Текст книги "Каким быть человеку?"

Глава вторая
Там, где убеждения сталкиваются с грубой правдой жизни

В годы, предшествовавшие свадьбе, первое, что я чувствовала по утрам, – это желание выйти замуж.

Однажды вечером я оказалась в баре на лодке, пришвартованной в бухте. Рядом со мной сидел пожилой моряк. Он неотрывно наблюдал за мной, пока я выпивала. Мы заговорили о детях. У него их никогда не было, и я сказала, что у меня, наверное, тоже не будет, так как я была уверена, что из моего ребенка не выйдет ничего хорошего. Он с удивлением ответил: «Чтобы от вас – и ничего хорошего?»

Меня это тогда так тронуло – я содрогалась от мысли о высшей любви, которая принимает целиком и полностью. Вокруг нас бар наполнился цветом, шумом, плотностью, как будто молекулы воздуха лопались по швам и каждая настаивала на своем совершенстве.

Затем момент прошел. Я вдруг поняла, что этот моряк – просто старик, который уставился на молодую девушку. Он смотрел на нее, но не видел. Он не знал, какая я, что внутри меня. А внутри было что-то неправильное, что-то уродливое, что-то, что мне не хотелось показывать, чему, однако, было вечно суждено отравлять всё, чем я занималась. Мне казалось, что единственный способ исправить этот изъян – полностью отдаться любви и быть ей преданной, обещать всю свою любовь мужчине. Преданность казалась мне прекрасной, как и всё, к чему я стремилась: быть последовательной, мудрой, любящей и настоящей. Я хотела стать идеальной и искренне верила, что свадьба превратит меня в правильного добропорядочного до мозга костей человека, которым я надеялась предстать миру. Возможно, это бы исправило мою ветреность, мою запутанность и мой эгоизм – качества, которые я презирала и которые вечно выдавали недостаток моей внутренней целостности.

Я думала о свадьбе днями напролет. И позже я ухватилась за нее, как калека хватается за трость.

Однажды, за несколько месяцев до нашей свадьбы, мы с моим будущим супругом прогуливались по ухоженному парку и вдруг увидели в отдалении жениха и невесту, вытянутых по струнке перед группой людей. Они держались прямо, как две фигурки на праздничном торте. Гости сидели на раскладных стульях в лучах послеполуденного солнца, и мы подкрались подслушать, прячась за нагромождением камней, стараясь сохранять серьезность, но всё время срываясь на хохот. Я не видела лица жениха, он отвернулся, но невеста стояла лицом ко мне. Они обменивались клятвами, а священник вторил им вкрадчивым голосом. Когда он произнес слова в богатстве и в бедности, прекрасная невеста так расчувствовалась, что по ее щеке побежала слезинка. Ей пришлось остановиться и собраться с духом, чтобы закончить свою клятву.

Когда мы отошли, я сказала, что слова клятвы слишком поверхностные, глупые и материалистичные, чтобы из-за них плакать. С другой стороны, мы ничего не знали про финансовую сторону этой истории.

В день нашей свадьбы мы с женихом стояли в нише эркерного окна перед дюжиной гостей – нашими семьями и близкими друзьями, – повторяя брачные клятвы за регистрирующим.

Потом что-то произошло. Когда я произнесла слова в богатстве и в бедности, во мне проснулась та самая невеста. На глаза навернулись слезы так же, как у нее. В моем голосе проступили те же эмоции, что и в ее голосе прежде, только я ничего на самом деле не почувствовала. Это была копия, заранее записанная на пленку, оказавшаяся в моем владении. Та невеста вселилась в меня ровно в ту секунду, когда мое присутствие было необходимо больше всего. Как будто меня там вовсе не было – это была не я.

Когда я вспоминала этот момент в последующие месяцы и даже годы, я испытывала отвращение. Ведь этот момент должен был стать одним из самых красивых в моей жизни. Некоторым людям день их свадьбы напоминает о любви, но, учитывая мои воспоминания, я не уверена, что замужество вообще можно назвать моим.

До своего мужа я жила только с одним мужчиной, моим бойфрендом из старшей школы. Он был первым, которого я по-настоящему любила. Мы думали, что будем вместе вечно и что если даже расстанемся, то в конце концов всё равно вернемся друг к другу.

