Текст книги "Королевский выкуп. Последний рубеж"

Наблюдая теперь, как сын рассказывает о своем вчерашнем посещении королевского Шервудского леса, Алиенора почувствовала знакомое сожаление. Если бы Гарри не цеплялся за каждую каплю власти, как нищий за последний медяк! Не то чтобы он пренебрегал ее мнением из-за того, что это мнение женщины. Не сыну императрицы Мод было смотреть на женщин исключительно как на безмозглых племенных кобыл. Нет, ее муж просто не способен был делиться властью, всегда стремился держать поводья в своих руках, даже если тем самым отчуждал жену и настраивал против себя сыновей.

Ричард говорил, что теперь понимает, почему этот замок числился у Генриха среди любимых.

– Отец с радостью охотился бы от рассвета до заката, а где же найдешь охоту лучше, чем в Шервудском лесу? Он кажется просто бесконечным, дубы там выше церковных шпилей. Но и для разбойников это идеальное пристанище. – Принимая кубок с вином, он взглянул на своего канцлера: – Что у нас назначено на завтра, Гийом?

– Теперь, когда мы разобрались с должностями шерифов, можем перейти к обвинениям против графа Джона и епископа Ковентрийского. – Лоншан старался скрыть удовлетворение, но безуспешно: опала Гуго де Нонана доставляла ему буйную радость. – Послезавтра мы обсудим новые налоги, и последний день оставлен для рассмотрения жалоб на архиепископа Йоркского, поступивших от его собственного кафедрального капитула.

Жофф помрачнел.

– Пустая трата времени, – яростно заявил он Ричарду. – Я в жизни не видел никого более лживого, чем эти лицемерные, коварные каноники. Они противостоят мне со дня рукоположения, и ты не поверишь, сколько всего я из-за них пережил!

– Нам придется выслушать их, Жофф, но у тебя будут все возможности ответить на обвинения, – заверил Ричард с большим терпением, чем обычно в общении со сводным братом. Жофф неохотно умолк и злобно уставился на Лоншана, будто подозревал, что это канцлер подстрекал недовольных монахов.

Алиенора откинулась в кресле, скрытно наблюдая за Жоффом из-под полуприкрытых век. Он вырос при дворе ее мужа, и она не возражала, так как считала, что мужчина должен нести ответственность за своих детей, в браке они рождены или нет. Но их отношения испортились, когда она с сыновьями выступила против Генриха. Жофф так и не простил за это никого из них. Ричард сдержал обещания, данные у смертного одра отца, и подтвердил назначение Жоффа архиепископом Йоркским, хотя все понимали, что темперамент его брата не годится для церковной карьеры, да и сам Жофф никогда не мечтал о священническом сане. Но мало кто ожидал, что в новом своем качестве Жофф натворит таких дел. Он ожесточенно враждовал с епископом Даремским, даже отлучал его от церкви. Он схлестнулся с Лоншаном и восстановил против себя Йоркский кафедральный капитул, попытавшись устроить избрание своего брата по матери деканом Йоркского собора. Он ужасал других прелатов, заставляя носить перед собой архиепископский крест в чужих епархиях, а потом оскорбил Губерта Вальтера, бросив вызов приоритету Кентербери над Йорком. Алиенора потеряла счет отлученным им от церкви, включая целый женский монастырь. Она знала, что Жофф в полной мере унаследовал анжуйский нрав, но никогда раньше он не вел себя столь безрассудно и воинственно, и королева могла лишь предположить, что архиепископ Йоркский очень несчастный человек.

Ричард рассказал матери, что кафедральный капитул Жоффа обвинял его во множестве грехов: симонии[5]5
  Симония – продажа церковных должностей.


