Текст книги "Диагноз: любовь"

– Так разве они все, что надо, уже не вырезали?

– Не так все просто. Я не хотел пугать тетю Надю, но дела не очень хороши. Что они тебе колют?

– Не помню… Что-то такое длинное… Цифри… Цитри…

– Цефтриаксон?

– Точно! Откуда ты?..

– Не самый лучший вариант. Видимо, не действует. Сейчас я тебя посмотрю, – и он вскочил, подошел к раковине и по-хирургически тщательно вымыл руки.

Паша был слишком серьезен, чтобы Ника спорила. Суровых медиков ей и так хватало за глаза. Поэтому она задрала подол ночнушки, обнажив живот. Он аккуратно отодвинул повязку, надавил на края раны, приблизился ко шву, придирчиво его изучая. От трубки, наполненной чем-то темным, шел нехороший запах.

– Извини, – прошептала Ника.

Паша вздохнул и сел на стул для посетителей.

– Все это развилось, потому что мы проворонили острый аппендицит. И получили скопление гноя, понимаешь? У тебя, насколько я понимаю, после той нашей встречи живот отпустило?

– Ну, да, но…

– Вот он и созрел к выходным. И прорвался в брюшную полость.

– Подожди. Мужик на УЗИ сказал, что перфоративный аппендицит. А ты сейчас сказал что-то другое…

– Значит, не разглядели. Бывает такое: идешь на перитонит, а там абсцессище, гной в полости… Не нравится мне это… – пробормотал он.

– Что именно? Некрасиво сделали?

Паша посмотрел на нее как на умалишенную.

– Да, Ника, именно это меня сейчас беспокоит.

– Не можешь ответить нормально?

– Ну, вот что, – он терпеливо втянул носом воздух. – Не собираюсь я препираться. Слушай меня внимательно. Это похоже на осложнения. Возможно, подгнивает купол, но…

– Какой купол?

– Карташова, дай договорить! В который культю убирают.

– Какую культю?! – ужаснулась она, но тут же прикусила язык. – Молчу!

Пусть только уйдет, она все погуглит. Только бы не забыть слова.

– Сейчас ты напишешь отказ и едем на «Скорой» в Москву. Да, ты имеешь на это право, – ответил Паша на ее вопросительный взгляд. – Я придержал для тебя место, сегодня тебя привезут и сразу на стол.

– Опять?! – взвизгнула Ника.

– Тихо ты. Опять. Все почистим, сменим антибиотик. Я буду твоим лечащим, и маме мы ничего не скажем, ясно?

– Ты серьезно?

– Наплету чего-нибудь про палату и условия. Скажу, что лучше подержать тебя подольше, до полного выздоровления. Ей сейчас не нужен криз, понятно?

– Да.

– Ты точно усвоила? У меня нет возможности водить тебя за ручку.

– Да, Паш. Спасибо тебе.

– Тут, конечно, третий этаж, но я пойду лучше прикрою окно…

– Ха-ха. Мне ясно, Исаев, я ступила. Больше не буду.

– Ну как вы тут? – Надежда Сергеевна нарисовалась как раз вовремя, и Ника спешно накрылась одеялом. – Они отказались выдавать мне историю на руки, представляешь? Пыталась прочитать, но эти ваши каракули… Зато я все сняла на телефон. Мне девочки на юбилей подарили. Сейчас, как тут открывается… В общем, на. Сам разберешься.

Паша углубился в снимки, а Ника приподнялась на кровати.

– Мамуль, – ласково начала она. – Павлик предложил мне перевестись к нему в тринадцатую. Я думаю, стоит послушаться. И к тебе ближе.

– Да ты что! Павлик, вот спасибо! – мама радостно всплеснула руками. – Я и сама думала, но постеснялась спросить…

Чтобы мама – и постеснялась? Удивительное дело. Ника покачала головой. Кто бы мог подумать, что к Исаеву буду относиться с таким пиететом. Заслужил ведь. Спаситель, хоть и на белой «газели» вместо богатырского скакуна. Или, к примеру, черного «Ягуара».

