Текст книги "Утешение в дороге"

4. Здравствуй, Меркуция-роуд

В первый раз я пошла к Фионе и Рэю на пробный уик-энд. Мы втроем – я, Грейс и Трим сплелись в дружеских объятиях во дворе Темплтон-хауса. Я чувствовала нежную щеку Грейс и шершавые локти сорванца Трима. Майко стоял на крыльце и махал мне рукой.

– Срази их наповал, Холли, – крикнул он.

Как будто могло быть иначе.

Рейчел – как соцработнику – предстояло везти меня на метро к дому Олдриджей. Они жили на улице под названием Меркуция-роуд. По обеим сторонам широкой аллеи тянулись ряды деревьев с желтыми листьями. Местечко выглядело шикарно: высокие старинные дома из желтого кирпича с подъемными окнами. Самодовольные, они смотрели на меня свысока, как на мусор. Фиолетово-серые крыши сливались с цветом неба. Двери в домах были разноцветными, с резными молоточками вместо звонка, прорезями для почты и семью ступеньками перед входом.

– Вот он, – сказала Рейчел. – Номер 22.

– Да.

– Как ты себя чувствуешь, Холли?

– Прекрасно.

– Не нервничаешь?

– Не-а.

В тот первый уик-энд я делала все, как велела Фиона. Легла спать, когда она предложила. Снимала наушники, беседуя с ней. Я старалась не обращать внимания на то, что ее разговоры больше напоминают записанное объявление в метро. Во всяком случае, так звучал ее голос – как у той женщины, что приглашает на выход и просит не забывать про зазор между поездом и платформой. Голос аристократический, уютный и фальшивый.

Как и дом. Повсюду дерево, даже в туалете. Каблуки цокают по полу, куда ни пойди. Мне приходилось ступать на цыпочках, чтобы не слышать этот мерзкий звук, и клянусь, я даже дышала через раз с пятницы до вечера воскресенья.

К счастью, у Фионы и Рэя не было детей. И я была избавлена от этих мерзких скунсов, не то что у Каванагов, куда меня однажды поместили. Их маленький негодник довел меня до ручки. Хуже всего то, что он порвал единственную фотографию моей мамы. Для меня это был удар в самое сердце, а его мать отказывалась верить, что он на такое способен.

Здесь у меня была своя комната, где я могла держать дорогие мне вещи. Полкомнаты занимали большая кровать с мягким покрывалом абрикосового цвета, комод с ключом и шкаф с зеркалом во весь рост. С потолка свисала низкая люстра со стеклянными подвесками, которые играли на свету. У окна с видом на сад и стену, увитую плющом, стоял письменный стол со стеклянной столешницей. За стеной просматривался еще один желтый кирпичный особняк с самодовольными окнами, а дальше тянулась общая территория. Все аристократично, уютно и фальшиво. Тутинг Бек. Понты навек.

– Тебе нравится? – спросила Фиона. – Мы ее только что отремонтировали.

Я вспомнила, как Майко драпировал золотые занавески на окне моей комнаты и как красиво они смотрелись.

– Все чудесно. – Я взяла с собой Розабель и положила ее на подушку вздремнуть.

Фиона поинтересовалась моими любимыми блюдами. Я сразу предупредила, что ненавижу яйцо.

– Хорошо, – сказала она. – Никакого яйца.

Потом я сказала, что обожаю пиццу, и мне ее принесли.

Второй уик-энд прошел по такому же сценарию. В воскресенье вечером я вернулась домой. Меня подвез Рэй. Он вел машину и всякий раз, поворачивая за угол, говорил: «Вот, почти приехали». Я догадалась, что идея опекунства принадлежала Фионе. Ему не терпелось поскорее сбагрить меня.

Перед самым Рождеством Майко и Рейчел объявили, что у них для меня подарок-сюрприз: Олдриджи готовы поселить меня в своем доме. Рейчел сказала, что я им очень понравилась, и выразила уверенность, что я у них приживусь.

Да уж, подумала я, как вокалист хеви-метал в балетном классе.

– И на какой срок они меня берут?

– Неограниченный, Холли. Разве это не замечательно? Они очень заинтересованы в тебе, – сказала Рейчел.