[Закрыть], вымогательстве, рукоприкладстве, пренебрежении пастырскими обязанностями. Похоже, Ричард относился к ним скептически и скорее склонялся поверить Жоффу, что не так уж часто случалось в их бурном прошлом. Но Алиенора знала, что сын доволен действиями брата при осаде Тикхилла. Кроме того, Жофф добросовестно пытался собрать деньги на выкуп, ему помешало лишь сопротивление монахов, в знак протеста даже прекративших богослужения в кафедральном соборе. Алиенора сомневалась, что перемирие между Ричардом и Жоффом продержится долго – оба обладали слишком сильной волей. Увидев, что Жофф смотрит на нее, королева незаметно опустила взгляд и подумала, как обидно, что Гарри так упорно стремился сделать из Жоффа то, чем тот не был, не мог и не хотел быть.

Совет начал обсуждать введение налога в размере двух шиллингов с каждых ста двадцати акров земли. Алиенора понимала, что это решение станет непопулярным, но не видела другого выхода освободить заложников. Вспомнив внуков, Отто и Вильгельма, она ощутила острую печаль, зная, как оба мальчика скучают по дому. Но теперь ей хотя бы не нужно беспокоиться, что Генрих пойдет на попятную и не отпустит их после уплаты остатка выкупа: пришли известия, что император наконец заключил мир с их отцом, Генрихом Львом.

Ричард только что сообщил, что собирается написать письмо английскому духовенству, поблагодарить всех церковников за усилия по его освобождению. Подавив зевок, король спросил, нужно ли обсудить что-то еще, заметив, что мало спал прошлой ночью. Андре ухмыльнулся – он видел, как Еву вели в спальню Ричарда, но остальные по примеру короля встали и пожелали ему спокойной ночи. Жофф и Губерт Вальтер обменялись взглядами, и последний неохотно сказал:

– Остался один вопрос, сир.

Ричард снова сел:

– Что такое, Губерт?

– Вчера, пока ты ездил в Шервудский лес, прелаты собрались на совет.

Лоншан застыл, оскорбленный и уязвленный тем, что даже после возвращения королевской благосклонности, другие епископы избегали его, словно прокаженного, и не пригласили его на собрание. Ричард ждал, но Губерт тянул с ответом, понимая, что новость радости не принесет.

– Они считают, монсеньор, что тебе хорошо было бы провести какую-нибудь церемонию по случаю возвращения в Англию.

Глаза Ричарда сузились. Прежде чем он успел ответить, вмешался Жофф, не понимавший, почему Губерт ходит вокруг да около.

– Речь о повторной коронации, – без обиняков заявил он. – О возобновлении авторитета монарха, способе… – он не договорил: его брат отодвинул свое кресло с такой силой, что оно перевернулось.

– Способе чего, Жофф? Очиститься от позора моего плена и оммажа, принесенного Генриху?

– Мы этого не сказали, сир, – поспешно вставил Губерт.

– Но подумали, – бушевал Ричард. – Иначе к чему заговаривать про эту церемонию, этот обряд очищения? Ну так передай им вот что, господин архиепископ. Скажи, что если на моей чести есть пятно, я намерен смыть его французской кровью! – С этими словами король развернулся, стремительно вышел за дверь и с таким грохотом захлопнул ее за собой, что все вздрогнули.

Повисло долгое молчание. Приближенным короля доводилось наблюдать вспышки анжуйского темперамента и раньше, но никто из них не ожидал, что это пламя опалит их самих. Лоншан свирепо воззрился на двух архиепископов:

– Отличная работа! Если бы вы удосужились позвать меня на ту встречу, я бы сразу сказал, как воспримет король эту вашу «хорошую идею».

– Это не моя идея, – резко ответил Губерт.

– Им казалось, королю понравится церемония. Он же всегда любил быть в центре внимания, – напомнил Жофф, яростно вспыхнув, когда Лоншан с неприкрытым презрением покачал головой. Но прежде чем прелат успел возразить, Алиенора поднялась с кресла.

– Милорд архиепископ, – ледяным тоном начала она, и все взгляды тут же обратились к королеве, явно разъяренной не меньше Ричарда. – Правду ли сказал мой сын? Люди считают, что в его оммаже Генриху есть что-то постыдное?

– Я – нет, мадам, – твердо ответил Губерт. Алиенора не сомневалась в его искренности, но он не ответил на ее вопрос, и королева повернулась к Жоффу, честному даже себе в ущерб.