И пока Ника писала отказ, Исаев о чем-то говорил с ее хирургом в коридоре и вызванивал транспортировку. С его помощью все заняло не больше часа. Ника едва успела попрощаться с соседками по палате, как Паша собственноручно сдал ее в дребезжащую карету неотложки и сам забрался следом.

– Слушай, я не хотела спрашивать там, – тихо сказала Ника, когда машина вырулила на трассу. – Но осложнение пошло из-за того, что они напортачили?

Паша задумчиво смотрел в окно, и на его лице мелькали пятна солнечного света.

– Не думаю. Все вместе. И медикаменты, и аппаратура… От их мастерства здесь не все зависит, к сожалению.

– А можешь рассказать про операцию?

– Предстоящую?

– Нет, которая была. Ты ведь читал историю. Я спрашивала, но они все время на бегу, и мне никто толком не объяснил. Бросили пару слов, из которой я разобрала только аппендицит.

– А что тебе это даст? – Паша вздохнул и повернулся к ней.

– Просто. Интересно ведь. Меня режут, а не кого-то.

– Ну, смотри. Они вошли в брюшную полость.

– Так, – Ника с готовностью смотрела на него, как на учителя в школе, словно готовая в любой момент записать.

– Целились на перитонит, а нашли абсцесс. Нарыв. Он уже лопнул, все вытекло. Гноя около ста миллилитров было, как они пишут. И когда все убрали, оказалось, что сам аппендикс, ну, червеобразный отросток, уже успел сгнить и самоампутировался.

– Отвалился, что ли? – поморщилась Ника.

– Вроде того. Но то место, откуда он рос, уже было поражено. Воспалилось. Они попытались закрыть дефект швами, и за это им, между прочим, респект. Потом поставили тампоны с левомеколем и в малый таз, и на место абсцесса, но что-то пошло не так. Видимо, начался некроз…

– Все, я больше не могу. Прости, – Нику передернуло. – Я думала, это интереснее.

Гной, черви, некроз – и все у нее внутри. Господи, как она вообще держалась на ногах? Зомби, а не человек. Ходячий бизнес-план. Выходит, она тихо гнила изнутри, а думала только о дегустации? Теперь понятно, почему Исаев смотрит на нее так снисходительно.

– Ну, а ты чем по жизни занимаешься? – с улыбкой спросил он, явно пытаясь ее отвлечь.

– Работаю в инвестиционной конторе. Хочу открыть свое дело. Ты же видел у меня в комнате меню? Вот как раз подумываю о кофейне-кондитерской.

– И что будете подавать?

– Десерты, выпечку, что же еще? Из лучшего у нас капкейки с малиновой… – она сдержала волну тошноты. – Нет. Не могу про еду.

– Жаль. Я бы послушал, если поесть все равно не получается.

– Рассказывай лучше ты что-нибудь. У тебя голос успокаивает.

– Правда? Вот уж не думал. А что?

– Что хочешь. Есть ли жизнь на Марсе, нет ли жизни на Марсе… Или на худой конец, как ты умудрился попасть в мед и дошел до самых вершин хирургии.

– Ну, не такие уж это вершины… Хотя да, ответственными хирургами в тридцать два кого попало не делают…

Ника уютно прикрыла глаза, словно кто-то читал ей сказку на ночь. От его спокойного теплого голоса боль отступала вместе с волнением.

– Эй, не отключаться мне здесь! – вдруг опомнился он. – Держи меня за руку.

– Да, сэр, – блаженно пробормотала Ника, не открывая глаз. – Только никуда не уходи.

Глава 8

@drPashaIsaev

02 мая 12:29

#миртрудмай #спасибочтоживой

Пора обзавестись дачей, ящетаю. Буду феодалом.

Главное, чтобы там телефон не ловил и хотя бы пару дней не видеть Шарик[3]3
  Шарикоподшипниковская улица рядом с 13-й ГКБ.


