Текст книги "О команде Сталина. Годы опасной жизни в советской политике"

В любом случае я не могу сказать, что мой собственный опыт подтверждает представление о том, что изучение людей способствует пробуждению симпатии к ним. Начинаешь чувствовать, что они тебе не чужие – Молотов, который делает пустое, бесстрастное выражение лица в ответ на уколы и остается совершенно неподвижным, слегка постукивая пальцами по столу; Берия, с его сочетанием елейного почтения к Сталину, безграничной энергии и злого ума; взрывной Орджоникидзе и Микоян с его способностью избегать неприятностей и продолжать свое дело. Что касается Сталина, то в недавних работах специалистов, начиная с трудов советского историка Дмитрия Волкогонова, опубликованных во время перестройки, он представляется гораздо умнее и начитаннее, чем мы думали до 1990-x годов. Он мог быть как очаровательным, так и жестоким. Члены команды боялись его, но они также восхищались им и уважали его, видя его превосходство, особенно в плане смелости и хитрости. Конечно, с точки зрения постороннего, смелость означала равнодушие к убийству людей, а хитрость, которая часто граничила с садизмом, означала умение обманывать их. «Ты хитрый ублюдок» – одна из моих самых частых личных реакций при чтении документов Сталина.

Некоторые читатели могут подумать, что для описания такого великого злодея, как Сталин, не подходит ничего, кроме постоянного негодования[10]10
  Hannah Arendt, Eichmann in Jerusalem: A Report on the Banality of Evil (London: Faber & Faber, 1963); Ханна Арендт, Банальность зла. Эйхман в Иерусалиме (Москва: Европа, 2008).


[Закрыть]. Но я думаю, что работа историка отличается от работы прокурора или, если хотите, адвоката. Первая задача историка состоит в том, чтобы попытаться понять смысл вещей, а это не то же самое, что обвинение или защита. Это не значит, что я отрицаю существование проблем, связанных со стремлением к объективности[11]11
  Sheila Fitzpatrick, “Demoyte’s Grey Suit: Writing Memoirs, Writing History,” Australian Book Review, June – July 2014; Thomas Nagel, The View from Nowhere (New York: Oxford University Press, 1986).


[Закрыть]: как бы мы ни старались, у всех нас есть предубеждения и предвзятые мнения, и физически невозможно изобразить «взгляд из ниоткуда». Когда я сама читаю исторические труды, я либо доверяю авторам (смотря по тому, как они обращаются с источниками и какие предъявляют доказательства), либо не доверяю им, и в этом случае я обычно перестаю читать. Я надеюсь, что мои читатели верят мне, а если нет, всегда можно обратиться к другому автору.

Тем не менее остается вопрос, на чем основывается моя точка зрения, не может же она не иметь никаких источников. Для тех, кто занимается социальной историей Советского Союза, включая меня, когда я писала одну из своих ранних работ «Сталинские крестьяне»[12]12
  Русское издание: Шейла Фицпатрик, Сталинские крестьяне. Социальная история Советской России в 30-е годы: деревня (Москва: РОССПЭН, 2001). – Прим. науч. ред.


[Закрыть], основой обычно является солидарность с жертвами. Но для политической истории такой подход не годится: у крестьян из моей книги было свое мнение о Сталине, но информации о нем у них было очень мало, также у них не было никакой возможности наблюдать его вблизи. В этой книге я смотрю на Сталина (а он, нравится вам это или нет, является центральной фигурой в моем повествовании) глазами члена его команды. Это необычная перспектива, и я думаю, что она может способствовать более глубокому пониманию. Команда знала о нем больше, чем кто-либо другой, у членов команды были исключительные возможности получать информацию и наблюдать его вблизи. Кроме того, их взгляд на Сталина был неоднозначным – они были одновременно его соратниками и потенциальными жертвами, и позднее, когда в 1956 году Сталин был свергнут с пьедестала, им пришлось смириться с этой неоднозначностью. Должна признаться, у меня есть и личные причины для выбора такого угла зрения. Сталин жил в постоянном страхе, что в его окружение проберется шпион и сможет наблюдать за ним с близкого расстояния. В этой книге такой шпион – я.

