Текст книги "Призрак дома на холме. Мы живем в замке"

Все беспокойно заерзали, а Теодора даже схватилась рукой за столбик перил, как будто боялась упасть.

– …слегка наклонены к середине колодца. Двери повешены с небольшим перекосом – возможно, кстати, потому-то они и захлопываются сами собой. Возможно, сегодня утром ваши шаги нарушили хрупкое равновесие дверей. Все эти мелкие погрешности усугубляют куда большее отклонение от прямоугольного плана, свойственное дому в целом. Теодора не видит башню из своего окна, потому что на самом деле башня расположена на углу дома. Из Теодориного окна она совершенно невидима, хотя отсюда кажется, будто она стоит прямо напротив ее спальни. В действительности спальня Теодоры находится пятнадцатью футами левее того места, где мы стоим.

Теодора беспомощно развела руками.

– Жуть, – сказала она.

– Я поняла, – заговорила Элинор. – Нас сбила с толку крыша террасы. Я вижу ее из окна, а поскольку лестница находится напротив входной двери, я думала, что дверь прямо подо мной, хотя…

– Вы видите только крышу террасы, – подтвердил доктор. – Дверь и башню видно из детской – большой комнаты в конце коридора; мы там сегодня побываем. Это, – голос его стал печальным, – шедевр архитектурной дезориентации. Двойная лестница в Шамборе…[6]6
  Шамбор – дворец во Франции, выстроенный королем Франциском I и прославленный, в частности, двойной спиральной лестницей, которую, по легенде, спроектировал Леонардо да Винчи.


[Закрыть]

– Так все немного перекошено? – неуверенно начала Теодора. – Поэтому мы и чувствуем себя такими потерянными?

– А что будет, когда попадешь в настоящий дом? – спросила Элинор. – Я про… э-э… настоящий дом.

– Наверное, будет как на суше после морского путешествия, – сказал Люк. – От пребывания здесь чувство равновесия настолько исказится, что ты не сразу утратишь привычку к качке, то есть к Хилл-хаусу. А не может быть так, – обратился он к доктору, – что якобы наблюдаемые здесь сверхъестественные феномены – на самом деле следствия легкого расстройства вестибулярного аппарата? Это в ухе, – важно пояснил он Теодоре.

– Безусловно, определенное воздействие есть, – ответил доктор. – Мы слепо доверяем чувству равновесия и разуму, и я вижу, как мозг может вопреки очевидности отчаянно бороться за сохранение привычной картины. Впрочем, нас ждут еще чудеса. Идемте.

Они встали с лестницы и, осторожно проверяя ногами пол, двинулись вслед за доктором по коридору в маленький салон, где сидели вечером, а оттуда – во внешнее кольцо комнат. Они припирали двери стульями и отдергивали тяжелые шторы, впуская в Хилл-хаус свет. В музыкальном салоне арфа не отозвалась на их шаги даже легким треньканьем струн. Рояль стоял плотно закрытый и увенчанный канделябром со свечами, ни к одной из которых никогда не подносили спичку. На мраморном столике помещались восковые цветы под стеклянным колпаком, стулья были золоченые, тонюсенькие, на гнутых ножках. Дальше располагалась оранжерея. Сквозь высокие стеклянные двери они видели дождь снаружи и садовую мебель в густых зарослях папоротника. Здесь было неприятно сыро. Они быстро прошли через сводчатую дверь в гостиную и замерли, не веря своим глазам.

– Ущипните меня, – слабым голосом проговорила Теодора, трясясь от смеха. – Такого не может быть. – Она замотала головой. – Элинор, ты тоже видишь?..

– Что это?.. – беспомощно выдохнула Элинор.

– Я знал, что вам понравится, – довольно произнес доктор.

Одну сторону гостиной целиком занимала скульптурная группа; на фоне розовато-сиреневых полосатых обоев и ковра с цветочным рисунком мраморная нагота огромных фигур казалась особенно гротескной. Элинор закрыла лицо руками, Теодора повисла у нее на плече.

