

– Конечно-конечно, я все попробую, – торопливо отозвался Веселовский и вылетел из номера.

Ничего он не попробует. Ни-че-го. Наверное, после ее излияний не захочет и смотреть на выпечку…

Тем временем Валера разложил на кровати брезентовые носилки. Холодная клеенка, которую в детском саду подкладывали под простыню, чтобы дети не замочили матрас. Мамочка, я хочу под одеяло… Никого знакомого, никого родного… Почему она не послушала Пашку? Почему, дура стоеросовая, не поехала к его узистке? Только эта тетка с горошиной и мужик с такими круглыми покатыми плечами, что, кажется, шеи нет вовсе… Ника переползла на носилки, поежилась, скрестила руки, чтобы согреться. Ее начинало колотить, белые, обескровленные пальцы покрывались еле заметным мраморным рисунком.

– Простите, а нельзя какое-нибудь обезболивающее? – Ника не хотела клянчить, но голос вышел писклявым, глаза жгло от слез.

– Симптоматику смажем, – почти ласково сказал мужик. – В больнице посмотрят и решат, что с вами делать. Да вы не волнуйтесь, тут минут пятнадцать ехать, там быстренько на стол – и все пройдет.

Врачи взялись за носилки, подняли. Жилистые руки женщины оказались на удивление сильными. Нике было неудобно, что ее тащат, как мешок с картошкой, и до ворот еще далеко. Она хоть и худела, но перышком не была.

– Может, я сама? – робко подала она голос.

Но никто не удостоил эту реплику ответом.

Валера был в головах, Ника видела его подбородок с тонкой белесой ниточкой шрама и пушистые волосы, лезущие из-под ворота, как сирень из-за забора. Теплый он, наверное.

Двери лифта разъехались, и медики сумели по диагонали вместиться со своей ношей. Вот нашлись и плюсы, что все случилось здесь: в московский лифт они бы втроем и стоймя не вошли. Пришлось бы трястись по лестнице.

– Надо позвонить, чтобы готовили операционную, – вздохнула тетка.

– Разберутся, – бычья шея Валеры начала краснеть от напряжения, словно ему было тяжелее, чем коллеге.

Они вышли в холл, где уже толпились любопытные.

– Вот, держи, – Оксана суетливо пихнула Нике сумочку. – Ты в порядке?

– Будет через пару часов, – отрезала докторша. – Отойдите, не загораживайте проход.

– Может, я помогу нести? – вмешался курьер Вася.

– Донесем, – Валера багровел все сильнее, но сохранял достоинство.

Ника искала глазами Веселовского. Наверное, уже сидит в машине, собирается ехать следом. Такой надежный и, несмотря на свой статус, совершенно земной, родной, добрый… Где же? Пусть режут, потрошат ее, только бы знать, что он рядом! С ним не страшно…

– Оксана, – хрипло позвала Ника. – А ты не знаешь?..

И осеклась. Нельзя, чтобы они знали. Чтобы все поняли. И так будут мусолить: как это Карташова пробралась в номер шефа? На что это она, интересно, рассчитывала? И неважно, будут ли потом отношения. Если он одобрит инвестицию, все решат, что это услуга за услугу. А Ника была не из услужливых.

– Что? – коллега подняла брови, жалостливо поджала нижнюю губу.

Как будто в последний путь провожает!

– Ты не знаешь, мои пирожные народу понравились?

– Дурочка, – Оксана мотнула головой, и ее длинные сережки, блеснув, закачались. – Конечно, все вкусно! Замечательно! Все уплетают – за уши не оттащишь. Не о том ты думаешь, выздоравливай, все тебе расскажем.

Ника слабо улыбнулась и отвернулась, скрывая слезы. Горячая капля сползла по виску. Все зря. Она пекла зря. Небось народу уже захорошело, и ее шедевры улетают, как банальная закусь. Шашлык, лаваш, сулугуни, классический венский торт… Ника всхлипнула.

– Так больно? – почти сочувственно спросил Валера.

– Угу, – и снова всхлип.