Следует сказать и об источниках. Документов Политбюро сохранилось немного, отчасти из-за того, что члены Политбюро не любили вести протоколы заседаний, что в свою очередь объясняется тем, что еще в 1920-е годы им не удавалось пресечь утечки информации не только внутри страны, но и за границу. Важным источником сведений о предвоенном периоде является переписка с членами команды, но после войны из писем исчезает все личное, хотя, к счастью для историков, в это время Сталин все чаще уезжает из Москвы, и поэтому между ним и Политбюро идет постоянный обмен письмами и телеграммами. Советская история полна мифов, которые вошли и в труды советологов, и в московский фольклор. Я отношусь к этим мифам скептически, однако признаю, что иногда они соответствуют действительности. Для 1950-x годов я использовала другой род фольклора – письма о положении дел в стране, которые советские граждане писали вождям. Эти письма, подобно хору в греческой трагедии, комментируют события, связанные с переходом власти и его последствиями.

Обилие мемуаров и поздних интервью было одновременно и радостью, и проблемой этого проекта. Естественно, что все они в той или иной степени наполнены самооправданиями и защитой собственных интересов, и многие из них написаны спустя значительное время после события или детьми (Берии, Маленкова, Хрущева), которые пересказывали то, что, как они помнили, рассказывали им отцы. Историк чувствует, что эти источники сродни лоббизму, все они стремятся защитить свои интересы, но книга не могла бы быть написана без них. Я, безусловно, осознаю, что люди, которые оставили самые подробные записи (Хрущев и Микоян), тем самым имеют привилегию внушать свою версию событий. Другой проблемой источников, о которой следует сказать, является то, что в силу политических обстоятельств для мемуаристов и советских историков одни люди превратились в злодеев, а другие в святых. Берия, казненный в 1953 году, относится к первой категории. Вторая категория включает в себя Кирова, убитого в 1934 году, а также Калинина, который в советское время был признан народным любимцем. (Между прочим, я подозреваю, что это не так и что любимцем народа был одаренный и несколько дерзкий военный Ворошилов.)

Личный архив Сталина богат, и это тоже своего рода произведение искусства: он вычищен и сформирован разными людьми, включая самого Сталина. Сталин был мастером манипуляции, в споре он легко мог отстаивать обе точки зрения в разных контекстах (при этом сохраняя определенные принципы и цели), мог говорить чудовищную ложь, но мог, неожиданно – хотя и расчетливо – быть очень искренним. У него было живое, творческое воображение, в юности он писал стихи, а в советское время с удовольствием сочинял сценарии показательных процессов. Также он был прекрасным, профессионального уровня, редактором чужих текстов, включая правку грамматики и пунктуации. Сталину не повезло с мемуарами, собственных воспоминаний он не оставил и оказался единственным членом команды, чей ребенок (дочь Светлана) не оправдывал его в своих мемуарах.

Хотя эта книга основана на архивных материалах и первоисточниках, она не является строго академическим исследованием. Было бы жалко сгладить всю эту высокую драму и выкинуть личные детали, которые для меня делают команду живой. Более того, сталинская эпоха по-прежнему важна для широкой общественности, особенно для тех, кто пережил холодную войну. В прошлом я много писала о социальных, культурных и бытовых аспектах советского опыта, но это мой первый масштабный заход в сферу большой политики и биографий. Поскольку работа задумана как популярная, я, как правило, не делаю акцент на научных спорах. Моя библиография включает только те работы, которые цитируются в тексте. Но читатели-ученые также являются частью моей целевой аудитории, поэтому я включила подробные примечания, которые позволят им видеть, откуда я получила информацию. В Заключении описан вклад книги в научную дискуссию.

Читатели, знакомые с моими ранними работами, узнают некоторые интересовавшие меня темы, в частности, внимание к ведомственным интересам[13]13
  См. прим. 5 выше.


[Закрыть] в большой политике, патрон-клиентским отношениям[14]14
  Sheila Fitzpatrick, “Intelligentsia and Power: Client-Patron Relations in Stalin’s Russia,” in Manfred Hildermeier, ed., Stalinismus vor dem zweiten Weltkrieg (Munich: Oldenbourg, 1998); and in: Sheila Fitzpatrick, Tear Off the Masks! Identity and Imposture in Twentieth-Century Russia (Princeton: Princeton University Press, 2005), ch. 10; Шейла Фицпатрик, Срывайте маски! Идентичность и самозванство в России XX века (Москва: РОССПЭН, 2011), гл. 10.


