Текст книги "Кони и люди"

Глава IV

– Здесь был больной человек. Он в течение многих недель был на грани смерти. Он лежал в нашем доме, и я все это время не смела спать. Я днем и ночью сторожила. Часто, среди глубокой ночи, я пробиралась через темный луг, чтобы посмотреть, нет ли там огромного негра.

Было раннее лето. Мэй и Мод сидели возле дерева за домом Эджли и беседовали; Мэй продолжала строить свою сказочную башню.

Два-три раза в неделю, начиная с первой беседы у заброшенной кузницы, Мод удавалось незамеченной пробраться к дому Эджли. Она готова была рискнуть чем угодно из страстной преданности к этой смуглой, маленькой девушке, которая пережила так много романтического в жизни, – ее не останавливал даже страх перед гневом отца и перед непоколебимой, как сталь, теткой.

Она приходила в дом Эджли ночью, и Мой хорошо понимала необходимость этой предосторожности, но еще лучше понимала это Лиллиан.

На следующий день после ее первой встречи у кузницы отец Мод как раз выразил свое мнение об «этих Эджли». Семья сидела за ужином.

– Мод, – сказал Джон Велливер, сурово глядя на свою дочь, – я не желаю, чтобы ты имела что-нибудь общее с семьей Эджли, которая живет на этой улице.

Железнодорожник мысленно проклинал злую судьбу, которая заставила его купить дом на той улице, где жили «эти скоты». Один из его сослуживцев рассказал ему всю подноготную о семейке Эджли.

– Это такой гнусный выводок, – со злобою заключил тот, – одному Богу известно, почему им позволяют здесь оставаться. Следовало бы их вымазать дегтем, вывалять в пуху и выгнать из города. По-моему, одно и то же, что жить среди нечистой силы, что жить на одной улице с ними!

Железнодорожник пристально смотрел на свою дочь. В его глазах она была лишь молодой, невинной девушкой и поэтому шла в жизни по опасной тропе.

На темных улицах караулили авантюристы, устраивая засады для таких, как Мод, и они пользовались такими женщинами, как сестры Эджли, чтобы поймать в сети невинных девушек.

Ему хотелось многое сказать своей дочери, но он не решался всего этого сказать. Между собой мужчины открыто говорили о таких женщинах, как сестры Эджли. Это было нечто такое – да, впрочем…

Надо признать, что в молодости каждый мужчина бывал у таких женщин; вместе с другими они ходили в дома, где жили «таковские».

Для того, чтобы идти туда, нужно было только немного выпить. Так оно и случалось. Молодые люди компанией ходили от одного салуна в другой и пили. Пойдем туда, – говорил один из них. И они шли по улице, пара за парой. Они мало говорили между собою, и всем было немного стыдно.

Затем подходили к дому, расположенному всегда на темной, зловонной улице, и один из молодых людей посмелее стучался в дверь.

Жирная женщина с жестоким, заплывшим лицом открывала им двери и впускала в комнату, а они стояли, глупо оглядываясь.

– Девушки! Гости пришли! – кричала жирная баба, и в комнату входило несколько женщин с выражением усталости и скуки на лицах.

Джон Велливер сам тоже бывал в подобных домах. Ну да, но это случалось в молодости. Потом человек встречается с честной женщиной, женится на ней, старается забыть других женщин и действительно забывает их.

Что бы ни говорили о мужчинах, но после женитьбы они верны женам.

Приходится зарабатывать на хлеб, воспитывать детей, а на глупости не остается времени.

Среди сослуживцев Джон Велливера часто говорилось о сестрах Эджли, которые, по его мнению, все были «такие женщины».

– Мое мнение, что лучше иметь подобных женщин, чтобы не грозила опасность честным девушкам, но они должны держаться в стороне. Честная девушка не должна ни видеть, ни встречаться с подобными тварями.

Но когда эта тема затрагивалась в присутствии дочери и сестры, железнодорожник испытывал смущение.

Он глядел в свою тарелку и только искоса бросал взгляды на лицо дочери. Лицо это было чисто и непорочно.