– Неограниченный? Значит, в любой момент они могут отправить меня обратно?

Майко всплеснул руками.

– Зачем им это делать, Холли? Ты ведь будешь хорошо себя вести, да?

Как будто я разбойник с большой дороги.

– Не знаю, Майко. Хулиганить – это ужасно весело.

Майко медленно приподнял бровь.

– Ладно, ладно, попробую, – успокоила я его. – Но, если они отправят меня обратно, чур, я не виновата. Это будет означать, что я им попросту не нужна. Как было с Каванагами.

– Но у Олдриджей нет детей, – возразила Рейчел. – В отличие от Каванагов. Ты ведь этого хотела, не так ли?

– Наверное.

– В общем, договоренность, открытая с обеих сторон, Холли. Ты тоже можешь решить, что с тебя хватит. – Рейчел усмехнулась.

Она вообще-то ничего, эта Рейчел. Только на 50 процентов могит. У некоторых, как у той же Грейс, соцработники такие, что даже близко не подойдут к своим подопечным, а разговаривают так, будто им принадлежит Биг-Бен. Рейчел не из их числа.

В январе, перед самым началом занятий, в пятницу, она отвезла меня на Меркуция-роуд и оставила там, быть может, навсегда. Она постучала в дверь молоточком, а я спустилась на пятую ступеньку, чтобы надышаться вволю. Падал пушистый снег, и я думала о Триме, Грейс и нашей троице. Но больше всего я думала о Майко, вспоминала, как он обнял меня на прощание в то утро. Во мне теплилась надежда, что, может быть, это не конец и он нарушит правила и пришлет мне когда-нибудь письмецо, или однажды, прогуливаясь по улице, я случайно встречу его, улыбающегося.

– Холли, – сказал он. – Все будет в порядке. Я знаю.

– Да, Майко. Все будет хорошо.

– Просто помни. Трюк с матрасом. И щелкай все невзгоды…

– Да-да, как орех.

– Вот именно, Холли. Ты молодчина.

Но он не оставил мне номер своего мобильного или еще какой-нибудь контакт.

В то снежное утро, стоя на тех ступеньках в Тутинг Бек, я кусала губы и крепко сжимала веки, сдерживая слезы.

– Ты в порядке, Холли? – встревожилась Рейчел.

– Да. В порядке. Просто холодно.

– Я понимаю. – Она коснулась моей руки и потопталась на месте.

Дверь открылась. Фиона закивала, как те дурацкие собачки, что болтаются на лобовом стекле в машине.

– Проходите. Адский холод сегодня.

Я ступила на коврик и почувствовала руку Фионы на своем плече.

– Холли, – сказала она. – Знай, что тебе здесь всегда рады. Очень рады. – Под ее взглядом я почувствовала себя мелкой игрушкой из рождественского крекера-хлопушки. Она чуть повысила голос, обращаясь к Рейчел. – Чай готов.

Рейчел вскоре ушла, и Фиона принялась наводить порядок на кухне, мурлыча что-то себе под нос, как будто это обычное дело – держать в своем доме малолетку с сомнительным прошлым, взятую из приюта. Я разглядывала блестящую лакированную столешницу с сервировочными салфетками и думала: «Какого черта я согласилась сюда прийти?» В животе разлилась тупая боль, когда я вспомнила стол у нас Дома – щербатый, с белесыми пятнами от горячих кружек и следами от шариковой ручки; вспомнила, как заводился Трим от наших подколок, как жонглировал Майко, а Грейс гоняла по столу замороженный горошек, вместо того чтобы его съесть. Черт возьми, что же мне теперь делать?

5. Парик

Шли дни. Новая школа. Новое место. Новые люди. Все новое. В доме на Меркуция-роуд стояла кладбищенская тишина. На улице день за днем шел снег.

Фиона всегда первой заводила разговоры. Я никак не могла придумать, что бы такое сказать. Беда в том, что она вечно задавала вопросы, и мне приходилось что-то говорить. Она, как собака-ищейка, пыталась разнюхать, кто я и что. Но в конце концов, я же не зарытая в саду кость, чтобы до меня докапываться. Короче, я старалась держаться от нее подальше.