[Закрыть] и повседневному взаимодействию[15]15
  Sheila Fitzpatrick, Stalin’s Peasants: Resistance and Survival in the Russian Village after Collectivization (Oxford: Oxford University Press, 1994); Фицпатрик, Сталинские крестьяне; Sheila Fitzpatrick, Everyday Stalinism: Ordinary Life in Extraordinary Times; Soviet Russia in the 1930s (New York: Oxford University Press, 1999); Шейла Фицпатрик, Повседневный сталинизм: социальная история Советской России в 30-е годы (Москва: РОССПЭН, 2008); Fitzpatrick, Tear Off the Masks!; Фицпатрик, Срывайте маски!


[Закрыть]. В некотором смысле то, что я написала, – это «Повседневный сталинизм», перенесенный из народной городской среды предыдущей книги в странный, изолированный мир Кремля. Но в ходе моих исследований были неожиданные открытия – вещи, которые меня удивили и которые, я надеюсь, также удивят моих коллег по науке. Когда я начинала, я знала 1930-е годы намного лучше, чем послевоенный и послесталинский период, и полагала, что именно тогда был самый интересный и оживленный период работы команды именно как команды. Казалось правдоподобным, что репрессии разрушили ее. Я провела некоторое время в архивах Политбюро 1939–1940 годов и заметила, что, хотя Сталин, казалось, функционировал нормально, остальные, хотя и работали усердно над восстановлением урона от репрессий, не были особенно заметны. Однако было ли это временным или постоянным изменением?

Микоян в своих мемуарах настаивал, что наивысшей эффективности команда достигла в годы Второй мировой войны, что это был ее звездный час. Это вступает в противоречие с гипотезой о том, что репрессии разрушили команду. Более того, в послевоенный период возникла аномальная ситуация: Сталин не мог отстранить от власти Молотова и Микояна и не мог изгнать их из своего окружения, вероятно, по причине сопротивления со стороны команды. Команда, которая могла покуситься на незыблемую прерогативу Сталина исключать людей, безусловно, была вполне жизнеспособной и даже в состоянии дать отпор. Затем, когда я начала писать главу о послесталинском периоде, меня поразило, как хорошо команда справилась с переходом власти, хотя все боялись, что наступит крах. Как будто вполне естественно, что сталинская команда без Сталина превращается в коллективное руководство и, более того, успешно проводит реформы!

Было время, когда портреты членов команды несли на первомайских демонстрациях вместе с портретами Сталина, а их именами в изобилии называли города, заводы, колхозы и учреждения культуры, что, вероятно, должно было обеспечить им бессмертие. Затем произошло частичное ниспровержение Сталина, сначала в 1956 году, затем в 1961 году; в 1957-м произошло падение Молотова, Маленкова и Кагановича, а в 1964-м – Хрущева; и, наконец, в 1991 году распался Советский Союз. В 1957 году городу Молотову вернули первоначальное название Пермь. Во время перестройки ряду городов Украины и Северного Кавказа, которые носили имена членов команды, вернули их исторические названия, например, Луганск (Ворошиловград) и Мариуполь (Жданов). В центральной России столица военного времени, город Куйбышев, в 1991 году вернула свое историческое название Самара. На карте остались только Калинин и Киров – вероятно, просто случайно повезло. Кирову повезло больше всех, его имя носит не только город Киров (бывшая Вятка) и область на Урале, но и Кировский театр, хотя теперь он уже не в Ленинграде, а в Санкт-Петербурге[16]16
  Сейчас Кировский театр снова называется Мариинским. Название возвращено 16 января 1992 года. – Прим. пер.


[Закрыть]. Калинину повезло меньше, он лишился Твери в центральной России, но сохранил Калининград – это название получил Кенигсберг, когда после Второй мировой войны вошел в состав России[17]17
  E. M. Поспелов, Имена городов: вчера и сегодня (1917–1992) (Москва: Русские словари, 1993).


[Закрыть].

