Текст книги "Кружево. Сплетение судеб"

– Эй, – спросила Пэйган, выпрямляясь на заднем сиденье, – это что, и есть ночной клуб, о котором ты говорил?

– Нет, это мой дом, – ответил Поль. – Тут безопаснее, чем в ночном клубе. Выпьем по стаканчику, а потом я отвезу тебя назад в школу.

Пэйган выглянула из машины. Огней Гштада не было видно, она не имела никакого представления о том, где находится, и потому послушно вошла вслед за Полем в небольшое шале. Внутри она с удивлением обнаружила, что оказалась в очень по-современному обставленной гостиной. Вдоль стен группками стояли низенькие стулья с хромированными спинками и ножками. На стенах в массивных серебряных рамах висело несколько абстрактных картин. На фоне черных стен выделялась большая светлая скульптура: мужской торс в натуральную величину.

Пэйган заморгала, нервное напряжение у нее постепенно сменялось удивлением. Не снимая пальто, она молча стояла посреди комнаты, пока Поль готовил коктейль. Он потряс серебряный шейкер, налил смесь в стаканчик для вина и протянул его Пэйган. Коктейль отдавал мылом и стиральным порошком, хотя Поль сказал, что в нем бренди, водка и еще одна особенная добавка. Наверное, лучше держать себя с ним подружелюбнее, подумала Пэйган, но выпить это можно только залпом, в один глоток и не переводя дыхания. Так она и сделала. Она смогла только пробормотать что-то неразборчивое, затем почувствовала, что ноги у нее слабеют, и потеряла сознание.

У Пэйган было ощущение, что ее вот-вот стошнит. Голова была такой тяжелой, что казалось, она не сможет поднять ее больше никогда в жизни. Она осторожно приоткрыла глаза, в лицо ей брызнул поток яркого света, и она снова зажмурилась. Ей было очень плохо, все куда-то плыло, и казалось, что она не может управлять ни руками, ни ногами. Тыльной стороной ладони она ощутила холод металла, затем услышала легкий щелчок… Что этот тип делает, черт возьми?!

Поль защелкнул у нее на запястье наручник и пристегнул руку к столбику железной кровати.

– А теперь другую руку. Вот так, мисс, чтобы вы случайно не сделали чего-нибудь неприличного.

Пэйган была слишком слаба, чтобы думать. Она снова закрыла глаза, пытаясь понять, как ей лучше: с открытыми глазами или же когда они закрыты. Она почувствовала, что замерзает, и удивилась, поняв вдруг, что лежит совершенно голая. Она мучительно пыталась понять, что же происходит… только бы Поль оставил ее в покое… Да и что этот проклятый тип собирается делать?

– Я тебя только немножко поглажу, и все. А потом отвезу назад в школу. Ты же не хочешь пока еще вставать, правда? И не хочешь, чтобы я перестал тебя гладить, верно? Да ты и не можешь ведь встать, так? И тебе нравится, как я тебя глажу, правда?

Пэйган действительно нравились его мягкие, умиротворяющие, кошачьи прикосновения, когда он гладил ее по груди, по соскам, по животу. Она попыталась снова открыть глаза и увидела, что Поль, обнаженный, лежит с ней рядом на черных простынях. Его прилизанная голова покоилась на подвернутой руке, по лицу блуждала отрешенно-довольная улыбка. Поль поглаживал ее черным птичьим пером. Пэйган снова закрыла глаза. Потом Поль мягко соскользнул с кровати, и Пэйган ощутила нечто незнакомое, непривычное и возбуждающее, как будто у нее между бедер пробиралась змея.

Она широко открыла глаза и впервые в жизни прямо перед собой увидела, что такое эрекция. Обнаженное тело Поля нависло прямо над ней, ноги у него были широко расставлены, а в руках… – нет, это же просто невозможно! Он мягко щекотал ее бедра кончиком черной кожаной плетки.

– Делай в точности все так, как я скажу, – прошептал он, – у тебя нет никакого выбора.

Пэйган снова закрыла глаза. Это было уже слишком. Да и голова у нее теперь просто раскалывалась от боли! Что-то ярко вспыхнуло, и тут Пэйган поняла, в чем дело.

Ее только что сфотографировали.

Потом Поль забрался на нее, и это оказалось вовсе не больно. Отталкивающе-отвратительно, но не больно.