«Лучше бы я молчал, – подумал он. – Ничего не подозревая, Мод может завязать отношения с девками Эджли».

– Все три сестры Эджли, – сказал он вслух, – одна другой стоят. Одна из них служит в отеле, где греховодит с вояжерами, а старшая вообще ничего не делает. И, наконец, последняя, про которую думали, что она выйдет порядочной женщиной, потому что она умница и шла первой в школе, и была надежда, что она вырастет совсем другая, чем сестры, – и что же, – на глазах у всех, во время работы на поле, она уходит с мужчиной в лес!

– Я это знаю и уже говорила Мод, – резко сказала сестра железнодорожника. – И незачем об этом больше распространяться.

Мод Велливер, вся раскрасневшись, слушала отца, но уже в эту минуту решила, что снова увидится с Мэй – и скоро.

Никогда еще со времени приезда в Бидвелль она не выходила из дому вечером, но теперь вдруг почувствовала себя сильной и здоровой.

Когда кончили ужинать и наступил мрак, она встала со стула и обратилась к тете:

– Я себя чувствую лучше, чем когда-либо, тетенька, и пойду пройтись. Доктор сказал, чтобы я возможно больше гуляла, а днем я не могу ходить из-за жары. Я пройдусь немного вверх по городу.

Мод пошла по тротуару и дошла до торгового квартала, а потом пересекла улицу и пошла назад по другой стороне.

Какое интересное приключение!

Она переживала то же, что ребенок, который впервые проникает в мир сказок. Вымысел Мэй Эджли был для нее золотым яблочком из сада Гесперид, и, чтобы вкусить от него, она готова была на всякий риск.

«Какая девушка!» – думала она, скользя по траве вдоль тротуара, поднимая и опуская ноги, словно котенок, который бродит в воде.

Она не переставала думать о Мэй Эджли в лесу с Джеромом Гадли. Как глуп ее отец, как глуп весь Бидвелль!

– Так всегда, вероятно бывает с людьми, – размышляла она, – они думают, будто знают, что кругом происходит, но в действительности они ничего не понимают.

Она снова подумала о Мэй Эджли, маленькой женщине, которая была одна в лесу с мужчиной – опасным, решительным человеком, замышляющим убийство.

Он держит в руках пакетик с белым порошком. Одна щепотка этого порошка в кофе, и человека не стало. Человек, который жил, говорил и ходил по Бидвеллю, вдруг превратится в белую, безжизненную массу.

Мод сама была несколько раз близка к смерти. Она представляла себе такую сцену.

Богатый дом, сплошь выложенный коврами, привезенными со сказочного Востока. Когда ходишь по ним в туфлях, то не слыхать ни звука. Ноги тонут в нежной, бархатистой ткани, и слуги беззвучно скользят кругом.

Вот хозяин вошел и сел завтракать – кинематограф в то время еще не проник в Бидвелль, но Мод читала несколько романов и была раза два в театре в Форт-Уэйне.

И в доме этого богатого человека живет женщина – его преступная жена. Она гибка, как тростинка. О, в ней чувствуется что-то змеиное!

В воображении Мод она возлежала на шелковом диване, возле стола, за которым завтракал ее муж.

В камине пылает огонь.

Рука женщины, крадучись, протянулась вперед, и щепотка белого порошку очутилась в чашке с кофе; затем она той же рукой нежно погладила мужа по лицу.

Она закрыла глаза и опустилась на нежный шелк дивана.

Гнусное преступление совершилось, но женщина, видимо, этим не интересуется. Ей даже не интересно следить, как наступит смерть. Она сладко зевает и ждет.

Муж выпил кофе; он встал и ходит по комнате. Внезапно он бледнеет. Это бросается в глаза, ибо он человек с здоровым цветом лица и с мягкими, пепельно-серыми волосами – фигура сильного человека, вождя, привыкшего повелевать.

Мод рисовала его себе председателем правления большой железной дороги. Она никогда в жизни не видела председателя, но ее отец часто говорил о председателе его дороги и описывал его как высокого, красивого мужчину.

Какая это странная и страшная вещь – страсть! Она ведет к таким неожиданным оборотам событий.