– По-моему, это должно изображать Венеру, встающую из вод, – заявил доктор.

– А вот и неправда, – обрел голос Люк. – Это святой Франциск исцеляет прокаженных.

– Нет-нет, – сказала Элинор. – Один из них – дракон.

– Ничего подобного, – решительно вмешалась Теодора. – Это же семейный портрет! С первого взгляда видно, что высокая обнаженная – мамочка родная! – мужская фигура в центре – старый Хью. Видите, какой довольный: он поздравляет себя с тем, что выстроил Хилл-хаус. Нимфы – его дочери. Та, что справа потрясает кукурузным початком, на самом деле рассказывает про свой судебный иск. Маленькая с краю – компаньонка, а на другом краю…

– Миссис Дадли, портрет с натуры, – объявил Люк.

– Трава, на которой они стоят, изображает ковер в столовой, немного подросший. Кто-нибудь обратил внимание на этот ковер? Он похож на нескошенное поле и все время щекочет ноги. На заднем плане – развесистая яблоня, которая…

– Без сомнения, символизирует защиту дома, – сказал доктор Монтегю.

– Страшно подумать, что она может на нас упасть, – проговорила Элинор. – Не может этого случиться, доктор, раз дом такой неуравновешенный?

– Я читал, что скульптура была тщательно и с большими затратами сконструирована нарочно, чтобы уравновесить наклон пола, на котором она стоит. Во всяком случае, ее поставили при строительстве дома, и она до сих пор не упала. И знаете, вполне возможно, что Хью Крейну она даже нравилась. Что он ею восхищался.

– Или пугал детей, – сказала Теодора. – А без скульптуры комната была бы очень даже мила. – Она крутанулась на месте. – Бальная зала для дам в длинных юбках. Места хватит для контрданса. Хью Крейн, позвольте пригласить вас на танец?

И она сделала перед статуей реверанс.

– Думаю, он согласится. – Элинор невольно отступила на шаг.

– Смотрите, чтобы он не наступал вам на ноги, – рассмеялся доктор. – Вспомните судьбу Дон Жуана.

Теодора осторожно тронула пальцем выставленную руку одной из фигур.

– Мрамор всегда пугает. Всегда не такой, как ждешь. Фигуры в полный рост так похожи на людей, что думаешь, они и на ощупь такие.

Она в одиночку завальсировала по комнате – переливчатое светлое пятно в тусклой полутьме – и, обернувшись, поклонилась статуе.

– В другом конце, – сказал доктор Люку и Элинор, – за портьерами, двери на террасу. Если Теодора разгорячится от танца, она может выйти на холодок.

Он пересек комнату, отодвинул тяжелые портьеры и распахнул двери. И вновь в комнату ворвались теплый запах дождя и ветер. Словно легкий вздох пробежал по мраморным фигурам, на полосатые стены легли прямоугольники света.

– Ничто в этом доме не движется, пока не отведешь взгляд, – сказала Элинор, – а как отведешь, сразу что-нибудь происходит. Вот статуэтки на полках – пока мы стояли к ним спиной, они танцевали с Теодорой.

– Я движусь, – объявила Теодора, приближаясь к ним в танце.

– Цветы под стеклом, – сказал Люк. – Бахрома. Мне положительно нравится этот дом.

Теодора дернула Элинор за волосы.

– Давай наперегонки по террасе! – крикнула она и метнулась наружу.

Элинор, не успев ни ответить, ни задуматься, выбежала следом. Смеясь, она обогнула угол дома и увидела, что Теодора входит в другую дверь. Элинор догнала ее и остановилась, запыхавшись. Они были в кухне, и миссис Дадли, отвернувшись от мойки, смотрела на них молча.

– Миссис Дадли, – вежливо сказала Теодора, – мы осматриваем дом.

Миссис Дадли взглянула на часы над плитой.

– Сейчас половина двенадцатого, – сообщила она. – Я…

– Вы подаете ланч в час, – закончила Теодора. – Мы просто хотели посмотреть кухню. Во всех остальных комнатах внизу мы, кажется, побывали.