Затем Поль уселся на край кровати и закурил сигарету с какой-то травой. Пэйган узнала запах: она почувствовала его, едва войдя в шале. Некоторое время Поль не обращал на Пэйган никакого внимания; потом резко повернулся к ней, как-то беспомощно захихикал и бросил окурок на простыни. Это уже не на шутку встревожило и испугало Пэйган, и она стала думать, что же делать. Она не имела представления о времени, но понимала, что надо как-то избавиться от наручников, отыскать одежду и добраться до школы, пока этот проклятый тип не спалил весь дом.

– Поль, милый, пожалуйста, отпусти меня, я хочу в туалет, – попросила она. Поль добрался до изголовья кровати и отстегнул наручники. Пэйган побрела в гостиную, пытаясь разыскать одежду. Подбирая ее, она вдруг увидела свое отражение в зеркале, оправленном в бронзовую раму. Лицо было опухшим, глаз почти не было видно; по-видимому, в какой-то момент она сильно ревела.

Она вдруг увидела, что верхний ящик конторки, над которой висело зеркало, полуоткрыт. Глаза ее широко раскрылись, когда она увидела содержимое ящика.

Пэйган молниеносно запустила руки внутрь.

Когда Пэйган доползла до комнаты, уже светало.

– Уже пять часов. И ты жутко выглядишь.

– От тебя так воняет… Где ты была?

– Что случилось?

– Мы зашли в бар, и я здорово перебрала. А теперь отвалите все, ладно?! – простонала Пэйган. Она прополоскала рот дезинфицирующим раствором, умылась и свалилась в постель. К завтраку она не вышла, а когда сестра-хозяйка увидела ее опухшее лицо и тусклые, покрасневшие глаза, Пэйган был немедленно поставлен градусник. Температура оказалась нормальной, но Пэйган выглядела настолько больной, что ее на всякий случай поместили на пару дней в школьный изолятор.

5

Через десять дней, однако, сила и жизнестойкость молодости взяли свое. Пэйган сумела убедить себя в том, что она забыла, выбросила из головы этот омерзительный случай и сможет теперь делать вид, будто ничего не было. Как ни странно, но происшедшее никак не повлияло на ее энергию и жизнерадостность, и как-то в воскресенье она подбила подруг взять на часок напрокат сани.

Лошадь цокала копытами по обледеневшим и покрытым снегом булыжникам, причудливый снежный узор между которыми напоминал кружево, а сзади, в красных санях, под старым пологом из меха серебристой лисицы, тесно прижавшись друг к другу, наслаждались поездкой девочки. Трясясь под звон серебряных колокольчиков, прикрепленных к упряжи, они весело махали прохожим. Так они проехали через весь городок и выехали в поле в направлении Саанена. Когда возница сделал остановку, девочки по очереди садились на его место, брали в руки вожжи и кнут, а Пэйган снимала их своим фотоаппаратом.

Вдруг Джуди, совершенно не умевшая править лошадьми, ни с того ни с сего натянула вожжи, крикнула: «Пошел!» – и щелкнула в воздухе кнутом. К несчастью, кончик кожаного кнута царапнул уже немолодую кобылу по уху. От испуга лошадь попятилась назад. Теперь испугалась Джуди: когда лошадь рванула с места легким галопом, мотая тяжелые сани вправо и влево, она бросила кнут и вцепилась в сиденье возницы. Лошадь, поднимая снег, мчалась вперед; Кейт и Максина бултыхались в санях, стараясь не вывалиться; а Пэйган и возница остались стоять позади на дороге, широко открыв рты.

Впервые за все десять дней Пэйган действительно позабыла в этот момент о той отвратительной сцене. Она бросила фотоаппарат и устремилась вслед за санями, которые лошадь с непривычной для нее быстротой продолжала уносить вперед, мотая их по заснеженной дороге из стороны в сторону.

Когда сани проносились мимо небольшой группы лыжников, один из них ухватился за вожжи и повис, стараясь удержать лошадь. Некоторое время она тащила его вперед, но постепенно замедлила свой бег, и, когда вконец запыхавшаяся Пэйган догнала сани, лыжник уже успокаивал дрожащую кобылу, похлопывая по потной шее и что-то говоря ей на непонятном Пэйган языке.