[Закрыть].

– Пал Дмитрич, опять вы? – приветствовала его в оперблоке сестра Ольга, с которой он только вчера распрощался на выходные.

– Опять я. Кто у нас дежурит?

– Поспелов. Он во второй сейчас.

– Отлично. Если разминемся, предупреди насчет меня.

– А что случилось-то? – Ольга достала из коробки новую пару перчаток.

– Там девушка у меня с осложнением после гангренозного аппендицита. Надо бы взять. История свежая, но ты все равно возьми анализы, подготовь. Операционная есть?

– Первую сейчас отмоем, и, по идее, можно взять.

– Что значит «по идее»?

– В приемнике мужчина с аппендицитом, но Поспелов говорит, что срочных можно вперед, – Ольга переминалась с ноги на ногу, и было заметно, что ей не терпится закончить разговор.

– А из анестезиологов кто? Севанян?

– Да. Но его должен подменить Фейгин.

– Зачем? Разве он не?..

– Пал Дмитрич, не втягивайте меня в их преферанс дежурствами. Там белья вагон, отходы и полы домывать.

– А санитарка?

– Зинаида Федоровна-то? У нее спину продуло вчера на грядках, я ж не зверь. Можно я пойду? А то до утра не управлюсь.

– Конечно, конечно. Извините.

Паша решил все же дождаться Поспелова, чтобы не самовольничать в его смену. Договорился с ассистентами, отправил Севаняна к Веронике. Он убеждал себя, что она не настолько близкая знакомая, чтобы отказаться, но отчего-то нервничал. Да и поздно было метаться. Во-первых, никто, кроме него, не стал бы заговаривать зубы Надежде Сергеевне, во-вторых, Ника вдруг так восхищенно посмотрела на него там, в неотложке… Не хотелось терять лицо.

Нет, недостатка в женских восторгах у него не было. У некоторых дамочек молодой врач был чем-то вроде фетиша. Здесь, конечно, не Америка, чтобы девушки в очередь выстраивались за престижным статусом докторской жены и весомым окладом, но кое-какой романтический флер вокруг белого халата сохранялся. Больше, правда, у старушек. С ними просто чаще приходилось иметь дело. Но и молодым девушкам опыт ручного осмотра порой казался чем-то игривым и пикантным. В первые годы работы, по глупости не послушавшись коллег и не удалив страницу с реальным именем из социальных сетей, Паша время от времени получал послания от недавних пациенток. А уж медсестрам и вовсе чуть ли не по должностной инструкции полагалось бросать на врачей томные взгляды и грезить о подвенечном платье. Времени у них на это, конечно, оставалось мало, но не было случая, чтобы Паша зашел в сестринскую и остался без чашечки кофе, домашнего пирожка или радушной улыбки. Разумеется, здравым смыслом он обделен не был и потому мух с котлетами никогда не смешивал.

А Бася Карташова его всегда бесила. Сам не понимал почему. Выходила гулять во двор вся из себя, в белых гольфиках. Кто вообще гуляет в белых гольфиках? Играла с другими мелкими в какую-то дурь, все время у них были альбомы с секретиками, наклейки и прочая девчачья чушь. Два хвоста, круглые щеки под челкой и деловито поджатые губы. И на него смотрела как пионер на тунеядца. И пусть он эти времена не застал, но именно такой ему представлялась советская зануда. Только красного галстука не хватало.

С какой стороны ни глянь, ему следовало наплевать на ее мнение. Мелкая – раз, девчонка – два. Не сказать, чтобы она была очень толстой, но его так разозлило это сюсюканье «Басенька», что он не удержался. Да, пожалуй, погорячился. И в какие-то моменты ему даже становилось жаль ее. Но только Паша думал о том, чтобы как-то сгладить свою вину, как Ника бросала на него свой фирменный презрительный взгляд, он чувствовал себя последним нищебродом и от злости выкидывал очередной фортель.