Не подвел он и на этот раз.

– Да, кое-кто так считает, – подтвердил Жофф. – Не то чтобы они сомневаются в смелости короля – на такое способен только дурак. Но кое-кто думает, будто этот оммаж пятнает честь Англии, пусть даже и принесен не по доброй воле. Плен сам по себе несет некоторый оттенок позора, и только поэтому…

– Боже милостивый! – Алиенора пригвоздила его взглядом и отвернулась, не владея собой от злости. Как смеют они судить Ричарда за шаг, который он вынужден был сделать ради собственного спасения? Вероломные лицемеры! Ох уж эти мужчины и их безрассудные понятия о чести!

Андре тоже вскочил на ноги.

– Хотел бы я посмотреть, как кто-нибудь скажет это королю в лицо! – Он обвел палату вызывающим взглядом: – Кто из вас согласен с этими малодушными?

– Уверен, я выражу общее мнение, если скажу, что никто из нас так не думает, – ответил Уилл Маршал веско. – То, что королю пришлось принести оммаж, прискорбно, но винить его не в чем – у него не было выбора. В пленении я тоже не вижу ничего постыдного. – Он холодно взглянул на Жоффа. – Любой, кто говорит иначе, никогда не был узником.

Вспомнив, что Маршал был в плену у Лузиньянов, пока Алиенора не заплатила за него выкуп, Жофф пошел на попятную.

– Я не высказывал свое мнение, а лишь повторил, что говорят некоторые, – с жаром заявил он. – Однако я согласен с епископами и считаю, что королю следует устроить церемонию возложения короны или даже повторную коронацию. Этот эффектный способ поможет распрощаться с тем неприятным эпизодом и ознаменует новое начало.

Никто ему не ответил. Все молчали, так как Алиенора, Лоншан и Андре еще сердились, а остальные чувствовали себя неуютно, жалея, что попали под королевский гнев. Они не знали, следует ли им оставаться на месте и ждать, на случай если Ричард надумает вернуться.

* * *

Ричард ушел недалеко. Он остановился во внутреннем дворе, не обращая внимания на почтительные приветствия солдат и любопытные взгляды слуг. Холодный ночной воздух не остудил его гнева. Но король почти немедленно понял, что рассердился не на тех. Губерт такого не заслужил. Как и никто из присутствующих. Не стоило обвинять даже епископов и всех тех, кто считал, что он должен подвергнуться церемонии очищения. Если он сам ощущал стыд за содеянное, как можно винить других за такое же чувство? После нескольких мгновений мрачных раздумий государь неохотно развернулся и пошел обратно.

Когда Ричард вошел, присутствующие вскочили, и он знаком велел им снова сесть.

– Является ли предложение епископов «хорошей идеей» это вопрос спорный, но делать посланника ответственным за переданное им послание – идея явно не из лучших. Я допустил ошибку и сожалею об этом.

Все стали твердить, что в его вспышке гнева нет ничего страшного, она вполне объяснима, но Ричард не слушал эти предсказуемые заверения и не внимал им. Усевшись на свое место, он переводил взгляд с одного лица на другое, пока не остановился наконец на Губерте Вальтере.

– Если ты чувствуешь, что это заслуживает обсуждения, я хочу тебя выслушать. Но с самого начала заявляю, что я не желаю повторной коронации.

– Я полностью согласен с тобой, монсеньор. Я не вижу нужды во второй коронации, как и большая часть епископов. Они говорили о чем-то меньшем, возможно, о церемонии возложения короны. В прежние времена короли совершали ее несколько раз в году, но твой отец покончил с этой традицией, поскольку ему не нравилась эта суета. Так что это вовсе не новшество, просто возрождение древнего обычая, способ отпраздновать твое возвращение в свое королевство и к своим подданным.

– Язык у тебя так хорошо подвешен, что способен слизать мед с колючек, – невесело усмехнулся Ричард, цитируя услышанную от Моргана валлийскую поговорку. – Ты подсластил питье так, что почти заглушил вкус ядовитого болиголова. Почти.

