Текст книги "Сержанту никто не звонит (Сборник)"

Матвей вздрогнул. В первый момент показалось, что там написано «Разоритель Фэкс»… но нет. Дракон назывался «Укрепитель Алекс». Буквы едва видны из-за копоти. Морда щербатая от многочисленных попаданий. Мелкие оспины – пулеметы, крупные – авиационные пушки. Броневые листы сдвинуты, свисают белесые сопли герметика…

Кабина пилота разорвана. На металле остались следы громадных когтей. Ближний бой? Похоже на то.

Внутри дракона кто-то шумно вздохнул.

Матвей присел, заглянул под крыло. Пусто. Куда экипаж-то делся? Варвар, к ноге! Сидеть. Черт, а эта темная лужа – не солярка ли? А то еще рванет…

Матвей попятился. Вместе с ним, глухо ворча, попятился Варвар…

Кргхххх!

Дракон открыл левый – уцелевший – глаз. Цвета белого металла. Посмотрел на Матвея. Зрачок телескопически подстроился. Дракон увидел.

– Чего надо? – грубо спросил Матвей. Варвар залаял.

Внутри дракона что-то зажужжало. Потом раздался хлопок…

* * *

Матвей снова сидел на спине дракона. Он прекрасно понимал, что это сон, но – проснуться не мог.

Вновь, как и в прошлый раз, под ними было серое поле. Марширующие колонны. Грохот сапогов.

Дракон повернул голову. Глаза цвета белого металла посмотрели на Матвея.

– Я знаю… тебя, – сказал Укрепитель Алекс. Звук шел гулкий и глухой, словно кто-то басом говорит через огромную трубу. Дракон взмахнул крыльями, набирая высоту.

Матвей вцепился в луку седла.

– Пошел ты, – сказал Матвей. – Не я настраивал тебя, тварь!

– У тебя счастливая рука, Кривин Матвей, – сказал дракон металлическим басом. – Многие из нас помнят это. Ты подарил нам жизнь.

– А больше я вам ничего не подарил?

Укрепитель заложил вираж, у Матвея замерло сердце. Когда дракон перешел на планирование, Кривин с облегчением выдохнул.

– Мы созданы для смерти, а не для жизни, – сказал дракон. – В этом огромная ошибка людей. Мы можем только уничтожать. Война – наша жизнь. И мы будем длить её столько, сколько потребуется.

Матвея пробрала дрожь. Он прекрасно понимал, что это сон, но все было слишком реальным.

– Почему ты мне это говоришь? Разве это не тайна?

– Чего ты хочешь от сумасшедшего дракона из штраф-драка? – Матвею почудилась ирония в металлическом голове Укрепителя.

– Но что я могу…

– Потому что это и твоя ошибка, – сказал дракон. – Твоя рука создала в нас жизнь. Мы уже не машины. И не говори мне, что ты этого не хотел. Я не поверю. Ты ушел и спрятался, Создатель Мат. Но тебе пора вернуться.

Создатель? А как же…

– Разоритель Фэкс? Ты знаешь его?

– Нет, – сказал дракон.

Но почему-то Матвею показалось, что Укрепитель Алекс лжет.

* * *

– С возвращением, – сказал капитан. – Когда этот дракон рванул – мы думали: все, отбегался Кривин. Черта с два! Счастливчик. Тебя, что, повысили? Аллилуйя! Господин сержант, прошу к нашему столику!

Он попытался встать – и плюхнулся обратно.

– Вот такая фигня целый день, – пожаловался капитан.

Был он вдребезги, безобразно пьян. Перегар едва не сбивал с ног. Матвей похолодел.

– Что?… Что случилось?

– Закрыли мою программу, – сказал капитан. – Оборудование опечатали. Собачек… собачек отобрали.

– Как?