Она была не виновата, что ей так повезло с отчимом и мамой. Его и младшую сестру Катю мама воспитывала одна, как и все в девяностые, впахивала на трех работах, и вся родительская любовь выливалась в раздраженные «Ешь!», «Иди спать!», «Выключи телевизор» или «Опять двойка?! А ну, поди сюда, скотина такая!» И он шел, только не к маме, а в гаражи, где они с пацанами жгли покрышки, строили убежище и хоронили дохлого голубя. И как назло, всякий раз, когда Паша нес найденную почившую зверушку на импровизированное кладбище, ему попадалась Карташова. И смотрела на него с таким омерзением, как будто он животину сам убил и собирался съесть.

А потом Паша с диким трудом окончил школу и чудом поступил в мед. Мама с недоверием относилась к сыну, который вдруг стал проводить ночи напролет за учебниками и даже бросил курить. Но боялась сглазить и не трогала. Заикнулась пару раз, что не стоит пытаться, а лучше попробовать, как сын тети Вали, на машиниста, но Паша уже сел на своего конька. И поступил. С каким-то даже остервенением. Выкусите, мол. Не ожидали?

После второго курса пошел волонтером в больницу, и несмотря на три очка по анатомии, опытным коллегам понравился. Видимо, за цинизм, острый язык и крепкий желудок. Ни разу не проблевался. Ни после попоек, ни после морга. Сам профессор Захарьин отметил, что у Паши твердая рука.

Как-то Исаев приехал на встречу выпускников. Не ради Карташовой, конечно. Но все же рассчитывал увидеть, как вытянется ее лицо, когда она узнает про медицинский. У других ребят вытянулось. А она даже не пришла. Ну и плевать. Не больно и надо было.

А потом все навалилось: ординатура, работа, мама попала в аварию, оставив на него младшую сестру, которая только в одиннадцатом классе тогда училась. Пришлось ишачить на репетиторов, брать операции одну за другой до ряби в глазах и ломоты в пояснице. Стыдно вспомнить, даже случаи с ложным подозрением на аппендицит клал на стол, зато в эндоскопии поднаторел. И Катька поступила. А спустя пару лет выскочила замуж, съехала, Пашу назначили ответственным хирургом. Жизнь наладилась.

И когда на днях ему подвернулась тетя Надя, Паша раскатал губу. Вот он, если не долгожданный, то заслуженный шанс блеснуть профессионализмом перед Карташовой. Надежда Сергеевна так благоговейно кудахтала вокруг него, и он почти поверил, что дочка тоже рухнет ему в ноги от восторга. Прости, мол, Исаев, я-то думала, ты, дебил, уже скололся в притоне, а ты вон какой… И он даже подумывал, не захватить ли ему для пущего врачебного шика трость. Раз уж брился только по понедельникам.

А Вероника встретила с привычным недовольством. Похудела, оформилась, а взгляд из-под челки все тот же. Еще бы гольфики – и назад, в детство. Аккуратистка несчастная. Вся комната в каких-то ящичках, полочках, коробочках разноцветных. Кладовая безумного шляпника. На футболке – заяц, на трусах – котик. Сколько ей лет вообще? Конечно, за фигуру она знатно взялась, и Паше стоило некоторых усилий сосредоточиться на пальпации. Но если она собирается когда-нибудь выйти замуж, пора бы уже и одеваться по-взрослому. Какой-нибудь кружевной красный лифчик с бантиком, который так и хочется развязать… А потом она раскрыла рот. И наваждение исчезло. Махом. Как не бывало. Начала спорить, цепляться… Тетя Надя была права, Ника – худший вариант пациента. И не потому, что не признается. А потому, что никого не слушает и считает себя умнее всех. Сильверстов в юбке. Было бы справедливо, если бы и его желчный остался в Пушкино. Но повезло только Карташовой. И Паша серьезно подумывал сплавить ее Поспелову или Черемисову… Отличные врачи, опытные. Черемисов, правда, бабник, и уж он бы оценил полный четвертый размер… И потом Ника так посмотрела на Пашу в «Скорой», что его тряхнуло не только от колдобины, но и от гордости. Взгляд, который он представлял себе еще студентом. Восторг и одобрение. Понятно, что ее штырило от интоксикации, и чувствуй она себя чуть лучше, немедленно поставила бы его на место, но тогда на один момент, когда Ника взяла его за руку – сама! – и прошептала: «Только никуда не уходи», ему невыносимо захотелось сделать что-то геройское. Конечно, хрен он теперь передаст ее другому врачу. Жаль, что оперировать придется под общим наркозом. А будь она в сознании, уж он бы показал, каким должен быть настоящий хирург. Невозмутимым, ироничным и гениальным.