– Как ты смеешь! – заорала Пэйган на перепуганную и бледную Джуди. – Как ты смеешь бить лошадь! Как ты смеешь заставлять ее мчаться галопом по льду! Марш назад, дура несчастная! – Голова у Пэйган была при этом откинута, ноздри раздувались от гнева, а ее прямой нос обрел властное и надменное выражение.

Озабоченная только состоянием и судьбой лошади и ничем другим, Пэйган взяла из рук незнакомца вожжи, поблагодарила, даже не взглянув на него, и повела лошадь под уздцы назад, навстречу разозленному вознице, который повез их домой.

На улице перед конюшней их дожидался темноволосый, одетый в лыжный костюм человек, выглядевший внешне как весьма уверенный в себе слуга хозяина, обладающего высоким положением. С лицом, на котором не было написано ничего, кроме легкого высокомерия, он подошел к Пэйган и слегка поклонился ей.

– Мой хозяин, Его Королевское Высочество принц Абдулла, хотел бы пригласить вас встретиться с ним в гостинице «Империал».

– А я – королева китайская, – ответила Пэйган, гнев которой все еще не остыл и которая в этот момент отвергала извинения Джуди, не желая даже слушать их.

– Между прочим, Пэйган, Абдулла действительно живет в «Империале», – сказала Джуди. – Когда он приезжает в здешнюю школу, то всегда снимает там два люкса, одни и те же. Сама я никогда его не видела, но этот человек похож на одного из его телохранителей. – Джуди концом своего бледно-голубого шарфа прикрыла подбородок. – Послушай, я должна идти, мне уже скоро пора быть в «Шезе». Но на твоем месте я бы всерьез отнеслась к этому приглашению. Тебя что, часто приглашают на чай члены королевской семьи? – С этими словами Джуди убежала, с трудом передвигая ноги в тяжелых сапогах.

Помня о горькой истории с Полем, Пэйган не решалась принять приглашение. Она не хотела больше связываться ни с какими иностранцами.

– Ничего не случится, если ты встретишься с ним внизу, в Большом зале, – уговаривали ее подруги. – Пэйган, ведь это же член королевской семьи, – добавила Кейт, пока они шли вслед за смуглым человеком в сторону «Империала».

Принц Абдулла, одетый в белоснежный лыжный костюм, сидел, выпрямившись на стуле и горя от нетерпения, в углу Большого зала. Внешне он чем-то напоминал ястреба: такие же расходящиеся в стороны, как крылья, густые брови, зоркий и цепкий взгляд, глаза человека, привыкшего к тому, чтобы ему повиновались. Не поворачивая головы, он одними только глазами следил за приближающимися девочками, потом встал и вежливо произнес:

– Очень рад, что вы пришли. Прекрасная погода сегодня, не правда ли? – Он говорил по-английски, проглатывая слова, но акцент чувствовался очень слабо.

Принц указал рукой на бархатные стулья вокруг стола. Девочки расселись, и некоторое время разговор шел только о погоде, гостинице и лыжах. Прямая, как шомпол, спина принца, его самоуверенное и почти грозное спокойствие подчеркивали принадлежность к королевскому роду, но как-то странно выглядели у восемнадцатилетнего парня. Пэйган подумала, что, наверное, и сам он лучше и увереннее чувствует себя верхом на арабском скакуне, нежели здесь, в гостинице, на этих старых, обитых зеленым бархатом стульях. Она перевела разговор на лошадей, и принц впервые за все время улыбнулся.

С этого момента двух других девочек для него как будто бы вовсе не существовало.

– Сыграем в снэп?![33]33
  Детская карточная игра.


[Закрыть] – воскликнула Пэйган. Она лежала на животе на шкуре белого медведя, разложенной перед камином, в котором пылало яркое пламя. Она потянула к себе колоду карт. Абдулла, сидевший по-турецки напротив нее, улыбнулся и пожал плечами.

Пойти в «Шезу» принц Абдулла отказался. Он сказал, что не любит, когда на него глазеют, и не хочет, чтобы всякий кому не лень тыкал ему в лицо фотоаппарат. На самом деле, однако, принц считал небезопасным для себя это вечно переполненное кафе. Пэйган вначале отказывалась подняться к нему, но потом, вняв заверениям, что он «будет вести себя подобающим образом», согласилась, а затем ее визиты сюда по субботам, во второй половине дня, стали постоянными. Она валялась на толстенном, каштанового цвета, ковре, что лежал в личных апартаментах Абдуллы, болтала с ним о лошадях, учила его простеньким карточным играм, тем, что распространены в английских школах.