Женщина на шелковом диване, эта гибкая, змеевидная красавица, отвергла мужа – сильного человека, вождя, могущественного повелителя, которого покорно слушались тысячи людей, – ради незаконной связи с почтовым клерком.

Мод однажды видела Джерома Гадли. Когда Велливеры впервые прибыли в Бидвелль, они катались по городу с агентом по продаже недвижимости. Они искали дом, где бы поселиться, и в то время, как они ездили по городу, жена агента наклонилась к тете Мод и, указав на проходившего Джерома Гадли, шепотом рассказала ей историю Мэй Эджли. Мод себя очень скверно чувствовала в тот день и не слушала. От переезда из Форт-Уэйна в Бидвелль у нее трещала голова.

Тем не менее она запомнила Джерома. У него были сутулые плечи, бледно-голубые глаза и песочного цвета волосы; он как-то смешно ступал, и брюки на коленях топорщились.

И ради этого человека женщина на шелковом диване, жена председателя правления железной дороги, готова была на убийство. Что за странная, необъяснимая вещь любовь! Человеческий мозг не в состоянии проследить все ее извивы и повороты на жизненном пути.

Сцена, зачатая в мозгу Мод, развивалась.

Сильный, седовласый мужчина в богатом доме поднес руку к горлу и зашатался. Он, спотыкаясь, хватается за спинки кресел. Беззвучные слуги все разошлись.

Женщина на диване только тогда приподнялась, когда ее муж упал и ударился об острый край стола, и кровь оросила шелковистый ковер.

Она только чуть-чуть улыбнулась.

Какая страшная женщина!

Ее ничуть не трогала разыгравшаяся на ее глазах смерть, и на губах застыла жестокая улыбка.

Вот пришли слуги и в отчаянии бегают кругом. А женщина снова опустилась на диван и зевнула.

«Надо закричать и упасть в обморок», – говорит она себе, и так она и поступает, с видом актрисы, уставшей от избитой роли.

Все это было во имя любви, ради того чувства, что зовется страстью.

Она совершила преступление ради Джерома Гадли, чтобы стать свободной и вместе с ним идти по тропе преступной любви.

Мод Велливер осторожно, на цыпочках, прошла по тротуару в том месте, которое лежало у их дома.

Какая трагедия могла разыграться в Бидвелле, если бы не Мэй Эджли!

Сцена в доме председателя правления железной дороги начала затмеваться, и на ее месте ей представилась другая.

Она увидела Мэй в лесу с Джеромом Гадли. Как он переменился, однако!

Он стоял перед Мэй, такой сильный, решительный, протянув вперед пакетик с ядом, угрожая, умоляя и снова угрожая.

В другой руке он держал деньги – большой сверток кредиток. Он протянул их Мэй, умоляя согласиться, затем пришел в ярость и опять стал угрожать.

Перед ним стояла маленькая, бледная девушка, очень испуганная, но вместе с тем полная страшной решимости. «Никогда!» – говорит она.

Тогда мужчина швыряет деньги в сторону и хватает ее за горло, – преступная рука взбешенного клерка. Мэй падает на землю.

Но Джером Гадли не осмеливается ее окончательно придушить. Слишком много свидетелей видели, как они оба ушли в лес. Он стоит над Мэй и ждет, чтобы она пришла в себя, и снова начинает умолять и грозить.

Но эта маленькая женщина твердо стоит на своем; она качает головой и храбро повторяет: «Никогда!»

– Вы можете убить меня, – говорит она, – но вы не заставите меня принять участие в убийстве. Мою репутацию вы уже и так запятнали, и я стала парией среди людей, но я не буду убийцей, – и если вы будете настаивать, я вас выдам полиции.

* * *

Тот летний вечер, когда Мэй рассказывала поразительную повесть про какого-то больного незнакомца в их доме – повесть, которой мы начали эту главу, – был ясен и тепел.

Звезды ярко горели в небе, а на лугу, за домом Эджли, все лужи высохли.