В этих размышлениях Пашу и застал Женя Поспелов.

– Ну, кого ты там мне привез?

– Это я себе.

– Ну, слава богу! А то Светка купила новые тапки, неудобные, как зараза. Ногу сводит. Выкину ко всем чертям. Хоть посидеть немного, покурить… Выдохнуть.

– Так у тебя смена только началась! – удивился Паша.

– Ага! Только я с дачи на электричке перся, потому что на участке трясина и машина встряла по уши. «Заезжай вот сюда, поближе, я же вижу, тут можно заехать», – передразнил Поспелов жену.

Паша расхохотался. Женю коллеги за спиной называли Портосом за монументальную фигуру и залихватскую маленькую бородку с усиками. И голос у него был зычным и раскатистым. Когда Паша только начинал работать в тринадцатой, то заочно Поспелова побаивался. Еще бы, его «Света, скальпель!» эхом разносилось по коридорам хирургии, заставляя пациентов вздрагивать и вспоминать маму. И когда теперь Женя изображал ту самую миниатюрную медсестру Свету, которую сделал своей единственной, со всеми ее ужимками и интонациями, невозможно было удержаться от смеха.

– Ладно, отдыхай, дачник. На шашлыки-то позовешь?

– А то! – развел руками Поспелов. – Ты мою баранину не пробовал. Сейчас, прогреется, посуше станет, и завалимся все ко мне.

– Учти, я запомнил, – усмехнулся Паша и пошел готовиться к операции.

В ассистенты взял Кузнецова и Ерлину из дежурной бригады, Карен Севанян с анестезисткой уже торчал в операционной. На столе под бирюзовой простыней лежала Карташова. Из-за экрана Паша не видел ее лица, но знал, что она там, и почему-то у него екнуло от нехорошего предчувствия. Он не относился к суеверным и не боялся встретить в коридоре Зинаиду Федоровну с пустыми биксами. Но этот легкий мандраж, как перед экзаменом или когда мама догадалась, кто играл с Катькиной новой куклой в ампутацию, уже проник ему под кожу, пробежался холодком по позвоночнику и скользкой гирей упал в желудок. Паша отвернулся, усердно натирая мылом руки. Не маленький, в самом деле. Справится.

Однако эксцессы поперли с самого начала. Не успел Исаев зайти в операционную, как Севанян огорошил:

– Вызовите Фейгина.

– Что там у вас? – Паша заглянул за экран.

– Не могу интубировать. Не знаю… Пусть подойдет, надо сменить руку. Я бы, конечно, еще разок…

– Не надо, – резко отреагировал Паша. – Ждем.

Фейгин появился через пару минут, и от одного его вида Исаеву полегчало. Как могучий Гендальф, Илья ринулся за перегородку.

– Что здесь, Карен? – бросил он.

– Перитонит, повторное вхождение.

– Что ввел?

– Атропин, фентанил, гипнотик, релаксант…

Паша почти не слушал их, а только смотрел на Нику и на монитор. Снова на Нику, снова на монитор. Давление сто восемьдесят. Он хоть и доверял Илье, а перед глазами все стоял тот случай из самого начала его практики. Когда во время интубации по ошибке вошли в пищевод, и только старший хирург заметил, как почернела кровь в ране… Одна из первых смертей на столе.