Медики спустили ее по широким парадным ступеням, и Ника прищурилась от яркого дневного света. Небо заволокло облаками, но смотреть было больно. Вот, значит, каким было небо над Аустерлицем… Зато теперь она услышала птиц. Полдня в лесу, и только теперь услышала. И пахло так хорошо, свежо… Положили бы ее тут, укрыли, она поспала бы чутка, и все прошло.

– Ну, Вероника, держись! – раздался самый чудный на свете баритон.

Ника вытянула шею, приподняла голову: Веселовский. Вот же он! А почему в стаканчике коньяк? И где ключи от машины?

– А разве… – она сглотнула, почувствовав гадостный привкус.

Возьми себя в руки, немедленно! Не смей развозить нюни!

– И обязательно отдохни недельку, нам на работе ты нужна совершенно здоровой! – он утешающе кивнул.

– Выздоравливайте, Вероника! – бодрая девица-тренер выглянула из-за его плеча.

Ника вскипела от негодования. Ах, ты… Какого лешего ты жрешь мой капкейк?! Выплюнь! Коза… Я до тебя доберусь… Ника стиснула кулаки.

– Успокойтесь, девушка, успокойтесь, – насмешливо произнес Валера, когда они отошли к машине. – Никто вашего жениха не уведет. Подлатаем в лучшем виде.

– А мне все равно, – она напряглась от новой волны боли.

Водитель вылез, открыл дверцы, ее загрузили. Везите, куда хотите. На все плевать. В детстве она до жути боялась «Скорых». Стоило ей закашлять, мама тут же лезла с горчичниками и корнем солодки. Таким мерзким, словно его даже от земли не чистили, когда собирали. А попробуй сказать, что ты лучше как-нибудь вареньем обойдешься!

– Всё, – выдыхала мама и делала трагическую паузу. – Я вызываю неотложку.

И это звучало как самое последнее, страшное оружие. И Ника всегда старалась обойтись чем угодно, соглашалась на любые зверства народной медицины, только бы не зловещая машина с мигалками. До сих пор бело-красная тушка во дворе вызывала невнятное чувство тревоги и желание бежать, как будто ее могли захватить заодно. Страшнее только ритуальные услуги.

Мама. Звонить ей? Подскочит давление, прихватит сердце. И будут они валяться в соседних отделениях. Алинка? Бестолковая. Положиться на нее нельзя, да и маме тут же донесет в красках. Отчиму? Не то. Ника не могла сосредоточиться и уж тем более разговаривать. Может, лучше потом позвонить?..

Водитель несся со всеми спецэффектами. Сирена истошно завывала, мерцали проблесковые маячки. Машина вихляла из ряда в ряд, резко тормозила на светофорах. У Ники в ее положении не было возможности смотреть вперед, чтобы заранее готовиться к маневрам, поэтому ее зверски трясло. От каждого толчка живот вспыхивал и разгорался болью, она старалась не ныть, только впивалась в ручку и грызла нижнюю губу. Кожа лопалась, но это хотя бы отвлекало от живота.

Они свернули, да так, что будь это зимой, их непременно занесло бы в канаву. «Скорая» подпрыгнула на «лежачем полицейском». Черт, какая-то табуретка на колесах! Из глаз брызнули слезы.

– В какую больницу мы едем? – спросила Ника у докторши.

– В районную Пушкинскую, – тетка взглянула на нее удивленно, будто не ожидала, что девушка еще в состоянии говорить.

– А адрес какой? – машину снова тряхнуло, и Ника с трудом сдержала стон.

– Вам зачем? В навигатор забить, что ли? – пробасил водитель и довольно хохотнул. – Подъезжаем. Готовьтесь.

В лучших традициях городского транспорта «Скорая» тормознула, едва не выпустив больную через лобовое. Ника приготовилась к суете. Докторов она побаивалась, но не телевизионных. Студенческие годы провела с любовью к американскому сериалу. Ковбойская небритость, белейшая улыбка, атлетичные торсы под халатами… И страсти, страсти, страсти.

Произойди с ней все где-нибудь там, по ту сторону экрана, ее бы сейчас везли на каталке, бежали рядом: «Девушка, белая, двадцать семь лет, состояние критическое…» И оглушительный писк мониторов. Ан нет, все вышло прозаично.