Оставаясь наедине с ней, Абдулла сбрасывал невидимую маску «Его Королевского Высочества». Она исчезала мгновенно, сразу же после того, как он отрывистым кивком головы отпускал своих телохранителей.

– По-моему, ты меня все время обманываешь, – зевнул Абдулла, который на самом деле постоянно «зевал» и в игре. Его зевок перешел в широкую открытую улыбку, демонстрирующую ровные и белоснежно-белые зубы.

Быстрым кошачьим движением, казавшимся немного ленивым, но в котором ощущалась, однако, скрытая опасная сила, Абдулла из сидячей позы прилег на бок. В этот момент в соседней комнате что-то резко треснуло. Абдулла молниеносно, одним движением, вскочил на ноги. Пэйган, собиравшая разбросанные по ковру карты, увидела, как он вытащил из-под пурпурного свитера сверкающий вороненой сталью пистолет. Абдулла подскочил к двери спальни и ударом ноги распахнул ее.

В комнате стояла полная тишина, лишь потрескивали поленья в камине. Таким же кошачьим прыжком Абдулла влетел в спальню, стараясь при этом все время находиться спиной к двери.

– Все в порядке! – крикнул он оттуда через минуту. – Извини, Пэйган.

Она вскочила с ковра и тоже вбежала в соседнюю комнату. По контрасту с роскошной гостиной, которая была вся в мягких коврах и бархате, спальня Абдуллы казалась пустой и голой. В ней не было даже занавесок на окнах. В центре комнаты стояла большая двуспальная кровать, а рядом с ней – низенький маленький столик, на котором стояли графин с водой, пузырек с какими-то таблетками и лежал еще один пистолет.

Абдулла, прижавшись к стене, осторожно выглядывал в окно.

– По-моему, просто дерево упало, – сказал он. – Извини, что я тебя напугал, но приходится быть осторожным.

– Но у тебя же есть телохранители!.. – удивленно воскликнула Пэйган.

Абдулла пожал плечами.

– От телохранителей толку мало. Я в таком же положении, что и последний нищий в моем королевстве: если сам о себе не побеспокоюсь, этого не сделает никто.

– Какая странная комната! – сказала Пэйган, осматриваясь вокруг.

– Арабы странно относятся к комфорту и роскоши: и любят и ненавидят их одновременно, – ответил Абдулла. – Роскошь расслабляет человека. А я, если хочу уцелеть, не могу позволить себе расслабленности. Я должен держать себя в форме, и ум, и тело закаленными и твердыми. – Он говорил так спокойно, что, казалось, непонятное происшествие в комнате нисколько не взволновало его: Абдулла смотрел на Пэйган твердым взглядом сильного, в высшей степени уверенного в себе самца. Он засунул пистолет назад, под брючный ремень, и поправил поверх него свитер.

– Пойдем доиграем, – поспешно сказала Пэйган, потащив его из спальни в гостиную. Глаза ее все еще были круглыми от пережитого испуга. – А чего ты испугался… что, по-твоему, могло бы тут произойти?

– Попытка похищения, а может быть, убийства. – Он равнодушно пожал плечами, но выглядел все же несколько смущенным. – Хочешь чаю? – Абдулла нажал кнопку звонка.

– Ты и вправду думаешь, что тебя могут похитить?