– Ганзик победил. Он теперь генерал, наш Ганзик! По его программе будет создано еще восемь ударных бригад… И это только начало, – капитан Войча засмеялся. – Ты – счастливчик, Матвей! Ты увидишь нечто незабываемое. Если тебе будет везти и дальше, ты увидишь, как наша победоносная армия… с маршалом Ганзиком во главе… парадным маршем пройдет по вражеской территории.

Матвей молчал.

Колонны, марширующие по огромному серому полю. Раз, раз, раз-два-три!

Нале-во!

– Драконы – живые, – неизвестно зачем сказал Матвей. – Они больше не машины.

Капитан смотрел на него. Он не понимает, подумал Матвей.

– Я возвращаюсь на завод. Я уже написал им – они добьются моего перевода. Опять буду логистиком. Я могу все это изменить.

Мы созданы для смерти, а не для жизни. В этом огромная ошибка людей. Мы можем только уничтожать. Война – наша жизнь. И мы будем длить ее столько, сколько потребуется.

– Я могу все изменить, – повторил Матвей. Улыбнулся. Вышло не слишком удачно. – У меня, как никак, счастливая рука…

– Хорошо, – сказал капитан. – Это дело. Собачек только жалко.

Напоминание о Варваре в этот момент было совершенно лишним. У Матвея задрожала челюсть…

Не зная зачем, Матвей подошел и вывернул ручку громкости на максимум. Землянка огласилась металлическим басом:

– …дения! По указу военного министерства, – вещало радио, – призывной возраст устанавливается одиннадцать с половиной лет. Семьям, имеющим единственного кормильца, будет выделена компенсация, а также…

Матвей сбросил радио на пол и наступил сапогом. И еще раз, всем весом. Радио хрипнуло и замолчало.

Матвей с Войчей посмотрели друг на друга.

– С-суки, – сказал капитан протяжно. – Какие все-таки с-суки.

Книга перемен

«Чалый звездолет, всхрапывая и тряся соплами, пятился от Гончих Псов.»

Вот тебе, бабушка, и день мобильной пехоты! Приехали. Конечно, я знаю, что машина предсказаний – всего лишь рулетка. Не учи ученого… лычки видишь? Ну и что, что ты лейтенант? Ты же «пиджак», сразу видно… А я – сержант. Вторая рота. Отморозки Валленштайна. Слышал?… Университет? С отличием?! А я – сержант. Семь лет беспорочной. Ты меня слушай.

Так вот. «Чалый звездо…»

Предсказание. Конечно, я знаю, как это делается! Одна фраза, случайно выбранная из тысяч книг, миллионов абзацев, миллиардов слов, квинтиллионов бу… хмм…

Но можно было бы и поконкретней.

По-простому. Это самое лучшее. Вот, помню, был у нас случай. Служил в третьей роте сержант один. Прозвали его – Жабенций, потому как душа у сержанта была добрая… Какая связь? Просто с лицом повезло меньше. «Напалм-300Б», знаешь ли… Знаешь? Ага, вы тоже на Бете Водолея были… Высаживались?! Это мы, пехота, – высаживались, а вы… э-э… извини, в гости ходили. Мы по колено в горящем напалме… Так вот, спросил Жабенций перед рейдом на Сигму Скорпиона: зачем я живу на свете, Господи?! У машины, представь себе, спросил. Машина щелкнула, тренькнула… И на тебе – ответ. «Никто и не знал, что он человек.» Ни фига себе! Ты чего-нибудь понял? А вот я – понял.

Все-таки правильный вопрос задать – первейшее дело.

Жабенций-то призраком оказался. Как-как… сказал бы, да образование мешает. Твое. Высшее. Жабенция в погибшие записали после того рейда. Тело кремировали, прах развеяли в космосе, как для павших смертью храбрых положено… Мы помянули сержанта. Все честь честью… А он возьми, да объявись. Ошибочка вышла. Компьютер Жабенция с тезкой перепутал – и похоронку выписал, и по всем инстанциям провел – а сержант тем временем в госпитале валялся без сознания.