Сталин также лишился «своих» городов. В 1961 году Сталинград переименовали в Волгоград, такая же участь постигла город Сталино на Украине (Донецк) и столицу Таджикистана Сталинабад (Душанбе). В путинской России все еще идут споры о том, не следует ли переименовать Волгоград обратно, чтобы сохранить память о его героическом прошлом и о великой сталинградской битве во время Второй мировой войны. Имя Сталина, безусловно, останется в сознании русских людей. Но имена членов команды, за исключением, может быть, Молотова и Ворошилова, следующее поколение, вероятно, не вспомнит. Никому не придет в голову переименовать Пермь обратно в Молотов, а недавно провозглашенная Луганская Народная Республика на востоке Украины, хотя и стремится сблизиться с Россией, даже не думает вернуть себе имя Ворошиловград.

Члены команды вряд ли бы стали сожалеть об этом забвении. За исключением Хрущева (и Берии, если бы ему предоставился шанс), они не стремились занять отдельное место в истории и в основном довольствовались тем, что были товарищами Сталина по строительству социализма. Они считали, что этим способствуют историческому прогрессу, хотя из XXI века этот проект воспринимается иначе. Члены команды скромно и при этом справедливо говорили, что Сталин был стержнем всего этого, без него они не могли бы совершить ничего подобного. Но верно и другое: он не мог бы совершить всего этого без них. И пусть это будет им эпитафией, хорошо это или плохо.

Глава 1
Становление команды

Вначале это была команда Ленина. Владимир Ильич Ленин был ее капитаном с тех пор, как в 1903 году российские революционеры-марксисты раскололись на большевиков и меньшевиков. Ленин выбрал название «большевики» (большинство), оставив обозначение меньшинства – «меньшевики» – оппозиции. На самом деле все было наоборот: большевики были в меньшинстве, а Ленин, самый непримиримый и наименее склонный к компромиссам из лидеров партии, спровоцировал раскол. Нельзя было спорить о том, кто должен быть капитаном большевиков. Если вы не хотели играть в команде Ленина, вам нужно было уйти в другое место. Ленин и многие другие революционеры жили в эмиграции в Европе за годы до Первой мировой войны, избегая внимания царской тайной полиции. В его команду входили эмигранты, такие как Григорий Зиновьев и молодой Николай Бухарин, достаточно дерзкий, чтобы спорить с Лениным о теории империализма и государственного капитализма. Но у его партии были сторонники и в российском революционном подполье, так называемые комитетчики, прошедшие тюрьмы и ссылки, в частности, грузин Иосиф Сталин и русский Вячеслав Молотов.

Старые подпольщики были более суровыми людьми, чем эмигранты, менее образованными и стояли на несколько ступеней ниже на социальной лестнице. Многие из них, такие как русский Михаил Калинин и латыш Ян Рудзутак, были рабочими, как и положено в самоназванной «пролетарской» партии. Россия была многонациональной империей, и в российском революционном движении, включая большевистскую партию, было столько же нерусских, сколько и русских, что отражало возмущение национальных меньшинств политикой русификации, которую проводил царский режим. Евреи, в том числе Зиновьев, Каменев и будущий приспешник Сталина Лазарь Каганович, составляли один из крупнейших контингентов; также были многочисленные группы с Кавказа, в частности, грузины и армяне; из Прибалтики, особенно латыши; а также украинцы и поляки. Избранный в августе 1917 года большевистский Центральный комитет состоял из восьми русских, шести евреев, двух латышей, двух украинцев, поляка, грузина и армянина[18]18
  Robert V. Daniels, The Conscience of the Revolution (New York: Simon and Schuster, 1960), p. 422–433.


[Закрыть].

Либеральное Временное правительство пришло к власти в России после Февральской революции, но его положение было шатким. Народные волнения усилились, поскольку правительство не смогло вывести страну из Первой мировой войны, несмотря на поражения, огромные потери и – к лету – массовое дезертирство с фронта. Подстрекаемые нетерпением радикально настроенных солдат, матросов и рабочих, большевики в октябре захватили власть в Петрограде. Главным организатором переворота был бывший меньшевистский эмигрант Лев Троцкий, который присоединился к своим старым противникам, большевикам, когда понял, что Ленин был тем человеком, который серьезно относился к захвату власти. Но, конечно, именно Ленин возглавил новое правительство. Оно было почти полностью большевистским, в соответствии с давно укоренившейся неприязнью Ленина к сотрудничеству с революционерами вне его собственной партии. Но даже однопартийное правление не было защищено от внутренних разногласий.