Со дня первой встречи с Мэй в Мод произошла сильная перемена. Мэй вела ее за руку на вершину сказочной башни, и теперь обе виделись так часто, как это только было возможно, и проводили время под деревом, за домом Мэй, или на полу у открытого окна в ее комнате.

Они уходили на луг через заднюю дверь и вдоль камышей и ив доходили до брода, где по камням на дне речки перебирались на другой берег и дальше до проволочной изгороди.

Как одиноки они были здесь, в поле, и как далеки от пульса города.

Вдалеке виднелись иногда телеги и редкие в то время автомобили, а над самым городом мягко тянулся свет, и мягкий свет окутывал души обеих молодых девушек.

Где-то вдалеке бродила по улицам компания молодых людей, распевая песни.

– Слышишь, Мэй? – говорила Мод. Звуки замирали, и на их месте появлялись другие.

Где-то, на одной из улиц, шел с костылем Джерри Гаден, продавец вечерних газет; он быстро шагает по тротуару. Как он всегда торопится! И костыль его говорит «клик-клик!».

Они не могли бы найти лучшего места, более плодородной почвы для романа. В Мод тоже начало расти стремление к жизни, желание править ею.

Однажды вечером она одна, без помощи Мэй, взобралась на верхушку сказочной башни и стала рассказывать о том, как один молодой человек в Форт-Уэйне хотел на ней жениться.

– Он был сыном председателя железной дороги, – сказала она.

Последнее замечание, собственно говоря, не имело ни малейшего значения, и она упомянула об этом только как поразительный пример того, что представляют собою мужчины.

Этот молодой человек в течение долгого времени якобы приходил к ней в дом почти каждый вечер; в те дни, когда его не было, он присылал цветы и конфеты.

Но она, Мод, нисколько им не интересовалась. В нем было что-то такое, что раздражало ее. Он, казалось, полагал, что его род лучшего происхождения, чем Велливеры. Какой абсурд! Ее отец знал его отца и говорил ей, что тот был раньше простым железнодорожным рабочим. Его претензии на родовитость в конце концов вывели Мод из себя, и она прогнала его.

Мод рассказывала об этом подруге в течение нескольких вечеров. Однажды в сентябрьский вечер ей хотелось завести разговор о чем-то другом.

Два или три вечера подряд она уже готова была начать, но каждый раз не решалась говорить о том, что дрожало в ней, как бьется сердце пойманной птички.

«Нет, – думала она, глядя на Мэй, – нет, я никогда не добьюсь, чтобы она это сделала».

Незадолго до переселения из Форт-Уэйна в Бидвелль, когда Мод только что окончила школу, она некоторое время ступала по грани тропы любви и даже стояла на самом пути стрел Купидона.

Вблизи дома Велливеров в Форт-Уэйне находилась колониальная лавка, владельцем коей был маленький вдовец, лет сорока пяти. Мод всегда ходила к нему закупать провизию для дома и однажды вечером явилась в ту минуту, когда лавочник, по имени Гонт, запирал лавку.

Он, однако, открыл и впустил ее.

– Если вы разрешите, то я не буду зажигать огня, – сказал он. Он объяснил ей, что все лавочники сговорились между собою запирать в семь часов вечера.

– Если я засвечу огонь, то публика увидит и начнет приходить за покупками, – добавил он.

Мод стояла у прилавка, а лавочник при мутном свете, падавшем с улицы, заворачивал ее покупки.

Свет падал на ее волосы и на белое, улыбающееся лицо; лавочник несколько раз поднял глаза от пакетов и посмотрел на нее. Как прелестна была она при этом свете! Он был взволнован и не торопился ее отпускать.

«Мы не особенно счастливо жили с женой, – подумал он, – я был только тогда счастлив, когда жил с матерью».

Он выпустил Мод, запер дверь и пошел рядом с нею, неся покупки в руках.

– Мне с вами по дороге, – сказал он.

Он стал рассказывать ей о своем детстве в маленьком городке штата Огайо, как он встретился с той девушкой, которая стала его женой; в двадцать три года от роду он переселился в Форт-Уэйн, где находился магазин, который принадлежал его жене, а после ее смерти стал его собственностью.