С минуту миссис Дадли стояла неподвижно, затем покорно кивнула и нарочито медленно прошла через кухню к дальней двери. Девушки успели разглядеть черную лестницу; в следующее мгновение миссис Дадли закрыла за собой дверь. Теодора, выждав немного, кивнула ей вслед и заметила:

– Подозреваю, что у миссис Дадли ко мне слабость.

– Наверное, она отправилась вешаться в башенку, – сказала Элинор. – Давай, пока мы здесь, посмотрим, что будет на ланч.

– Только ничего не трогай, – предупредила Теодора. – Ты прекрасно знаешь, что тарелки должны стоять на полке. Слушай, неужто она и впрямь собралась готовить нам суфле? Тут совершенно точно форма для суфле, яйца и сыр…

– Чудесная кухня, – сказала Элинор. – У мамы в доме кухня была темная и тесная, а вся еда получалась бледная и безвкусная.

– А твоя кухня? – рассеянно спросила Теодора. – В твоей квартирке? Элинор, погляди на двери.

– Я не умею готовить суфле, – сказала Элинор.

– Смотри. Вот дверь на террасу, вот на лестницу, ведущую вниз – надо полагать, в погреб. Следующая опять на террасу, потом на лестницу, по которой поднялась миссис Дадли, и…

– Опять на террасу, – сообщила Элинор, открывая дверь. – Три двери на террасу из одной кухни.

– А дальше еще две: в буфетную и в столовую. Наша добрейшая миссис Дадли любит двери, а? И уж точно, – тут их глаза встретились, – здесь с каждой стороны по выходу. Очень удобно, если спешишь убраться с кухни.

Элинор резко повернулась и вышла на террасу.

– Интересно, не поручила ли она Дадли прорубить для нее лишнюю дверь? И насколько ей спокойно в кухне, когда дверь за спиной может в любую минуту открыться? И вообще, что за гости ее там навещают, если ей нужна дверь везде, куда она может метнуться?

– Заткнись, – дружелюбно попросила Теодора. – Всем известно, что у нервной кухарки суфле не получится, а она наверняка подслушивает на лестнице. Давай выйдем через любую из дверей. И придвинем что-нибудь, чтобы не закрылась.

Люк с доктором стояли на террасе и смотрели на лужайку. Парадная дверь была неожиданно близко, в нескольких шагах от них. Холмы, серые и блеклые за дождем, казалось, нависали прямо над головой. Идя вдоль террасы, Элинор подумала, что впервые видит дом, полностью взятый в кольцо. Как будто стянутый очень тугим поясом. Интересно, если убрать террасу, дом развалится? Она сделала почти полный круг и тут увидела башню. Серая каменная громада, плотно вжатая в дощатую стену и притиснутая вездесущей террасой, словно выпрыгнула из-за угла без всякого предупреждения. Ужасно, мелькнула у Элинор первая мысль, и тут же пришла вторая: если дом сгорит, башня останется стоять над руинами, серая и неприступная, напоминая людям, что к Хилл-хаусу, даже разрушенному, приближаться нельзя. Возможно, кое-где камни выпадут, так что летучие мыши и совы будут залетать внутрь и гнездиться среди книг. Примерно на середине высоты начинались окна со скошенными проемами-бойницами, и Элинор гадала, какого это, смотреть из них, и еще – почему она не смогла войти в башню. Я никогда не посмотрю из этих окон, подумала она, и попыталась вообразить узкую винтовую лестницу, уходящую кругами вверх и вверх. Башня заканчивалась конической деревянной крышей, увенчанной деревянным же шпилем. В другом доме она выглядела бы смешно, однако здесь, в Хилл-хаусе, была неотъемлемой частью общего замысла. Башня злорадно ждала, пока кто-то маленький выберется через окошко на покатую крышу, ухватится за шпиль, привяжет веревку…

– Ты упадешь, – сказал Люк.

Элинор ойкнула. Она с трудом оторвала взгляд от башни и обнаружила, что сильно отклонилась назад, держась за перила террасы.