Моим любимым местом стала лестница. Я насчитала 63 ступеньки, включая те, что снаружи. Обычно я садилась на лестничной площадке второго этажа, возле крошечного оконца, и смотрела, как падает снег и пустеет небо. Иногда Розабель сидела у меня на коленях, но по большей части лежала на кровати.

Когда Фиона меня не видела, я занималась раскопками. Лазала по ящикам и шкафам, исследовала помещения в доме, пытаясь зацепиться хоть за что-нибудь, что могло бы подкинуть свежую идею. Но попадалось только унылое барахло. Простыни. Полотенца. Пакетики лаванды. Все в таком духе.

И вот спустя неделю я нашла парик.

Он лежал в нижнем ящике комода на самом верху 63-ступенчатой лестницы, в целлофановом пакете, и такой тощий, что поначалу я даже не потрудилась заглянуть внутрь. Но потом я запустила туда руку и нащупала что-то загадочное, вроде тонких мягких струн. Тогда мне пришлось заглянуть в пакет. Оказалось, что это искусственные волосы разных оттенков – седые, золотистые, но в целом светлые, с приглушенными бликами. Я вытащила парик, покрутила его в руках, рассматривая со всех сторон: мягкие длинные пряди, подстриженные каскадом, густая челка. Внутри – симпатичная сеточка с коричневой лентой для фиксации на голове. Надев парик на кулак, я заметила, что моя кожа просвечивает сквозь пробор, как скальп.

Парик пепельной блондинки – умереть не встать.

– Холли! – послышался снизу голос Фионы. – Холли… обедать!

Я запихнула парик обратно в пакет и закрыла ящик, пообещав себе, что примерю новый образ, как только Фиона уйдет за покупками.

Фиона встретила меня с таким выражением лица, как будто узнала о том, что последнего кита забили гарпуном. Рэй ушел на работу, хотя в субботу это выглядело странным. Я села за стол и стала рыться в тарелке с сыром и помидорами, но есть совсем не хотелось. Парик запал мне в душу, по-настоящему завел. От возбуждения я даже отбивала чечетку под столом. А потом у нас с Фионой случился первый скандал, настоящая драчка.

Обычно, когда я злилась, эмоции набрасывались на меня, как лассо, и душили, пока в голове не взрывалась бомба, сокрушая все вокруг. Летели подушки, стулья, кроссовки – все, что попадалось под руку. Тогда приходил Майко и силой утихомиривал меня, а я размахивала руками, как ветряная мельница крыльями, ругалась и брыкалась, и мне было хорошо. Тогда Майко говорил: «Давай трюк с матрасом, Холли». Я бежала к себе в комнату, срывала с кровати матрас и, приставив его к стенке, колошматила почем зря. Майко советовал делать это, даже когда я не злюсь, утром и вечером, не дожидаясь взрыва бомбы или сцены с лассо. Измутузив матрас, я падала без сил, обливаясь потом. И никакие насмешки уже не могли вывести меня из равновесия.

Но во время того обеда с Фионой я забыла про трюк с матрасом. Да и в любом случае матрас на моей кровати был такой толстенный, что поднять его мог бы только Кинг-Конг. А мне ужасно хотелось примерить парик, и я молила о том, чтобы Фиона поскорее ушла.

– Ты точно не хочешь пройтись по магазинам? – приставала она ко мне. – Ты могла бы сама выбрать себе пиццу.

– Нет. Я лучше здесь останусь. Честно.

– Уверена?

– Да. На улице так мокро.

– Знаешь, есть такая вещь, как зонтик. Ты уже два дня не была на свежем воздухе.

Я ковырнула ломтик помидора.

– Там холодно.

– Ты не любишь холод?

– Не-а.

– Предпочитаешь лето?

Теперь понятно, что я имела в виду, когда говорила про бесконечные вопросы?

– Да. Наверное.

Фиона потянулась к разделочной доске за еще одним ломтиком хлеба.

– Можешь считать меня странной, но я люблю зиму. Январь – мой любимый месяц.

Неужели она никогда не уйдет?

– Попробуй мой хлеб, Холли, дорогая.