Он говорил с Мод как с человеком, который знает о всех деталях его жизни.

– А теперь моя жена и отец умерли, и я остался один. В общем мне повезло, – продолжал он. – Не знаю только, почему я ушел от матери. Я любил ее больше всего на свете. Но я женился и ушел от нее – женился и ушел, и жил своим хозяйством, а в это время она умерла.

Они подошли к перекрестку, и Гонт положил пакеты в руки Мод.

– Вы мне напомнили мою мать. Вы похожи на нее, – сказал он вдруг и торопливо простился с нею.

Мод стала ходить к нему за покупками, как раз ко времени закрытая лавки, а если она не приходила, он ужасно волновался. Он запирал лавку, отходил под навес другого магазина и ждал, повернув голову в сторону улицы, где жила Мод.

Потом он вынимал тяжелые серебряные часы и смотрел на них.

– Гм! – бормотал он и отправлялся домой, останавливаясь несколько раз, чтобы оглянуться, не идет ли Мод.

Было начало июня; семья Велливеров жила уже четыре месяца в Бидвелле, а в течение последнего года пребывания в Форт-Уэйне Мод большей частью болела и очень редко видела мистера Гонта.

Вдруг она получила от него письмо со штемпелем из Кливленда.

«Я нахожусь в Кливленде на съезде „Рыцарей Пифии“[2]2
  Масонская организация. (Прим. пер.)


[Закрыть], – писал он. – Я здесь познакомился с другим вдовцом и мы заняли одну комнату в отеле. Я хотел бы на обратном пути остановиться в Бидвелле, чтобы повидать вас, и со мною вместе приедет мой новый друг. Если вы пригласите кого-нибудь из ваших подруг, мы проведем вечер вчетвером. Если это возможно, то наймите тележку и встречайте нас в пятницу вечером с поезда в семь пятьдесят. Конечно, все расходы на мой счет. Мы поедем куда-нибудь за город. Мне нужно вам сказать кое-что очень серьезное. Пишите мне в Кливленд по адресу отеля и дайте знать, можно ли будет так устроить».

Мод сидела на поле рядом с Мэй и думала об этом письме. Надо немедленно ответить. В своем воображении она рисовала себе живого, быстроглазого лавочника рядом с Мэй – героиней драмы в лесу с Джеромом Гадли, жившей в сказочном мире.

Сегодня, будучи на почте, она подслушала разговор: двое молодых людей обсуждали какой-то бал; он должен был состояться в будущую пятницу в каком-то месте, которое молодые люди называли Росой.

Смелый порыв побудил Мод отправиться в конюшни, где сдавались тележки внаймы, и там она узнала, что Роса находится вниз по заливу Сандаски, в двадцати верстах от Бидвелля.

«Мы поедем туда на бал», – подумала Мод и наняла тележку с парой лошадей; но теперь, лицом к лицу с Мэй, она боялась мысли о лавочнике из Форт-Уэйна и о его приятеле. Мистер Гонт был лысый, и у него были седые усы. Что представляет собою его приятель?

Страх объял Мод, и она задрожала. Когда она хотела начать говорить с Мэй на эту тему, слова не выходили из ее горла.

«Она никогда этого не сделает. Я никогда не сумею уговорить ее это сделать», – с тоской думала она.

* * *

– Здесь лежал больной человек. Он в течение многих недель был на грани смерти. Он лежал в нашем доме, и я все это время не смела спать.

Мэй Эджли высоко строила свою сказочную башню.

Выслушав несколько раз рассказ Мод о том, как на ней хотел жениться сын железнодорожного магната, Мэй решила, что пора ей создать себе романтического возлюбленного. Все, что она читала в книгах, воспоминания детства о слышанных ею романтических приключениях, – все это вдруг заговорило в памяти.

– Был здесь один молодой человек. Ему было всего лишь двадцать четыре года, – рассеяно заметила она, – но какую он вел жизнь!

Она как будто потерялась в воспоминаниях, и в течение долгого времени царила тишина.

Внезапно она вскочила и побежала к тому месту, где на небольшом возвышении росли два клена.