– Не доверяй своему чувству равновесия в моем очаровательном Хилл-хаусе, – продолжал Люк.

Она глубоко вдохнула, и тут доски ушли у нее из-под ног. Люк подхватил Элинор и держал, покуда она силилась восстановить равновесие в мире, где лужайка и деревья как будто стояли под углом, а небо шло кругом и заваливалось вбок.

– Элинор? – произнесла рядом Теодора. Слышались быстрые шаги доктора – он бежал к ним по террасе.

– От этого подлого дома только и жди подвоха, – сказал Люк.

– Элинор? – спросил доктор.

– Все хорошо. – Элинор тряхнула головой. Ее еще немного шатало. – Я откинулась, чтобы разглядеть крышу башни, и у меня поплыло перед глазами.

– Она стояла почти под сорок пять градусов, когда я ее подхватил, – сказал Люк.

– У меня сегодня раз или два было такое чувство, – сообщила Теодора, – будто я иду по стене.

– Отведите ее в дом, – распорядился доктор. – Внутри на самом деле гораздо легче.

– Правда, все уже прошло, – смущенно забормотала Элинор.

Она медленными, неуверенными шагами добралась до парадной двери, которая оказалась закрытой.

– Мы вроде бы ее подперли. – Голос Элинор дрогнул.

Доктор вышел вперед и толкнул тяжелую дверь. Вестибюль за время их отсутствия вернулся в исходное состояние: все двери, которые они оставили нараспашку, были аккуратно закрыты. Когда доктор распахнул дверь в бильярдную, то стало видно, что и дверь в столовую захлопнута, а стул, которым они ее придвинули, стоит на прежнем месте у стены. В будуаре и в гостиной, в салоне и в оранжерее двери и окна были закрыты, шторы задернуты. Повсюду вновь воцарилась тьма.

– Это миссис Дадли, – сказала Теодора, плетясь за доктором и Люком, которые быстро переходили из комнаты в комнату, распахивая и припирая двери, рывком отодвигая шторы и впуская в дом теплый сырой воздух. – Вчера миссис Дадли закрыла дверь, как только мы с Элинор отошли, потому что предпочитает закрывать их, не дожидаясь, пока они захлопнутся беспричинно. Двери должны быть закрыты, и окна должны быть закрыты, и тарелки должны быть на полках…

Она залилась дурацким смехом. Доктор обернулся к ней и раздраженно нахмурил брови.

– Миссис Дадли надо запомнить свое место. Иначе я сам приколочу двери гвоздями, чтобы не захлопывались.

Доктор свернул к проходу, ведущему в будуар, и с грохотом шваркнул дверью о стену.

– Главное, не выходить из себя, – добавил он, злобно пиная дверь.

– Херес в салоне перед ланчем, – дружески предложил Люк. – Дамы, прошу.

2

– Миссис Дадли, – сказал доктор, откладывая вилку, – суфле вам удалось.

Экономка мельком взглянула на него и ушла на кухню с пустым блюдом.

Доктор вздохнул и устало повел плечами.

– После вчерашнего ночного бодрствования мне надо вздремнуть днем, а вам, – обратился он к Элинор, – хорошо бы полежать часок. Возможно, всем нам не помешает регулярный дневной отдых.

– Ясно, – весело ответила Теодора. – Заведу себе привычку спать после ланча. Дома она может показаться странной, но тогда я объясню, что такое расписание было у нас в Хилл-хаусе.

– Допускаю, что мы не будем высыпаться по ночам, – сказал доктор, и едва ощутимый холодок пробежал над столом, приглушив блеск серебра и яркие цвета фарфора: легкое облачко, которое проплыло по комнате и привело за собой миссис Дадли.

– Без пяти два, – сказала она.

3

Элинор с удовольствием поспала бы днем. Вместо этого она лежала на кровати в зеленой комнате и смотрела, как Теодора красит ногти. Время от времени девушки лениво обменивались репликами. Элинор не смела признаться себе, что ушла сюда потому, что боялась остаться одна.

– Обожаю себя украшать, – сказала Теодора, любуясь своими пальцами. – Хорошо бы раскраситься с ног до головы.