Терпеть не могу, когда называют «дорогими» всех подряд, даже малознакомых людей. Меня так это заводит с полоборота.

– Хлеб домашней выпечки, – мурлыкала она. – Из божественной муки. Цельнозерновой.

Я засунула два пальца в рот.

– Бээ.

– Не делай этого, Холли, пожалуйста.

Я сделала это снова.

– Не надо! Я готовлю всю эту еду для тебя, для нас с Рэем, но вместо этого ты питаешься каким-то мусором, дрянью. Удивительно, что у тебя еще не случился заворот кишок от той изысканной химии, которой ты себя пичкаешь.

– От той изысканной блевотины, что стряпаешь ты, – парировала я, делая вид, будто меня вот-вот вырвет на буханку домашнего хлеба.

Фиона схватила буханку, оставив хлебный нож на доске, и отошла к рабочему столику.

– Изысканная блевотина, – повторила я, показывая на доску, где только что лежал хлеб.

– Ладно, Холли. Перестань. Я подумываю о том, чтобы позвонить Рейчел. Возможно, пришло время пересмотреть нашу договоренность.

Лассо полетело. Бомба взорвалась. Я схватила хлебный нож и запустила им в кухонное окно. Но промахнулась, и нож с грохотом упал в раковину. Тогда я вскочила из-за стола, подняла стул и ударила ножкой о кухонный шкаф.

– Чертов хлеб, чертова кухня! – закричала я. – Ну, давай, скажи это. Ты хочешь, чтобы я ушла, Рэй хочет, чтобы я ушла, вы меня ненавидите. А я ненавижу твой гребаный божественный хлеб и тебя тоже ненавижу. Я не твой ребенок. Я не хочу быть твоим ребенком. Я мамина дочь, не твоя.

Фиона подошла и положила руки мне на плечи.

– Холли! Успокойся.

Я терпеть не могла, когда она прикасалась ко мне своими безумно горячими пальцами. Оттолкнув ее, я выбежала из кухни.

Я поднялась наверх и захлопнула дверь своей спальни. Заперла ее на ключ. Вскоре пришла Фиона и постучалась в дверь.

– Холли?

– Пошла вон, Бесплодка.

Молчание.

Потом снова заговорила Фиона.

– Как ты меня назвала?

– Никак.

– Это не ответ, Холли. Так что ты сказала?

Я упорно молчала.

Она ушла. Но минут через десять вернулась.

– Я иду в магазин, – крикнула она через дверь. Голос у нее дрожал, как будто в нем стояли слезы. – Когда я вернусь, надеюсь, ты будешь готова выйти. И надеюсь, ты извинишься за то, что обидела меня. И за то, что так обозвала.

Наступила тишина. Потом я услышала ее удаляющиеся шаги.

Как только внизу хлопнула дверь, я вышла из комнаты и побежала наверх, за париком.

6. Зовите меня Солас

Странный белый свет сопровождал меня, пока я поднималась по лестнице. За окном дождь превратился в мокрый снег, а потом и вовсе начался снегопад. Я добралась до верхней лестничной площадки, достала из комода парик и помчалась обратно в свою комнату. Меня не покидало ощущение, что за мной кто-то наблюдает. Призрак, что ли? Хочет достать меня?

Я заперлась на ключ, спасаясь от преследования, но белый свет проникал сквозь щель под дверью.

Устроившись перед зеркалом, я опустила голову и, выдохнув, нацепила парик. Потом медленно выпрямилась и посмотрела в зеркало. В комнате стемнело, как будто день уже выдохся. Из-под белокурых прядей парика кое-где торчали мои жидкие каштановые волосенки. На меня смотрело странное существо – наполовину Холли Хоган из далекого прошлого, наполовину безумная незнакомка. «Спокойно, девочка, – сказала я себе. – Наведи марафет».

С гулко бьющимся сердцем, я убрала под сеточку выбивающиеся темные лохмы. Потом расчесала волшебные пепельно-светлые пряди, уложила их на пробор.

Закончив, я отложила расческу и, вздохнув, выглянула в окно. Потом включила прикроватную лампу, чтобы тени разбежались по углам, и снова подошла к зеркалу.