Перед тем как съехаться, мы жили в крохотных раздельных комнатках в одном коридоре на втором этаже захудалого общежития. Он сидел за своим столом и писал пьесы, а я сидела за своим и тоже писала пьесы. Однажды вечером, околачиваясь возле моей двери, он подслушал мой разговор с подругой. Я рассказывала, как запала на одного фотографа в Нью-Йорке, и признавалась, что мне бы хотелось встречаться с ним. Фотограф предложил мне пожить с ним в роли его девушки и по совместительству ассистентки. Прежде чем уехать из родного дома в Торонто, он сделал несколько моих фотографий, очень удачных, и я до сих пор иногда думала о нем.

Моего парня это очень ранило; он почувствовал себя преданным и начал ревновать. Той же ночью, пока я спала, он стащил мой ноутбук и до утра печатал на нем, успев вернуть его на стол до моего пробуждения.

Утром я обнаружила на экране подробный синопсис пьесы о моей будущей жизни, о каждом ее десятилетии. Машинально просматривая этот текст, пока в окне за спиной вставало солнце, я чувствовала нарастающее чувство страха. По моим щекам потекли слезы, а я всё продолжала поглощать картину жизни, которую он набросал ночью: красочную, едкую и наполненную всеми жуткими событиями, которые, как он думал умом и сердцем, были бы для меня самыми обидными.

В этой истории желание встречаться с фотографом из Нью-Йорка привело меня на шаткую дорожку, где мне было суждено слоняться от одного бессмысленного проекта к другому с осадком вечной неудовлетворенности, всё дальше и дальше отдаляясь от добра, соблазняя мужчин и бросая их. В это время автор пьесы обрастал славой, влиянием и любящей семьей, а я стремительно приближалась к увяданию, к отвратительному, извращенному концу, а мои вечные поиски не увенчались ничем, кроме одиночества и зияющего отсутствия любви. Финальная сцена изображала меня стоящей на коленях возле какой-то мусорки – потасканная беззубая шлюха, с воняющей, как скисшее молоко, пиздой, – я из последних сил делаю минет нацику, выжимая из этого мира последнюю крохотную каплю любви. Я спрашиваю нациста, ощущая угасание последней искры надежды в сердце: «Ты меня любишь?» – на что он отвечает: «Конечно, крошка», а затем поворачивается, одним движением руки грубо пихает мое лицо в свою волосатую задницу и срет. Занавес.

Я очень старалась забыть об этой пьесе, но никак не могла. Чем больше я изгоняла ее из памяти, тем сильнее она отпечатывалась у меня в душе. Она поселилась во мне, как зерно, которое уже словно проросло корнями в мою жизнь. Убедительность каждой строчки пьесы преследовала меня; я была уверена, что автор видит меня насквозь, ведь это был первый мужчина, который полюбил меня. Я твердо решила действовать так, чтобы начисто стереть развитие пьесы из головы, чтобы закопать подальше от сердца то разлагающее зерно, которое он во мне обнаружил – или посадил сам.

Какую же власть имеют девушки над парнями, чтобы заставить тех писать такие вещи! И какую власть эти парни имеют над девушками, если им удается внушить девушкам, что они видят их настоящую судьбу. Мы не отдаем себе отчета в том воздействии, которое оказываем друг на друга, но оно существует – и еще как.

В течение моего замужества почти каждую среду по вечерам наша квартира заполнялась дымом сигарет всех наших друзей.

Друзья выпивали в наших комнатах и целовались на пожарной лестнице. Поначалу казалось, будто в наших стенах происходит что-то невероятно важное. Дом ломился от людей и от яств: сыра, и винограда, и хлеба, и вина, и алкоголя на любой вкус.

Но через два года таких вечеринок я стала наблюдать за происходящим из угла и задаваться вопросом: «Зачем мы вообще устраиваем эти вечеринки?» Зачем мы так собираемся? Мы пытались доказать, что у нас есть всё, что надо, потому что мы постоянно устраивали тусовки, но мне начинало казаться, что, кроме них, у нас ничего и не было. Если бы кто-то из будущего мог посмотреть на то, что мы тогда выстраивали, я уверена, они бы сказали: «Это могли построить только рабы».

Сквозь двери к нам приходили друзья. Мы выкладывали еду и напитки. Я начала ложиться в час ночи, потом в полночь, потом в одиннадцать, а потом и в десять вечера. Когда все наконец расходились в два, три или четыре часа ночи, я вставала и шла вниз, убирала посуду, закрывала бутылки. Я поправляла подушки, расставляла стулья, подметала ошметки сыра и хлеба, выкидывала окурки и пластиковые стаканчики. Тогда это стало моей любимой частью вечеринки.