Элинор устроилась поудобнее.

– Золотой краской, – бездумно ответила она.

Из-под полуприкрытых век сидящая на полу Теодора виделась ей неопределенным пятном цвета.

– Лак для ногтей, духи и соль для ванны, – произнесла Теодора таким тоном, будто перечисляла города на Ниле. – Тушь для ресниц. Ты слишком мало об этом думаешь.

Элинор рассмеялась и закрыла глаза совсем.

– Некогда, – сказала она.

– Что ж, – решительно объявила Теодора, – придется тебя перевоспитать. Терпеть не могу бесцветных женщин. – Она засмеялась, показывая, что дразнится, и продолжила: – Для начала я покрашу тебе ногти на ногах.

Элинор со смехом протянула босую ногу. Через мгновение она в полусне ощутила холодное прикосновение кисточки и вздрогнула.

– Уж наверняка такая прославленная гетера привыкла к услугам камеристок, – сказала Теодора. – У тебя пятки грязные.

Элинор в ужасе села и глянула на свои ноги: пятки действительно были грязные, а ногти – выкрашены алым.

– Это гадко, – выговорила она, готовая разрыдаться, и тут же невольно прыснула, увидев Теодорино лицо. – Я пойду вымою ноги.

– Ну ты даешь. – Теодора смотрела на нее во все глаза. – Глянь. У меня тоже пятки грязные, глупышка. Честное слово. Глянь же.

– И вообще я не люблю, когда меня обслуживают, – сказала Элинор.

– Ну ты и психованная! – весело ответила Теодора.

– Я не люблю чувствовать себя беспомощной. Моя мама…

– Твоя мама пришла бы в восторг от твоих красных ногтей, – сказала Теодора. – Тебе очень идет.

Элинор снова посмотрела на свои ноги.

– Это гадко, – вырвалось у нее. – Я хочу сказать – на мне. Я почему-то чувствую себя очень глупо.

– Так гадко или глупо? – Теодора принялась собирать свои флакончики. – В любом случае я не стану смывать с тебя лак. Вот проверим, уставятся ли доктор с Люком на твои ноги.

– Что я ни говорю, ты все так вывернешь, чтобы звучало глупо, – сказала Элинор.

– Или гадко. – Теодора серьезно взглянула на нее. – У меня такое чувство, Элинор, что тебе пора отсюда уезжать.

«Смеется она надо мной? – мелькнуло у Элинор. – Или правда считает, что мне тут не место?»

– Я не хочу, – сказала она.

Теодора вновь глянула на Элинор, быстро отвела глаза и легонько тронула ноготь у нее на ноге.

– Лак высох. Я идиотка. Просто испугалась чего-то. – Теодора встала и потянулась – Идем поищем остальных, – сказала она.

4

Люк стоял в коридоре второго этажа, устало прислонившись к стене; его голова касалась золоченой рамы, в которую был заключен эстамп с изображением руин.

– Я все думаю о доме как о своей будущей собственности, – сказал он. – Прежде как-то не задумывался, а теперь постоянно напоминаю себе, что со временем он станет моим. И не могу понять отчего. – Он указал рукой на коридор. – Если бы я обожал двери, или золоченые часы, или миниатюры, если бы я грезил о собственном алькове, то Хилл-хаус стал бы для меня сокровищницей чудес.

– Дом хорош, – веско произнес доктор, – и в свое время наверняка считался элегантным. – Он двинулся по коридору к большой комнате в торце – бывшей детской. – Вот теперь мы увидим башню из окна. – Входя в дверь, он поежился, потом замер и удивленно глянул через плечо. – Может быть в дверях сквозняк?

– Сквозняк? В Хилл-хаусе? – рассмеялась Теодора. – Сперва нужно добиться, чтобы хоть одна дверь осталась открытой!

– Проходите сюда по одному, – сказал доктор.

Теодора шагнула в дверь и поморщилась.

– Будто в склеп входишь, – объявила она. – А внутри тепло, как везде.

