Текст книги "Формула гениальности"

6

Баяна выписали в обед. Сняв больничную униформу, он сразу почувствовал себя другим человеком. Попрощавшись с двумя молодыми людьми, поселившимися в палате вместо выписанных накануне больных, он с чувством обновленности и приподнятости от ладной и модной одежды бодро шел к Наркесу, ожидавшему его в коридоре, беседуя с сухощавым человеком среднего роста, броско одетым, лет тридцати семи-восьми. Баян подошел к стоявшим, поздоровался с собеседником Наркеса, но тот не обратил на него никакого внимания. «Один из сотрудников»,

– подумал юноша и, чтобы не мешать коллегам, отошел немного в сторону.

– Говорят, сражение при Аустерлицах произошло вчера в стенах Академии, – шутливо произнес незнакомый Баяну человек. Худощавое лицо его с добродушной улыбкой было очень подвижным и выразительным.

– Не Аустерлицы, а скорее Бородино, – в том же шутливом тоне, улыбаясь, сказал Наркес.

– Я имею в виду Аустерлицы для старого генерала. Для Сартаева. Никак не может старик угомониться. И на пенсию не хочет упорно идти.

Наркес промолчал.

– Зря ты не пошел на это место, когда тебе предлагали его. И нам было бы лучше. У нас был бы свой человек в Академии и в отделении…

Наркес пожал плечами, как бы говоря «кому это нужно».

– Я думаю, – продолжал, улыбаясь, сухощавый собеседник, – что бороться с тобой – это чистое безумие. Но как это внушишь старику? – Он тут же перешел на серьезный тон. – Самое верное в этой ситуации – это не обращать внимания на каждую чепуху и все будет о'кэй. Ну, ладно, я пошел.

Простившись, сухощавый человек направился по коридору дальше.

Проезжая по улицам города, юноша, как и в первый раз, когда Наркес привез его в клинику, с огромным внутренним восхищением, которое он скрывал хорошим чувством такта, разглядывал машину. С низкой посадкой, она была раза в полтора длиннее всех обычных легковых машин. Линия капота стремительно взлетала вверх, плавно переходила в верхнюю часть салона и, так же плавно опустившись, резко падала вниз к задней части машины. Восьмиместный салон был необычно широк и комфортабелен. Помимо приборов, в передней стенке под ветровым стеклом находились радиоприемник, принимающий передачи из всех столиц мира, цветной телевизор, видеофон. На последней шкале спидометра стояла цифра 280. Из разговоров студентов в университете Баян знал, что машин новой марки «Балтика» в городе только две. Ребята, знавшие толк в машинах, утверждали, что в кабине помимо всего есть холодильник, в котором можно хранить все необходимые в дороге продукты, воды, соки, напитки. Но сколько Баян ни смотрел, он не смог увидеть его дверцы. «Мощная машина, – думал он про себя. – Совсем недавно передавали, что она будет пущена в серийное производство. Неужели успели выпустить первую партию или это одна из экспериментальных? Что ж, если бы это даже была одна из экспериментальных машин, то он, Баян, не удивился бы, – Юноша бросил беглый косой взгляд на Наркеса, быстро и уверенно ведущего машину, на его броскую и утонченно артистическую внешность, и продолжал свои размышления.

– Лауреат Ленинской и Нобелевской премий, один из самых знаменитых людей Союза… Труды его переведены на многие зарубежные языки. И не такую машину может себе позволить, если захочет…» За разными мыслями он не заметил, как они приехали.

С широкого, запруженного машинами и людьми проспекта Наркес свернул на тихую улицу с живописной аллеей посередине и, через некоторое время свернув снова, въехал во двор большого четырехэтажного дома с тремя подъездами. У среднего подъезда остановил машину. Вдвоем поднялись на третий этаж, подошли к массивной светло-желтой двери. Наркес нажал кнопку звонка. Через минуты две дверь отворилась и на пороге показалась невысокая полная пожилая женщина. Увидев сына с гостем, она приветливо улыбнулась. Войдя в квартиру, Наркес обратился к матери:

– Мама, это Баян, о котором я тебе говорил…

Юноша почтительно и с благоговением пожал руку матери великого ученого.