Мод тоже встала с травы; она дрожала от страха. Лавочник был окончательно забыт.

Мэй вернулась и снова опустилась на траву.

– Мне показалось, что за мною следят, – объяснила она свой поступок. – Ты понимаешь ведь, что мне нужно остерегаться – от этого зависит жизнь человека.

Взяв клятву с Мод, что она никогда ни словом не обмолвится о том, что она ей первой расскажет, Мэй приступила к новой сказке.

Однажды, темной ночью, когда шел страшный ливень и ветер потрясал деревья, Мэй выскочила из постели и открыла окно, чтобы наблюдать за грозой. Она не могла понять, что могло побудить ее это сделать. В этом было что-то новое для нее. Какой-то голос вне ее души звал и приказывал ей.

Итак, она открыла окно и стала всматриваться в бушующую мглу.

Ветер ревел и стонал!

Казалось, что все фурии были выпущены на свободу. Даже дом дрожал до основания, и ветер гнул деревья до земли. От поры до времени сверкала такая молния, что при свете ее можно было видеть все, что делалось вокруг.

– Я могла даже различить листья на деревьях.

Мэй подумала, что наступило светопреставление, но она ничуть не была испугана. Трудно было бы объяснить, какое чувство владело ею в ту ночь. Но спать она не могла. Что-то там снаружи как будто звало ее.

– Все это произошло больше двух лет назад, когда я еще училась в школе, – сказала она.

И в эту ночь, когда свирепствовала буря, Мэй при свете молнии различила фигуру человека, быстро бегущего по полю в том именно месте, где сейчас она и Мод сидели. Даже из окна своей комнаты она могла видеть, что его лицо было бледно и он безумно устал от долгого бега.

Всего лишь в десяти шагах от него она завидела фигуру гигантского негра с дубиной в руках. Мэй моментально сообразила, что гигант-негр с дубиной намеревался убить этого белого. Через минуту произойдет убийство! Бегущему не удастся спастись. С каждым шагом черный нагонял его. Снова сверкнула молния, и Мэй увидела, что белый споткнулся и упал. Она всплеснула руками и вскрикнула. И, как ни стыдно об этом вспоминать, она упала в обморок.

Какая это была жуткая ночь!

Даже теперь ее дрожь пробирает при одном воспоминании.

Отец услышал крик и прибежал к ней наверх. Она пришла в себя и в нескольких словах передала ему все, что видела.

И вот она вместе с отцом выскочила на улицу, хотя они были в ночных сорочках. Отец порылся в сарае и нашел топор. Это было единственное оружие, которое он мог достать.

Они выбежали в объятия мрака. Молния больше не сверкала, а дождь еще более зачастил. С неба лило потоками, а ветер ревел с такой силой, что, казалось, деревья стонали, словно звали друг друга на помощь.

Но, несмотря на это, ни она, ни ее отец не были испуганы. Они были, вероятно, слишком возбуждены, чтобы чувствовать страх. Мэй не помнила, что она переживала в это время. Не было слов, чтобы описать ее чувства.

Она неслась вперед, а отец следом за нею; они сбежали вниз по холму позади их дома, перебрались через речку; она несколько раз падала, но снова поднималась и продолжала бежать. Они добежали до изгороди на конце болота и кое-как перебрались через нее.

Но как странно изменился луг, по которому она столько раз бегала днем. (Еще будучи ребенком, Мэй постоянно играла на этом болотистом лугу и превосходно знала каждую лужу, каждый бугор, чуть ли не каждую былинку.) Странно, как изменился луг ночью. Как будто она и ее отец бежали по бесконечной степи. Они, казалось, уже бежали в течение нескольких часов, а лугу все не было конца.

После, когда она, Мэй, вспоминала об этом приключении, она начала понимать, как люди начинают сочинять сказки. Этот луг, по которому она бежала, был словно из резины, и он растягивался по желанию.

Не видать было ни деревьев, ни строений. Сперва она и отец держались близко друг к другу и все бежали и бежали в пустоту, в стену мрака.

Затем она его потеряла из виду, как будто мгла его поглотила.