– Добавь сто пятьдесят пропофола, – скомандовал анестезистке Фейгин и взял ларингоскоп. – Лампу сделай нормально!

– Илья Владимирович, что я сделаю? – забубнила сестра. – Расходку не привозят. Все плохо горят.

– Вот же дерьмо собачье! – и Фейгин добавил пару крепких выражений. – Карен, дави Селлика! Держи уже! Ты какого расслабился?! Ира, давай, – не глядя, протянул сестре руку за трубкой и лихо, одним движением, интубировал.

Паша и сам затаил дыхание, гипнотизируя монитор. От волнения одно ухо заложило.

– Сдуй, – донесся голос Фейгина. – Сатурация девяносто девять. Все, нормокапния. Можете начинать.

– Илюш, ты не посидишь тут? – поинтересовался Паша. – За компанию, а?

– Без проблем, – Фейгин рухнул на стул, и над экраном показалась лишь макушка его колпака.

Паша с уважением вздохнул: волшебник. Шли вместе с самого института, но при этом Илья был внутренне старше, мудрее и печальнее. И даже когда они вдвоем курили на улице у приемки, Исаев все думал о бытовухе, мелочах. Что домой взять пожрать, рискнуть ли с кредитом на машину, позвонить Ксюше из кардиологии или обойдется. А Фейгин больше молчал, пуская ровные струйки дыма, смотрел куда-то вдаль, словно приоткрывая мирскую оболочку, и время от времени изрекал нечто отвлеченное или познавательное вроде: «А ты знал, что на дне Марианской впадины нашли новую форму жизни?» И Паше обычно нечего было на это ответить. А в операционной Фейгину не было равных.

– Что нового, Илья Владимирович? – обратилась к нему Ерлина, пока Паша снимал старые швы.

– Вот, Настенька, присматриваю себе дельтаплан… – задумчиво сообщил Фейгин.

– А ты куда его ставить собрался? – удивился Паша.

– А летать где? Если только на полигон куда-то тащиться… – встрял Кузнецов, второй ассистент.

– И в машину поди не влезет, – качнула головой Ерлина.

– Не о том думаете, – Фейгин тяжело, даже с надрывом, вздохнул. – Это же чувство свободы. Ветер. А виды? Когда летишь над Кара-Дагом и перед тобой весь хребет, и море, и извилистый берег…

– Нет, я все-таки не понимаю, – перебил Паша. – Он складывается или разбирается?

– Я вот нашел в Интернете модель, вроде компактная, – Фейгин поднял над экраном смартфон с изображением дельтаплана. – Как тебе?

– А еще говорят, что врачам плохо платят, – проворчала анестезистка.

Илья что-то ей ответил, но Паша не расслышал. Он смотрел во вскрытую, очищенную от старых тампонов полость, и с ужасом наблюдал картину несостоятельности старых швов и тифлита на всю кишку. Нет, он подозревал. Да что уж там, знал, что увидит. И тем не менее теперь, когда столкнулся со всем этим напрямую, его взяла оторопь. Правила и рекомендации были ему отлично известны. По-хорошему, он должен был вывести стому через отдельный разрез. И Нике пришлось бы ходить несколько месяцев с калоприемником. Нике. Она этого не переживет. В любом другом случае он бы не заморачивался: либо кишку наружу, либо пойти на свищ. А сейчас беспомощно стоял и смотрел внутрь, как зеленый практикант.

– Паш, ты чего? – вывел его из размышлений Кузнецов. – Работаем?

– Подожди, я думаю.

– А чего тут думать? Выводить стому, и все.

– Оль, вызвоните мне Поспелова, пожалуйста, – обратился Паша к сестре.

– Как скажете, – засуетилась та и поспешила к телефону. – Евгений Игоревич, зайдите в первую…

Поспелов, видимо, успел уже задремать, поэтому вошел, недовольно переваливаясь и на ходу цепляя маску.