В детстве я очень боялась, что однажды вырасту и разведусь. По мере взросления эта боязнь усиливалась, и, когда я вышла замуж, страх поднял якорь и бросил мне его в самое сердце. Иногда страх ощущается как предчувствие, и со мной случилось ровно так; ни перед свадьбой, ни сразу после нее я ни разу не смогла представить себе счастливые годы, через которые мы пройдем рука об руку. Вместо этого я ощущала леденящий ужас, беспомощность перед неминуемым концом нашего союза.

Я ощущала себя одновременно Железным Дровосеком, Трусливым Львом и Страшилой: я не чувствовала в себе ни сердца, ни отваги и не могла должным образом использовать мозги.

Однажды на очередной из наших вечеринок я пошла в туалет с урчащим животом. Я села на толчок в ожидании гигантской какахи, которая по ощущениям вот-вот должна была из меня исторгнуться, пока наши друзья и какие-то незнакомцы с бокалами в руках сидели в гостиной или стояли возле двери туалета, беседуя и выпивая. Сидя на унитазе, я вспомнила свой последний сон. В нем я принимала какие-то таблетки, от которых мне всё время хотелось срать. Во сне я решила, что отныне буду писать только о том, что приходит мне в голову, пока я сижу на толчке – раз уж теперь я всё равно всё время проводила только так. Но, сидя в своем туалете на вечеринке, я не могла посрать. Мне было дико некомфортно от мысли, что стоит мне только распахнуть дверь туалета, как я раскрою всем свою дерьмовость. Я встала, застегнула джинсы, заглянула в пустой унитаз и пошла подлить себе алкоголя.

Налив джин с тоником, я заметила, что мой муж стоит вплотную к кому-то, кого я раньше никогда не видела, и ведет беседу. Она сидела перед ним на подоконнике и что-то громко говорила. Волосы у нее были обесцвеченные с темными, отросшими корнями. Глубокий, низкий голос. Большие глаза мультяшного персонажа и искренняя внутренняя беззаботность. Одета она была странно: тяжелые ботинки, высокие белые носки поверх черных леггинсов, розовая вельветовая куртка с пушистыми белыми облачками. Она выглядела одновременно как маленькая девочка, как сексуальная женщина и как парень.

Мы с мужем никогда не договаривались о том, с кем можно говорить или флиртовать, – ведь добрая половина вечеринок и состояла из разговоров и безобидного флирта, – но в том, что я тогда увидела, было что-то угрожающее. Мне не нравилась его увлеченность, не нравилось, как стремительно он напивался, каким казался живым и счастливым. Это было непохоже на его обычное общение с другими девушками. Я почувствовала, как во мне закипает ревность, отмечая легкость и уверенность девушки, ее однозначную свободу. Мимолетная, как разряд молнии, мысль пронеслась в голове: «Что есть у нее, чего нет у меня?» От этого вопроса мне стало так стыдно, что я отвернулась и пошла покурить в одиночестве на пожарной лестнице.

Я выкурила свою сигарету наполовину, сидя на железных ступеньках в прохладном вечернем воздухе, когда из окна на лестницу выбралась та самая девушка и посмотрела на меня.

«Можно стрельнуть? – спросила она. – Я потеряла свою пачку на улице».

Я протянула ей пачку, слегка напрягшись. Она сказала, что ее зовут Марго, а я – что меня зовут Шила; потом я дала ей прикурить и, внутренне содрогаясь, присела обратно. Она вышла из-за меня? От одной мысли я почувствовала воодушевление. Но я ничего не сказала. Вместо этого мы тихо курили вдвоем; она выдыхала дым, а ветви деревьев касались друг друга на ветру.

Позже, проигрывая в голове тот вечер, я могла вспомнить только физическое расстояние между нами. Вскоре мы начали сталкиваться друг с другом по всему городу. Мы просто здоровались, ничего больше. Потом мы стали переписываться по имейлу, договариваться о чем-то, затем отменять эти планы. Почему-то это не казалось странным. Она радовалась, если я не могла встретиться: у нее было больше времени на работу в художественной мастерской. А если на попятную шла она, то я с облегчением садилась дописывать свою пьесу. Наконец мы договорились о встрече, которую никто из нас вовремя не отменил. Мы решили съездить в галерею искусства к северу от города.