Хотя королю этого совсем не хотелось, но, возможно, после того как в большом зале в Майнце он опустился перед Генрихом на колено, это был его долг.

– Ну, а что остальные? – спросил Львиное Сердце. – Вы все согласны, что это необходимо?

Алиенора просто сказала, что такое решение принимать нужно только ему. От Андре и Лоншана Ричард услышал решительное «нет!». Но остальные не решались говорить прямо.

– Народу понравится такая церемония, монсеньор, – промолвил наконец Уилл Маршал.

Ему эхом стали вторить Жофф, Гамелен, Фульк и Уильям Бривер, а когда Губерт предложил оказать честь королю Шотландии, пригласив его принять участие в церемонии, Ричард понял, что его обошли с фланга.

– Я об этом подумаю, – ответил он, хотя, как и все остальные, понимал, что это не задержка ответа, а признание поражения.

Вскоре после этого встреча закончилась. Ричард с Андре вместе пересекали внутренний двор, оба молчали, пока не дошли до главной башни. Андре редко обращался к Ричарду по имени, называя его «монсеньор» на людях, или «кузен» с глазу на глаз.

– Ричард, за проведенное в Германии время ты не совершил ничего постыдного, твоя честь не запятнана.

Лицо его более молодого родича оставалось бесстрастным, скрывая мысли. Но Андре заставил его улыбнуться, добавив с усмешкой:

– Однако, должен признать, мне по вкусу твоя идея искупаться во французской крови.

* * *

Джону и его союзнику епископу Ковентрийскому было приказано явиться в течение сорока дней, чтобы ответить на обвинения в захвате замков, опустошении земель в Англии и Нормандии, и заключении союза с французским королем, в нарушение клятвы верности, которую он принес Ричарду. Джона объявили лишенным права на престолонаследие и на английские владения. Также объявили, что Ричард отпразднует Пасху с королем шотландцев, Вильгельмом Львом, а в последующее воскресенье в Винчестере проведет официальную церемонию возложения короны.

* * *

– Значит, у меня совсем нет права голоса?

Беренгария положению Анны сочувствовала, но все-таки этот вопрос ее удивлял – в шестнадцать лет девушке уже пора понимать, что замуж приходится выходить за кого прикажут. Сочувствовала киприотке и Джоанна, да и мятежная струнка в характере девушки была ей куда понятней, чем Беренгарии. Поэтому, вместо того чтобы упрекать девушку, она еще раз терпеливо объясняла, что этот брак – одно из условий соглашения, заключенного в Вормсе – часть цены, которую Ричарду пришлось заплатить за свою свободу.

Она изо всех сил старалась примирить Анну с судьбой – напоминала, что герцог Австрийский приходится ей родичем, что он проявляет искреннюю заботу о ее благополучии, и повторяла все благоприятные слова о сыне Леопольда, какие могла почерпнуть от Моргана, Ричарда и писем Алиеноры. Однако Анна отказывалась их воспринять, и королевы в конце концов удалились, дав ей единственное, что могли предложить – время и уединение.

Вернувшись в зал, Джоанна не застала там Мариам, а когда спросила у Беатрисы, пожилая дама с лукавой улыбкой ответила, что Мариам с Морганом снова отправились знакомиться с Пуатье. Все знали, что на деле это означало посещение одного из постоялых дворов в городе. Джоанна рассмеялась, но Беренгарию это не так забавляло – совсем недавно у нее состоялся тревожащий разговор о Мариам и Моргане с Гийомом Темпье, епископом Пуатусским. За полгода, проведенные в Пуатье, для Беренгарии стала большим утешением дружба с Гийомом, которого глубоко уважали за выдающееся благочестие и прямоту. В своей решимости бороться как с мирскими грехами, так и с церковными злоупотреблениями, прелат временами казался ей просто святым. Поэтому, когда он отвел Беренгарию в сторону и заговорил о своем беспокойстве о душе леди Мариам, она к этому отнеслась серьезно.

– Джоанна, Мариам не говорила тебе, что епископ предостерегал ее касательно отношений с Морганом?