Какой рев голосов вокруг! Где то вдалеке от нее деревья перекликались. Даже былинки, казалось, и те беседовали между собою возбужденным шепотом, понимаешь!

Как это было страшно! Изредка Мэй слышала голос отца. Он сыпал проклятиями.

– Будь он проклят! – не переставал он повторять.

Затем она услышала другой, страшный голос – наверное, голос негра, замышлявшего убийство. Она не могла расслышать его слов. Он что-то выкрикивал на странном, непонятном жаргоне.

Она остановилась; у нее не было больше сил бежать, и она опустилась на землю на краю ямы, наполненной водой.

Волосы рассыпались по ее лицу.

Нет, она не боялась.

То, что тут происходило, было слишком велико, чтобы этого бояться. Совершенно так же, – пояснила Мэй, – как былинка не может бояться восходящего солнца. И Мэй себя так и чувствовала, былинкой, такой крохотной, понимаешь ли, – песчинкой в бесконечной мгле – ничем.

Как она промокла! Ее сорочка прилипла к телу. Голоса вокруг нее не замолкали, а буря бушевала по-прежнему. Она сидела, опустив ноги в яму, и ей казалось, что какие-то предметы так и носятся мимо нее, – темные фигуры бегали, крича, бормоча, изрыгая проклятья.

Она нисколько не сомневалась, когда позднее все обдумала, что ее отец и огромный негр раз двадцать пробежали мимо нее, – так близко, что она могла бы прикоснуться к ним, протянув руку вперед.

Сколько времени просидела она там во мраке?

Этого не знала ни она, ни ее отец. Последний никак не мог потом определить, сколько времени он гонялся за кем-то, пытаясь достать его топором. Однажды он натолкнулся на дерево. Он отскочил и вонзил топор в дерево.

– Когда-нибудь днем я покажу тебе зияющую рану, которую отец нанес дереву.

Он так глубоко вонзил топор, что лишь с большим трудом вытащил его оттуда и, несмотря на свое возбуждение, он расхохотался, поняв, какого глупца разыграл из себя.

А она, Мэй, продолжала сидеть, опустив ноги в маленький пруд, положив голову на руки, пытаясь думать, стараясь понять хотя бы одно слово в невообразимом хаосе звуков. О чем она думала? Этого она не знает.

И вдруг к ней прикоснулась рука, белая, сильная рука. Она выползла откуда-то из пространства, как будто из земли, из-под ее ног. Сколько бы лет она ни прожила, если бы ей суждено было прожить тысячу лет, она никогда не сумеет объяснить себе, почему она не вскрикнула при виде этой руки, почему она не упала в обморок, почему она в ужасе не убежала.

– Любовь – это странная вещь, – сказала она Мод Велливер в то время, как они сидели на лугу под теплым звездным небом. Ее голос дрожал.

– Я поняла, что явился человек, которому я буду верна до гроба, – прибавила она.

И это, продолжала Мэй, было началом самой странной и самой захватывающей поры в ее жизни.

Она никогда не предполагала, что откроется кому-нибудь – уж, во всяком случае, не раньше, чем наступит день ее венчания, когда все опасности, грозившие любимому человеку, рассеются, как дым.

В ту страшную ночь, когда буря еще клокотала, эта рука, так неожиданно протянувшаяся к ней, успокоила ее и вернула ей уверенность.

Было слишком темно для того, чтобы различить лицо человека, которому принадлежала рука, но почему-то она сразу поняла, что он должен быть добр и прекрасен.

И она бесконечно полюбила этого человека – в этом она не сомневалась. Позднее он тоже сознался, что пережил приблизительно то же самое. На его душу тоже снизошел мир, как только он коснулся ее руки среди бушующей мглы.

Они почти ползком выбрались с луга и добрались до дома Эджли. Там они не зажгли огня, а сели на полу в комнате Мэй, держась за руки и беседуя вполголоса.

Прошло много времени, может быть час, и вернулся ее отец. Он выбрался на дорогу, долго бродил по окрестностям и все время слышал позади себя шаги. Это негр, принимая его за другого, шел по его пятам. Удивительно, что он не убил его. Тогда Джон Эджли бросился бежать и добежал до рощицы, сбив преследователя со своего следа.