Мы встретились у самой северной станции метро и пошли ждать автобус на остановке. Только когда мы сели в автобус, мы узнали от водителя, что нам предстоит ехать сорок пять минут – а этого мы никак не ожидали.

Всю дорогу туда, а потом обратно мы сидели рядом молча, слишком напуганные друг другом, чтобы заговорить.

Глава третья
Шила и Марго

Месяц спустя я получила от Марго приглашение на вечеринку по случаю ее дня рождения. Я даже думала пойти, но в конце концов так и не собралась. У меня были более срочные дела – например, дописать свою пьесу и довести ее до совершенства. Кроме того, я решила, что у нее на вечеринке будет полно интересных людей, производящих впечатление и лучше с ней знакомых, мне она только помашет рукой и подмигнет из другого угла комнаты.

Мой муж пошел к ней один, а когда вернулся, я крепко спала.

Неделю спустя Шила получает имейл от Марго…

1. я всегда восхищалась людьми, которые не чувствуют себя обязанными социализироваться. на самом деле я стремлюсь к этому. я хожу на слишком много дней рождений. ну а ты на мой не пришла, как я и думала.

2. в какой-то момент на моей вечеринке твой муж, видимо, слегка выпив, ну или просто в приступе сентиментальности и с легкой руки сказал: «черт возьми, вам с Шилой надо затусить».

3. я рассмеялась в ответ, но всерьез эти слова не восприняла.

4. но когда я увидела тебя вчера на улице, я почему-то резко ощутила раздражение и, наверное, сама стала раздражающей. какое-то глупое и нечестное раздражение.

5. я никогда не сердилась, если кто-то не хотел со мной дружить. но я расстроилась, что после стольких поисков не смогла обрести подругу.

6. хотя, может, мои знакомые парни достаточно женственны для меня. а женственными парнями, конечно, намного легче помыкать, чем девчонками.

7. в общем, не шибко-то у меня получается общаться с замужними женщинами, а? но я обещаю отпустить вожжи.

8. ответа не требую, душа моя, особенно если я тебя как-то обидела или огорчила.

Меня этот имейл совершенно озадачил – я думала, она даже и не заметит моего отсутствия у нее на вечеринке! Я вышла на прогулку, чтобы определиться со своими ощущениями и придумать, как ответить. Гуляя по своему району, я застегивала и расстегивала куртку – мне было то жарко, то холодно.

Прогуливаясь в лучах солнца, я поняла, что у меня тоже никогда не было подруги. Наверное, я не доверяла женщинам. Зачем заводить подругу? Я не понимала алхимии крепкой связи между двумя женщинами. У меня не было близкой подруги с тех пор, как Анжела разбила мне сердце и разболтала всем мои секреты, когда мне было десять лет. Ничего не стоило посчитать все те разы, когда девочки, девушки, женщины предавали меня и ранили. Да и если бы я захотела, то могла бы легко составить список всех девочек, которым я причиняла боль. Первой была Лоррейн.

Но с мужчинами было не так. Меня с подросткового возраста влекло только к мужчинам, а их влекло ко мне – в качестве любовников или друзей. Они добивались меня. Всё было просто. Именно с мужчинами мне нравилось разговаривать на вечеринках, именно их мнение интересовало меня. Именно с мужчинами мне хотелось сближаться, именно их влияние мне хотелось ощущать. Это было легко. В каком-то смысле я чувствовала уверенность, что они меня не бросят. Достойные мужчины чувствовали ко мне расположение и всегда старались достойно со мной обращаться. Даже если некоторые оказывались невнимательными или забывчивыми, мужчины редко были жестоки со мной. Пусть на них не всегда можно было положиться, но им можно было доверять на более сокровенном уровне: меня никогда не беспокоило, что мужчина меня разлюбит, уж точно не раньше, чем я разлюблю его, а если это и случится, то тому будет какая-то веская причина. Они всегда смотрели на меня сквозь какую-то призму, которая действовала как защита.