Во время Гражданской войны, которая бушевала с 1918 по 1921 год, в партии образовались различные фракции, одна из них вокруг Троцкого, но Ленин был полон решимости их раздавить. Его способ сделать это послужил примером для Сталина и целого ряда тех, кто позже перешел в сталинскую команду. Ленин хотел и фактически достиг в 1921 году запрета на фракции внутри большевистской партии. Метод его заключался в том, чтобы создать собственную фракцию, гораздо более организованную, чем у противников, в частности у Троцкого, который на тот момент был более заинтересован в конкретном политическом вопросе (призыве на военную службу после окончания Гражданской войны, против чего яростно возражали профсоюзы), чем в формировании фракции. Во фракции Ленина изобиловали секретные договоренности, тайные собрания и списки кандидатов от оппозиции, которые должны быть отклонены на выборах провинциальных делегатов на предстоящий съезд национальной партии. Ленин даже предложил позвать старого товарища по подполью с нелегальным ручным печатным станком, чтобы победить в листовочной войне. Будучи заговорщиком с огромным опытом, Ленин явно наслаждался этим процессом и дразнил Сталина, своего помощника по партийным организационным вопросам, за его упреки в том, что ради запрещения фракций он сам так явно вовлечен в фракционную деятельность[19]19
  Феликс Чуев, Сто сорок бесед с Молотовым (Москва: Терра, 1991), с. 181; A. И. Микоян, Мысли и воспоминания о Ленине (Москва, 1970), с. 139.


[Закрыть]. Молотов, второй человек в будущей команде Сталина, гордился тем, что участвовал в заговоре Ленина против Троцкого в 1921 году. Два молодых большевика из провинции, оба – будущие члены команды, привлекли внимание Ленина и Сталина своей превосходной службой на стороне ленинской фракции: 22-летний армянин Анастас Микоян и 27-летний Лазарь Каганович, еврейский рабочий из черты оседлости. Они были организаторами победы в жестких местных фракционных боях в Нижнем Новгороде на Волге и в Туркестане соответственно. Серго Орджоникидзе, грузин, чьи связи с Лениным восходят к 1911 году, был одним из тех, кто боролся за фракцию Ленина против активной оппозиции на Кавказе[20]20
  Чуев, Сто сорок бесед, с. 227; Лазарь Каганович, Памятные записки (Москва: Вагриус, 1996), с. 236, 242–247; Микоян, Мысли о Ленине, с. 156; A. И. Микоян, Taк было: размышления о минувшем (Москва: Вагриус, 1999), с. 169–177.


[Закрыть].

Блистательный и высокомерный Троцкий на этом этапе был вторым человеком в стране, благодаря своим достижениям во время Гражданской войны, в качестве создателя и руководителя Красной армии. В 1921 году, в возрасте 42 лет – почти ровесник Сталина и на девять лет младше Ленина – он был членом Политбюро, высшего руководящего органа партии, наряду с Лениным, Зиновьевым, Каменевым, Сталиным и трио «кандидатов» (без права голоса): Молотова, Бухарина и Калинина. Как позже рассказывал Троцкий, он и Ленин оставались близки, несмотря на конфликты 1920–1921 годов. По крайней мере, со стороны Ленина это была настороженная близость. Мало того что Троцкий был его решительным противником в различных дореволюционных спорах о марксистской теории, он был также харизматичным героем революции 1905 года, Октябрьской революции 1917 года и победоносной Гражданской войны. Другими словами, он был серьезным соперником Ленина, независимо от того, намеревался ли оспаривать его лидерство или нет. Для большевистской молодежи, особенно для тех, кто служил в Красной армии во время Гражданской войны, Троцкий был чем-то вроде культовой фигуры. Но те, кто был в большевистской партии до 1917 года – «старые большевики», как их стали называть, – относились к нему с подозрением, как к выскочке.