– Здравствуй, айналайн… Баянжан – это ты, оказывается. Ну, как самочувствие, балам? Раздевайся, проходи, пожалуйста.

Что-то удивительно простое было в ее словах, в ее манере держать себя, во всем ее облике.

Повесив пальто и шапку на вешалку, Баян слегка оглянулся по сторонам. Он никогда не предполагал, что могут быть такие большие квартиры. Необычно широкий и длинный коридор заканчивался двумя санузлами и ванной. Правая стена коридора от входной двери до первой комнаты метров на пять была облицована зеркалом от пола до потолка, который был очень высоким. Паркетный пол был выстлан двумя огромными красными коврами.

Баян вместе с Наркесом прошел в просторный зал, одна стена которого на всю длину была сплошь застеклена окнами. Отсюда же высокая застекленная дверь вела на большую лоджию.

Посреди зала стоял массивный стол светло-желтой полировки с тончайшей золотой росписью на зеркально отражавшейся поверхности и с золотыми фигурами на резных ножках. Вокруг него стояло множество резных стульев с высокими спинками и желтой бархатной обивкой.

Две стены зала занимали высокие книжные шкафы из красного дерева. На них стояли диковинные статуэтки. В глубине комнаты, в углу, со стороны окна и рядом со шкафами на бронзовой подставке высилась огромная голова Наркеса, изваянная скульптором из мрамора. У противоположной стены стояли золоченные сервант и комод. Над ними на стене было изображение танцующего четырехрукого бога Шивы, обрамленное кольцом. Весь паркет на полу был застлан толстыми светло-розовыми коврами со сложными орнаментами. Ноги при ходьбе утопали в них, и Баян с непривычки чувствовал себя немного неуверенно. Не успел он окинуть взглядом комнату, как до его слуха донесся слабый серебристый звон колокольчика. Юноша не мог определить, откуда он доносится.

– Ты будешь жить у нас месяца полтора-два, пока у тебя не пройдет кризисное состояние. Не стесняйся. Располагайся, как дома, – сказал Баяну Наркес и, чтобы юноша не чувствовал себя отчужденно в новой для себя обстановке, повел его в другие комнаты.

Дверь соседней комнаты была из толстого резного стекла, Наркес открыл ее, и Баян попал в какой-то неведомый, фантастический мир. Все четыре стены в комнате были облицованы зеркалом. В каждом углу стояло по черной прекрасной статуе в рост человека. Сделаны они были, вероятно, из мрамора или из черного эбена. Посреди комнаты возвышался небольшой фонтан, сложенный из редчайших цветных камней. Невысокий серебристый султан воды, рассыпаясь мельчайшими брызгами, омывал камни, заставляя их сверкать всеми цветами радуги. Зеркальные стены, отражаясь друг от друга, создавали иллюзию бесконечности размеров комнаты, множественности фонтанов и черных высоких статуй.

С немым восхищением смотрел Баян на зеркальную комнату, не в силах скрыть своего изумления. Затем Наркес повел его дальше. В другой комнате вдоль двух стен тоже стояли книжные шкафы из красного дерева. В них покоились огромные фолианты, насколько заметил юноша, по медицине, истории, философии. У окна стояли письменный стол, стул и невысокая стеклянная витрина. У стены рядом с входом – тахта. Поодаль от нее – два кресла. На полу лежал большой и толстый светло-голубой ковер со сложным и красивым рисунком. Видимо, это был кабинет.

– Здесь ты и будешь жить, – сказал Наркес. Дверь на другой стороне коридора он открывать не стал. «Комната мамы», – коротко сказал он. Затем провел юношу в другую комнату. Она была довольно большой. Вдоль трех стен стояли темно-коричневые книжные шкафы со статуэтками Гиппократа, Галена, Авиценны, Вольтера и Аристотеля. На полу на красном ковре лежало седло с высокой лукой и сбруей, богато инкрустированное серебром. Повсюду на ковре стопки книг и журналов. Письменный стол, два кресла. В углу комнаты горизонтальная и узкая вертикальная витрины из стекла. На нижней, свободной от книг полке шкафа Баян увидел саблю в богато инкрустированных ножнах. На полке сверху лежали старинный дугообразный пистолет и' кинжал с чеканной резьбой на ножнах. Это «второй кабинет», – пояснил Наркес.