– Глянь, а? – попросил Паша.

– У, да купол сгнил весь… – Поспелов склонился над раной. – Я бы вывел… Ну, или на свищ… А что тебя смущает? Нет, ты подумай, тифлитище до самой восходящей… Кто у нас тут?

– Девушка, двадцать семь лет.

– Красивая, что ли?

– Ну, не страшная, – Паша сосредоточенно изучал пораженную область. – Знакомая. Жалко ее. Может, все-таки попробовать частично иссечь и ушить?..

– Я б не стал. Риск такой. Сам знаешь, что будет, если не состоится. – Поспелов обошел стол и заглянул в полость с другой стороны. – Хотя… Тут с краю неплохой участок… В принципе, если вот здесь уцепиться… Можно клинышком, и ткани должно хватить на два ряда… Ох, и прилетит потом за это!

– А то я не знаю! Так что, как думаешь, будет держаться? Не навредим? – Паша с надеждой посмотрел Поспелову в глаза.

– Шансы есть… – тот наклонил голову и прищурился. – Попробовать можно. Ну что, будем делить ответственность? Помыться к тебе?

– Давай. Спасибо, Жень, – кивнул Паша, и пока Поспелов мыл руки, чтобы присоединиться, еще раз взглянул на безмятежное лицо Ники.

Да, он определенно рискнет. Пойдет ва-банк. Даже если она никогда об этом не узнает.

Паша был рад присутствию Поспелова. Нет, больше никаких знакомых на столе. Этических дилемм, мучительного выбора, волнений… На фиг всё. Нервы дороже. Но в этот раз он все же остался собой доволен.

Под мирную дискуссию Поспелова с Фейгиным о даче и рассаде, он сумел абстрагироваться и сосредоточиться на слепой кишке. Словно перед ним была не Карташова, да и вообще не живой человек, а просто бирюзовая простыня с дыркой и пораженная кишка. Вызов его мастерству. А он любил такие штуки. Клиновидное иссечение, ушивание в два ряда и неистовая вера в то, что швы будут состоятельны.

Об этом никто бы не снял кино, как про доктора Хауса, потому что шил он молча. Никакой элегантности и заумной болтовни. Только взмокший под колпаком затылок, жужжание в ногах и редкие реплики вроде «Садоводы хреновы!» в ответ на спор о том, когда лучше прищипывать высокорослые томаты.

– Ну, что скажешь, Насть? – спросил он Ерлину, наложив последний шов и любуясь своей работой, как художник.

Она изогнула светлую бровь, уважительно кивнула:

– Божественно.

– Так, не сглазьте мне здесь! – вмешался Поспелов. – Пусть он сначала неделю продержится, я тебя тогда сам расцелую.

Паша вздохнул, и страх снова накатил на него. Завтра на утренней конференции его распнут и вываляют в дерьме за неоправданный риск. Опять заведующий, чтоб у него машина посреди МКАДа заглохла, опять мерзкий Юдин из соседнего отделения… Нет, срочно домой. Хоть немного расслабиться перед публичной поркой.

Закончив, он вышел в коридор, стянул маску и с удовольствием глотнул свежего воздуха. Слишком громкие слова для больницы, но после полутора часов в операционной, в которой окна не открывались в принципе, да еще и в компании нескольких взрослых людей, хлористый дух коридора напомнил Паше об альпийских лугах.

Исаев умылся прохладной водой, спустился, чтобы взять в автоматах кофейку и сэндвич, и ноги сами понесли его к выходу, но он задержался, ругая себя за сентиментальность. Доел и снова поднялся наверх, в реанимацию.

В приятном глазу полумраке пасмурного дня у стеклянной стены лежала Карташова. Сестры только-только переложили ее, застелили новое белье, и она была такая безмятежная, чистая… Будто у нее там, под одеялом, все те же белые гольфики. И Паша улыбнулся.