– Первая попытка похитить меня произошла, когда мне не было еще и года. Мою няньку, которая оказалась соучастницей в этой попытке, забили камнями до смерти. Вторая попытка случилась, когда мне исполнилось семь лет. Один из моих телохранителей засунул меня тогда под кровать, однако меня вытащили, а телохранителя пырнули пять раз кинжалом и бросили умирать. Но он умер не сразу, а успел поднять тревогу прежде, чем заговорщики вывели меня из дворца. – Абдулла слегка улыбнулся и искоса взглянул на Пэйган, лицо которой выражало искреннее и глубокое изумление. – Следующая попытка произошла, когда мне было уже четырнадцать. Мы возвращались с охоты. Я ехал в первом «Лендровере». В лощине мы напоролись на засаду, и, прежде чем подъехал наш второй «Лендровер», с охранниками, меня успели ранить в руку и в грудь. Охрана открыла стрельбу во все стороны, и меня ранили еще в ногу. Кто-то из наших же. Но я все-таки сумел убить одного из нападавших. – Лицо принца приняло жестокое выражение. – С тех пор я никому не верю. И это оказалось вовсе не так уж трудно. Я ожесточился сразу, уже на следующее утро встал другим человеком. Доверяться кому-нибудь – значит рисковать собственной жизнью, вот и все. Тогда я в последний раз проявил беспечность. С тех пор я всегда ношу с собой оружие, сплю с пистолетом под подушкой, а в машине держу рядом на сиденье автомат.

В дверь негромко постучали, и вошел Ник в форме официанта. Увидев валяющуюся на медвежьей шкуре Пэйган, он расплылся было в улыбке, но тут же спохватился и вернул своему лицу выражение почтительной официальности. Абдулла заказал чай и лимонад, а когда официант вышел, принц нервно заходил по комнате, по-видимому не до конца еще успокоившись.

– Перестань метаться, – прикрикнула на него Пэйган.

– У меня беспокойный характер. Если нигде и никогда не чувствуешь себя в безопасности, поневоле становишься беспокойным.

Ник вернулся с подносом, снова смерил Абдуллу насмешливо-раболепным взглядом, напыщенно поклонился и поставил поднос на низенький столик возле бархатной кушетки. Пэйган подмигнула Нику, однако он не обратил на нее никакого внимания. Похоже, он терпеть не может Абдуллу. Интересно почему?

Абдулла ничем не выдал, что узнал Ника. Но он действительно узнал его, и ему сразу же вспомнился самый унизительный эпизод в его жизни.

Большая, длиной метра два с половиной, обитая зеленой байкой доска, висевшая внизу у лестницы, была центром всей школьной жизни. На нее пришпиливали написанные яркими цветными карандашами объявления об изменениях в расписании, факультативных занятиях, вечеринках, встречах клубов по интересам, экскурсиях, службах в школьной часовне, а также о событиях и новостях школьной жизни. Абдулла хорошо запомнил тот мальчишеский восторг, который испытал, когда как-то утром, по дороге с завтрака, увидел свое имя в списке школьной команды, которой предстояло выступить на межшкольном чемпионате по футболу в Итоне. От руки, четким почерком, среди других имен было написано: Абдулла. Он был единственным студентом в школе, не имевшим фамилии. И единственным, у кого не было друзей.

Абдулла не мог понять, почему в старинных стенах этой школы все мальчики – в том числе и он – считаются равными. Традиционная английская школа для мальчиков из высших слоев общества, с ее многовековыми традициями, представлялась Абдулле каким-то враждебным и непостижимым миром. Не зная жаргона, на котором говорили его одноклассники, и тех жестких правил, которым подчинялись их отношения друг с другом, Абдулла часто делал то, чего нельзя было делать, и говорил то, чего по принятому в Итоне этикету говорить не следовало. Но теперь, решил он, увидев свое имя в списке, ему все простили. Его включили в сборную школы! В радостном возбуждении он помчался по коридору к себе в комнату, чтобы взять учебники и идти на занятия.

У каждого учащегося была маленькая, но отдельная комната, в которой стояли исцарапанный деревянный стол, пара стульев, узкая складная металлическая кровать, секретер и сундук, где обычно держали спортивные принадлежности. Комната Абдуллы была почти такой же, как у других, за единственным исключением: на стене у него висели фотографии отцовской яхты; матери, облаченной в парадные придворные одежды; отца в красочном мундире, снятого в момент, когда Георг VI[34]34
  Георг VI (1895–1952 гг.) – король Великобритании в 1936–1952 гг.


[Закрыть] вручал ему орден; самого Абдуллы в тринадцатилетнем возрасте, принимающего парад сидонской дворцовой гвардии; и еще одна его фотография, на которой Абдулла был запечатлен получающим поцелуй от Риты Хейворт.

Пока Абдулла рылся в секретере, разыскивая куда-то запропастившийся учебник латинского языка, из коридора донеслись голоса. Он сразу же узнал, кому они принадлежали.