Дверь в последнюю комнату он снова открывать не стал. «Спальня», – понял Баян. Они опять вошли в гостиную. Через некоторое время пришла Шаглан-апа и позвала их к столу. Стол был сервирован в огромной кухне. Стены ее на высоту человеческого роста блестели от светло-синего расписного чешского кафеля. Когда все принялись за еду, Наркес обратился к матери:

– Мама, Баян поживет у нас месяца полтора-два. Я должен наблюдать за состоянием его здоровья.

– Конечно, Наркесжан. Баянжан будет мне как сын. Ему не будет плохо у нас, я позабочусь о нем.

За чаем Шаглан-апа расспрашивала юношу об учебе, о родителях.

– Ну вот и хорошо, – радостно произнесла она в конце разговора. – Они будут приходить к нам и не будут беспокоиться за тебя, Баянжан… Пей чай, айналайн, не стесняйся, – приговаривала она, пододвигая Баяну разную снедь.

Наркес взглянул на часы и встал из-за стола. За ним поднялся и юноша.

– Баянжан, ты не торопись. Посиди, попей чаю, – ласково остановила его Шаглан-апа.

– Спасибо, апа, я уже напился.

– Тогда отдохни, если хочешь. Ты показал Баянжану его комнату? – обратилась она к сыну, убирая со стола посуду.

Наркес утвердительно кивнул.

– Ну давай, старина, отдыхай. Чувствуй себя как дома, – сказал он юноше, выходя в коридор.

– Я, наверное, приеду сегодня пораньше.

Баян прошел в комнату, отведенную для него. Отдыхать не хотелось. Пораженный художественной фантазией Наркеса, он был очень возбужден. Прежде всего, он начал разглядывать витрину. В левой части ее, под стеклом, лежал раскрытый диплом и золотой значок лауреата Ленинской премии. Текст диплома гласил о том, что Ленинская премия в области медицины и физиологии присуждается Алиманову Наркесу Алданазаровичу, академику, доктору медицинских наук за монографию «Опыты по усилению доязыкового мышления у животных».

В правой части витрины лежал раскрытый Нобелевский диплом. На левой стороне его под изображением золотого лаврового венка большими золотыми латинскими буквами оттиснено: «SVENSKA AKADEMIEN» и под тремя мелкими строками текста буквами поменьше – «Alfred Nobel». На правой стороне диплома под изображением моря и бороздящих его кораблей, символизирующих жизнь морской державы, – какой является Швеция, крупными золотыми латинскими буквами оттиснено: «NARKES ALIMANOV» и небольшой текст, свидетельствующий о присуждении Нобелевской премии. Рядом с дипломом в футляре лежала Большая золотая Нобелевская медаль. Баян прочитал текст диплома. Он был на английском языке. Нобелевская премия была присуждена Наркесу за труд «Биохимическая индивидуальность гения». Тут же стояла дата – 2008 г.

Осмотрев витрину, Баян подошел к полкам с книгами и не спеша стал разглядывать их. Вот книги Наркеса, изданные на разных языках. Они занимали четыре полки одного шкафа. Две полки шкафа занимали переводы их на языки братских республик, а также монографии, посвященные научным трудам Алиманова. Баяна утомили мудреные названия фолиантов, и он ограничился их беглым осмотром.

Отдельно стояла литература о мозге. Здесь же находились научные труды по проблеме гениальности, написанные за всю историю человечества. Их было всего семь.

Помимо трактатов по медицине здесь были монументальные монографии о классиках науки. Полностью была представлена вся мировая философия, начиная от мыслителей древности и кончая философами современности.