С женщинами, которые были слишком на меня похожи, я никогда не ощущала ничего похожего. С ними столько всего нужно было заслужить – но все эти заслуги не суммировались! С каждой встречей нужно было завоевывать доверие заново. Вот почему женщины всегда так бурно выражают свои эмоции друг другу, резко взвизгивают или вскрикивают при встрече на улице. Женщинам постоянно необходимо получать друг от друга подтверждение, даже спустя годы дружбы: Между нами пока всё в порядке. Но в их излишней необузданности, в преувеличенно бурном выражении эмоций считывается, что дела между ними вовсе не в порядке и никогда не будут. Женщина не может найти покоя или прибежища в сердце другой женщины – уж точно не навсегда. Слишком зыбкая почва, чтобы твердо стоять на ногах. Может быть, у мужчин получалось приземлиться там и найти себе местечко, но у женщины – закрепиться в сердце другой женщины? Это как стоять на чем-то шатком, бесформенном, словно пытаться удержать равновесие и ровную спину на гигантском желе. Зачем мне вообще пытаться устоять на желе?

Но в имейле Марго было что-то, перед чем я не могла устоять. Я восхищалась ее храбростью, ее искренностью и ее умом. Я предполагала в ней некую свободу, которой завидовала, мне хотелось узнать ее получше и стать такой же.

Вернувшись домой, я ответила на ее имейл, извинившись, что не пришла на вечеринку – думала, что смогу закончить свою пьесу в тот вечер. Я добавила, что на днях зайду к ней в мастерскую с бутылкой шампанского, чтобы загладить свою вину.

После этого я легла спать. Мужа дома не было. Наверное, он где-то выпивал.

В первый день курсов машинописи я была настроена очень решительно. Наша преподавательница застыла перед нами, как фигура на шахматной доске. Строгая, ни следа духовности. Я поняла, что у такой каменной глыбы ничему не научусь.

Я выпрямилась и с улыбкой посмотрела на всех, кто сидел со мной в аудитории. Я хотела, чтобы все эти лгуньи и лгуны оказались на моей стороне. Хотела, чтобы в конце семестра они повскакивали со своих мест, скандируя мое имя, как будто я их героиня. Мне даже не было важно, что они лжецы. Даже таким людям мне хотелось показаться героиней. Да пусть даже ворам! Я надеялась, что моя улыбка убедит их в моей доброжелательности. Что они увидят в глубине меня дружелюбную идиотку, которая так и не поняла собственных интересов. Зная это, я уверена, они бы отнеслись ко мне как к равной и в один прекрасный день выбрали бы меня своей предводительницей.

Я молилась, что не создам себе врагов, как в футбольной школе. Тогда все мои планы пошли к чертям. Оказалось, что у этих амбалов было больше духовной целостности, чем у меня. Им в предводители не нужна была какая-то увядшая, заблудшая девчонка с непродуманным планом. К концу первого же дня они смеялись надо мной. На следующий день я надела другой свитер, но они всё равно поняли, что это я, и запихнули меня в шкафчик в раздевалке. Я осознала, что перехитрить их мне не удастся. Они не оперировали понятиями «хитрости» или «ума». И даже если бы мне удалось их перехитрить, это бы не расшевелило их. Корнем их уверенности было что-то еще, что-то более глубокое, плотное, что служило всему истоком.

Надо было остаться подольше, понять для себя сущность этого истока, – но мое место среди лжецов и слабаков. Я не могу стать предводительницей тех, кто лучше меня. Если уж мне и становиться героиней, то не для амбалов, чья внутренняя целостность бьет ключом из самого ядра Земли. Нет, героиней я могу стать только для абсолютных лжецов, с которыми просиживаю свои дни здесь, в этой комнате с выбеленными стенами, на втором этаже стенографической школы.

В начале занятия нам всем раздали фотокопии наброска, сделанного второсортным художником, где клавиши были зарисованы в том порядке, в каком они расположены на настоящей пишущей машинке. «Берегите рисунок, – сказали нам. – Это будет вашей пишущей машинкой в ближайшие две недели».

Однажды Шила получает от Марго имейл…

1. я свободна:

2. сегодня днем и вечером,

3. завтра днем и вечером,

4. днем и вечером послезавтра,

5. я просто ото всех прячусь и рисую,

6. натянув спортивный костюм и слушая «Би-би-си».

Они продолжают переписываться. Марго пишет Шиле…

1. в моем доме произошла кража, и ее пытаются повесить на меня.

2. я не могу уехать из этого района! не помню, где в последний раз чувствовала себя настолько по-домашнему!

3. формально они не могут заставить меня уехать, но они живут надо мной, а работают подо мной, и терпение мое уже на исходе.

4. я сначала довольно сильно расстроилась, но теперь даже как-то рада. решила найти себе мастерскую получше, с владельцем, который бы рядом не жил и не висел над душой.