– Хартон, ты не поверишь: эту обезьяну включили в сборную!

– Не может быть! Обалдеть!!! Не понимаю, почему он вообще тут учится. А чтобы этот грязный арабишка еще и представлял нас в сборной?! Неужели без него невозможно обойтись?!

– Я слышал, он неплох в дриблинге. Но все время норовит подрезать или подкрасться сзади…

– Дойдет и до того, что какой-нибудь чернолюб выдвинет его еще и в члены Клуба…[35]35
  Дискуссионный клуб при Итонском колледже.


[Закрыть] И вообще, у нас тут слишком много черножопых. Черные жопы, ха-ха-ха! А у обезьян какого цвета жопы, как ты думаешь? Ярко-красные, да? – Раздался взрыв грубого хохота, зазвенел звонок на занятия, и голоса троицы затихли где-то вдали.

Абдулла не рискнул пойти на прямое столкновение. Все трое были членами Дискуссионного клуба, и пожаловаться на них означало бы выставить самого себя на всеобщее посмешище. Руки Абдуллы тряслись от гнева и бессилия. Почему его должно волновать, что подумает или скажет эта мразь?! Им на роду написано вечно оставаться какими-нибудь фермерами, солдатами или политиканами, тогда как он станет королем, вождем своего народа, его будут любить все племена страны, станут радостно приветствовать все мужчины и женщины!

Внезапно его осенило… Женщины! Эти самонадеянные сопляки не проходили трехнедельного обучения у знаменитого хакима в Каире… Абдулла стоял, трясясь от ярости, сжимая в руке учебник латыни, и в голове у него зрел план сладостной мести.

Он решил, что будет обладать всеми их женщинами.

На этот раз Пэйган ушла от Абдуллы раньше обычного. Но направилась не к выходу из гостиницы, а поднялась на лифте на самый верхний этаж, потом пробежала по последней лестнице и подошла к комнате Ника, в которой успели уже побывать все четыре подруги. Ей повезло, Ник только что сменился с дежурства и был у себя. Она постучала, Ник открыл дверь. Он был в рубашке с короткими рукавами.

– Что, захотелось заглянуть и в трущобу? – холодно спросил он, когда Пэйган вместо приветствия потрепала его по щеке.

– Нет, просто любопытно, почему ты терпеть не можешь Абдуллу. Не думаешь же ты, что мы, все четыре, станем уделять все свое внимание только тебе одному. Особенно когда знаем, что тебя интересует одна лишь Джуди. – Пэйган уселась на кровать, и пружины под ней громко заскрипели. Нику разговор на эту тему явно не доставлял удовольствия.

– Ваша личная жизнь меня не касается.

– Тогда в чем дело, Ник? Что, у Абди уже есть какая-то другая девочка?

– Понятия не имею. И меня это в любом случае не интересует. К тому же даже если бы я что и знал, то тебе бы не сказал… Но… мы вместе учились в школе, и я могу тебе поклясться, что эта скотина Абдулла – вовсе не то, чем он хочет казаться. Конечно, женщины считают его неотразимым. Да он и в самом деле красив.

– Ну не только в этом дело, – с улыбкой сказала Пэйган. – Интересно и то, как он себя преподносит. Все эти телохранители, развевающиеся балахоны, свирепые черные усы и… э-э-э… всякие предосторожности. – Ей вдруг пришел в голову вопрос, есть ли у Абдуллы официальное разрешение на ношение оружия в Швейцарии. Наверное, он ездит с дипломатическим паспортом и может делать что ему заблагорассудится. Пэйган вздохнула. – Понять не могу, как это я до сих пор в него не влюбилась. Но вот почему-то не влюбилась. Он занятен, но я от него вовсе не без ума. Не то что ты от Джуди.

– Ну тогда тебе чертовски повезло, потому что Абдулла обращается с женщинами совсем не как джентльмен. Он ими просто пользуется. Я хочу сказать, что сами женщины его совершенно не интересуют. Он не обращал внимания ни на служанок, ни на сестер своих одноклассников, ни даже на их матерей.

– Ник, но не хочешь же ты сказать, что?..

– Я хочу сказать, что он как-то странно… утилитарен по отношению к женщинам. – Ник не мог найти нужных слов, чтобы показать, что по отношению к западным женщинам Абдулла был холодно-расчетлив. Он ими пользовался. Он у них учился. Но он занимался с ними любовью только для того, чтобы доказать свою власть над ними и свое превосходство над мужчинами из их собственного племени.