Закончив осмотр книг в своей комнате, Баян перешел в зал. Шаглан-апа, сидя на диване у окна, занималась рукодельем. Она была задумчивой. Спицы медленно выводили вязь кружевов. Так же медленно, как спицы, нанизывались одна на другую мысли… Стараясь не отвлекать ее, Баян тихо прошел к книгам. В шкафах, занимавших треть стены, было около тысячи томов серии «Жизнь замечательных людей». Рядом находилось шеститомное издание «Великие люди всего мира», представлявшее библиографическую редкость.

Вторую треть стены занимали сотни томов «Библиотеки всемирной литературы». С книгами этой серии соседствовало многотомное издание «XX век. Открытия и находки», Последнюю треть стены занимали тома Большой медицинской энциклопедии, Большой советской энциклопедии и Казахской советской энциклопедии. Баян перевел взгляд на статуэтки. Коленопреклоненная богиня, всевозможные толстые и тонкие восточные божества. Юноша стал разглядывать огромное по величине творение скульптора. Мраморная голова передавала состояние Наркеса в момент наивысшего творческого напряжения. Величественные и благородные черты лица заметно напряжены. Взгляд устремлен вверх. Это был гений, страдающий от мощи своего познания. Титан, рождающий в собственных муках величайшую науку человечества. Длинные вьющиеся волосы придавали Наркесу сходство с великими музыкантами и поэтами прошлого. На цоколе на светлой металлической пластинке было выгравировано: «Наркесу Алиманову – Сергей Антокольский». Это был самый известный скульптор Союза, скончавшийся недавно в возрасте девяноста пяти лет.

Обернувшись назад, юноша чуть не споткнулся о красный, затейливо орнаментированный узорами кожаный пуфик. Поодаль на ковре лежал голубой пуфик с индийскими рисунками. «Хорошо, что Шаглан-апа занята и ничего не заметила, – подумал Баян. – Вот было бы неудобно, если б споткнулся и упал, как самый последний дикарь».

Выходя из зала, он снова посмотрел на золотое изображение танцующего четырехрукого Шивы на стене. «Это, конечно, из Индии», – подумал он.

Кабинет Наркеса не переставал поражать его воображение.

В узкой вертикальной витрине из стекла в рост человека на плечиках висели мантии докторов наук зарубежных университетов. На специальные приспособления над ними были одеты головные уборы.

На горизонтальной витрине под стеклом лежали дипломы докторов наук тех зарубежных университетов, традиционные мантии которых он уже видел. Это были дипломы Эдинбургского, Кембриджского, Софийского, Токийского университетов. Рядом с дипломами лежали медали, полученные Наркесом на международных симпозиумах, конгрессах, съездах.

Переводя взгляд на седло с серебряной инкрустацией, юноша подумал: «Оно, наверное, напоминает Наркесу о том, что предки его были кочевниками», Долго и пристально разглядывая саблю, кинжал и старинный пистолет, он с восхищением невольно подумал: «Откуда он взял это оружие?.. Странно, в нем живет великий поэт, хотя все видят в нем только великого ученого».

Потом стал бегло осматривать книги. «Да, величайшая библиотека», – подумал Баян, окидывая взглядом ряды шкафов. Тут же среди книг он увидел восемь необычно толстых тетрадей в коричневых коленкоровых переплетах. «Самодельные», – отметил он про себя. Весь этот день до вечера он провел, любуясь книгами и заглядывая в те из них, которые привлекли его внимание.

В пять часов приехал Наркес. Узнав, что Шолпан еще не пришла с работы, пошел в садик. Через минут десять-пятнадцать он вернулся с сыном. Раздел сперва сына, потом разделся сам. Симпатичный мальчик с тонким белым лицом, с карими глазами и светло-каштановыми волосами застенчиво смотрел на Баяна.

– А ну поздоровайся, дай дяде Баяну руку, – сказал сыну Наркес, но мальчик, стесняясь, не пошевелился. Видя, что сын робеет, Наркес снова обратился к нему:

– Скажи дяде, как тебя зовут. Как тебя зовут?