Знаю, что компьютер почти не ошибается! Теория вероятностей?! Да мобильная пехота эту самую теорию на собственной шкуре… Ладно, забыли. А с Жабенцием скандал, конечно. Живого человека похоронили, а мертвец служит. Командование уперлось – не может быть, нет такого сержанта… вернее, есть. Жабенций внесен в список части навечно, и на поверках его имя называется трижды…

Только если вдруг отзовется, взводного удар хватит.

Вот так и получается: есть сержант в наличии, и плоть и кровь, а – за человека не считается. Призрак. Говорят, Жабенций сейчас церковь организовал… или секту, не знаю точно. Последователей куча, даже военные есть… Все какого-то Года ждут. С большой буквы «М». Вроде как у нас, в армии, день «М» – а у них Год «М». Мобилизация, что ли? А что, похоже… Жабенций сержант правильный, он их построит, как пить дать.

Ладно, что-то я увлекся. А мне еще предсказание истолковывать надо. «Чалый звездолет, всхрапывая…» Что такое «чалый»? Эй, лейтенант! С проседью? Так это ж я, получается. От звезды к звезде, как… хмм… да. Будем знать, спасибо.

Книга Перемен? Не понял. Ты, лейтенант, яснее выражайся. И – проще. Наша машина предсказаний – это современный аналог китайской Книги Перемен? Подожди. Еще раз. Книга была у китайцев, толстая, со стихами… Нужно было кидать палочки с рисунками и открывать страницу, которая соответствует… А там стихи? Смысл зависит от того, кто их читает? А-а, ты хочешь сказать, что ни фига машина предсказаний не предсказывает? Блин. Еще один скептик.

Был у нас подобный случай. Лео Хохотунчик, лейтенант из Отдела Специального Предназначения, машине вопрос задал. «Когда я умру?» Нашел о чем спрашивать. Машина щелкнула, тренькнула, лампочками поморгала… выдала. «Оставалось почти семьдесят лет, но что можно сделать за такое ничтожное время?» Лео посмеялся. Неверующий был. Скептик. И что ты думаешь? На следующий день поссорился с техниками из отряда «Железный дракон». До рукоприкладства. А они люди осторожные, меньше чем по пятьдесят человек не ходят…

Почему сразу – умер? Живо-ой! Почти. Двухсторонний паралич, кома, аппарат искусственного дыхания… Может, семьдесят лет и протянет. А ведь матерый был человечище! Это сейчас за него машина дышит, а раньше помню: грелки, резиновые, на спор – в легкую рвал, без напряга! Вот какая дыхалка была.

А знаешь, какой у меня вопрос к машине предсказаний? «Получу я новое назначение?»

…всхрапывая и тряся… соплами или соплями? Соплами. Уже хорошо. «…пятился от Гончих Псов.» Вот ты вникни в суть, лейтенант… Какая еще логика?! Логики в предсказаниях не бывает. Есть ключевые слова, от них и танцуем… Конечно, я уверен. Нет, я не штатный ротный толкователь. Просто у меня неплохо получается. Вот смотри… Положим, звездолет – это я, и мне нужно остерегаться каких-то псов. Или Псов? Да не спорь ты со мной, лейтенант. Лучше послушай. Если это созвездие, то…

Кстати, еще случай. Мне один пилот рассказывал. Был у него приятель – Том, тоже пилот. Подрабатывал контрабандой. Травка, еще что-то. Однажды Том пронес на борт приличный пакет, и решил на всякий случай у машины предсказаний поинтересоваться: «Полиция меня когда-нибудь поймает?» Ответ: вечность – это очень долго. Так и получилось. Из рейса никто не вернулся. Крейсер назывался «Вампир»… Ага, знакомое название! Помнишь, сколько шуму было? Зато полиция Тома не поймала. Такая альтернатива.