И тогда появилась она.

Новенькая в нашем квартале.

Она была года на три старше Холли Хоган, чертовски умная, злая, сумасшедшая и настоящая, классная няшка.

Няшки, девушки с влажными губами и стройными бедрами, такая же редкость, как русалки, и способны пустить пыль в глаза любому могиту. Весь мир у их ног.

В глазах этой няшки было кое-что от мамы. Я бы назвала ее помесью Холли и миссис Бриджет Хоган – возможно, своей старшей сестрой. Но она парила над нами, словно эфемерное создание из совершенно другой жизни. Как девушка на трапеции – на нее можно только смотреть, но стать такой невозможно.

Она захлопала ресницами. Приоткрыла рот. Я снова взялась за расческу. Потом потянулась за шкатулкой и достала мамино кольцо из янтаря. Оно было великовато для моего безымянного пальца, поэтому я надела его на средний. Мамин голос звучал у меня в голове, она говорила со мной, как раньше, когда я расчесывала ей волосы – там, в небесном доме. Я расчесывала волосы и смотрела в зеркало, где отражались облака, стучавшиеся в окна, высоко над землей. Мама – в черном вязаном платье с высоким воротом, которое подчеркивало ее изящные плечи и стройные ноги, – улыбалась мне в ответ. Волосы у нее ниспадали сияющими волнами, а темные брови как будто хмурились. Я не могла ничего разглядеть под дугами этих бровей – ни глаз, ни носа, ни рта. В одной руке она держала стакан с прозрачным напитком, в котором звенели кубики льда, а в другой руке – губную помаду. Она собиралась на свою танцевальную работу, и я укладывала ей волосы. Каждый взмах гребня отзывался шепотом, и светлые пряди трепетали под моими руками.

– Как мы ее назовем, Холл? – спросила мама.

Мы обе посмотрели на новенькую.

– Не знаю. Как-нибудь необычно.

Мы задумались.

И тут ее осенило.

– Помнишь лошадь, которую ты выбрала в тот раз? И Дэнни на нее поставил?

У меня перед глазами выстроился ряд скакунов – крепких, мускулистых, гнедых, с вытянутыми, как у жирафов, шеями. Самая красивая в мире лошадь, жемчужно-серая, выбивалась чуть вперед.

– Систер Солас, – прошептала я. – Я помню ее, мама.

– Эта девушка… той же масти, верно?

– Да.

– И такая же шустрая?

– Победитель.

– Тогда мы назовем ее Солас, Холл. В честь лошади.

– Солас? – Белокурые пряди коснулись моих щек поцелуем. – Да. В честь лошади, мам. Отлично. Вот, значит, кто я. Девушка по имени Солас. Я тоже в вечном движении. И никто не указывает мне, что делать.

– Верно, Холл. В общем, ты все поняла. – Она накрыла мою руку ладонью. – Не останавливайся, Холл, ради всего святого.

Я продолжала расчесывать волосы.

– Солас, – произносила я с каждым взмахом гребня. – Зови меня Солас.

Так я и стала Солас, которая идет по дороге, устремленной в ночное небо, голосуя оттопыренным большим пальцем, с рюкзачком за спиной и сигаретой в кармане. Я отправилась к маме, на свой страх и риск. В Ирландию, где зеленела трава. Я не знала, в каком городе живет мама, но не сомневалась, что найду ее. Обязательно найду. В парике Солас я собиралась пересечь Ирландское море и бродить по ирландским холмам под мелким, мягким дождем, потягивая глоточками воздух свободы, как и обещала мама. Никто не смог бы меня остановить, и я бы все шла, шла…

Внизу хлопнула дверь.

Небоскреб исчез. Вместо него снова маячил пафосный Тутинг с белоснежным конфетти на улице и тишиной в домах.

Фиона вернулась из магазина. На моих губах заиграла улыбка Солас, и над пышной шевелюрой завис светящийся нимб. Выглядела я няшкой, но в душе оставалась дрянной девчонкой.

– Холли, – позвала Фиона из холла. – Иди, посмотри, какую пиццу я купила.

Я сняла парик и спрятала его под подушкой, а сверху усадила Розабель.