– Валера, шевели копытами, – процедила тетка. – Да нет, вот здесь возьми. И где их носит?

– Место дали, обещали взять, – Валера дернул каталку, колесики с легким скрежетом разложились.

– Опять самим… Вконец обнаглели.

И ее снова повезли. Высокие тщедушные сосны с березами, унылая желтая постройка. Ника тянула шею, пытаясь прочитать табличку, но замутненный взгляд выделил только «проф». Профессура? Профессионализм? Профориентация? А в Пушкино одна больница? Ее вообще кто-нибудь здесь найдет?

Втянули по крутой горке к приемному, здание угрожающе наклонилось над ней, и Нике стало по-настоящему жутко. Господи, где она?!

– Принимайте, – с облегчением выдохнула докторша кому-то.

Валера загораживал обзор.

– Что у нас?

– Острый живот, звонили же.

– Давайте ее пока в коридор, – хриплый, прокуренный голос непонятного пола. – Оформлю.

– Что? – подскочила Ника. – В какой коридор?

– Да вы только не нервничайте, – бросил голос. – Сейчас я к вам подойду.

Колеса гулко загремели по плитке, запахло столовой и хлоркой, зеленоватые стены узкого коридора засасывали ее внутрь бетонным удавом. Гудели голоса, стонал какой-то мужик, старушка в халате плескала тряпкой в ведре. Валера с теткой переложили Нику на коричневую больничную каталку.

– Подождите, а как же?.. – Ника хватала ртом воздух, собираясь с мыслями.

Она ничего не понимала и в то же время не могла точно сформулировать вопрос. Надо было сказать что-то, задержать их, успокоиться. Какие-никакие знакомые лица…

– Удачи вам, девушка, – добрый Валера хлопнул ее по коленке, и они с коллегой исчезли.

Ника осталась одна. Приподняться и присесть не получалось, каждое движение отдавало дикой болью. Где-то в глубине здания эхом разносилось лязганье то ли посуды, то ли хирургического инструмента. На потолке тихо дребезжала длинная тусклая лампа с несколькими дохлыми мошками внутри. Смертельно захотелось всплакнуть. Хорошенько, отчаянно, как в детстве, когда кто-то обидел. Такой плач для мамы, чтобы скорее прибежала, обхватила мягкими руками, погладила по затылку. И снова по вискам побежали горячие капли.

Ника шмыгнула, стиснув телефон. Позвонить бы маме, но нельзя. Не в таком состоянии… Отвернулась к стене: здоровенный плакат о пожарной безопасности. Хоть что-то. Она принялась читать. Выражение «запасный выход» показалось ей вдруг страшно забавным. Все же говорят «запасной», тогда зачем так писать?..

– Ну, как вы тут у меня? – прозвучал над ухом все тот же голос из приемной, и Ника, повернув голову, увидела одутловатое лицо с жидкими усиками.

Половая принадлежность все еще не угадывалась.

– Живот болит, – ответила Ника первое, что пришло на ум.

– Ну, что поделать. Поэтому вас и привезли, – изрекло лицо и, видимо, для утешения неестественно осклабилось. – Поехали, сейчас уже и доктор придет.

– А мне в «Скорой» сказали, что надо срочно оперировать…

– Мало ли что они там сказали, – человек в белой форме обошел вокруг Ники, и она не без некоторых сомнений склонилась к женскому варианту. – У них там свое, у нас здесь свое…

И после этого неоспоримого и глубокого философского замечания медсестра толкнула каталку.

– Вы у нас тут не одна такая хорошая, – рассказывала она по дороге. – Привезли сейчас парня молодого. ДТП. Жалко, конечно. Весь в фарш, ногу придется собирать по кусочкам. Только вот закончили кровь оттирать, все нам тут забрызгал. Кто-то бы сказал, что не жилец, а у наших врачей руки золотые. Все с ним сейчас. А вы говорите, срочно оперировать. Подождете немного, – и распахнула белую дверь смотровой.

Нике стало стыдно. Отвлекать своим аппендицитом от спасения жизни… А если окажется, что не аппендицит совсем? А она их всех оторвала?