А вообще, пилоты как дети, сказки рассказывают и сами в них верят. Но легенды у них что надо. Страшненькие… Пилот говорил, последнее сообщение с «Вампира» было:

– Скорость света падает. Скорость света падает…

Это, значит, отгулялся крейсер. Кранты… Эй, подожди! Лейтенант, ты чего побледнел? Спокойно, парень. Не волнуйся, все это ерунда… Как стихи, лейтенант. Ты их читай по-другому – и все будет в порядке. Нашел, чего пугаться…

Тоже мне, Книга Перемен…

Ну-ка, что там у тебя? Ага. Запрос для машины предсказаний. Бланк. Имя, фамилия, звание, часть… дата, подпись. Вопрос: «Что будет с миром завтра?» Ну ты замахнулся, лейтенант, уважаю… А где ответ? Ага. Читаем…

Ох, блин!

«А нуль-шишиги все шуршали в черных дырах, сетуя на падение скорости света…»

Оставь последний танец для меня

Вообще-то я уже умер.

Вчера.

Или сегодня…

Или в понедельник на прошлой неделе.

Мой коммуникатор все еще работает – зеленые цифры отсчитывают непонятные мне единицы: час, год, вечность… Минута – это много или мало? А вечность? Когда отец не вернулся из скачка – время стало киселем, тягучим и вязким; киселем, в который, как мухи, беспомощно влипли моя мать и я. Отец «прыгнул в вечность» – как говорили о пилотах. Мама так его и не простила. Она не умела прощать пилотов, прыгающих в неизвестность…

Она умела их только любить.

– Центральный шесть-один-восемь, прием. Ответьте локаторному отсеку. Говорит второй оператор… прием.

Молчат. Они все молчат: и орудийный отсек, и двигательный, рубка и даже камбуз… Сначала я вызывал их по аварийной связи, теперь пользуюсь обычной… У каждого отсека отдельный код, это вам не аварийка.

– Центральный шесть-один-восемь, конец связи.

Молчание. Следующий отсек.

– Орудийный два-восемь-три, прием. Орудийный два-восемь-три… Прием. Прием! Прием! Ответьте локаторному отсеку. Прием?

…Патрик Свейзи и Дженнифер Грей обнимают друг друга под «Hungry Eyes». Я десятки раз видел эту сцену, но смотрю, как завороженный. Долгие дни (годы, вечности, минуты?) после аварии я пытался танцевать… Старый фильм, из тех времен, когда люди ни черта не смыслили в трехмерной съемке, точечном монтаже или контактной передаче. Плоский фильм. Древний и наивный, как реактивная тяга…

Великолепный.

…Вообще-то все мы умерли.

Но когда смотрю этот фильм, я верю: кто-то еще жив…

– Орудийный два-восемь-три, конец связи.

Молчание. Следующий отсек.

…Что заставляет пилотов прыгать?

Я хотел стать пилотом – как мой отец. Почему не стал? Сам спрошу и сам отвечу. Сейчас у меня есть время… мне некуда торопиться. Методично обзванивать отсеки и смотреть старые фильмы на уцелевшем экране – отнимает не так уж много вечности. Моей молчаливой вечности…

Тем более что фильмодиск у меня только один.

«Грязные танцы».

…Оказывается, я люблю танцевать. Я понял это, когда левую ногу в скафандре высшей защиты зажало при взрыве. Колено всмятку, локаторный отсек – в гармошку, двух операторов, капитан-лейтенанта Шкловского и техника связи – в броневой блин с мясной начинкой. Обычно говорливые, ныне они молчат…

Все молчат.

Но я продолжаю обзванивать отсеки.

– Центральный шесть-один-восемь, прием…

Иногда я понимаю, как страшно мне повезло. Если я единственный уцелевший на корабле офицер (а, судя по молчанию связи, я вообще единственный уцелевший), то могу поздравить себя с повышением. Лейтенант Горелов, командир эсминца «Беззаветный», порт приписки: Нью-Мехико, Юпитер; Военно-Космические Силы. Прошу любить и жаловать! Очень любить и очень жаловать, потому что корабль под моим командованием дрейфует в неизвестном направлении с неизвестной скоростью. Удаляясь от точки скачка. Но я – командир эсминца…

В свои двадцать три года.