Джоанна покачала головой. Она надеялась, что епископ не станет просить ее вмешиваться, поскольку испытывала неподдельное уважение к прелату и распознала в нем хорошего человека. Но она не считала грехи Мариам столь тяжкими, чтобы спасение ее души оказалось под угрозой. В конце концов Мариам вдова, и у нее нет родственников-мужчин, перед которыми требовалось отвечать. Кроме того, они с Морганом старались соблюдать осмотрительность. И не их вина, что даже конюхам и поварятам известно, что они любовники.

– Я думаю, – продолжила Беренгария, – тебе следует спросить у нее, почему они с Морганом не поженятся. Ведь ясно, что они без ума друг от друга, а пребывать в освященном браке куда предпочтительней, чем предаваться блуду.

– Я тоже хотела бы видеть их женатыми, Беренгария. Но все не так просто, как кажется. Морган – рыцарь, а не лорд со своим поместьем. Когда-нибудь он унаследует часть владений отца. Скорее всего, Ранульф завещает свои валлийские земли старшему сыну, а Моргану отдаст английские маноры, поскольку валлийцы, в отличие от англичан, не оставляют все первенцу. Но этого придется ждать годы, а до тех пор Морган не в состоянии содержать жену. Как ты думаешь, почему многие рыцари так никогда и не женятся?

Беренгария никогда об этом не думала. Иногда Ричард поддразнивал ее, говоря, что она почти так же отстранена от мира, как монахиня-цистерцианка. Она считала, что так и есть, поскольку вела привилегированную жизнь любимой дочери короля. И решила, что отыщет способ устроить брак Мариам и Моргана. Ричард славился своей щедростью, как и подобает великому королю. Неужто он откажется вознаградить Моргана за стойкость и преданность, если просьба поступит от нее?

Она уже собралась поведать о своем плане Джоанне, когда одна из женщин вскочила с восклицанием:

– Сэр Гийом!

Едва Гийом де Пре вступил в зал, женщины тут же толпой обступили своего любимца. Джоанна и Беренгария были ему вечно признательны – он пожертвовал своей свободой, спасая Ричарда от плена в Святой земле. Рыцарь передал им письма из Англии, и Беренгария забрала свои, чтобы прочесть в саду, а Джоанна удалилась с адресованными ей на оконное сиденье.

Когда, дочитав письма, Джоанна присоединилась к остальным, Гийом рассказывал завороженным фрейлинам и придворным рыцарям о церемонии возложения короны в соборе Винчестера. По его словам, стоило посмотреть, как король Шотландии и графы Суррейский и Честерский шествовали, неся три церемониальных государственных меча. Король выглядел величественно в горностаевой мантии и украшенной драгоценными камнями короне, которую архиепископ Кентерберийский водрузил на голову Ричарда перед его восшествием в церковь. В северном нефе храма выстроили специальный помост для королевы и ее дам, чтобы они могли без помех наблюдать за процессией. А потом в соборной трапезной состоялся роскошный пир с множеством перемен блюд, музыкантами, арфистами и жонглерами для развлечения гостей. Вино лилось фонтаном. А на улице собралась огромная толпа, надеясь хоть мельком увидеть своего государя, королеву-мать и высокородных гостей.

Ему внимали с восторгом, и даже Джоанна ощутила легкую зависть: так ей хотелось оказаться там, рядом с братом и матерью. Тут она заметила, что Беренгария вошла в зал и незаметно остановилась позади круга слушателей. Джоанна начала пробираться к ней, но тут появились возвратившиеся Морган и Мариам и радостно приветствовали Гийома – Морган сдружился с ним в Святой земле. К тому времени как Джоанне удалось высвободиться, невестка ушла.

Джоанне пришлось играть роль хозяйки, проследить, чтобы для Гийома подготовили еду, ванну и постель. Она ускользнула при первой возможности и поднялась по лестнице в опочивальню Беренгарии. Та уже отослала прислугу и, хотя отворила дверь, впуская Джоанну, но выглядела отстраненной, спряталась за щит своей испанской надменности, что было явным признаком расстройства. Джоанна решила, что прямая атака лучше всего, и прямо спросила, не встревожена ли Беренгария чем-то в письме Ричарда.