Затем он снял сапоги и босиком добрался до дома.

И тот факт, что негр бросился преследовать другого вместо намеченной им раньше жертвы, сослужил последнему хорошую службу.

Этот человек в комнате Мэй был наконец свободен – впервые после двух лет преследования.

Оказалось, что он ранен; негр нанес удар, который убил бы его, попади он в цель, но дубинка скользнула по черепу и только поранила его, и из раны сочилась кровь. И все время, пока он сидел, держа ее руку и рассказывая о себе, капли крови падали на пол, «кап-кап-кап», а она полагала, что это вода капает с ее волос.

Это доказывало, какой это был человек – он ничего не боялся и безропотно переносил страдания.

Потом он слег в лихорадке и пролежал несколько недель, а Мэй ни на минуту не вышла из ее комнаты и мало-помалу вернула его к жизни; и ни один человек в Бидвелле не подозревал о его присутствии в доме Эджли.

Он ушел из их дома ночью, когда земля была окутана таким мраком, что нельзя было видеть своей протянутой руки.

Что касается истории этого человека, то она впервые рассказывала об этом Мод, потому что ей нужно было иметь друга, с кем бы поделиться. Даже ее отец, который рисковал жизнью, и тот не знает всего.

Мэй положила голову на руки и наклонилась вперед; в течение долгого времени снова царило молчание.

В траве стрекотали кузнечики; Мод слышала гулкие шаги на какой-то отдаленной улице.

В какой мир она попала, переехав из Форт-Уэйна. Куда штату Индиана до Огайо! Здесь даже воздух был другой. Она глубоко вдыхала воздух и оглядывалась в мягком мраке. Будь она одна, то ни за что не решилась бы оставаться на месте, где разыгрались вещи, подобные тому, что она только что слыхала. Как тихо здесь было теперь. Она протянула руку и дотронулась до платья Мэй; она пыталась думать, но ее собственные мысли были такие случайные, они витали в ином, странном мире.

Ходить в театр, читать романы, слушать о пошлых приключениях других людей – как скучна и бесцветна была ее жизнь до встречи с Мэй.

Ее отец однажды потерпел крушение поезда и только чудом спасся. Когда собирались гости, он неизменно рассказывал об этом крушении; как вагоны взгромоздились один на другой и как он, переходя под дождем по крыше вагона, был сброшен, полетел вверх тормашками и чудом упал на ноги в кустах – невредимый, только изрядно ушибленный.

Раньше приключение отца казалось Мод захватывающим – как она была глупа и с каким презрением она теперь думала об этом!

Какую перемену в ее жизни произвело знакомство с Мэй Эджли.

– Ты никому не говори. Поклянись жизнью, что не скажешь!

Рука Мэй схватила ее руку, и обе сидели молча и напряженно, под обаянием какого-то сильного чувства, которое как будто охватывало и траву, и ветви деревьев, и поднималось до самых звезд. Мод казалось, что звезды вот-вот заговорят. Они совсем выступили из неба. «Берегись!» – говорили они.

– У себя на родине он был принцем, – вдруг прервала Мэй тишину, которая стала такой напряженной, что еще одна минута, и Мод закричала бы от ужаса.

– Он жил – о, далеко отсюда. Там, на родине, жил его отец, король, который решил женить сына на дочери соседнего короля, и в тот же день его сестра должна была выйти замуж за брата его невесты.

– Ни принц, ни принцесса никогда не видели тех, с кем им предстояло идти к венцу. Видишь ли, принцам и принцессам это не полагается.

И принц не думал вовсе об этом и был согласен жениться; но однажды ночью им овладело необоримое желание увидеть свою невесту и ее брата, который должен был стать мужем его сестры.

Он ночью прокрался к стене высокой башни, взобрался наверх и через окошко увидел их.

Они были такие уроды, просто ужас! Принц задрожал. Ему в голову пришла мысль выпустить карниз, за который он держался, чтобы упасть и разбиться насмерть. Он готов был умереть – так велик был его страх.