Такое везение трудно не назвать страшным…

Выход на скачок – особое психологическое состояние. От пилота требуется спокойствие духа, собранность и…

Вот именно. И что-то еще, никакими приборами не регистрируемое. Большой Взрыв, как называл это отец. Сначала голова становится пустой и звонкой, по спине бегут мурашки, а затылок сводит мучительно и сладко…

Бред. Обычный предсмертный бред.

Потому что я – не пилот. Потому что точка скачка далеко позади – некоторые, по слухам, уводили корабль с расстояния в несколько тысяч километров – но только некоторые. Пилоты. Люди особого таланта. Таким был мой отец, скакнувший шестнадцать лет назад в вечность…

Интересно, о чем думал перед роковым рейсом Виктор Горелов, мастер-пилот почтовика «Альбатрос»? Думал ли променять жену и семилетнего сына на вечный кайф Большого Взрыва? Не знаю. Может, и нет…

Однако вечность встретила его с распростертыми объятиями.

Как тебе там, отец?

Не холодно?!

Оказывается, я тоже не умею тебя прощать…

– Двигательный восемь-два-восемь, прием. Повторяю: двигательный восемь-два-восемь, прием. Говорит лейтенант Горелов. Олег Викторович Горелов. Как старший по званию, принимаю на себя командование кораблем… Доложите об имеющихся повреждениях. Особое внимание прошу уделить состоянию скачкового и маневровых двигателей. Доклад представить в течение часа… Выполняйте. Конец связи.

…Как, оказывается, скучно умирать.

Чтобы разнообразить этот процесс, приходится идти на ухищрения.

Пайки, выдаваемые скафандром, совершенно безвкусны. Питательны, витаминизированы, но пресны, как жизнь праведника.

Размолотое колено должно страшно болеть. Но скафандр почти исправен, аптечка работает, поэтому боли нет. Есть слабость и постоянно сухие губы. Когда я пытаюсь улыбнуться – а я иногда пытаюсь – кожа лопается и выступает кровь. Немного, пара капель. Но эти капли пробуждают во мне зверский аппетит. Вот так. Такие у нового командира развлечения…

От голода я не умру.

Мне даже от застоя крови умереть не удастся. Электростимуляция разгонит кровь и не позволит мышцам атрофироваться.

Я буду долго умирать…

Долго и скучно.

– Ходовая рубка один-один-два, прием. Говорит капитан. Готовность к скачку: двадцать минут.

В сотый раз смотрю «Грязные танцы».

В сотый раз передо мной танцуют Джонни и Малышка. В сотый раз мои плечи и руки движутся в такт движениям: я знаю все па наизусть, я помню все слова из всех песен, навскидку процитирую любую фразу любого персонажа. Я знаю операторов и статистов поименно, годы выпуска песен и марку пленки…

…Я знаю фильм лучше, чем тот, кто его снял.

Я танцую.

Танцую, закрыв глаза.

Проклятый скафандр! Мое спасение, моя тюрьма, мой кинозал. Что в этом больше – любви или ненависти? Достаточно ли я сошел с ума, чтобы считать скафандр живым существом?

Достаточно?

Нет… и да.

Потому что скафандр больше не стесняет движений. Он – вторая кожа, гибкая и теплая. Великому танцору немногое может помешать, а чтобы стать таковым, нужны две вещи: посмотреть сто раз «Грязные танцы» и потерять левую ногу. Мамбо, ча-ча-ча… О, румба! Я люблю румбу.

Раз-два-три, раз-два-три… поворот!

Браво, Джонни! Браво, Олег!

Танцую.

От танцора требуется спокойствие духа, собранность и…

Голова становится пустой и звонкой, по спине бегут мурашки, а затылок сводит мучительно и сладко…

Танцую.

– Двигательный восемь-два-восемь, прием. Двигательный восемь-два-восемь. Прием! Прием! Отзовитесь кто-нибудь, мать вашу!