Невестка покачала головой в ответ, но Джоанна терпеливо ждала, и после напряженного молчания Беренгария тихо сказала:

– В письме Ричарда нет ничего тревожащего. Он, как всегда, идеально вежлив, спрашивает о моем здоровье и выражает надежду, что мне хорошо здесь, в Пуатье. Но не говорит ничего личного, ничего интимного, ничего такого, что муж сказал бы жене. Не упоминает даже о возложении короны, лишь рассказывает об осаде и о том, что он обратился к папе с прошением, чтобы святой отец воспользовался авторитетом церкви для возвращения выкупа и заложников.

– Это так похоже на Ричарда, – сказала Джоанна, стараясь казаться веселой. – У него, как у большинства мужчин, дорогая, во всем теле не найдется ни единой романтической косточки. Двенадцать лет брака с Вильгельмом научили меня, что изменить мужчину практически невозможно. К счастью, Господь наделил женщин терпением Иова, дав нам возможность мириться с их… – она смолкла, увидев, что печальные карие глаза Беренгарии полны слез.

– Джоанна, чем я провинилась перед ним?

– Ничем! Почему ты так спрашиваешь, Беренгария? Вспомни, когда мы расставались в Акре, он сказал, что раз Филиппу потребовалось четыре месяца, чтобы добраться домой из Святой земли, то будь он проклят, если не управится за три, и обещал, что вернется вовремя и отпразднует с тобой Рождество. Разве так говорил бы мужчина, недовольный тобой?

– Нет… но мужчина, которого я оставила в Акре, не похож на того, кто писал эти письма. В Святой земле он тратил много усилий, чтобы я была всегда рядом с ним, перевез нас из дворца в Акре в лагерь армии в Яффе, взял нас с собой в Латрун. А теперь… теперь ему, кажется, безразлично, воссоединимся ли мы когда-нибудь.

– Беренгария, это определенно не так!

Испанка не обратила внимания на протест Джоанны.

– Я слушала рассказ Гийома о возложении короны в Винчестере и думала лишь о том, что мне тоже следовало там присутствовать. Я должна была находиться в том северном нефе рядом с его матерью, а не оставаться в сотнях миль от супруга и выслушивать этот рассказ из вторых уст.

– У него не было времени послать за тобой, дорогая. Все произошло очень быстро, всего через пару недель после взятия Ноттингемского замка.

– Если бы я ждала Ричарда в Лондоне, Джоанна, времени хватило бы. Или если бы сопровождала супруга в Ноттингем, как его мать. – Беренгария невесело улыбнулась, видя, как Джоанна расстроена, и понимая, что золовка снова старалась ее защитить. – Епископ Гийом рассказал мне о письме от епископа Лондонского, где тот уверяет, что королева Алиенора присутствовала при осаде.

Джоанна не знала, что и сказать. Поведение брата было ей понятно не больше, чем его жене, но она была уверена, что чем скорее супруги воссоединятся, тем лучше. Потом она улыбнулась, потому что в голову ей пришла идея.

– Мать пишет, что они собираются отплыть из Портсмута, а значит, высадятся в Барфлере. Мы можем встретиться с ними там, Беренгария!

– Нет.

– Почему нет? – удивилась Джоанна.

– Я не стану бегать за ним. Когда Ричард пошлет за мной – я приеду. А до тех пор буду ждать здесь.

Джоанна очень старалась убедить Беренгарию поехать в Барфлер, но невестка оставалась непреклонной. Джоанна понимала, что большинство людей сочло бы Беренгарию идеальной женой – немногословной, преданной и почтительной. Только откуда было им знать, какой упрямой могла она быть. Или надменной. Джоанна решила попробовать позже, но если Беренгария твердо решит остаться в Пуатье, она поедет в Барфлер без нее. Ей нужно увидеться с матерью. Нужно увидеться с братом. И еще нужно выяснить, почему ему так безразлично воссоединение со своей молодой королевой.