– Расул, – тихо произнес мальчик.

– Расул или Расик? – снова переспросил Наркес.

– Расул, – все так же застенчиво повторил мальчик.

Баян улыбнулся.

– Он у нас настоящий казах, – с одобрением отозвался Наркес. – Только вот руку не умеет еще как следует подавать.

Он погладил сына по голове и слегка подтолкнул его сзади:

– Ну, иди к бабушке, поиграй.

Мальчик побежал в гостиную.

Наркес с Баяном прошли в зал. Шаглан-апа, сидя на диване, занималась вышиванием. Расул оседлал один из пуфиков и раскладывал рядом с собой игрушки.

Через некоторое время пришла Шолпан. Юноша с любопытством взглянул на нее. Он сразу понял, что это была жена Наркеса.

– Шолпан, познакомься, – обратился к ней Наркес. – Это Баян. – Молодая женщина лет тридцати, круглолицая, ничем внешне не примечательная, приветливо улыбнулась юноше и, немного поговорив с Шаглан-апай, вышла на кухню.

Наркес слегка кивнул юноше, приглашая идти за ним, и они перешли из зала в кабинет. Достав из ящика письменного стола общую тетрадь и ручку, Наркес положил их на стол и обратился к Баяну.

– С этого дня будешь подробно записывать свои ощущения, мысли и то, чем ты занимался каждый день. Эти записи мне будут нужны позже. Ты понял меня? – Он пристально взглянул на юношу – Я понял вас, – твердо ответил тот.

– Ну и хорошо, если понял. Не забывай вести их подробно и каждый день.

Наркес вышел.

Немного спустя Шолпан позвала всех к столу. Разливая чай, она обратилась к мужу.

– Ты знаешь, почему я так сильно задержалась сегодня?

Наркес, медленно жевавший сыр, вопросительно взглянул на жену, но не стал ни о чем расспрашивать.

– Во-первых, – начала объяснять Шолпан, не обращая внимания на молчание мужа, – заболела преподавательница английского языка Наталья Александровна и мне, кроме своих студентов, пришлось вести занятия и в английской группе. Во-вторых, мне сегодня обещали достать одну вещь. Изуми-тель-ную! – с восхищением добавила она. – Если эта затея у меня получится, я буду ужасно счастлива…

Наркес вскинул брови и слегка наклонил голову вправо в знак удивления.

– Завтра мне обещали дать окончательный ответ, – добавила Шолпан и замолчала.

– И что это за вещь? – равнодушным тоном спросил Наркес.

– О, это секрет! – радостно воскликнула Шолпан. Она вся сияла при мысли, что может приобрести эту редкую, необыкновенную вещь. – Если завтра все выяснится, то завтра же я сообщу вам.

Шаглан-апай и Баян слушали Шолпан с интересом. Но Наркеса, судя по спокойному и равнодушному выражению его лица, секреты особо не интересовали.

После чая Шолпан подала бесбармак. На дымящемся блюде уже лежали нарезанные маленькие куски мяса с тестом. В блюдо добавили приправы с соусом, после чего каждый из большого блюда положил бесбармак в небольшие тарелочки перед собой, и все принялись за еду. Шолпан предупредительно наполнила тарелочку Баяна. Бесбармак был очень вкусный, поэтому все по несколько раз наполняли свои тарелочки. Вместе со взрослыми сидел за столом и Расул.

После ужина каждый занялся своим делом. Баян, читавший книгу в своей комнате, лег спать позже всех.