– Ник, он подозревает абсолютно каждого. Подозревает, что его как-то используют, что его могут убить, и во всем прочем, что только приходит в голову этим принцам, – возразила Пэйган, решившая, что в Нике заговорила самая обыкновенная ревность.

– Вот такое сочетание угрозы и способности очаровывать женщин и находят неотразимым, – расстроенно и с оттенком зависти произнес Ник.

– Должна ли я понять тебя так, что, с твоей точки зрения, Абди нарочно играет со мной в кошки-мышки? Что он просто хочет заставить меня страдать?

– Пэйган, забудь на минуту об этих дурацких любовных играх и послушай, что я тебе говорю. Вы мне очень нравитесь, все четыре, и ты знаешь, как я отношусь к Джуди. Но я твой друг. Я бы никогда не стал никого из вас как-то использовать. А Абдулла делает именно это. У него нет уважения к людям, он не понимает, что такое благородство, и он… не джентльмен.

Пэйган откинула голову назад и расхохоталась.

– Ник, дорогой, – сказала она, – ты рассуждаешь, как старая тетушка! Скажи еще, что я должна носить трусики не из эластика, а из колючей проволоки!

Пригласит ли ее Абдулла на бал в День святого Валентина?[36]36
  В Европе и в США отмечается как праздник влюбленных.


[Закрыть] Именно это больше всего волновало и Пэйган, и всю школу. Абдулла редко показывался на публике, особенно после того, как однажды в воскресенье он захотел покататься с Пэйган на санях и какой-то уличный фотограф заснял их во время этой прогулки. Негатив был немедленно продан журналу «Пари матч», и через сутки снимок появился в газетах всего мира.

Раз в два дня Пэйган стали доставлять целую охапку высоких красных роз. Визитной карточки в букете никогда не было. «Ты же говорила, что красные розы – это вульгарно», – поддела ее как-то Кейт, за что в нее немедленно была запущена подушка. После того как в школу привезли третью подобную вязанку, Пэйган вызвали в кабинет директора, и там ей было сказано, что она не должна впредь принимать эти букеты. Месье Шарден был необычайно возбужден и говорил очень взволнованно. В половине статей, посвященных светской хронике, в газетах всех стран Европы упоминалась его школа. Реклама была ему полезна, но выразить свое неодобрение он все же считал себя обязанным.

Через несколько дней, вечером, Пэйган снова вызвали в кабинет директора. Вернулась она оттуда в задумчивости.

– Что случилось? – спросила Кейт, лежавшая в это время на кровати, задрав ногу вверх, пока Максина красила ей ногти.

– Телефонный звонок.

– От кого? – Телефонные звонки всегда были в школе событием особой важности.

– От Каспара, двоюродного брата. Он наш посол в Эмиратах[37]37
  Здесь: название вымышленного арабского государства.


[Закрыть]. Говорит, что прослышал о том, будто я часто встречаюсь с принцем Абдуллой, и звонит предупредить, что я должна вести себя в высшей степени осмотрительно. – Она нервно усмехнулась. – Каспар сказал также, что в Сидоне на женщин принято смотреть как на вещь, и если женщина осквернена, ее просто выбрасывают. Он говорит, что иногда их даже забивают камнями до смерти. Можете представить себе подобное?

– Черт возьми, Кейт, лежи спокойно, не дергайся, – сказала Максина.

Пэйган бросилась на соседнюю кровать.

– Я его спросила, какое отношение ко мне имеют оскверненные арабские женщины.

На Пэйган была надета столетней давности драная ночная рубашка времен королевы Виктории[38]38
  Королева Великобритании (1819–1901 гг.), царствовавшая в 1837–1901 гг., на правление которой приходится период высшего расцвета и могущества Британской империи.