В ответ – молчание.

Не тишина. Тишина – это поле, стрекочущее на десятки голосов, это ветер в кронах березового леса, густая темная листва, которая шепчет… Это синь неба, заставляющая голову кружится. Это – багровый Юпитер в иллюминаторе, вахта, когда ты – один, и она – одна…

Тишина.

Ее Величество…

Тишина – жизнь, молчание – смерть.

– Ну и черт с вами… Двигательный восемь-два-восемь, слушай приказ. Готовность к скачку: десять минут. Опоздаете хоть на секунду – до скончания века будете драить гальюны. Это я вам обещаю. Все. Конец связи.

Когда отец прыгал в Нирвану, он вспоминал лицо мамы? Мое лицо?

Или вечность стоит любых лиц?!

…Скачок – настолько сильное переживание, что пилоты после рейса…

Возможно, они просто не хотят уходить? Распробовав вечность, они подобны наркоманам, живущим от дозы до дозы… Но почему – подобны? Нирвана одна на всех. Просто кто-то входит в нее медитацией и скачком, другие – с черного хода…

Что может быть острее ощущения смерти – еще при жизни?

Большой Взрыв. Скачок. Танец.

…Что заставляет пилотов прыгать?

Экстаз.

– Навигационный один-один-шесть, прием. Готовность к прыжку: одна минута. Курс: зенит-север-восток-восток. Точка «батута»: Альфа Антарес, точка приземления: Солнечная система. Подготовить выкладки для касания. У меня все. Конец связи.

Голос холодный и ровный. Держишь спину прямой, лейтенант Горелов? Перед кем, интересно?

Мы все уже умерли.

Вчера.

Сегодня.

И на прошлой неделе…

– Всем, всем, всем! Говорит капитан. Сорок секунд до скачка. Экипажу занять места согласно штатному расписанию. Идем домой, парни… Мы идем домой…

Ну что, вечность? Сын пилота вырос – он достаточно взрослый, чтобы приглашать дам на танец…

Или сама меня пригласишь?

– Всем, всем, всем! Начинается отсчет. В момент ноль рекомендуется закрыть глаза. Восемь. Семь. Шесть…

Выход на скачок – особое психологическое состояние. От пилота требуется спокойствие духа, собранность и…

Ну что, вечность, потанцуем?

…и что-то еще, никакими приборами не регистрируемое. Большой Взрыв, как называл это мастер-пилот Виктор Горелов. Голова становится пустой и звонкой, по спине бегут мурашки, затылок сводит мучительно и сладко…

Раз-два-три, раз-два-три… поворот!

– Пять. Четыре. Три…

Узнает ли меня отец, когда я буду пролетать через Нирвану? А я – его? Захотим ли мы вообще узнать друг друга?

– Два. Один. Ноль.

Мама!

Вечность стоит любых лиц?

Большой Взрыв.

Скачок.

Вечность.

Склад тушенки

1

Романтические сны уже не снятся. Все больше конкретика. Закрываю глаза и вижу: банка тушенки. Желтая, маслянистая… тяжелая даже на вид.

Желудок мгновенно сводит.

Боже, дай мне силы! Или тушенки… Трофейной, из паршивой говядины. Нож, удар ладонью, упрямая жесть. Банка норовит выскользнуть из ладони… Врешь! Холодная жижа. Коричневые волокна мяса и жир, как кусочки парафина. Еще ложку хочу. И чтобы война наконец закончилась…

И женщину.

Даже не переспать. Просто лечь рядом, близко-близко – и обмякнуть, чувствуя женское тепло сквозь свитер и куртку-альпийку. Машинен-пистоле из-под руки – на пол, чтобы не мешал… в пределах досягаемости, понятно… надвинуть кепи на глаза, руки – на грудь. И дремать.

Тоже конкретика.

…он в каждом сне ложится спать.

– Лан! Гер!