7

Утром, оставшись дома один, – Шаглан-апа тоже куда-то ушла, – Баян решил поближе познакомиться с книгами. Осмотр их он начал с зала. Едва он стал входить в него, как его слуха чуть слышно коснулся слабый серебристый звон и тут же исчез. Баян остановился посреди комнаты и внимательно посмотрел по сторонам, пытаясь определить, откуда он донесся. Но нигде никакого источника его он не увидел. Пока он раздумывал над столь странным и необъяснимым явлением, где-то снова едва различимо родились волшебные, неземные звуки, и, тихо прозвенев, растаяли. Словно какие-то ангелы чуть слышно переговаривались в непостижимо дальней горней вышине. Баян подошел к широким окнам и стал осторожно осматривать их под капроновыми занавесками, но снова ничего не увидел. Только пройдя в самый конец стены, в углу у мраморной головы Наркеса, он заметил над открытой форточкой, расположенной высоко вверху, красивую сувенирную этикетку с изображением красного дракона. Этикетка едва видимой шелковой ниточкой соединялась с тоненьким язычком необычно крохотного серебряного колокольчика. Малейшее дуновение ветерка приводило в движение этикетку и язычок колокольчика. Так и рождались дивные, чарующие звуки, происхождение которых никак не мог понять Баян. «Вот оно что!» – подумал он и отошел от окна.

Проглядев уже во второй раз все книги, находившиеся в зале, юноша перешел в кабинет Наркеса. Заглянув в несколько книг, он не смог удержаться от соблазна и взял с полок одну из толстых тетрадей в коленкоровом переплете. Он без труда определил, что она состоит из пяти обычных общих тетрадей. Баян открыл обложку и на титульном листе увидел надпись: «Литературно-философская тетрадь». Начата она была в школьные годы Наркеса. Бесчисленные записи, сделанные аккуратным детским почерком, афоризмы и выписки из книг классиков мировой литературы чередовались с конспектами трудов по искусству и по философии. Дюрер, Хогарт, Вазари, Кант, Конт, Фейербах, Декарт, Гегель, Платон, Аристотель, Пифагор, Аль-Фараби, Шопенгауэр и множество других мыслителей.

Баян открыл наугад страницу и начал читать ее.

«Чтобы идти в этом мире верным путем, надо жертвовать собой до конца. Назначение человека состоит не в том только, чтобы быть счастливым. Он должен открыть для человечества нечто великое».

Ренан, Эрнест.

Юноша немного задумался и стал читать дальше.

«На наших глазах столько великих людей было позабыто, что ныне нужно предпринять нечто монументальное, дабы сохраниться в памяти человеческой».

Ривароль, Антуан.

Удивительные афоризмы, один интереснее другого, представали перед Баяном, вызывая у него восторг и восхищение.

«Дайте мне ряд великих людей, всех известных нам великих людей, и я составлю всю известную нам историю человеческого рода».

Кузен, Виктор.

«В вопросах науки мнение одного ценнее мнения тысячи».

Галилей.

«Кто может все сказать, тот может все сделать».

Наполеон.

«Тысяча талантов лишь рассказывает о том, чем обладает эпоха, но только гений пророчески рождает то, чего ей не хватает».

Гейбель.

Юноша уже не мог оторваться от тетради. Только изрядно приустав от чтения, он вдруг подумал: «Наверно, неудобно, что я читаю тетради без разрешения Наркеса». Мысли его прервал телефонный звонок. Дома никого не было, поэтому трубку взял Баян. Звонила, оказывается, мать. Она сказала, что вчера они вместе с отцом ходили в клинику, но не застали его. И теперь спрашивала, как состояние его здоровья и как он себя чувствует дома у Наркеса.

– Чувствую себя хорошо. Здесь у Наркеса тоже неплохо, – ответил Баян. Еще немного поговорив с матерью, он положил трубку.

В двенадцать часов приехала Шаглан-апа. «Ездила к родственнице в микрорайон, – объяснила она. – Приболела она немного. Но теперь ей лучше. Сейчас я быстренько приготовлю обед. Скоро и Наркесжан должен приехать».

Что-то бесконечно доброе было в этой пожилой женщине.

Баян видел в городе много властных, степенных и чопорных старух, державшихся с необыкновенным достоинством. Некоторые из них даже в старости сохранили следы былой красоты. Шаглан-апа не походила ни на одну из них. Невысокая, полная, с некрасивым одутловатым лицом, она была слишком простой. Она часто была задумчивой, когда оставалась наедине со своими мыслями, но Баян не мог понять причины этого.