* * *

Захватив Эвре, французский король передал его союзнику, и в этот дождливый вечер в начале мая Джон находился в замке. Торопливо шагая по узкой, утопающей в грязи улице, Дюран выругался, проклиная ветер, сорвавший с головы капюшон, потом выругался снова, когда дорогу преградил назойливый попрошайка. Не сразу ему удалось найти убогую маленькую таверну, спрятанную в переулке недалеко от реки. Коптящие светильники на стенах едва рассеивали царящий в зале мрак. Он помедлил в дверях, давая глазам привыкнуть, а потом разглядел за столом в темном углу человека, ожидающего его.

Дюран скользнул на скамью рядом с Джастином де Квинси, знаком велел служанке принести вина.

– Славную лачугу ты выбрал для нашей встречи, – сказал он. – Что, подходящего свинарника не нашлось?

– Я и присмотрел один, – сказал Джастин. – Хотел, чтобы ты чувствовал себя как дома.

Улыбки, которыми они обменялись, были прохладнее дождя над Эвре. Эти двое были очень разными – Джастин намного моложе, смуглый и крепкий, настороженный, а Дюрану перевалило за тридцать, держался он вальяжно, а светлой мастью напоминал викинга. С первой встречи они невзлюбили друг друга, но им часто приходилось работать вместе, потому как оба были людьми королевы, и что их объединяло, так это полная и безоговорочная преданность Алиеноре.

Сообщение Джастина было иносказательным и устным, поскольку передавать информацию в письменном виде было слишком рискованно.

– Каковы шансы вернуть в загон заблудшего барана? – спросил он, понизив голос сильнее обычного.

– Этот особенный баран бродит где ему вздумается. Но я постараюсь выследить его. А когда поймаю, куда его везти?

– На рынок в Лизье.

Дюран кивнул, потом оттолкнул скамью, поскольку услышал все, что хотел узнать. Попрощаться с Джастином он не удосужился, как и заплатить за выпитое. Джастин уронил на рассохшийся дощатый стол пару монет и одновременно смотрел, как его собеседник направляется к двери, растолкав при этом двух только что вошедших посетителей. Те начали было возмущаться, но, присмотревшись к Дюрану, решили отступиться. Джастин не удивился проявленной ими осторожности – однажды он слышал, что Дюрана охарактеризовали как «человека, рожденного пить на пару с дьяволом». Ручной волк Алиеноры привык к угрозам и дворцовым интригам, но де Квинси не мог отрицать ни его смелости, ни остроты ума. И то и другое необходимо, чтобы прожить так долго в двойной игре, ведь если Джон обнаружит, что его водили за нос, то, как подумалось Джастину, даже такому, как Дюран, останется только посочувствовать.

* * *

Перед тем как вернуться в замок, Дюран кое-что купил на рынке. Когда он вошел в большой зал, находившиеся там рыцари приветствовали его холодно: друзей среди них у него не было, да он их и не искал. Урсула не удостоила его даже небрежного кивка. Она играла со своей служанкой в шашки и не обратила на него никакого внимания, будто рыцарь был невидимкой. Мужчины, выказывавшие Дюрану подобное неуважение, сильно рисковали, но грубость знойной любовницы Джона его только забавляла, и он намеренно подразнил ее, остановившись полюбезничать с залившейся краской служанкой.

Как Дюран и ожидал, Джон был один в опочивальне. Сын королевы, человек любивший шумные компании, теперь проводил время в одиночестве и печали. Длилось это недели две – с тех пор как пришли вести про сдачу Ноттингемского замка Ричарду.

Джон устроился на кровати, держа на коленях открытую книгу. Он получил такое же блестящее образование, как и его братья, и, по всей видимости, находил в чтении истинное удовольствие.

– Кажется, я становлюсь глухим, Дюран, – с сарказмом промолвил принц, вставая. – Я не слышал, как ты стучал.

– К счастью, ты ценишь меня не за хорошие манеры, милорд. – Дюран подошел к столу, взял кувшин, который оруженосец Джона всегда держал наполненным, налил два кубка и выждал, чтобы Джон присоединился к нему.