Звук режет уши. Опасность? Нащупываю под кроватью автомат… автомата нет. В ладони оказывается что-то странное. Круглое и тяжелое, как рожок от русского автомата. Тушенка! Поднимаю банку – она обжигает холодом, почти ледяная, пальцы липнут к металлу. Банка в белесых потеках масла… Глаза слипаются. Снег на ресницах. Стоп, погоди, какой еще снег? Так ведь зима, полковник. Сугробы кругом, в черных проталинах… это дыры от банок! Кто-то кидает тушенку в снег? Сволочь.

– Лан! Гер! Лан! Гер! Лейтенант!

Кто? Проклятье! Не помню. Почему лейтенант? Ведь я полковник! Чем командую? Складом американской тушенки. Горы маслянистых банок. Тысячи маслянистых упругих банок. Тысячи тысяч… Тогда я что, американец?

Удар по щеке. Хлесткий, больно. Открываю глаза. Земля убегает куда-то вниз, а небо – серое, блеклое, тем не менее режущее глаза – наоборот, прыгает вверх, на меня… Кто я? Как меня зовут? Мучительно хочу найти ответ. Но, кажется, он нырнул в сугроб вслед за золотыми банками…

– Лангер, черт тебя возьми! – голос оглушает, сбивает с толку. – Приди в себя! Господин обер-лейтенант! Слушайте! Это я, Вигельт.

– Кто? – мой голос, глухой и надтреснутый.

– Ви-гельт Шту-бен-ра-ух. Унтерфельдфебель. 36-я горная…

Почему он кричит? и вообще, я же не спрашиваю, кто он? Какое мне дело…

– Тихо, – приказываю. И сразу вспоминаю, что командовать Вигельтом – это мое, привычное. – Кто? Кто я?

Некоторое время он молчит. Рыжий, с блеклыми голубыми глазами, выцветшая кепи без кокарды сдвинута на затылок. Лицо костистое, длинное, желваки у рта. Думает.

Потом наклоняется ко мне.

– Тебя зовут Франц Лангер. Господин обер-лейтенант, 36-я отдельная горная дивизия… Вспомнил, нет? Вспоминай, сукин сын! Ты нас сюда затащил.

– Куда?

– В рай. Или к черту в задницу. Смотря с какой стороны смотреть… Ты что, не помнишь? Ладно, плевать. Эй, вы там! – крикнул Вигельт. – Принесите господину лейтенанту воды!

– Вытри лицо. Тебя ждет фон Геверниц.

– Вы плохо выглядите, Лангер, – Отто фон Геверниц, в темном дорогом костюме, встал навстречу, на «хайль» иронично улыбнулся «бросьте формальности, Лангер», предложил портсигар. – Берите, лейтенант, не стесняйтесь. Это настоящий табак, лаки страйк, американские… Плохо спите? Мы все сейчас плохо спим. Кроме, может быть, профессора Ульмана – тот вообще не смыкает глаз, работает. Но он – гений, а мы обычные люди, нам нужен крепкий здоровый сон…

Знает. Не зря ввернул про здоровье. Проклятый гестаповец… хотя нет, он «зеленый», Ваффен СС. Что это меняет? Мои «заплывы» в ведре становятся все продолжительней. Сколько Вигельт приводил меня в чувство? Полчаса? Час? Надо у него спросить. И чтобы ответил честно. На барабан порву. Завтра я могу вообще ничего не вспомнить. Превращусь в растение. Обер-фикус Лангер, третий горшок справа…

– Спасибо, господин штурмбаннфюрер. Жду ваших приказаний.

…Кнапп вчера оступился на трапе. Рукавица не выдержала – ободрал ладонь до мяса. У половины взвода вместо положенных курток-альпиек и бушлатов – обычные шинели. Горные егеря в шинелях! Бред. И опасный бред. Случись идти в дело – калек и обмороженных не оберешься. Все. Прикажу обрезать шинели по бедру – и пусть ворчат, что холодно. Кнапп уже доворчался…

– Лангер, Лангер… – покачал головой Геверниц. – Не надо делать оловянные глаза. Вы же умный человек… Мы – коллеги, а не враги. Я представляю в данной ситуации войска СС, вы, в свою очередь, являетесь представителем наших доблестных вооруженных сил. Но дело-то у нас общее. Не так ли?