В обеденный перерыв приехал Наркес. После обеда, когда он, удобно устроившись в кресле в кабинете, стал просматривать журнал, Баян подошел к нему.

– Я сегодня немного проглядывал одну вашу тетрадь, – смущаясь, нерешительно произнес он, – литературно-философскую. Очень интересная тетрадь. Вы разрешите мне прочесть ее?

– Да, конечно, и не только ее, но и все другие тетради. И вообще любые книги, которые привлекут твое внимание в этом доме. Да, еще вот что… Теперь я ответственен за твою судьбу, за твое здоровье и за твои будущие поиски в науке. Отныне мы будем братьями, а братья не называют друг друга на «вы». Называй меня впредь на «ты». Хорошо?

Увидев, что юноша притих от смущения и благодарности, Наркес встал из кресла, мягко привлек его к себе и сказал:

– Иди сюда.

Он выдвинул ящик письменного стола. Достал из него небольшую деревянную коробку с единственным выключателем на лицевой стороне. Когда юноша подошел к нему, Наркес повернул выключатель. В коробке раздалось недовольное ворчание, крышка поднялась и перед опешившим Баяном из коробки высунулась миниатюрная человеческая рука. Она повернула выключатель в обратную сторону и снова убралась в коробку. Крышка за ней захлопнулась и ворчание постепенно затихло.

Наркес с улыбкой взглянул на Баяна. Юноша растерянно смотрел на деревянную коробку.

– Мрачная игрушка? – все так же улыбаясь, спросил Наркес.

Баян молча кивнул.

– Между прочим, при ее виде, – уже без улыбки сказал Наркес, – многие думают, не выносит ли наука сама себе приговор… Знаешь, кто подарил ее мне? Мурат Тажибаев.

Баян знал, что доктор математических наук, профессор Тажибаев был одним из ведущих ученых республики, членом-корреспондентом Академии педагогических наук СССР. И потому благоговейно молчал, услышав имя своего кумира.

– В случае надобности мы обратимся к нему, – сказал Наркес.

Радость и восхищение во взгляде Баяна были лучшим ему ответом.

Время обеда истекло. Наркес уехал на работу. Баян снова взял с полки литературно-философскую тетрадь. На тех страницах, которые он просматривал, шли длинные, тщательные конспекты трудов Института мозга и зарубежных ученых, работавших в этом направлении, – У. Грея, У. Р. Эшби, Д. Вулдриджа и многих других, а также подробнейшие конспекты трудов, посвященных проблеме гениальности. Он полистал страницы и остановился на одной из них. Это были записи из «Психофизиологии гения и таланта» Макса Нордау.

… Гениальность выражается в умении отыскать новые пути, по которым пойдет человечество.

… Гениальность покоится на превосходстве первоначального органического развития; талант же вырабатывается прилежанием упражнением врожденных способностей, которыми в данном народе обладает большинство здоровых и нормальных людей.

Гений представляет из себя необычайное проявление жизни, резко отличающееся от обычных норм.

Передо мной встает угрожающий вопрос. Если высшее развитие мысли и воли является характерным признаком гения, если его деятельность состоит в выработке отвлеченных идей и в их реализации, то что же мне делать с эмоциональными гениями, с поэтами, художниками и артистами? Имею ли я право считать поэтов и артистов гениями? И действительно, мне это право кажется в высшей степени шатким…

Сбоку, на полях, была надпись: «Это «гениально», г-н Нордау!»

Все больше увлекаясь, Баян стал просматривать записи с комментариями самого Наркеса.

… Эмоционального гения нельзя признать действительным гением. Он не создает ничего нового, не обогащает человеческого знания, не открывает нам неведомых истин и не воплощает их в действительность…

Пометка на полях гласила: «Вы действительно создали много «нового», безмерно «обогатили» человеческое знание и открыли много «неведомых» ранее истин, г-н Нордау».

На следующих страницах речь шла об иерархии гениев, на которую Нордау делил полководцев, ученых, философов и художников. Рассуждения заканчивались фразой: «Пусть великий гений открывает нам завесу будущего, пользуясь своей способностью предвидеть отдаленные события, исходя из данных фактов».