– Скоро вернусь, – пообещала я обоим.

Я отперла дверь и спустилась вниз, едва касаясь перил.

– Привет, Фиона. – Я прислонилась к косяку кухонной двери.

Фиона показала мне свои покупки. Ветчину и ананас.

– Мои любимые. Спасибо.

Я так проголодалась, что могла бы съесть все и сразу. Можно подумать, что в том парике я успела слетать на Луну и обратно.

– Давай забудем о том, что было, Холли?

Наверное, мои губы шевельнулись, потому что Фиона в упор смотрела на меня, врезаясь взглядом в мои глаза.

– Да, Фиона, – сказала я. – Хорошо.

– Только при условии, что ты больше не будешь меня так называть.

Я стояла в дверях, теребя молнию на кофте.

– Ты ведь не будешь, правда, Холли? Пожалуйста?

– Не буду, Фиона. – И добавила то, что обычно говорил Майко. – Я тебя поняла.

Фиона улыбнулась.

– Спасибо, Холли. Видишь ли, это мое больное место – то, что я не могу иметь детей. – Она полезла в сумки, достала пакет с мандаринами и предложила мне один. – Несколько лет назад у меня был рак.

Я взяла мандарин, забывая о том, как ненавижу их чистить.

– Рак?

– Теперь не о чем беспокоиться. Врачи говорят, что я в полном порядке. Но мне пришлось пройти химиотерапию. Ты знаешь, что это такое?

Я перекладывала мандарин из руки в руку, как мячик.

– Ну, в общих чертах.

– Тебе дают сильные лекарства, от которых выпадают волосы и тошнит. Иногда это приводит к тому, что ты не можешь иметь детей.

Я уставилась на прожилки в оранжевой кожуре.

– Фигово, – выдавила я из себя.

– Небольшая цена за жизнь, но это не то, чего хотели мы с Рэем. Так что больше не обзывай меня, Холли. Прошу тебя.

– Хорошо, – пообещала я.

Фиона кивнула и начала распаковывать остальные покупки. Поначалу я просто наблюдала за ней, а потом отложила мандарин, схватила один из пакетов и выгрузила из него консервные банки с помидорами. Я отнесла их в шкаф, где, как мне казалось, им место.

– То время… – Запихивая в холодильник мороженую рыбу, Фиона пустилась в воспоминания. – Самые долгие восемнадцать недель в моей жизни. Я носила парик, чтобы скрыть облысение.

– Парик?

– Да, пепельной блондинки. Я его ненавидела. Из-за него щеки выглядели красными, но не здоровыми, а скорее пятнистыми. Я пробовала носить шарфы, но с таким же успехом можно сделать татуировку на лбу: ЖЕРТВА РАКА. Все это походило на кошмар, происходящий с кем-то другим, Холли. Тебе знакомо это чувство?

– Еще бы, – фыркнула я.

– Я храбрилась из последних сил. А потом, когда все закончилось, была сама не своя. Сейчас, когда я оглядываюсь назад, у меня мурашки по коже. Я думала, волосы никогда не отрастут, но они выросли, Холли. Только стали другими. – Она подхватила прядь своих волнистых волос и улыбнулась мне. – Раньше они были прямыми. А теперь смотри, что делается. А у тебя какое время было худшим в жизни?

Я как раз несла в шкаф пакет бурого риса. И застыла на полпути, уставившись на прядь светло-каштановых волос Фионы, почти как у меня. Камера. Ночная вылазка с Грейс и Тримом, когда меня загребли в полицию. Ночь в поезде с кончеными алкашами, когда я сбежала. Воспоминания вихрем кружились в голове. Тот день с мамой и Дэнни в небесном доме…

Коробка памяти захлопнулась. Фиона заправила волосы за ухо. Я бросила пакет с рисом на полку и быстро прошла мимо нее, вон из кухни.

Ничего не сказав, как будто она ни о чем и не спрашивала.

– Холли? – окликнула меня Фиона. И крикнула что-то про мандарин, оставленный на столе.

Но я уже бежала вверх по лестнице.

Я подумала, что стоит еще раз взглянуть на Солас, спрятанную под подушкой.