– Где у нас острый живот? – шаркнув белыми тапочками, к ним вошел врач.

У мамы на даче такая же обувь…

– Вот, Виталий Семеныч, – сестра услужливо подскочила.

– Ну, здравствуйте, как вас величать? – доктор нагнулся и заглянул Нике в глаза, словно тестируя ее на слабоумие.

– Ве… Вероника.

– Очень приятно, – он поправил хирургическую шапочку. – Давайте, показывайте, что тут у вас, – откинул простыню и быстрыми движениями фокусника помял живот. – Ну-ну, все, уже не больно. Так… Ну да. Давайте ее на УЗИ, Нина. И готовьте. Литовцев подойдет сейчас. И прокапайте как обычно. Давайте две…

– Что у меня? – испуганно перебила Ника. – Аппендицит?

– Да вы и сами лучше меня знаете. Давайте, Ниночка, через часик возьмем, – кивнул сестре и вышел.

Подскочила еще какая-то женщина, взяла кровь на анализ, и Нику покатили на УЗИ. В маленькой комнатке было темно, только тусклый голубоватый свет монитора. Усатый мужчина молча плюхнул ей на живот холодный гель, все внутренности сжались в комок, по телу прокатилась дрожь. Потом последовал датчик, и Нику едва не выгнуло в мостик от боли.

– Не шевелитесь, мне же надо посмотреть, – проворчал мужчина, надавливая еще сильнее.

Она постаралась не шевелиться изо всех сил, от напряжения поджав пальцы ног. Еще секунда, и она будет кричать, никакой мочи нет терпеть… Еще секунда… Но он убрал датчик и протянул пару бумажных салфеток. Как будто их хватит на всю эту скользкую жижу!

– И что… там? – прерывисто спросила она, пока ее катили в коридор.

– Аппендицит, похоже на перфоративный. Я все напишу для врача.

И снова коридор.

– Давайте, будем вас раздевать, – медсестра остановила каталку у какой-то двери. – Потихонечку, потихонечку. Так, попочку поднимаем… Эк тебя угораздило!

Ника совсем забыла про дырку на штанах. Она хотела объясниться, но поняла, что унизительнее все равно не будет. Голую, как свежий труп, ее вкатили в ледяную, отделанную глянцевым кафелем комнату. Сестра обтерла ее чем-то мокрым, накрыла простыней, отчего сходство с моргом только усилилось.

Обстановку разбавил анестезиолог Литовцев. Забавный дядечка в круглых очках и яркой тюбетейке появился минут через десять. Сверился с историей болезни, прослушал пульс.

– Аллергия на лекарства есть? Чудесно. Вес? Год рождения? Кушали когда в последний раз? Рвота была? Отличненько. Вот здесь подпишите, – и он протянул какие-то бланки.

– Ставим зонд? – будто бы даже с надеждой спросила сестра, пока Ника пыталась лежа вывести свою красивую подпись.

– Поднимайте так. Верочка же у нас будет умничкой?

– Вероника, – попыталась поправить девушка, но шаги врача уже стихали в коридоре.

– Телефончик давайте, – медсестра протянула руку. – Я вам потом в палату принесу. Не бойтесь, у нас ничего не пропадает. В случае чего, кому звонить?

– В случае… чего? – с трудом повторила Ника.

– Ну, мало ли… Да не волнуйтесь, обычные меры предосторожности.

– Там номер мамы есть. Или Лене…

– А вы что, не предупредили никого? – удивилась сестра. – Ладно, звоните давайте.

Попадая мимо цифр, Ника с третьего раза сумела набрать подругу. Гудки, гудки, автоответчик. Ленка, черт тебя дери! Ответь! Еще раз. И еще… Зараза…

– Ну все, я тут тоже ждать не могу, – мужеподобная женщина забрала смартфон и выкатила пациентку за дверь.

Капельница… Другая… Обрывки чужого разговора про школьную ярмарку… Какая-то ругань, лязг…

– Ну что, Верочка, готовы? – появилось из воздуха лицо анестезиолога, и стены куда-то понеслись.