Под конспектами были пометки Наркеса.

«…Достохвальный Макс Нордау, на мой взгляд, третьестепенный философ. В его книге я не встретил ни одной новой для меня мысли, между тем как в книгах «эмоциональных гениев» – в «Манфреде» Байрона, «Луи Ламбере» Бальзака и в «Фаусте» Гете – в каждом из них в отдельности – почерпнешь неизмеримо больше, чем у всех Нордау на свете и иже с ними…

Завоеватели и искусство. Стасов – Горькому.

Разве завоевать душу человека не более трудно и не более почетно, чем взять в плен его самого?

Разве не дал один Бетховен для развития всех народов больше, чем все великие завоеватели вместе взятые? Разве не оставил Бальзак в человечестве след более глубокий, чем Наполеон?

Могущественные властители одного дня и могущественные властители тысячелетий или, говоря другими словами, вечности.

После кратких пометок Наркеса Баян с огромным интересом стал просматривать очень подробные конспекты по книге Френсиса Гальтона «Наследственность таланта».

…Я заключаю, что каждое поколение имеет громадное влияние на природные дарования последующих поколений и утверждаю, что мы обязаны перед человечеством исследовать пределы этого влияния и пользоваться им так, чтобы, соблюдая благоразумие в отношении к самим себе, направлять его к наибольшей пользе будущих обитателей земли.

…Естественная даровитость представляет непрерывную цепь, начинающуюся от непостижимой высоты и спускающуюся до глубины почти неизмеримой.

Дальше в конспектах шел алфавитный список букв и означаемых ими родственников мужского пола. Здесь же Наркес переписал многочисленные таблицы, подтверждающие основную мысль книги Гальтона: «Чем человек способнее, тем многочисленнее должны быть его даровитые родственники».

Гальтон привлекал огромное количество фактов, изучая действие своего закона взаимосвязи гениального человека с его талантливыми родственниками в отношении судей, полководцев, писателей, ученых, поэтов, музыкантов, живописцев, гребцов, борцов. Он прослеживал в своей книге также закон повышения даровитости в семействах.

Баян не стал изучать подробно математический метод разработки вопросов наследственности – биометрию, предложенную английским антропологом, и просматривал лишь отдельные, помеченные знаками места.

…Если бы мы могли поднять уровень нашей породы только на одну ступень, то какие огромные перемены получились бы в результате! Число людей, хорошо одаренных от природы, соответствующее числу современных нам замечательных личностей, увеличилось бы более чем в десять раз, потому что тогда на каждый миллион их приходилось бы по 2423 человека вместо 233, но еще гораздо важнее для успехов цивилизации была бы прибыль в высших умственных сферах.

…Мне кажется, что для благоденствия будущих поколений совершенно необходимо поднять настоящий уровень способностей.

Под конспектами по Гальтону стояла краткая запись:

«Гальтон как мыслитель и как ученый на несколько голов выше, чем Нордау, хотя последний и позволяет себе смеяться над ним, заведомо и в угоду себе искажая смысл труда Гальтона и называя его «Наследственной гениальностью».

Весь во власти удивительного чувства, возникшего от знакомства с трактатами великих ученых, Баян стал листать страницы дальше. На глаза ему попался афоризм Бальзака:

«Бог может воссоздать все, за исключением другого бога; гений может воссоздать все, за исключением гения».

Прочитав эти слова, Баян улыбнулся. Они были написаны явно не об Алиманове. Он взял с полки еще одну тетрадь в старом потрепанном переплете.

На титульном листе ее детским неуверенным почерком было старательно выведено: «Литературная тетрадь». В ней были ранние стихи и рассказы Наркеса. Судя по датам, они были написаны им в детские годы. Баян медленно листал страницы, проглядывая названия рассказов. «Первый нокаут», «Тигровый питон», «Полосатый бык», «Шерлок Холмс в 1906 году», «Монолог гения»…