5. я обзваниваю весь район.

1. у Селены в галерее устраивают закрытый показ работ какого-то художника, я ходила на одну из его предыдущих выставок. это очень модное и эксклюзивное мероприятие с кучей режиссеров, кураторов, с бесплатными мартини или чем-то в этом духе.

2. нас с тобой лично не приглашали.

3. по слухам, Селена сокрушалась, что сболтнула мне, будто ей не нравятся женщины-авторы. я кивнула ей.

1. последние два дня я занимаюсь тем, что выкидываю свои старые работы. то стараюсь не жестить, то, наоборот, мечу направо и налево. но сейчас я поняла, что справедливо будет рассказать тебе, кто я такая, – поэтому я прикрепляю в имейле фото моей самой первой картины (мне было тогда 17 – хотелось бы, конечно, сказать 14, но дата проставлена на полотне, как и моя вычурная подпись). хоть я и собираюсь ее выкинуть.

2. и я нашла свои сигареты на улице!

3. мои картины довольно классно выглядят, когда я надеваю твои специальные очки. спасибо.

1. мы с Мишей гуляли сегодня днем. заметили одну из этих табличек «заходите к нам на открытый показ дома». мы прошли через маленькую калитку в заборе, в крошечный садик с таким же миниатюрным домиком-крохотулей. он накренился влево примерно на пять градусов. окна открывались, как двери, а в спальне места как в машине.

2. я подумала, может, ты его купишь? «он стоит 240 тысяч, никакого первоначального взноса, – сказала кроткая женщина, – и ему 100 лет».

3. вот бы можно было покупать друзьям дома так же, как торт для чаепития.

4. если тебе интересно узнать, как бы ты выглядела, если бы была домом, – по моему мнению – тебе надо на него посмотреть.

1. я не ожидала, что буду так по тебе скучать, как будто я настоящий подросток.

1. привет. у тебя, случайно, нет красных фар для велосипеда? если есть, можно я позаимствую завтра вечером?

1. я сто раз нарисую твой портрет и никому никогда не скажу об этом напрямую.

1. да, я бы с радостью увиделась с тобой. у меня времени – хоть отбавляй.

Когда я была маленькой, я часто лежала в кровати, смотрела на потолок своей комнаты, где уже погасили свет, и тихо напевала песню, которой нас в первый день учебного года научили в еврейской школе. Мы пели ее каждое утро.

 
Любовь – это клад, если ее подарить,
Если ее подарить, если ее подарить,
Любовь – это клад, если ее подарить,
Взамен ты получишь больше стократ!
 
 
Любовь – как волшебная монета!
Спрячь подальше – и ее больше нету!
Одолжи ее, потрать, и по всему паркету
Польется из таких монет река!
 

Мне эта логика казалась совершенно невозможной, она просто сводила меня с ума! Если подаришь ее, получишь больше? Это было единственное стихотворение, которое я знала, и мое любимое, потому что оно меня озадачивало. Я вновь и вновь бубнила его про себя, как будто оно могло чему-то меня научить. Я представляла себе целые огромные комнаты, где миллионы монет катились по полу, превращаясь в густой, всё затапливающий медный поток.

Пока я лежала у себя в комнате в раздумьях о песенке, Марго воевала с самыми популярными девчонками из школы под жгучим техасским солнцем. Она знала, что в день церемонии выпуска из шестого класса ей предстоит подняться по лестнице спортзала и получить медаль, как самому одаренному ребенку школы. Поэтому в то утро, одеваясь, она залезла в шкаф своего папы и позаимствовала оттуда его коричневый костюм и коричневые ботинки, засунула их в спортивную сумку и взяла с собой в школу. Прямо перед тем как ее объявили, она надела костюм и ботинки и прошла по сцене. Ее рукава свисали, штанины собрались в складки и волочились по полу, над ней смеялся весь зал, но ее достоинства это не поколебало.

Я так долго всматривалась в каждого встречного, надеясь разглядеть в нем все те мысли и чувства, которых ждала от жизни, но ничего не получалось. Некоторые люди говорят, что такие вещи надо искать в самом себе и нельзя рассчитывать, что кто-то подаст тебе даже малейшую крупицу, которой не хватает твоей жизни.

И хотя я знала, что всё может быть именно так, это всё равно не мешало мне продолжать искать эти крупицы в людях. Какая разница, что говорят некоторые? На сердце от их слов – ни горячо, ни холодно.