[Закрыть] и алые турецкие шлепанцы с загнутыми вверх носками. Кейт и Максина продолжали заниматься ногтями, лак капал на лодыжки Кейт. Пэйган рассказывала дальше:

– Старина Каспар говорит, что Абди вытолкнули к власти, когда он был еще очень мал, потому что его отец фанатично религиозен, слегка помешан и живет в полном уединении. И еще Каспар говорит, что хотя Абди очень-очень упрям, он знает и понимает гораздо меньше, чем сам он считает, и еще не созрел для того, чтобы править страной в ХХ веке. И что он становится очень опасен, когда думает, будто над ним смеются или его унижают. – Она усмехнулась. – Каспар долго убеждал меня, что в Абдулле живут одновременно как бы два человека: получивший европейское образование правитель, умеющий вести дипломатические переговоры с западными политиками, и безжалостный и очень властный арабский вождь, слово которого – закон и который подчиняется только собственным животным инстинктам средневекового насильника.

Она сбросила с ног турецкие шлепанцы, запрыгнула на кровать к Кейт, уселась там, подвернув под себя ноги, и добавила скороговоркой как бы невзначай:

– Каспар сказал мне, что Абдулла обручен.

– Что?! – Одетая в белую ночную рубашку Максина, влезавшая в этот момент под одеяло, так и застыла на месте. – С кем?

– С какой-то арабской принцессой, которой сейчас всего десять лет! Нет, вы себе это представляете?! Они должны пожениться, когда ей исполнится пятнадцать. – Пэйган старалась говорить как ни в чем не бывало, но голос у нее задрожал и сорвался, и она неуверенно произнесла: – Я рассмеялась, а Каспар рассердился и сказал, что позвонит маме.

В этот момент свет в комнате внезапно погас – его, как всегда, выключили из квартиры директора, – и через кружевные занавеси на окне в комнату полился поток лунного света, в котором причудливые тени от рисунка на занавесках выглядели чем-то похожими на беспорядочно разбросанные бледно-серые розы. Максина отбросила простыни, соскочила с кровати, подбежала к Пэйган и обняла ее:

– Бедняжка, бедняжка ты моя! Он просто двуличный бабник, крыса противная, дерьмо!

– Если это правда, то это действительно какое-то средневековье! – воскликнула Кейт.

– Именно так и считает Каспар. Он говорит, что Абди – это не западный подросток из богатой семьи, который хочет казаться повидавшим мир человеком. Он скорее… безжалостный и очень властный вождь кочевников из пустыни. – Пэйган помолчала. – Наверное, именно это меня в нем больше всего и заинтересовало.

– Но ему же нельзя верить, – сказала Максина. – Хотя, с другой стороны, вообще нельзя доверять ни одному мужчине.

– Брось эти выкрутасы, – возразила Кейт. – Кому-то ведь доверять-то надо. Вот ты – кому могла бы довериться?

– Мы можем доверять друг другу, – без колебаний ответила Максина. Девочки уселись на кровать Кейт и под лунным светом торжественно поклялись друг другу в вечной дружбе.

– И в радости и в горе! – неистово воскликнула Пэйган, потрясая над головой руками, как боксер, которому здорово досталось, но который все-таки выиграл схватку.

– И в радости, и в горе, – усмехнулась Кейт. – Особенно в горе.

– В болезни и в грехе[39]39
  Игра слов: «through thick and thin» – «несмотря ни на что», здесь: «в радости и в горе»; «through sick and sin» – «в болезни и в грехе».


[Закрыть], – повторила Максина, которая, как все французы, произносила «th» как «s».

– Да, пожалуй, и в этом тоже, – задумчиво и серьезно сказала Кейт.

На следующее утро Пэйган вызвали с урока, на котором учительница разбирала поэзию Ламартина[40]40
  Альфонс Мария Луи де Прат де Ламартин (1790–1869 гг.) – французский поэт.


[Закрыть], а девочки в это время ломали головы над тем, что надеть на бал в День святого Валентина и как выжать из дома дополнительные деньги якобы для занятий вышиванием, а на самом деле на сигареты. Все уроки в этой школе – один сплошной фарс, сердито думала Кейт, продолжая тем временем, прикрываясь розовой промокашкой, выцарапывать маникюрными ножницами свои инициалы на деревянном столе, уже испещренном надписями. Над классом как бы незримо витал нимб летаргии, отдававший запахом мела и потных подмышек. Тишину нарушал только скрип мела по доске и доносившийся сверху звук старого расстроенного пианино. К тому же игравший постоянно фальшивил, доходил до одного и того же места, делал там одну и ту же ошибку и начинал сначала. От этих повторений и сбоев можно было сойти с ума.