Сталин, напротив, оставался темной фигурой. Сын сапожника из грузинской провинции с незаконченным семинарским образованием, он был одним из подпольных «комитетчиков», которых сформировали конспиративная работа, тюрьма и ссылка. Его связь с Лениным началась еще до революции – он навещал Ленина в Польше в 1912 году, заработав прозвище «чудесный грузин», но они начали работать в тесном контакте только после возвращения Ленина в апреле 1917 года. Первоначально, как и другие действовавшие в России большевики, он был удивлен тем, что Ленин упорно не желал сотрудничать с иными революционными партиями, но вскоре выбрал линию Ленина, поддержав его по спорному вопросу о захвате власти (Зиновьев и Каменев были против). Находясь в Царицыне (позже Сталинград) во время Гражданской войны, он и его друг Клим Ворошилов вступили в такой серьезный конфликт с Троцким, главой Красной армии, что Ленин вынужден был вмешаться. В целом Сталин был одиночкой, однако его социальные связи в большевистском движении окрепли, когда во время Гражданской войны он женился вторым браком на Надежде Аллилуевой, молодой дочери известного революционера с Кавказа. Сталин был закулисным человеком, в первые годы в Политбюро он редко высказывал свое мнение. Его любимым делом была организационная работа и управление кадрами, ведение учета того, какие местные партийные отделения нуждались в поддержке и на каких делегатов можно было рассчитывать, чтобы они проголосовали за фракцию Ленина на ежегодных партийных съездах.

Сталин не был ни хорошим оратором, ни видным участником теоретических дебатов в партии, отношение к нему в начале 1920-x годов было почти исключительно отрицательным, и казалось, что он не может составить конкуренцию в борьбе за власть. «Посредственность», «ничтожество», «вождь уездного масштаба» – вот некоторые из уничижительных характеристик, которые давали ему Троцкий и другие партийные интеллектуалы. Николай Суханов, революционер-интеллектуал, который знал всех, кто имел вес в большевистской партии, хотя сам не был ее членом, сохранил о нем впечатление только как о «сером пятне, иногда маячившем тускло и бесследно». Другой космополитический интеллектуал, вспоминая Сталина в 1919 году, сказал, что он был «пугающим и банальным, как кавказский кинжал», но, возможно, все, кроме «банального», было приписано задним числом. Коллега по Центральному комитету в начале 1920-x годов описывал Сталина как дисциплинированного, скрытного и осторожного, ощущавшего себя менее образованным, чем многие из его коллег по Политбюро, и мстительного. Гордый и обидчивый Сталин знал, что о нем думают другие, и возмущался этим. Но Ленин обращался к Сталину всякий раз, когда требовалась жесткость или непреклонность[21]21
  Leon Trotsky, Stalin: An Appraisal of the Man and His Influence (New York: Grosset & Dunlap, 1941), p. 392–393; N. N. Sukhanov, The Russian Revolution, 1917: Eyewitness Account (Oxford: Oxford University Press, 1955), p. 229–230; Victor Serge, Memoirs of a Revolutionary (New York: New York Review of Books, 2012), p. 98 (цитата); Boris Bazhanov, Bazhanov and the Damnation of Stalin (Athens: Ohio University Press, 1990), p. 104–106; Robert Service, Stalin: A Biography (Cambridge, MA: Belknap Press, 2005), p. 196 (цитата).


[Закрыть].