Вошел в бокс, сел на стул, и тот скрипнул под тяжестью. Веки девушки дрогнули, она открыла глаза, моргнула, фокусируя взгляд. Брови обеспокоенно сдвинулись, она кашлянула и потянулась к горлу. Севанян, чтоб его! Небось всю гортань ей расцарапал!

– Ну, как ты? – спросил Паша.

– Уже все? – чуть хрипло произнесла Ника, удивленно взглянув на него.

– Да.

– И как?

– Тебе придется пробыть здесь какое-то время. Недельку, наверное.

– В больнице?

– В реанимации.

Ника вздрогнула, попыталась поднять голову.

– Что-то случилось? Маме не говорили?!

– Нет. Просто мы должны быть уверены, что внутренние швы выдержат. Не вздумай бегать, вставать и напрягаться. Твоя задача – беречь себя. А с мамой я разберусь.

– Нет, ей не так просто навешать лапши, – Ника откинулась на подушку и прикрыла глаза. – Надо что-то очень убедительное…

– Скажу, что платные палаты заняты, а здесь ты будешь под присмотром. Скажу, что положил сюда, чтобы сестры не давали тебе скакать и плескаться в раковине. По-моему, отличный довод.

– Злой ты Исаев, недобрый, – она слабо улыбнулась и снова поморщилась. – Горло саднит… Не знаешь, что можно сделать?

– Я принесу тебе потом обезболивающие леденцы. Спрошу, может на посту есть… Ты отдыхай. Я позвоню маме.

– Спасибо, Паш, – она серьезно посмотрела ему в глаза. – Слушай, я не знаю, как у вас тут принято благодарить… Просто не думай, что я какая-нибудь халявщица.

– Молчи, Карташова, не порть момент. Сейчас рано о чем-то говорить.

– Хорошо.

Он хотел сказать что-то еще, но у соседней койки запищали мониторы, тут же ворвалась сестра, следом Гумберидзе, дежурный реаниматолог. Ника потянулась узнать, что происходит. А ей не стоило это видеть: очередная жертва ДТП, повреждения сердца, показатели плохие.

Паша обменялся взглядом с Гумберидзе, тот кивнул и бросил сестре:

– Поставь ей реланиум.

– Что происходит? – обеспокоенно зашептала Ника, наблюдая, как ей в катетер что-то вводят.

– Тебе сейчас лучше поспать, – Паша погладил ее по руке.

– Как скажешь, милый, – по ее лицу расползлась пьяная блаженная улыбка.

Он понимал, что дело в препарате, но отчего-то не убрал руку. Поддержка ей не помешает. На несколько мгновений Ника стихла, и он уже было решил, что ее срубило, но она вдруг снова открыла глаза и едва слышно произнесла:

– Я должна кое-что тебе сказать. Но это секрет.

– Что?! – из-за реанимационной возни за спиной он с трудом мог разобрать слова.

– На ушко.

Он смиренно пригнулся, приблизив ухо к ее губам, как Ипполит Матвеевич к умирающей теще. Но Ника поведала нечто похлеще тайны спрятанных бриллиантов.

– Ты… такой… красавчик, – медленно выдохнула она.

– Че… Чего?! – Паша попытался отстраниться, но она на удивление крепко вцепилась в его предплечье.

– Я… думала о тебе, – чуть заторможенно от лекарства говорила она. – Все эти годы… Представляла… как… ты сделаешь это со мной… и нас будет трое…

Ее дыхание щекотало ему ухо, но отодвинуться было выше его сил.

– Т… трое? – ошарашенно переспросил он.

– Да… А потом мы с Ленкой… Хочу, чтобы ты дал нам… О, как я хочу… Пж… пжа… пожа… лста… Скажи да…

– Эээ…

– Да… Марк… – и она отключилась.

А Паша еще некоторое время сидел, уставившись в одну точку, и думал, что за черти водятся в омуте ее личной жизни. Отличница, ничего не скажешь! И кто такой, мать его, этот Марк?!