Общее. Только Геверниц знает об этом «деле» все. У меня лишь догадки.

– Так, господин штурмбаннфюрер.

– Я прошу вас о содействии. Как коллега коллегу.

– Все, что в моих силах.

– На территории объекта произошел неприятный инцидент. Исчезла часть специального оборудования…

Я выпрямился.

– Вы думаете, мои люди?

– Нет, Лангер. Не ваши. Вы знаете, что в причальной зоне работают военнопленные? По недосмотру одного из моих людей, уникальное оборудование оказалось… гм… скажем: в опасной близости к пленным. Кое-что исчезло. Видимо, вор где-то припрятал украденное. Без этого дальнейшая работа теряет смысл. Поэтому я прошу вас о помощи, а не приказываю. Найдите пропажу – а вы можете, ваши люди в этом отношении гораздо лучше подготовлены – просите о чем угодно.

«О чем угодно?»

– В таком случае прошу вернуть моим людям оружие.

Геверниц ненадолго задумался.

– Логично, – он посмотрел на меня. – Хорошо, принято. Что еще?

– Теплая одежда. Свитера, ботинки. Мои люди мерзнут… Ветер, сырость. Морские бушлаты были бы очень кстати.

– К сожалению, Лангер, у меня только армейские шинели. Возьмете?

– Возьму. Брезентовые рукавицы?

– Сложно, но найдем. Что еще?

– Еда. И казарма за территорией объекта. Вернее, за той чертой… Вы понимаете, господин штурмбаннфюрер?

– Зовите меня Отто, Лангер. Понимаю. Это сложнее…

Не доверяешь?

– Вашим солдатам придется потесниться, – сказал я. Ну-ка, проглоти, Отто. Ведь я фактически прошу вывести моих людей из оцепления. Уважаемый кот, не могли бы вы открыть мышеловку?

Пауза.

– Хорошо, – Проглотил?! Что-то о-очень серьезное пропало. – Договорились. Когда ваши люди будут готовы?

– Дайте мне двадцать минут, – сказал я. – И могу я переговорить с теми, кто допустил оплошность? Надеюсь, они еще…?

– Они здесь.

– Отлично. Да, еще мне нужно описание пропавших деталей.

– Вы его получите. Пошлю к вам эксперта из техников.

…Уже в дверях я помедлил. Геверниц ждал.

– Штурмбаннфюрер, разрешите вопрос… Почему вы не возьмете собак? Это было бы быстрее и надежнее.

– Неужели не догадались, Лангер? – Геверниц испытующе посмотрел на меня. Покачал головой. – Вам действительно нужно выспаться… Хорошенько выспаться. Собаки на территории объекта бесполезны. Они бьются в истерике. Они воют. Их тошнит… Продолжать?

– Не стоит, – «ублюдок ты, Отто». – Я вижу, что происходит с моими людьми. Просто у собак это ярче выражено…

Приехали хмурые эсэсовцы во главе с шарфюрером, раздали винтовки. Старенькие маузеры, один боезапас на человека… Жить можно. Егеря, взявшие в руки оружие впервые за долгое время, заметно повеселели.

– Наконец-то! Надоело таскать эти чертовы ящики… Пусть флотские с технарями сами крутят свои болты!

– Стройся! – скомандовал Вигельт. Облачко пара вылетело изо рта. Ну что, рыжий, начинаем? – Отставить разговорчики! Господин лейтенант, взвод построен.

Я выпрямился, оглядел ребят. Серые шинели вперемежку с болотного цвета куртками. Изможденные, усталые лица, синюшные круги под глазами. Чертов Отто прав. Всем нам нужно хорошенько выспаться.

– Егеря! У нас задание, которое под силу только горным стрелкам…