Джон немного поартачился, но в конце концов скука привлекла его к столу – при всех своих изъянах, Дюран обычно бывал забавен.

– Полагаю, Дюран, у тебя была причина вламываться сюда?

– Я принес тебе это, милорд, – Дюран положил на стол мешочек и вытащил из него маленькие песочные часы.

– Это шутка? – холодно поинтересовался Джон. – Если так, мне она не кажется смешной.

– Это вполне понятно, ведь в твоем положении нет ничего смешного, милорд. Но мне показалось, тебе не помешает напомнить, что время, отпущенное на то, чтобы сделать выбор, на исходе.

Принц нахмурился. Обычно дерзость рыцаря ему нравилась – мало кому хватало мужества быть таким же откровенным, как Дюран, но иногда она раздражала.

– Выбор? – повторил Джон. – Сегодня все твои шутки попадают далеко от цели.

– Выбор у тебя есть, милорд. Ты можешь цепляться за союз с французским королем или попытаться заключить мир с братом.

– Это, по-твоему, и есть выбор? – с издевкой осведомился принц. – С равным успехом ты мог спросить, где я предпочел бы жить, в Содоме или в Гоморре.

– Может показаться странным, – процедил Дюран. – но как по мне, выбор прост. В Содоме ты будешь приспешником Филиппа, а может, и его прислужником. В Гоморре – наследником английского трона.

Джон грохнул своим кубком о стол:

– Я никому не прислужник!

– Но именно так тебя и будут называть при французском дворе, пусть и за глаза. Как только Ричард снова ступил на английскую землю, твоя ценность для Филиппа резко упала. Он по-прежнему будет величать тебя союзником и бросать иногда крохи со своего стола, вроде Эвре. Но ты не будешь равным ему, и лучше бы тебе подумать, что это означает. Ты не из тех, кому легко заискивать или прикусить язык, а Филипп потребует и того, и другого.

Дюран рисковал, высказываясь с такой прямотой. Но он был уверен, что не открыл Джону ничего нового – тот был кем угодно, но только не дураком. Его просто требовалось подтолкнуть в верном направлении и убедить, что это единственно возможный путь.

Джон подтвердил это, сказав с горечью:

– А Ричард, по-твоему, не заставит меня пресмыкаться и вилять хвостом?

«Заставит, если тебе повезет», – подумал Дюран, а вслух сказал:

– Полагаю, ты прав. Но немного унижений не такая уж высокая цена за корону, милорд. – Он склонился над столом, глядя Джону прямо в глаза. – Если и есть на свете человек, который не доживет до старости, то это твой брат. Чудо, что он до сих пор смог избежать смерти. Рано или поздно его удача иссякнет, и в этот момент ты должен быть рядом, чтобы этим воспользоваться.

Глаза Джона имели необычный ореховый цвет, но теперь, когда на них упал отсвет стоящей у его локтя свечи, они показались золотистыми.

– Боюсь, ты забыл маленькую испанскую женушку Ричарда. Что, если она родит ему сына?

Дюран пожал плечами.

– Есть такой риск, милорд. Но даже если родит, каковы шансы, что Ричард проживет достаточно долго, чтобы его сын вырос? Никто не захочет короля-ребенка, если есть взрослый мужчина.

– Дюран, ты предлагаешь мне поставить на кон все, полагаясь на то, что может случиться, а может, и нет.

– С каких это пор тебе разонравилось рисковать, милорд? Ты поставил на то, что Ричард не вернется, и проиграл. В новой игре шансы повыше.

Джон вглядывался в свой кубок с вином, будто искал там ответ.

– Что, если Ричард откажется простить меня? На его ноттингемском совете меня провозгласили предателем и изгоем.

Дюран улыбнулся про себя, уверенный, что загнал своего барана. Он позволил себе несколько мгновений наслаждаться триумфом, затем начал развивать успех, делая все возможное, чтобы развеять сомнения Джона. Делая то, чего хотела он него его королева.