Затем, на пятом году советской власти, произошла беда. 24 мая 1922 года у Ленина случился первый инсульт, за ним в декабре того же года последовал второй, после чего активное участие Ленина в политической жизни закончилось. Больше года, пока Ленин умирал, в партии шла борьба за власть. В отсутствие Ленина партией, а следовательно, страной, управляли члены Политбюро Троцкий, Сталин, Зиновьев, Каменев, Михаил Томский и недавно избранный Алексей Рыков, который был заместителем Ленина на посту главы правительства и теперь унаследовал от него эту должность. Сталин был генеральным секретарем партии, Каменев возглавлял Московский совет, Зиновьев возглавлял ленинградскую партийную организацию, Троцкий отвечал за вооруженные силы, а Томский – за профсоюзы. Ленин, который по причине болезни оказался в стороне, стал относиться ко всей команде критически и почти враждебно, обвиняя их в «олигархических» тенденциях. Неизвестно, было ли это, как утверждают некоторые, запоздалым поворотом в сторону демократии, но, безусловно, Ленин был огорчен, что из-за болезни не может участвовать в принятии решений. Через неделю после второго инсульта Ленин написал несколько непоследовательный документ, впоследствии получивший название «Завещание», где он дал характеристики потенциальным преемникам, всем – отрицательные. Сталина и Троцкого он называет «выдающимися вождями», но при этом замечает, что их личные качества могут «ненароком привести к расколу» в партии. Сталин, будучи генеральным секретарем партии, «сосредоточил в своих руках необъятную власть» и может не всегда достаточно осторожно ею пользоваться, а Троцкий – «пожалуй, самый способный человек» в партии – слишком самоуверен и любит командовать. Через несколько недель Ленин приписал постскриптум, очень негативный по отношению к Сталину: он «слишком груб» и его нужно заменить на посту генерального секретаря кем-то, кто будет «более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше капризности и т. д.»[22]22
  В. И. Ленин, Полное собрание сочинений, в 55 томах, 5-е изд. (Москва: Государственное издательство политической литературы, 1958–1970), т. 45, с. 343–348.


[Закрыть].

Отчасти недовольство Ленина было вызвано разногласиями со Сталиным по национальной политике – это был единственный вопрос, в котором Сталин считал себя экспертом. Только что образованный Советский Союз включал Кавказ – будущие республики Грузию, Армению и Азербайджан, которые были частью Российской империи и вошли в состав революционного государства с разной степенью добровольности. Наибольшую проблему представляла Грузия, и в начале 1920-x годов вопрос стоял так: следует ли предоставить ей статус отдельной республики или включить ее в Закавказскую Федерацию. Сталин яростно защищал вариант федерации, Ленин этот вариант поддерживал, но с бо́льшим, чем Сталин, вниманием к позиции грузинских большевиков, которые были против этого. Когда Ленин узнал, что Орджоникидзе, сторонник Сталина в этом регионе, просто ударил своего местного оппонента, он очень разозлился. Такое чувство, что во время болезни Ленин вернулся к кодексу чести и нормам поведения той респектабельной провинциальной среды, в которой он рос в 1880-е годы.

Ленинская нетипичная для большевика реакция на кавказский вопрос дополнилась гневом из-за грубости, которую Сталин проявил по отношению к его жене, Надежде Крупской. В своих личных отношениях Сталин никогда до конца не переставал быть грузинским мачо и плохо ладил с женами своих товарищей, такими как Крупская, которая не шла на компромиссы, сама была ветераном партии, не любила, когда ею командовали и презирала женские слабости. Когда коллеги Сталина по Политбюро поручили ему неприятную обязанность наблюдать за тем, чтобы Ленин выполнял предписания врачей, отдыхал и не работал, то конфликт с Крупской стал почти неизбежным[23]23
  Moshe Lewin, Lenin’s Last Struggle (Ann Arbor: University of Michigan Press, 2005).


[Закрыть]. Как верная жена (или товарищ, как она сама предпочитала себя называть), она, по настоятельной просьбе Ленина, систематически нарушала запреты врачей, приносила ему газеты, передавала сообщения коллегам и вообще постоянно его информировала. Сталин грубо обругал ее за подобное поведение, и когда Ленин это услышал незадолго до своего третьего инсульта в марте 1923 года, то холодно заметил, что воспринимает оскорбление, нанесенное его жене, как личное оскорбление – еще одно обращение к тем нормам, в которых он был воспитан, поскольку большевики о своих женах так не говорили. Он угрожал разорвать со Сталиным все отношения, если тот не извинится. Сталин был потрясен тем, что его одернул человек, которого, как он сказал сестре Ленина, он «любил всем сердцем»[24]24
  Service, Stalin, p. 211.


[Закрыть]. Тем не менее он принес только самые формальные извинения, так как считал, что Крупская была неправа, а Ленин вел себя совершенно неразумно. Молотову он обиженно сказал: «Что же, из-за того, что она пользуется тем же нужником, что и Ленин, я должен так же ее ценить и признавать, как Ленина?»[25]25
  Феликс Чуев, Молотов (Москва: OLMA-PRESS, 2000), с. 272.