Люк ступил на холодное место, задержался на секунду и тут же торопливо прошел дальше. Элинор последовала за ним, и на миг ее пронзило невесть откуда взявшимся холодом. Как будто проходишь сквозь ледяную стену, подумала она, а вслух спросила:

– Что это?

Доктор довольно потер ладони.

– Альковы, говорите? – сказал он, затем осторожно протянул руку туда, где ощущался холод. – Вот этого им не объяснить. Теодора совершенно правильно упомянула склеп. В холодном месте дома священника в Борли[7]7
  Дом в Эссексе, выстроен в 1863 году, сгорел в 1939 году. Обитатели дома неоднократно сообщали о происходящих в нем паранормальных явлениях: призраках, необъяснимых стуках и проч. Полтергейст принял особый размах после того, как изучением дома занялся известный исследователь сверхъестественных феноменов Гарри Прайс, впоследствии написавший по собранным материалам две книги.


[Закрыть] температура опускалась всего на одиннадцать градусов. Здесь, думаю, перепад гораздо значительнее. Вот оно, сердце дома.

Теодора и Элинор стали поближе друг к дружке. Хотя в детской было тепло, здесь пахло плесенью и затхлостью, а холод в двери казался осязаемым, видимым барьером, который нужно преодолеть, чтобы выйти наружу. К окну подступала серая громада башни, внутри царила полутьма, а ряд нарисованных на стене животных отнюдь не внушал веселья, как будто они пойманы в капкан или связаны с умирающей дичью на гравюрах в бильярдной. Детская была больше остальных спален Хилл-хауса и в отличие от них выглядела запущенной; Элинор подумалось, что даже усердная миссис Дадли старается без крайней надобности не переступать холодный барьер.

Люк вышел обратно в коридор и охлопал сперва ковер на полу, затем стены, в надежде найти, откуда дует.

– Точно не сквозняк, – сказал он доктору. – Если только здесь не прямой воздуховод с Северного полюса. Нигде ни щелки.

– Интересно, кто спал в детской, – рассеянно полюбопытствовал доктор. – Или после отъезда детей ею уже не пользовались?

– Смотрите! – указал Люк. В углах коридора, над дверью в детскую, ухмылялись две головы; задуманные, видимо, как забавные украшения, они веселили не больше нарисованных животных. Лица застыли, навеки искаженные смехом, неподвижные взгляды сходились в самом средоточии зловещего холода.

– Когда встаешь там, где они тебя видят, – объяснил Люк, – они тебя морозят.

Доктор с интересом выступил в коридор и поднял голову.

– Не оставляйте нас одних! – крикнула Теодора и выбежала из детской, таща Элинор за руку. Холод ощущался как быстрое ледяное касание или морозный выдох. – Будем здесь охлаждать пиво. – И она показала скалящимся физиономиям язык.

– Я должен составить полный отчет, – объявил доктор, очень довольный.

– Это не безразличный холод, – проговорила Элинор смущенно, поскольку сама плохо понимала, что хочет сказать. – Я почувствовала его как что-то сознательное, как будто мне нарочно хотят сделать неприятно.

– Думаю, это из-за лиц, – ответил доктор; он, стоя на четвереньках, ощупывал пол. – Мерную ленту и градусник, – сказал он себе. – Мел, чтобы очертить контур; возможно, холод усиливается по ночам? Все хуже, – он поднял глаза на Элинор, – когда думаешь, что на тебя смотрят.

Люк, поежившись, шагнул через холодное место и закрыл дверь в детскую; обратный путь он проделал прыжком, словно надеялся таким образом избежать холода. Как только дверь закрылась, все почувствовали, насколько темнее стало в коридоре, и Теодора сказала нетерпеливо:

– Давайте спустимся в наш будуар, а то здесь холмы как будто на тебя наваливаются.

– Шестой час, – сказал Люк, – время коктейля. – Он повернулся к доктору. – Вы позволите мне после вчерашнего снова смешать мартини?

– Слишком много вермута, – ответил доктор и поплелся за ними, поминутно оглядываясь на детскую.