[Закрыть] Хорошо воспитанный Молотов, хотя он не был большим поклонником Крупской, счел это грубостью.

Ленин умер 21 января 1924 года. На его похоронах 27 января все члены Политбюро – Сталин, Каменев, Зиновьев, Томский – и кандидаты – Молотов, Бухарин и Рудзутак – несли гроб, наряду с Феликсом Дзержинским, уважаемым польским большевиком, который был главой и основателем ЧК. Троцкий, измученный политической борьбой со своими коллегами по Политбюро и восстанавливавшийся после болезни на юге, отказался возвращаться в Москву на похороны – странное личное решение в свете его декларируемой привязанности к Ленину и политически убийственное.

Гонка за право быть преемником шла полным ходом. Это была странная гонка. Во-первых, не было официальной должности лидера партии, которую можно было бы занять. Остальные лидеры единодушно говорили, а, возможно, какое-то время и чувствовали, что никто не сможет заменить Ленина. В Политбюро никогда не было формального руководителя, его понимали как группу равных, хотя среди этих равных Ленин определенно был первым. Вторая странность, следствие первой, заключалась в том, что то, что историки называют борьбой за преемственность, не было открытой борьбой за лидерство. Скорее, это была борьба за единство против так называемых фракционеров, чье сопротивление правлению большинства было направлено на то, чтобы скрыть (нелегитимные) личные амбиции и взять на себя роль лидера. Фракционность, хотя и формально запрещенная, оставалась проблемой для партии: «У нас был тончайший слой партийного руководства, – вспоминал позднее Молотов, – а в этом тончайшем слое все время были трещины»[26]26
  Чуев, Сто сорок бесед, с. 37.


[Закрыть]. Как якобинцев во Французской революции (прецедент неудавшейся революции, по большому счету, все время тревожил умы лидеров партии), большевиков могла уничтожить фракционность. Их власть была слабой, они могли легко потерпеть неудачу, и вся революция вполне могла быть уничтожена при участии враждебных «капиталистических» держав Запада, которые уже однажды пытались добиться этого путем вмешательства в Гражданскую войну.

Очевидную угрозу представлял Троцкий. Он не был старым большевиком, в 1920 году его считали фракционером из-за политических разногласий, а кроме того – тут всегда всплывал призрак Французской революции, – то, что он возглавлял Красную армию, давало ему возможность стать потенциальным Бонапартом. Вообще-то, он не очень умел организовывать фракции – Троцкий был нетерпелив, субъективен, саркастичен и с презрением относился к тем, кто был не так умен, как он. Возможно, он даже и не хотел становиться лидером партии. Но он предпочитал все делать по-своему, любил спорить о политике и считал себя главным марксистским теоретиком в партии. Неудивительно, что его коллеги по Политбюро, к которым он не проявлял особого уважения, были уверены, что он стремится к лидерству; в особенности так считали те, кто сам хотел занять высшую должность, а именно Зиновьев и Сталин.

Ленин был не единственным, кого волновало исчезновение революционной демократии. Все большевики, безусловно, выступали за централизованное руководство и сильную партию, но они привыкли к довольно большой степени свободы внутри партии, где допускались дискуссии и была существенная автономия на местах. Большевики умели делать революцию, но теперь, когда они стали правящей партией, им нужно было привыкать к другому стилю работы. Этот процесс называли «бюрократизацией» – все большевики выступали против нее и обвиняли друг друга в ее проявлении.

Были и другие поводы для споров. Один из них – экономическая политика. Во время Гражданской войны большевики практиковали в городах всеобщую национализацию, но эта политика провалилась и им пришлось прибегнуть к частичной легализации рыночной экономики, которая получила название НЭП (новая экономическая политика). Реквизиции, проводившиеся во время Гражданской войны, натолкнулись на серьезное противодействие крестьян, которые тогда составляли 80 % населения, и большевики вынуждены были отступить, предоставив крестьян самим себе. Крестьянство было тогда не только несоциалистическим, но даже докапиталистическим («отсталым» – любимый уничижительный термин большевиков), а большевики были не только революционерами, но и социальными реформаторами. Если бы они не смогли провести социалистические преобразования в экономике, их революция бы проиграла. Вопрос был в том, как их проводить и когда.